Читать книгу Тринадцать подвигов Шишкина - Олег Петров - Страница 3

1

Апельсиновый «москвичок с шиньоном» тяжело взобрался на бугор и привычно замер перед открывшейся внизу панорамой родного села.

Зоотехник Семён Михалыч Кобылин и его помощник Васька Анчуткин возвращались в родное село. Довольные. С редким чувством исполненного долга. Точнее – ответственнейшего поручения председателя колхоза Потапа Потаповича. Председатель успешно сторговал в соседнем совхозе молодого, мощного кабанчика-производителя. Кобылин на месте тщательно осмотрел приобретение. Будущий фаворит родного свинопоголовья оказался отменно здоров и жизнерадостен. Семён Михалыч и Васька аккуратно загнали кабанчика в грузовой отсек «москвича» и покатили домой. Всю сорокапятикилометровую дорогу трёхсоткилограммовое сокровище породы ландрас вёло себя на редкость спокойно. И это радовало пятидесятипятилетнего зоотехника и его восемнадцатилетнего помощника.

За роскошные будёновские усы, а больше за совпадение имени-отчества (они усы-то и породили) и подходящую фамилию, сельского ветеринарного светилу кликали Командармом, а вверенное ему колхозное стадо ехидно обзывали Первой Конно-рогатой. Иногда это краткое наименование разворачивали в полное: Первая Конно-рогатая свинская армия особого полёта – ведь понятно, что колхозная живность не ограничивалась только лошадьми и крупнорогатым поголовьем. А нарастающий отряд свиноматок и, соответственно, поросят? А трепещущая сотнями крыл кудахто-гага-крякающая птицеферма? Так что полное наименование справедливо учитывало все подразделения обслуживаемого Михалычем войска колхозной живности. Но публично озвучивалось это полное наименование только тогда, когда Командарм Кобылин где-то прокалывался. И чаще всего в этих проколах был замешан зелёный змий.

Выключив зажигание и привычно протрещав «ручником», Кобылин повернул продублённое солнцем и ветром круглое лицо к узколицему молодому помощнику.

– Чего у нас, Василий, на закусь-то?

– Но дак… – Васька суетливо выволок из-за спинки сиденья холщовую сумку с намалёванным на ней чёрным растрёпанным страшилищем. Впрочем, такие же чёрные буквы под портретом утверждали, что это Алла Пугачёва.

Из сумки Васька извлёк завернутые в газету толстые ломти подового хлеба, проложенные аналогичными по толщине, радующими глаз ломтями вареной свинины. Появились на свет и скромный, с две сигаретные пачки, брусок сала с прожилками и пара свежих пупырчатых огурцов величиной с недозрелый кабачок каждый.

– Молодец баба Дуся, – похвалил Михалыч Васькину мать и, покряхтывая из-за внушительного живота, упирающегося в рулевое колесо, выволок из-под своего сиденья тряпичный свёрток. В руках булькнула поллитровка горькой настойки «Стрелецкая».

– Пошарь-ка, Василий, в бардачке, где-то там тара была.

Помощник шустро порылся в отделении для перчаток, где сроду оных не водилось, зато лежали всякие ценные вещи, типа запасных свечей зажигания, электролампочек для «москвичёвских» фар и т. п.

Протянул Михалычу замурзанный «охотничий наборчик» – вставленные друг в друга «матрёшкой» полиэтиленовые стаканчики, облюбовавшие «бардачок» апельсинового «шиньончика», скорее всего, ещё до нашей эры.

Зоотехник отделил от липкой полудюжины два самых объёмистых стаканчика, раскупорил бутылку, мгновенно наполнившую тесную кабину «москвичонка» резким лекарственным запахом неизвестных трав, аккуратно налил в один стаканчик и протянул помощнику.

– Держи.

– Не, Семён Михалыч, я…

– Держи, сказал! Тебе, пацан, сколь лет? Осьмнадцать тока-тока минуло, а мне? В три раза больше! Да я тебе в деды гожусь, так что слушай старших!

Васька покорно взял стаканчик. Михалыч наполнил второй, пристроил бутылку меж сиденьями. Недовольно посмотрел на помощника, качая головой:

– Запомни, Василий: обижать родное село негоже – примета плохая. Традиция имеется – треба её соблюсти. Так что, Василий, с прибытием в родные улусы! – Михалыч, кряхтя, потянулся своим стаканчиком к Васькиному.

Беззвучно чокнулись. Выпили. Васька тут же вцепился в огурец, вытирая кулаком с зажатым в нём опорожнённым стаканчиком выступившие на глазах слёзы. Михалыч же только крякнул.

– А загляни-ка, Василий, ещё в бардачок. Где-то там перочинник был…

Васька освободил руку от стаканчика, суетливо зашуршал всякими бумажками, которых тоже в «бардачке» хватало. Подал наставнику «перочинник» – складной нож, называемый в обиходе «лисичкой», видимо, из-за формы рукоятки – пластмассовой фигурки бегущей Патрикеевны. Михалыч неторопливо отрезал потемневшим от времени лезвием «лисички» ломтик сала, задумчиво зажевал, обозревая привольно раскинувшееся внизу Чмарово.

– Михалыч, а кто это придумал-то? – энергично жуя хлеб с мясом, спросил Васька.

– Чево придумал?

– Ну вот, – Васька потряс стаканчиком.

– Издавна так ведётся, – степенно отозвался Кобылин. – Казачья традиция. Уходил казак в поход – провожала вся родова. Тут тебе и под бурку, и под шашку, и шапошная, и придворная – во дворе, значит. А далее, понятно – на посошок, и уздечная, и стремянная, и седельная, а ещё – на ход ноги, на коня, привратная – это перед выездом за ворота. Опосля станичная – кады казак со станичниками прощается. А то и ещё забугорная или закурганная – это ежели за селом провожает подруга гулевая с чаркой и закуской. А возвращался хлопец – как не омыть душу при виде родимого дома, коль живой возвернулся.

– Ох-ре-неть… – Васька с восхищением посмотрел на энциклопедически представшего перед ним наставника. И тут же хихикнул: – Ну мы-то не из похода военного. До соседнего села да обратно…

– Ты… это… не кощунствуй! – тут же прикрикнул на парня Кобылин. – Традиции старинные – камень краеугольный! Это вы, племя стоеросовое, – танцы-шманцы, девок обжиманцы. Только этим бошки и забиты. Да ещё – как бы из родимого дома в город сбежать! А тут кто будет? Эх… ёлочки точёные… безлюдеют села… скудеют… Зато в городе нахлебников прибавлятца… Да… Ну, чево сиднем сидишь? Наливай по второй!

Васька наполнил стаканчики, но только ко рту и поднесли.

Рядом, пронзительно заскрипев тормозами и пшикнув сжатым воздухом, остановился «стотридцатый» ЗиЛ, в самосвальном кузове которого на куче угля громоздились три продолговато-плоских фанерных ящика.

Собственно, это и не «ЗиЛ-130», а его мытищинский «клон» ММЗ-555, но какая разница? Бело-голубая «морда» – такая же. А вид – боевой: отыскать на капоте, облицовке радиатора и пузатых крыльях гладкое заводское естество – проблема! Для колхозного автопарка – общая.

Вот только «москвич» местного «зоотэхника», сравнительно недавно сошедший с конвейера Ижевского автозавода и счастливо приобретённый правлением колхоза, выглядел товарно. Единственный и неповторимый в селе апельсиновый «шиньон» – грузовой вариант легковушки, с двухместной кабиной и возвышающейся позади неё квадратной будкой («шиньоном») для перевозки разного не очень большого груза, – ещё блистал заводским лаком и никелем. Остальной автотранспорт колхоза «Заря ХХII-го партсъезда» с центральной усадьбой в Чмарове перворожденной заводской блеск-красотой похвалиться не мог. И вовсе не по причине напряжённого сельского труда во всепогодных условиях.

Основная причина – известная. Одной из её ипостасей являлась свято соблюдаемая всей колхозной водительской братией (да и вообще всеми местными, возвращающимися домой автотранспортом) «традиция»: откуда бы не катила в родное село машина, – на сопочке перед Чмарово транспортная единица замирала, а все обитатели её нутра, включая в безусловном порядке и бравого шофёра, степенно «раздавливали» бутылочку-другую за возвращение в «родные улусы».

В общем, колхозные автомашины – грузовики и автобус «пазик», санитарная «таблетка» и прочие, изобиловали закрашенными царапинами, правлеными вмятинами, заваренными местными умельцами крыльями и радиаторными решетками, восстановленными в столярке дощатыми бортами. Увы, чаще упомянутая «традиция» опережала рихтовку и покраску автотранспорта по итогам предыдущего соблюдения «ритуала».

Ах, да… Зоркое читательское око зацепилось выше за «зоотэхника»? Ошибки нет. Исключительно через «э» произносят на селе название столь важной профессии. Как на флоте – не ко́мпас, а компа́с. В общем, мало ли в каких монастырях какие уставы. Вот и «мэтэмэ» звучит совершенно по-другому, чем требует произношение на русском аббревиатуры МТМ.

Но мы отвлеклись от остановившегося подле «москвича-шиньона» самосвала.

– Ба, какая встреча! – с водительской подножки грузовика тяжело спрыгнул Потапыч-второй – ровесник Кобылина. Внешне с ним даже схожий: такой же седой чубчик на макушке, внушительный «авторитет», нависающий над брючным ремнём, крепко сбитая коренастая фигура. Усы, правда, не будёновские – покороче.

Он тоже покопался под сиденьем и двинулся к легковушке с «тормозком» – видавшим виды маленьким фибровым чемоданчиком, который когда-то называли «балеткой», наверное, потому, что в такой чемоданчик, и вправду, кроме пары балетных тапочек мало ещё чего затолкаешь. Но поллитровка «Русской», два огурца, чищеная луковица, три варёных картофелины, полукаравайка ржаного хлеба и ломоть сала размером в половину ладони Потапыча-второго (а ладошка у него – малую саперную лопатку видели?) – в «тормозок» поместились.

– Слышь, учитель! Сергеич! – обернулся Потапыч-второй к кабине «ЗиЛа». – Вылазь, двигай сюда.

Почему Потапыч-второй? Это по паспорту Егор Потапович Писаренко, а в жизни, други мои, иначе – никак. Потому как Потапыч-первый – это всем Потапычам Потапыч.

Потап Потапович Непомнящих, как уже было сказано, – председатель колхоза, депутат областного Совета депутатов трудящихся и член бюро областного комитета партии. А чего вы хотели? Колхоз – миллионер, одно из основных хозяйств областного аграрного производства. У иных – миллион убытков, а у могучего фигурой и повадками Потапа Потапыча и нива колосится, и лесозаготовительная бригада на делянке мотопилами орудует, и в озере близ Чмарово другая бригада, рыболовецкая, неводами карася шарит. Опять же, не забывайте про Первую Конно-рогатую армию: всему району на зависть копытами топотит, мычит, блеет, хрюкает и крыльями машет… Вот так!

Из кабины самосвала появился Сергеич – ну вы поняли кто. Потянулся, разминая затекшие от длинной дороги косточки.

Потапыч-второй раскрыл «балетку» на капоте «москвича». Вынув из чемоданчика газету, по-хозяйски застелил импровизированный стол, принялся выкладывать свои запасы. Из кабины «шиньона» уже выбрались Кобылин и Васька Анчуткин. Поздоровкавшись с подъехавшими за ручку, немедля присовокупили к снеди Потапыча-второго остатки своих яств.

Потапыч раскупорил «Русскую» и наполнил четыре стаканчика.

– Ну, за возращение! – Повернулся к учителю. – А ты чего, Сергеич? Не менжуйся, от коллектива не отрывайся. Это, мужики, Сергеич, учитель наш новый. А это, Сергеич, наша ветеринарная надёжа. Знакомься.

Познакомились взаимоуважительно.

Молодой учитель взял четвёртый стаканчик. Чокнулись. Выпили.

– Закусывай, Сергеич, – заботливо протянул половинку огурца и хлеб с салом Кобылин. – Мы-то уже жевнули, теперь душа табачку требует. А ты-то, Сергеич, не куришь?

– Нет.

– Оно и правильно, – сказал Потапыч, выпуская густую струю дыма, – от курения, окромя вреда, никакой пользы. Как и от этой заразы, – он кивнул на ополовиненную бутылку.

– Но потреблям же! – засмеялся Васька.

– Для аппетиту, – назидательно поднял вверх палец Потапыч-второй, – а также по традиции и с устатку. Вона, какая дорога была и сколь хлопот. А куда вас носило? – Он снова наполнил стаканчики.

– К соседям ездили. За племенным кабанчиком. Председатель закупил, а то наши-то измельчали. Свежий приплод нужен.

– Это правильно, – согласился Потапыч. – И чо, взяли?

– Но, дак, – важно кивнул Кобылин на будку «москвича». – Сидит милый, ждет своего часа. Ценнейшая порода – ландрас!

– Это как же? У нас не было, а у них есть? – вскинул брови Потапыч.

– Соседский председатель… да ты ж его знашь! Поездить любит. Всё передовой опыт изучат. Вот где-то и надыбал. Грит, мол, с самой московской выставки выписал. И себе, ну и, понятно, другану своёму, нашему Бычаре… – Михалыч осёкся и посмотрел на учителя.

– Всё нормально, Михалыч, – снисходительно сказал Потапыч-второй. – Сергеич – он с понятием… Да и уж слыхал небось, что в народе так председателя кличут, когда раздраконит.

Но тему сменил:

– А завидная у кабанчика доля! Кабы меня так – с доставкой к бабам, мол, давай, мужик, займись делом! И чем больше окучишь, тем боле тебе слава и почёт! Ну, чо, за любовь, ли чо ли? – поднял он стаканчик под общий хохот.

Через десяток минут была допита и початая «Стрелецкая».

– Однако пора и домой, – деловито сказал Кобылин, – ещё кабанчика надо сдать.

– Ага, – согласился Потапыч-второй. – Нам с Сергеичем тоже с разгрузкой в школу надо успеть, пока Терентьич домой не ускрёбся.

– А чего везёте? – спросил Васька, оглядывая ящики в кузове самосвала.

– Это лингафонный кабинет, – ответил Шишкин, – для занятий иностранными языками.

– Чего-чего? – переспросил Кобылин.

– Лингафонный кабинет. Класс оборудуем: на каждой парте – микрофоны и наушники, а на столе учителя – магнитофон и пульт для прослушивания. Для отработки правильного произношения каждым учеником иностранных слов.

– Серьёзная техника, – покачал головой Кобылин. – Давно пора, а то нашей ребятне с городскими тягаться трудно, особливо по иностранному языку. У нас, почитай, все предметы преподаются урезанно, не то что в городе. Вот и поступи сельское дитя опосля такого обучения в институт.

– Ниче, Михалыч, – хлопнул зоотехника по плечу Писаренко. – Твоя младшая, Люська, вон какая светлая голова – куда хошь поступит! Ладно, мужики, поехали!

Потапыч-второй завернул остатки снеди в газету, сунул сверток вместе с пустыми бутылками в «балетку», очистив тем самым москвичёвский капот. Ветеринарная парочка тем временем уже уселась в кабину. И легковушка резво рванула с места.

– Эва, полетели, как на пожар! – недовольно проводил «шиньон» взглядом Потапыч-второй. – Вот, Сергеич, чего делать не следует. Быстро поедешь – медленнее понесут.

Молодой учитель согласно кивнул, забираясь в кабину грузовика. Когда самосвал тронулся, апельсиновое пятнышко ветеринарного «москвича» уже виднелось далеко впереди, почти у отворота с шоссе в село.

А Потапыч-второй машину не гнал. Он вообще не любил быстрой езды, хотя вполне мог бы посоревноваться на автостраде с иной легковушкой. Знающие водилы не зря прозвали «стотридцатку» королевой дорог или ласточкой. Сейчас же Потапыч и вовсе сбросил скорость: скоротечное возлияние над панорамой родного села заметно ударило Потапычу по мозгам. Шишкин-младший это чувствовал и по себе – тоже, чуть ли моментально, закосел на голодный желудок.

Они с Потапычем из Чмарово выехали ещё затемно. Пока добрались до города, пока получили на складе оборудование лингафонного кабинета, пока загрузились на карьере, – отстояв очередь! – углём для колхозной котельной… Только ящики с лингафонным кабинетом пришлось трижды грузить-разгружать – не сыпать же уголь на них. Ну а потом так в две головы решили: пожуем позже, а двигать обратно надобно шибче, дабы вернуться не в потемках. Шишкин-младший домой-то заскочил на минутку – набил сумку магнитофонными катушками – не помирать же деревенскими вечерами без любимой «попсы» и рока.

В дороге же как-то переголодалось: Потапыч посасывал папироски, а Шишкин – «долгоиграющие» конфетки – мятные леденцы и «барбариски», которые всегда таскал в карманах.

В общем, «приняв на грудь», Потапыч-второй не рисковал: осторожно спустил машину с бугра и неспешно покатил к селу. Посему с трассы свернули лишь спустя четверть часа после расставания с зоотехником и его помощником.

А надо сказать, что отворот в село – примерно посередине того отрезка шоссе, который огибает Чмарово. Шоссе в село не заходит – бежит с запада на восток, метрах в пятидесяти выше северной окраины. Село – в низине, под сопочной грядой. Это их тут и кличут буграми, потому как сопками назвать язык не поворачивается – не столь круты и высоки. Бугры да бугры и есть. Но спуск от них к селу заметен.

А уж оно – широко и привольно раскинулось по огромной долине. От полноводной реки, правда, далековато, зато уже упомянутое обширное озеро – прямо за околицей. А за ним – тайга. Так и начинается, без каких-либо предисловий. Высоченные сосны заслонили дорогу на юг – это там, в трёх десятках километров от Чмарово, река. Но уже не по долине катит, а разрезает скалы. Ну а дальше уже натуральные сопки, сопки, сопки – в сосняке и кедраче, с непроходимой чащобой багуловых и прочих кустарниковых зарослей.

Потом, через четыре сотни километров, за хребтом-становиком, тайга уйдёт к западу, уступая место степи. Но там уже граница, дальше – Поднебесная со своею Великой стеною и прочими атрибутами.

Однако вернёмся на центральную трассу у Чмарово.

Слева, чуть отступив от шоссе и отворота в село, стоит уже упомянутый в нашем повествовании двухэтажный блочный дом на шестнадцать квартир, к которому примыкает отгороженный забором из бетонных плит мини-городок военных строителей: казарма на роту, стандартная передвижная котельная на мазуте, отапливающая и казарму и шестнадцатиквартирник, гараж-ангар с обширным навесом для автотехники, складские помещения. Рядом вознеслась водонапорная башня, больше напоминающая крепостной бастион, – десятиметровая, кирпичная, оштукатуренная, под островерхой крышей, где обустроилась туча голубей, кормящихся в основном с солдатского пищеблока. Котельная – это всеобщее благо: и военных строителей, и колхоза.

А справа, за пустырем, в некоем подобии парка из разросшихся тополей и кустов акации, отделённых от пустыря бело-голубым штакетником, монументально смотрится колхозная гордость – Дом культуры. Два высоких этажа, четыре квадратные колонны на входе, массивные, с помпезной резьбой по дереву двустворчатые двери. По бокам прилегающей к ДК просторной заасфальтированной площади – пара уличных фонарей: бетонные «карандаши» с загнутыми книзу «ложками» светильников – в областном центре точно такими оборудованы все центральные улицы. Только в городе на «карандаши» ещё троллейбусные провода понавешены, ну и, понятно, сами «рогатые» по улицам бегают. А здесь рогатые без кавычек – к фонарным столбам подходят, трутся боками. Но это – крайне редко, характерной картиной местного сельского пейзажа не назовёшь. Стадо с выпаса другой дорогой ходит, поэтому лишь наиболее блудячая единица КРС может тут оказаться, случайно, да и то ненадолго: ещё и пару лепешек не уронит, а уже прилетит с хворостиной хозяйка, и – конец коровьему променаду подле центра колхозной культуры.

Отворот с шоссе до этой самой площади перед ДК, как и она, тоже покрыты асфальтом, заканчивающимся подле левого фонарного столба. Здесь дальнейший путь круто поворачивает направо и далее уже разбегается в глубь села – и влево, и прямо, и наискосок, через мостик, к самому центру – к сельсовету и правлению колхоза, к сельскому магазину, который по-прежнему обзывают сельпом, хотя сельское потребительское кооперативное общество уже давно приказало долго жить.

В общем – круто вправо от фонаря и прямо – и вскоре подкатишь к школьному хоздвору, где и требовалось разгрузить лингафонное оборудование.

Но Потапыч-второй и учитель Шишкин до школы не доехали.

– Это чо жа такое? Ты гляди, Сергеич! – Потапыч сбавил скорость до черепашьей. Грузовик буквально подполз к площади перед ДК.

Глазам предстала удручающая картина.

Апельсиновый «москвич» прочно впечатался в бетонный столб, почти наполовину обняв его передним бампером и радиаторной облицовкой. Под вздыбленную и измятую, словно лист бумаги, крышку капота устремил печальный взор зоотехник Кобылин. Неподвижный, как столб, его плечом подпертый. Дверцы будки-«шиньона» распахнуты настежь, демонстрируя пустоту.

Потапыч и Шишкин выскочили из кабины самосвала.

– Михалыч! Ты как? – заорал Потапыч-второй. – Ни хрена поцеловались!

Зоотехник угрюмо взглянул на подбежавших и снова устремил глаза в моторные внутренности «москвича».

– Эх-ма… А такая красота была… – Потапыч сокрушённо обошёл легковушку. – Да как же тебя угораздило? В поворот не вписался?

Кобылин продолжал угрюмо молчать.

– А Васька чего? – тревожно спросил Потапыч.

Кобылин достал из кармана мятую пачку «Примы», выудил из неё сигарету, чиркнул спичкой.

– А чего Васька? Васька – ничего… Тут, паря, ситуация похлеще… – ещё более помрачнев, изрёк, наконец, зоотехник.

– Ну?!

– Чо «ну»? Сам, што ли, не видишь… Кабанчик-то выскочил и – как дунул! – Кобылин повернул голову в сторону ближайшего проулка и безнадежно махнул рукой.

Потапыч-второй, тоже уже раскочегаривший папироску, перекинул её из одного угла рта в другой и, приседая в смехе, хлопнул себя руками по бедрам.

– Но вы дали! И последний целый аппарат кокнули, и кабанчика упустили! Хо-хо-хо!!

– Чо ты ржёшь, мерин! – недовольно произнёс зоотехник. – Ржёт, а не понимат последствий. – Это он уже Шишкину. – Председатель, конечно, за «москвича» меня убьёт, а вот попробуй теперича ещё эту скотину безрогую по деревне отловить. Это же таран – везде пройдёт, и хрен его остановишь, к тому же контуженного… от удара. Замок-то, Сергеич, на задних дверцах хлипкий – то ли от удара распахнулся, то ли его кабан вынес… Да уж… Васька вслед рванул, но, эх-ма… куды там… Скоро уж ночь на дворе…

– Михалыч! – тревожно прохрипел Потапыч-второй. – Кажись, председатель катит…

К месту происшествия, в быстро подступающих сумерках, из центра села летел «уазик». Сверху, от ДК, Потапыч-второй его узрел моментально и тут же «трезво» оценил нарастающую опасность:

– Ты погляди… Уже доложили!.. Слышь, Михалыч, надо бы нам… того… Унюхает нас председатель… Ты… это… – Потапыч-второй бросил последнее зоотехнику уже со своего водительского места, – держись, Михалыч… Бог не выдаст, свинья не съест…

«ЗиЛ» взревел и резво покатил в сторону школы.

– От ведь беда! – прокричал через рев двигателя Потапыч-второй Шишкину. – Ни одной целой машины в колхозе не осталось! И кабана теперь этого лови всем кагалом! Ну… даст председатель прикурить! А чего ты закатывашься, а? – недоумённо уставился он на улыбающегося учителя, бросая на дорогу лишь косые взгляды.

– Да, вот, смешно. «Свинья не съест» говорите, а свинья как раз и бегает по селу!

– Не свинья, а кабан! Племенной! Танк врангелевский!! Надо – и затопчет, и сожрёт! – проорал, округляя глаза, Потапыч-второй. – Ба-аль-ша прамблема злодея словить!

– А что, у ваших ветеринаров усыпляющих ампул, которыми в животных стреляют, нет?

– Ты каво, Сергеич, чудишь? Откель они у нас тут? Эх, вы, городские… – Потапыч-второй сокрушённо мотнул головой и ударил по тормозам, от чего Шишкин чуть не стукнулся лбом о ветровое стекло. – Вылазь, приехали! Иди, ищи своего Терентьича, будем ваше добро сгружать.

– А как всё-таки кабанчика-то ловить? – Шишкин спрыгнул с подножки и посмотрел на водителя самосвала через открытую дверцу.

– Загнать в крепкий угол и – сетью! – решительно заявил Потапыч, стукая кулаком по рулевому колесу. – Но это – дело десятое. А вот в селе его надыбать… Да ишшо и неизвестно, в селе ли. А как уж рванул куда?!

– Куда? – эхом повторил Шишкин.

– Да хоть куда! Ладно, ежели обратно к соседям почешет, а ежели на родину? – округлил глаза Потапыч. – Вона, кошки и собаки из любой дали возвертаются, хоть с завязанными глазами их увези, опять же птицы к нам, говорят, из самой Африки летят. И сюды, и обратно. Легулярно, как Аэрофлот! Эх-ма… его бы тока засечь да по-умному загон организовать!..

– Да-а… Сафари! – снова заулыбался Шишкин.

– Чево?!

– Сафари, говорю. Вид охоты такой в Африке.

– Какая охота, Сергеич! – Потапыч вновь посмотрел на учителя, как на недоумка. – Ты, Сергеич, хотя бы представляшь, сколь колхозных рубликов за этого хряка уплочено? Тыщи! Эх, вы, городские, городские… Ничо-о… Ежели не сбежишь обратно к себе в город, – пообтешешься у нас тут… со временем.

Он вылез из кабины, достал очередную папироску.

– Ну, давай-давай, зови Терентьича, а то мы здеся до полной темноты простоим. Мне ж ещё уголь надо ссыпать у котельной. Охотник ты наш африканский…

Шишкин убежал.

– Эх-ма… – тяжело вздохнул Потапыч-второй, смоля папиросой. – Тоска щас Михалычу… Не позавидуешь. Истолкёт его председатель в труху…

Да уж… Вывалившийся из «уазика» Потап Потапович, всем обликом как нельзя более соответствующий в эту минуту своему прозвищу Бычара, покрыл Михалыча многоэтажным матом, завершившимся торжественным и громогласным обещанием украсить злополучный бетонный столб, с которым «поцеловался» Кобылин, мемориальной доской: де, отныне этот столб именуется не иначе, как столб имени алкаша Кобылина С.М. Под новую порцию матов зоотехнику было приказано немедленно начать отлов хряка.

Но вечером облава толком и не организовалась. Кабанчик и впрямь оказался настолько резвым, что Васька Анчуткин его потерял, да и что-то уж больно быстро подкатила ночь.

2

Но с семи часов утра ещё раз простимулированный председательским матом Кобылин и воодушевлённый аналогичными словесными конструкциями, но уже зоотехника, Васька Анчуткин собрал под свои знамёна десяток мужиков.

Вооружённая сетью и рогатинами команда, водрузившись в кузов вездепроходимого «ГАЗ-66», за «баранкой» которого сидел азартный до приключений Серёга Богодухов, зарыскала по селу в поисках хряка.

А он с вечеру зря времени не терял. Огородное раздолье хорошо компенсировало перенесённый в результате ДТП стресс. То из одного двора, то из другого летели истошные бабьи проклятия и собачий лай. Здесь незваный гость «ударил» по сочной свёколке, там – прошёлся по грядкам с рясной морковью, а потом, разнеся заборчик на задах, – изнахратил капустные посадки, помидорные кусты и огуречные плети ещё в пятёрке подворий. И – пропал в наступившей темноте. Затаился, гад, в укромном месте, обнаруживать которое в ночном мраке не имела желания ни одна чмаровская собака. А посему успокоившийся и сытый кабанчик где-то вольготно выспался к утру основных тревог и волнений.

И заявил о себе довольно скоро, но совершенно не там, где его предполагали обнаружить участники «сафари». Довольно похрюкивая, что на слух напоминало перегазовку мотоциклетного двигателя без глушителя, кабан увлечённо вспахивал огромным рылом самый экзотический участок пришкольного огорода – заросли диковинной земляной груши, над которой всё лето с группой энтузиастов-старшеклассников тряслась учительница биологии Вера Петровна Бянкина.

«Дети, – торжественно и проникновенно заявила она ещё в тёплые майские дни, – мы начинаем смелый эксперимент в зоне рискованного земледелия, которым, к сожалению, является наш родной край. Но вспомните нашего замечательного земляка, Героя Социалистического Труда товарища Лисичникова. Алексей Георгиевич, о котором я вам рассказывала на уроках, добился в нашем суровом климате небывалых успехов в деле выращивания устойчивых, высоких урожаев такой капризной и теплолюбивой культуры, как кукуруза. Так неужели мы можем уронить марку и славу наших родных землеробов?!»

Юные натуралисты и Вера Петровна, конечно, ничего не уронили, всё лето любовно обихаживали иноземный овощ, неимоверно полезный от корнеплодов до макушки высоченного стебля. В общем, хряк-диверсант наиподлейше ударил в педагогическое и юные сердца.

– Убью! – кричала растрёпанная Вера Петровна, по тревоге вырванная визжащими юннатами из тёплой постели и мигом прилетевшая на пришкольный огород.

– Стоять! Стоять, скотина! Не жрать! Стоять!!!

А кабанчик и не собирался пока давать дёру – сладкий топинамбур шёл за милую душу. Не трюфеля, но мы и не про Францию.

Враз охрипнув, Вера Петровна, с безумными очами, кинулась домой и сорвала со стены мужнину двустволку и снаряженный патронташ. Но когда, лихорадочно заталкивая на бегу в оба ствола первые попавшиеся патроны, примчалась обратно на пришкольный огород, бандита там уже не было. В сердцах она дуплетом разрядила ружьё в чёрные земляные рытвины и, зарыдав, опустилась на траву, тут же превратившись в рекламный плакат к кинофильму «Никто не хотел умирать», потому как и без этой высокой трагедии являла собой настолько прибалтийский женский типаж, что хоть диву давайся. Красивше Вии Артмане!

Про фильм, кстати, опрометчиво брякнул балагуристый Миха Бянкин, пытаясь разрядить ситуацию высокой трагедии (квалифицировать по-другому разор на пришкольном ботаническом участке было невозможно) и предварительно опасливо изъяв у любимой жены оружие.

Миху включили в состав поисковой команды, как одного из закоренелых охотников и рыбаков, а также как владельца нейлоновой крупноячеистой сети внушительных размеров и якобы японского производства.

Понятно, что «газон» с участниками «сафари» экстренно прикатил к месту первого в это утро кабаньего преступления, имеющего, как читатель понял, большой общественный резонанс, именно на ружейный грохот.

Тут уже и мужские сердца истекли болью – от рыданий не только Веры Петровны, но и ещё полудюжины энтузиасток земледелия старшего и среднего школьного возраста – родных кровиночек мужиков, набившихся в кузов «ГАЗ-66».

– Юмор твой, Михаил, в данном случае неуместен, – сурово сказал Командарм Кобылин. – Зверь сыт и опасен. Им уничтожен драгоценный труд наших близких.

Вера Петровна сквозь слёзы благодарно поглядела на зоотехника, поднялась, отряхивая юбку, и зловеще бросила мужу сорванным голосом:

– Дома поговорим…

Растрёпанная и потерянная, разом постарев на десяток лет, ссутулившись, зашаркала ногами в сторону дома.

– Да ладно! – буркнул, не поднимая кудлатой головы, Миха. Переломив ружье, выковырнул из стволов разноцветные гильзы. – Вот ведь такие два жакана извела! А чо, мужики, кабы кабанчик-то не сбёг, – завалила бы моя Верка изверга. – Он широко улыбнулся и победно оглядел мужиков в кузове. – Как пить дать, завалила бы! Жаканы-то добрые были! Сам лил-точил!

– И пришлось бы тебе, Миха, все карманы вывернуть в колхозную кассу! – приговорно бухнул сверху школьный завхоз Лапердин. – Ты хоть знашь, почём хряк колхозу обошёлся? Скажи ему, Михалыч! – стукнул он по крыше кабины «газона».

Но Кобылину было не до того. С подножки-ступицы переднего колеса грузовика он зорко обозревал окрестности.

– Не-а!.. – заржал Миха, обвязываясь патронташем. – Но, так думаю, попервоначалу Михалычу как раз карманы у кассы-то и выворачивать! И за кабанчика, ежели с ним чего, а уж за «шиньон» – верняк!

Мужики в кузове заржали.

– Хорош балаганить! – гаркнул побагровевший Командарм. – И тебе, балабол, хорош тут своими охотничьими причиндалами трясти! Залазь в кузов! Эй, чо там, не видно, куда хряк подался?

Михалыч задрал голову на Серёгу Богодухова, который тоже озирал окрестности, но с крыши кабины грузовика.

– Не, не видать.

– Ладно, не тарбагань. Давай за руль. А ты, Васька, пойди, глянь у грядок, куда кабан подался. Предполагаю, что к ручью попёр. Столь времени жрать и не пить…

Анчуткин шустро затопал сапогами от машины к размётанным кустам топинамбура.

Мужики в кузове притихли и сверлили спину зоотехника злыми взглядами, совершенно однозначно рассматривая Михалыча как главного виновника всего случившегося – от разбитого «москвичонка» и сбежавшего хряка до своего нынешнего, на посмешище всему селу, автомытарства в поисках беглеца, устраивающего огородные диверсии.

Кобылин обеими лопатками под видавшей виды телогрейкой ощущал каждый взгляд, понимая, что злые свёрла абсолютно справедливы. И как так вышло, что он, из-за какой-то «набугорной», эдак опростоволосился?! И чего такого он ли рассказывал Ваське или Васька ему в тот момент, когда нет бы привычно крутануть руль вправо, а он, как ехал по прямой, да так в столб и въехал? «Но вот, что любопытно, – подумалось Кобылину, – эдак смачно припечатались к столбу, а не пострадали… Как бы под наркозом… Эт точно! – окончательно уверился он. – В боевых условиях давали же спирт заместо наркозу… С этой стороны алкоголь, конечно, имеет свои плюсы, но, опять же, с другой стороны… Притупил алкоголь работу мозга? Факт – притупил! Ничего не помню… Ехали-ехали и вдруг – бац!.. А как бы не столб, а человек?!»

И сокрушённое сердце Командарма ухнуло в такую ямищу, что у него аж дух перехватило.

Мужики, дырявящие телогрейку Кобылина, вдруг увидели, как он медленно-медленно сполз с колеса «газона», потом, будто споткнувшись, опустился на колени и тут же вовсе ткнулся ничком в землю, широко раскинув руки.

– Эй, Михалыч! – тревожно окликнул зоотехника Бянкин и кинулся к нему, отбросив ружьё. – Ты чо, старый, разлегся? Ты чо?..

Он перевернул Кобылина на спину, увидел посинелые губы.

– Серёга! – страшно заорал Бянкин. – Заводи! Грузим, мужики! Ак-ку-ратно, мать вашу! Яшка, Ванька! Со мной! Серёга, гони в медпункт! По Нагорной улице давай – там меньше трясёт! Держись, Михалыч! Держись…

Участники «сафари» подавленно проводили глазами «газон».

– Вот какова у человека совесть! – припечатал застывшую мужичью ватагу школьный завхоз Иван Терентьевич. – Это как жеж Михалыч сам себя извел из-за случившегося…

Тягостное молчание загустело. Но ненадолго.

– А чево стоим? – прокурорским тоном осведомился завхоз. – Уже, жеж, несём потери, а уничтожитель социалистической собственности продолжает нагло бесчинствовать. Чево стоим, каво ждём?!

– Да погоди ты, перекурить такое дело надо… – сказал кто-то из мужиков со вздохом. – От оно как быват…

– Но… ничё, – откликнулся другой, – Михалыч мужик крепкий, ничё… Встанет вскорости, оклематца…

– Да это всё Бычара его вчерась довёл! – угрюмо заявил здоровенный, под два метра ростом, Николай Остапчук. – Слышал я вечор, как он его чехвостил… Пришибить грозил… доской каменной… мемориальной…

– Ты язычок-то укороти! – оборвал его Терентьич. – Можеж, по головке погладить надо?! За ущерб хозяйству! Чево стоим?!!

– Чо ты, Терентьич, разорался? – сказал друг и приятель школьного завхоза, пилорамщик Семён Куйдин. – Щас машина обратно прикатит и…

– Ты глянь, а!.. – Терентьич хлестанул всю компанию испепеляющим взором. – Моторизованные части вермахта! Бронекопытные войска конно-водолазного назначения! Да мы так неделю будем изверга догонять! Надо одной группой идти по следам, а другой – в обход!

– Куда в обход-то?

– Куда?!

– Раскудахтались! – оборвал завхоз мужиков. – Целеуказание будет такое… – Он строго глянул на подбежавшего от школьных грядок Ваську Анчуткина. – Ну?

– Вот туда кабан подался, вон туда, за Остапчуковый двор, к оврагу! Михалыч! Точно ты сказал, что к воде ринется! Михалыч! А где Михалыч? – недоумённо закрутил головой Васька.

– Где-где… – завхоз соответствующим образом закончил фразу и оглушительно закашлялся, увидев подошедшего на шум-гам Шишкина. Мужики внимательно оглядели молодого учителя и снова перевели взгляды на Ваську, которому в это время излагал подробности случившегося с его наставником Семён Куйдин. Васька заметно побледнел и поник.

– По оврагу вверх, к шоссе, он не пойдёт, – стратегическим тоном сказал завхоз, переключая внимание на себя. – Книзу пойдёт, на зады и огороды Партизанской улицы. У мостков через овраг его перестреть – самое верное! Миколай! – Завхоз, узурпировавший бразды правления поисковой операцией, повернулся к Остапчуку. – Вот вас пятеро, – он решительно отсёк ладонью часть «сафаристов», – чешите по следу. Остальные – за мной!

И уже занёс было ногу для решительного шага, но снова крутнулся на месте и посмотрел на учителя Шишкина.

– Ты, Сергеич, с нами?

– Без вопросов! – с готовностью откликнулся Александр, ощущая всеми чреслами и внутренностями неведомый доселе азарт и зуд.

– Добре! Давай!

– Доброе утро! А чего тут у вас случилось?

Мужики снисходительно глянули на только что появившегося второго учителя-новичка. Ашурков приветливо улыбался.

– Ты… это… Саныч… – скривился завхоз. Помедлил и сказал, как отрубил: – Ты в школе нужон! Сергеич, – уже по-свойски кивнул он на Шишкина, – ввечору важное оборудование привёз. Надо распаковать и установить. А мы уж без тебя как-нибудь. Давай, к директору иди…

– Так всё-таки, что случилось? – смущённо переступил с ноги на ногу молодой учитель. – Если помощь моя нужна, то я…

– А, ну-да… – с сарказмом закивал завхоз, – куды с добром… – И тут же, посуровев взором, добавил: – Давай, иди-иди. Школа – это святое!

И снова оглушительно заорал на мужиков:

– Чево стоим?! Обкурились уже напрочь! Миколай – вперёд! Остальны – за мно-ой!!

Пятеро мужиков ринулись мимо топинамбурных грядок к оврагу, остальные, с Терентьичем во главе, торопливо пошагали к Партизанской.

Шишкин кивнул Ашуркову и пояснил на ходу, поспешая за второй командой:

– Мы вчера лингафонный кабинет привезли. Должна сейчас «англичанка» подойти. Монтировать его в классе надо. Ну, пока!

– Так чего всё-таки…

– Потом, потом, – отмахнулся Шишкин. Недоумённая физиономия коллеги доставила ему даже какое-то злорадное удовольствие. Да и вообще… Уж куда лучше «сафари», чем возня с этим лингафонным кабинетом. Вчерашним вечером, под бдительным взором Терентьича, Шишкин с Потапычем-вторым перетаскали ящики с машины не на склад, а прямо в класс иностранного языка. Терпеливо дождавшийся прибытия ценного груза завхоз сверил перечень в накладной с фактическим наличием груза и только после этого отпустил Потапыча-второго с его самосвалом и углём, а Шишкину наказал не проспать и быть в школе к девяти часам утра.

– У меня будильник, – только и успел сказать в спину удаляющемуся в ночь завхозу Шишкин.

А утром и будильник не понадобился – ружейный залп грянул с пришкольного участка в восьмом часу утра. Оказывается, встают на селе рано не только доярки, как представлялось Шишкину, но и юные натуралисты, обнаружившие диверсанта в топинамбуре.

Тем временем «сафари» разворачивалось всё активнее.

Первая группа захвата и в самом деле обнаружила в овраге следы кабана. Стратегическое предвидение завхоза Лапердина оказалось точным. Кабан действительно устремился по оврагу вниз, к центру села. Но второй группе преследователей не повезло: хряка не заинтересовали близлежащие огороды, и он проследовал под мостками на Партизанской улице несколько раньше, чем там появились мужики под командованием школьного завхоза.

Преследовавшая кабана по следам пятёрка Остапчука, грязная до неимоверности, запыхавшаяся, потная и злая, смотрела на завхоза недобро, но стоит ли обращать внимание на такие мелочи. Хуже было то, что из оврага злодей выбрался по песчаному склону, надёжно скрывшему его следы. Далее маршрут беглеца преследователям представлялся крайне смутно: то ли он подался к озеру, то ли к сельпо, а может, на зады колхозной столовой или в западную часть села. Оставалось ждать, где «скотина безрогая» себя обнаружит.

И новый акт огородного терроризма не заставил себя ждать. Удар был нанесен выверенно и точечно: на пути хряка оказался на редкость ухоженный огород… Лапердиных!

– Все вы, мужики, бестолочи! И ты – главная бестолочь! – рыдая, выговаривала супругу дородная Мария Поликарповна, скорбно застыв у изуродованного цветника с растоптанными махровыми георгинами. Взрытые огуречно-помидорные грядки, казалось, её не занимали вовсе. – С чем твоя родная внучка послезавтра впервые отправится в школу?! Вот с чем?!

– Да вон у тебя какие гладиолусы, не хуже, чем у других!

Мгновенно растерявший при виде рыдающей половины весь командный апломб, вот это, про гладиолусы, Иван Терентьевич, ляпнул опрометчиво.

– Гла-ди-о-у-лу-сы? – нараспев переспросила Мария Поликарповна, оборвав рыдания. – Моя единственная внучка отправится в первый класс, как другие?..

Супруга железного Терентьича, не проронив больше ни слова, повернулась и скрылась в доме.

В воздухе ощутимо запахло грозой. Нет, не грозой – вселенской катастрофой. Это понимали все «сафаристы». Дело в том, что Мария Поликарповна Лапердина являлась директором того самого, единственного на всё село, магазина смешанной торговли, который по старинке именовали «сельпом». Собственно, в редком селе нет такой торговой точки, зачастую именуемой магазином смешной торговли, ибо ассортимент товаров на магазинных полках год от года скудел (тут мы поднялись до философии такой высоты, которая делает честь даже классикам, – кто же не помнит знаменитое лермонтовское: «Всё это было бы смешно, когда бы не было так грустно»). А в большинстве заведений сельского смешторга и само слово «ассортимент» произносить неловко да и неприлично.

Но Мария Поликарповна умудрялась добывать в райторге то, чего другим её коллегам не удавалось. И с окружным военторгом у неё сложились прочные деловые связи. Мощная «контора» военной торговли, обосновавшаяся в областном центре, регулярно «отстёгивала» торговой точке, обслуживающей крошечный чмаровский гарнизон военных строителей, всякий промтоварно-продовольственный дефицит, которого хватило бы и на дивизию. А как иначе, если речь идёт о строительстве автострады союзного значения? Такая дорога для обороны Родины – это ого-го! Военно-торговые связи Марии Поликарповны позволяли ей прямо с колес получать в своё распоряжение заметную часть армейской бакалеи и промтоваров.

Конечно, Мария Поликарповна всемогущей волшебницей не была. Ларчик открывался просто: колхоз исправно снабжал отборным мясом и аналогичными молочными продуктами, картофелем и овощами столовые многочисленных управлений штаба военного округа, кафе при гостиницах и местных санаториях военного ведомства. Не менее весомой была и доля экологически чистой колхозной продукции в продовольственных наборах для генералитета и старших офицеров окружного штаба. Это вам не горе-поставки из подчиненного тыловой службе военного округа подсобного хозяйства, именуемого в обиходе военхозом. Чего сравнивать-то! Кто-то разве сравнивает изделие мастера индпошива с товаром ширпотреба? То-то и оно. В военхозе, уж извините, двор проходной, а в «Заре XXII-го партсъезда» сам председатель Потап Потапович Непомнящих поставки военным на контроле держит! Понимать надо!

Действуя примерно по той же схеме и с не меньшим успехом, Мария Поликарповна ежемесячно посещала ещё одну торговую базу в областном центре. А занималась эта база снабжением приписанных к столице нашей Родины геологоразведочных партий, интенсивно работающих на областных просторах в основном по изысканию и оценке залежей стратегического сырья, обеспечивающего ядерный паритет двух мировых держав. Родина, естественно, ничего не жалела для разведчиков недр, потому как разведчики показывали заметный результат. И с базы снабжения геологов, через соответствующий магазин в недалече – каких-то шестьдесят кэмэ! – расположенном от Чмарово поселке ГРП (геолого-разведочной партии), тоже тёк в «сельпо» полноводный ручей. А ещё… Впрочем, большинство дефицитных товаров до смешторговского прилавка не доходило. До подсобки магазинчика – да, а до прилавка – нет. Но все были довольны.

Однако наш заплыв по местной торговой реке с её притоками неоправданно затянулся. Вернемся к мужикам, с ужасом уставившимся на захлопнувшуюся за спиной Марии Поликарповны дверь. И вспомним великого А.С. Пушкина, создавшего нетленный образ «владычицы морской». Именно ею была для сильной половины чмаровского населения Мария Поликарповна Лапердина. Когда бы всё упиралось в механизмы распределения швейно-галантерейного дефицита и прочих архиважных с бабской точки зрения штучек-дрючек – это было бы полбеды. Выносящую мозг бабу и послать не грех. Но директор «сельпо» – именно и персонально Мария Поликарповна! – определяла ассортимент и объём вино-водочных изделий в местной торговой сети. Можно было хоть под венец вести продавщицу Любку или её сменщицу Ленку, но если бы Мария Поликарповна решила, что родное село – зона трезвости, значит, так тому и быть. Кстати, к описываемому времени Указ Президиума Верховного Совета СССР об усилении борьбы с пьянством и алкоголизмом ещё никто не отменил. Однако Мария Поликарповна с пониманием относилась к надеждам и чаяниям чмаровцев.

Полки сельмага ломились от спиртного. Но так могло показаться лишь на первый взгляд. Причем на взгляд так называемого интеллигентного горожанина. Когда такой, извините, ценитель благородных напитков появлялся у местного прилавка, он, мягко выражаясь, чумел.

Красивый частокол из бутылок сухих, полусухих и полусладких вин болгарского, венгерского и прочего разлива радовал глаз разноцветьем этикеток. Молдавский «Белый аист» соседствовал с трёх- и пятизвездочными собратьями грузинских и азербайджанских коньяков, подпёртых пузатыми графинчиками бренди «Слынчев бряг», опять же из братской Болгарии; 0,75-литровыми емкостями кубинского рома и то ли египетского, то ли алжирского напитка загадочного состава с таким же загадочным названием «Абу-Симбел».

Нередко в продаже появлялись сладкие и тягучие вьетнамские ликеры потрясающего оранжевого колера с пронзительным мандариновым запахом. Но мандариновый ликер, изготовленный героическими вьетнамскими братьями, наконец-то успешно победившими (понятно, с чьей помощью!) американских агрессоров, не застаивался на магазинной полке. Он пользовался неизменным успехом у чмаровских дам, игнорировавших море разливанное виноградных вин стран СЭВ.

Полное равнодушие высказывали виноградному морю и мужики. Как и сладкому ликеру. Сильную половину чмаровского человечества интересовали изделия исключительно отечественных производителей «белого» и «красного» вина. Под первую категорию подпадала водка, ко второй относился более широкий спектр напитков – в диапазоне от плодово-выгодного «Солнцедара» в увесистых, «противотанковых» бутылках емкостью 0,8 литра, благородного «Агдама» или другого портвейна, незамысловато носящего на этикетке цифровые обозначения типа «333» или «777», и до семейства горьких настоек сорокоградусной или несколько меньшей кондиции – «Стрелецкой», «Петровской», «Полынной», «Степной», «Зверобоя» и др. Но никто не убедит нормального мужика, что эти настойки, несмотря на их градус, – та же водка. Водка, как уже было сказано, это «белое вино», а не «красное».

Исключение делалось лишь для «Старки», но этот напиток с прямой надписью на этикетке «Старая водка» единодушно относили к элитным, рядом с ним зазорно ставить какой-то там коньяк – барское городское баловство. «Старка» – это для особых случаев. Для особого шика.

Неизменным и непреходящим успехом на селе пользовалась водка «Русская» в обыкновенной зелёного стекла поллитровке. Конечно, при отсутствии оной мужикам приходилось брать и «Столичную», и «Пшеничную», и недавно появившуюся «Экстру», но их вид, в вытянутых прозрачных бутылках, настораживал. А потребление «Русской» создавало умиротворение с налетом лёгкой ностальгии по неизвестно куда пропавшей «Московской особой».

Так вот. Как городской посетитель сельского магазина чумел от ассортимента виноградных вин на полках «сельпо», так и сельчанин в городе просто обалдевал при виде водочных бутылок, за которыми никто не ломился, сметая подчистую. Да и много в городе водки – не смести! Указ указом, а государственная винная монополия – это вам не хухры-мухры. Э-э-эх… Чмаровские мужики, как и остальной советский народ, ещё и не подозревали, чего им в недалёком будущем приготовили первый секретарь Ставропольского обкома КПСС и его собрат из Томска. Пока же городской народ, ишь, то болгарский «Рислинг» клянчит у продавщицы, то «Варну», то ещё какую-то «мочу молодого поросёнка», как точно подметил однажды в широком мужском кругу балагур Миха Бянкин.

– Сюды бы их, городских, к нам. Имя́ при нашем сельпе хорошо бы проживалось. А нас – туда, в город!

– Ага, – отвечали Михе. – С месячишко погужеванили бы. Они – тут, мы – там. А вот что потом жрали бы все? Городские – не пахать, не сеять, ни за скотом ходить… Да и мы в городе – на корове седло…

И вопрос о целесообразности миграции сельского населения в город, и наоборот, как-то очень быстро с очередной повестки дня снимался.

А водочный вопрос – оставался. Потому как с водкой на прилавке чмаровского «сельпо» царила постоянная напряжёнка. Как и с ассортиментом «красного» вина. И не потому, что местный сильный пол тяготел к беспощадному потреблению водочно-портвейной продукции. Не трезвенники, но и не чрезмерно – вот так, знаете ли, походя. Нет. Как Пугачева поёт? Вот-вот: «…Так же, как все, как все, как все…» Хотя, а будь в магазине водки – залейся? Кто его знает…

В общем, председатель колхоза, он же царь и бог, так и приказал Марии Поликарповне: ог-ра-ни-чить! Всё хорошо в меру, особенно в страду. А когда на селе нет страды? Разве что зимой чуток. Да и то – условно. Зимой и в лесу на деляне работа кипит, и на свинокомплексе, и в телятниках, и в МТМ.

Понятно, что председательский приказ завмаг Лапердина в основном соблюдала. Выручку на спиртном делать, конечно, сплошное удовольствие, но лишиться своего торгового поста Мария Поликарповна не хотела. Управление стекающими к ней ручейками дефицита стало смыслом жизни, той активной жизненной позицией, через которую Мария Поликарповна ощущала себя личностью, передовым строителем светлого коммунистического завтра, по крайней мере, для собственной внучки, а также благодетельницей для всех односельчан. Злые языки талдычили про «владычицу морскую», но что с них взять… на каждый роток не накинешь платок. Приятельницам Мария Поликарповна «доставала» финские сапоги и румынские мохеровые кофты, женихающиеся отпрыски её приятельниц могли заполучить японские куртки-«аляски», а мужики – «белое» и «красное». При надлежащем подходе и уважительности.

Кабан-диверсант растоптал Марии Поликарповне праздник. Её любимые георгины, предназначенные для внучки-первоклассницы. Нетрудно было спрогнозировать последствия этого циничного акта зверского вандализма. Акт состоялся – и это был факт. А факт имел место быть по той причине, что именно чмаровские мужики не смогли пресечь в зародыше разгул мерзкого животного по селу. О какой уважительности тогда речь?!

Надо ли дальше распространяться о санкциях, которые могла применить к мужской части населения «владычица морская»?

– Живого или мёртвого… – прохрипел Терентьич, как наиболее приближенный к эпицентру вселенской катастрофы. – Любой ценой…

И без промедления не дожидаясь остальных, ринулся по следам хряка, уходящими на соседний огород.

3

…Смутное расплывчатое пятно – так забрезжил свет в глазах Семёна Михайловича Кобылина. Постепенно пятно трансформировалось в квадратное, грубой лепки, прокаленное на солнце и ветрах, лицо председателя колхоза Потапа Потаповича. Лицо было столь наполнено неподдельным сочувствием и жалостью, совершенно и никогда ему несвойственными, что Семён Михайлович понял: кранты!

Вот как не страшно, оказывается, умереть. И подтверждается то, о чём он, Семён Михайлович, размышлял лишь в минуты самого интимного откровения души: загробный мир существует и делится на ад и рай.

А ещё понял Кобылин, что чаша, наполненная его земными грехами, на весах Высшего правосудия перевесила чашу свершённых им доброполезных дел, и отныне гореть ему в аду нескончаемо. Кабы лики ангелов небесных над ним склонилися… Вон как оно, в преисподней-то: не только чаны со смолой, а и Вечный Укор за содеянное!

– Ну, слава тебе! А то всех напугал, японский городовой! – прогудел иерихонской трубой председатель, расплываясь щедрой улыбкой, которой боялись даже чмаровские волкодавы. Это для непосвящённых председателева улыбчивость нечто приятное, а уж Семён Михайлович, как и другие члены правления, ведал, что за ней последует, ежели за тобой хотя бы сущая безделица-огрех числится.

Тут же, из-за левого председательского уса, в поле зрения Семёна Михайловича появилось заплаканное до опухлости лицо Нины Степановны, законной супруги, что ещё больше уверило Семёна Михайловича в точности его нынешнего местопребывания.

– Сёма-а, родненький… Слава тебе, Господи!..

«Ишь, Бога, за то что в ад меня спровадил, благодарит… – со спокойной, отстранённой горечью подумал Кобылин. – А я её, почитай, тридцатку лет терпел… Хотя, вообще-то… Ничего баба была, а местами и временами – та ещё коза…».

Одновременно в голове вяло шевельнулось недоумение: откель в загробном аду супруженица? До чего же всё-таки бабы пронырливый народ! Да сядь ты на кухне, подопрись рукой, поголоси – чай, не чужой человек преставился. Да и то, долго не голоси. Опосля наголосишься, кады все похоронные дела обустроишь. Куды с добром! Первым делом сюды пропихнуться надо – удостовериться, что благоверный точно по адресу прибыл…

– Улыбается! Улыбается! – раздался знакомый голос, и, теперь уже над кругляшом лица супруги, возникла довольная физиономия Мишки Бянкина.

Это тоже вызвало у Кобылина некоторое недоумение, потому как одновременно оказаться в адском месте он и Бянкин – ну никак не могли! К тому же Бянкин в выцветшем солдатском бушлате выглядел старожилом этих мест, хотя был моложе его, Семёна Михайловича, почти на два десятка лет. Но он, Кобылин, ещё не выжил из ума и точно помнил, что розовощёкий толстомордый Мишка только что подкалывал его у «газона». Ну не могли же они враз окочуриться и одновременно поступить сюда с того, земного света! И, тем более, раньше его Мишка не помер, это уж точно.

Семён Михайлович напряг мозги и стал восстанавливать события. Стало быть, за́раз, на школьном огороде… «А-а-ах! – пронзила страшная мысль. – Кабан!!! Кабан…»

Семён Михайлович с тоской и скорбью сосредоточил взгляд на лице председателя колхоза. От оно как… Хряк и Потапыча сгубил… Но это-то понятно: груз ответственности за дела огромного хозяйства раздавил председателя. А что прямиком в ад – да кто ж бы сомневался! Хотя, по-человечьи, жаль. Руководитель сурьёзный, большая потеря для областного народного хозяйства, особливо в аграрном секторе… «Вот одна, самая страшная адова мука: будет теперича председатель ходить за мной здесь неотступно и – куды там в глаза! – в душу смотреть, выворачивая её наизнанку!..»

Семён Михайлович медленно опустил веки, из-под которых тут же показались и скатились по побледневшим щекам крупные слёзы.

– Анжелика Фёдоровна! Анжелика Фёдоровна! Скорее!! – хором гаркнули над головой, от чего Кобылин невольно вздрогнул всем телом. – Скорее, доктор! Припадок у сердешного! Слезой заливается и судорога бьёт!!

«Жив! Жив!! Жив!!! – мгновенно выскочил из умственной прострации Кобылин. – Вот, дурак, нагрезил! И чего только фантазия не навертит!..»

Он радостно распахнул глаза и с ещё большей радостью убедился, что прав: теперь перед глазами маячило сосредоточенное личико фельдшерицы-красавицы Анжелики Фёдоровны Заиграевой, внимательно уставившейся на кончик иглы вертикально вздетого шприца.

– Н-не надо… – прохрипел Кобылин.

– Надо, больной! – отрезала Анжелика Фёдоровна.

И тут же Кобылин почувствовал, как кто-то зажал его руку, туго перехватил выше локтя. И как игла вошла в вену почувствовал.

– Ну, вот и ладненько, – через мгновение проговорила молодая фельдшерица.

И снова перед глазами возникло лицо супруги.

– Как ты, Сёмочка?

– Жи-во-ой… – уже более членораздельно отозвался Кобылин. – А ты чего удумала? Не дождёсся…

– Напугал ты нас, Михалыч, – откуда-то сбоку вновь раздался голос Бянкина.

Но в поле зрения снова возник квадратный лик председателя колхоза. И снова с несвойственным ему выражением виноватости, что бросало в такую панику – какие там укольчики!

– Ты уж извиняй, Семён Михайлович… Вчерась, конечно, я малость погорячился… Но и ты меня пойми… Извиняй, друже…

– Да что вы, Потап Потапович, – благодарно прошептал Кобылин, – как не понять… Виноват по всем статьям…

– Не думай, не думай об этом! – с тревожной, пугающей пуще улыбки волнительностью мгновенно откликнулся председатель. – Всё нормально, Михалыч, всё поправимо. Главное – ты поправляйся!

– Кабан… Что с кабаном? – вновь расклеил губы Кобылин.

– Вот, ить, как человек за дело болеет, – выдохнул Потапыч-главный.

– Попрошу посторонних оставить больного в покое! – прозвучал решительный голос Анжелики Фёдоровны. – И вас, Нина Степановна, это тоже касается!

– Сёмочка! Я скоро приду! – Лицо супруги выдвинулось сбоку, наполненное лаской, участливостью и улыбкою. – Твоих любимых пирожков с капусточкой, с яичком настряпаю – это я мигом! И вернусь, Сёмочка!.. Может, ты ещё чего хочешь? Картошечки тебе с лучком жареным натолочь? Тюфтелек понаделать? Ага? Я скоро приду, Сёмочка, скоро!..

– Ну? Полегчало? – Снова белый потолок заслонила ослепительная Анжелика, внимательно вглядываясь в лицо Кобылина.

– Ага, – немного подумав и послушав организм, ответил Кобылин. Глубоко вздохнуть, – а этого очень хотелось, – он пока не решался, боясь ощутить ту боль, которая пронзила его на школьном огороде.

Но даже чувствуя некую разбитость внутри себя, ломоту в руках и ногах, не мог не заметить значительную часть загорелых, чуть подрагивающих и, видимо, шелковисто-гладких на ощупь полушарий, которым было так тесно в узком белом халатике фельдшерицы. Вот и две верхних пуговицы расстегнуты у Анжелки – распират девку красота, м-да уж… И Семён Михайлович таки глубоко вздохнул. Боль не пронзила!

– Да не… Нормально… – Он сделал попытку подняться.

– Лежать! – властно прикрикнула фельдшерица и тут же ласково попросила: – Поспите, Семён Михайлович, поспите. Вам сейчас не надо резких движений, да и вообще никаких. Поспите. Я вот вам и укольчик сделала…

Она удалилась, а Кобылин наконец-то повернул голову и с наслаждением окончательно убедился, что действительно пребывает в помещении фельдшерско-акушерского пункта родного села, а не в каких-то потусторонних мирах. И тут же почувствовал, что и вправду не прочь закемарить…

Тем временем «сафари» продолжалось.

Вся боевая ватага, впереди которой резво шкандыбал Иван Терентьевич Лапердин, ломилась сквозь лопухи, лебеду и крапиву по вполне различимому кабаньему следу, который вдоль череды заборов повёл преследователей на западную оконечность села.

Уже порядком запыхавшись и взопрев, поисковая команда уткнулась в кривую изгородь на задах подворья бабки Сидо́рихи.

Изгородь была условной – больше дыр, чем чёрного от времени трухлявого горбыля. Не лучшую картину представлял и Сидорихин огород – торжествующее буйство сорняков.

Хозяйство Сидорихи на улочке крайнее, далее – берёзовый колок и поле.

Мужики зорко оглядели округу. Бурьян во дворе Сидорихи мог скрыть и мамонта. А колок и поле просматривались хорошо. Вроде там никого.

– Точно нет? – переспросил Терентьич наблюдателя – Семёна Куйдина, забравшегося на слежалую за много лет кучу мусора и прижавшего к глазам поцарапанный бинокль, по-видимому, отбитый ещё красными партизанами у японских интервентов или казачков-семёновцев. А может, и наоборот.

– Никак нет! – проорал в ответ Куйдин.

– Что никак нет? Ты по-русски можешь сказать? Хряка нет или не точно?

– Говорю же – нет! Никого там нет! Хотя… Нет! Точно – нет!

– У кого глаза позорче? – вскипел Терентьич. – Заберите у этого слепошарого оптику, доложите в точности! Простого дела жеж доверить нельзя!..

– А вот это, Иван Терентьевич, не его следы? – спросил учитель Шишкин, по-чингачгуковски присев у забора и раздвинув лопухи.

– Он! – вскричал завхоз. – Проник, скотина, на объект! Окружай, ребята!

– А чем накроем? – раскуривая цигарку и не двигаясь с места, спросил Куйдин. – Сеть-то в кузове уехала.

Завхоз, кряхтя, тоже забрался на кучу, отобрал у Куйдина бинокль и стал медленно обследовать через оптику двор Сидорихи. Следы пребывания хряка обнаружились, а вот сама бандитская персона не просматривалась. Кабан рьяно изрыл помойную кучу за уборной, попытался, судя по оставленным метинам, устроить подкоп под ветхозаветный и трухлявый тепляк.

А вот куда устремился далее – пока сообразить было трудно.

– Чево надобно, изверги?! – издаля завопила сама бабка Сидориха, выскочившая к тому времени из избы и занявшая прямо-таки оборонительную позицию – с граблями в руках – около тепляка, над тонкой асбестоцементной трубой которого вился лёгкий дымок. – Сначала злыдня напустили, а теперича всем гамузом навалились! Геть от мово двора, вахламоны!

Терентьич замер и бдительно, широко раздувая крылья носа, повёл им из стороны в сторону, одновременно вздевая нюхательный орган кверху.

– А чо это у тебя за варево варится, почтенная? – подозрительно осведомился Лапердин, слез с мусорной кучи, шагнул через сгнившую прожилину изгороди и сделал пару шажков к тепляку.

– Стой где стоишь! – грозно тряхнула граблями бабка Сидориха. – Калагана приставучая! Ворвалси ентервентом на мою территорию и ишо допрос тут учинять вздумал! Белье прокипечиваю! А чево – можа, и это власти запретили? Кому сказано – геть с мово двора! Повертывайте оглобли туды, откудова заявилися! Кому сказала!! Ишь, кака ватага, на чужинку охочая, сколотилася… Геть отселя, оглоеды!

– Терентьич! – обрадованно закричал кто-то из мужиков, обладавший, по всей видимости, более острым, чем завхоз, обонянием. – От оно…

– Чево? – с непоняткой обернулся завхоз к оруну.

Но тот, получив враз от Куйдина ощутимый тычок в бок, тему не развил – закашлялся усердно, как давече сам Терентьич на школьном огороде.

– Всё нормально, Терентьич, – лицо Семёна выразило максимальную озабоченность. – Поспешать бы надо, а то чего ещё этот урод по селу натворит…

– Это точно!

– Че мы тут примёрзли!

– Вперёд, мужики!

– Но-о, поспешать надобно, поспешать…

– Сле-е-ед!!! – истошный вопль Васьки Анчуткина стал решающим.

Терентьич, поначалу подозрительно воспринявший резкий прилив поискового энтузиазма, тут же вернулся к осознанию конечной цели и общественной правоты призывов к активизации поисковых мероприятий и, уже не обращая внимания на Сидорихины грабли и проклятия, как и на запашок из тепляка, ринулся мимо бабки к калитке на улицу. Довольные мужики побежали следом, улыбаясь Сидорихе, а чуть приотставший Куйдин вполголоса бросил ей напоследок:

– Цени, старая, заботу!

– Дык, уже оценила, милок! – расплылась щербатым ртом Сидориха, опуская грабли. – Заглядывай… – Последнее прошамкала шёпотом, зорко сверля глазами подпрыгивающую уже за калиткой спину Терентьича.

А группа захвата четвероногого террориста, миновав двор бабки Сидорихи, заметно приободрилась, чего в раже сыска и погони не замечал лишь Терентьич. И напрасно. Вездесущий и пронырливый, он в данном случае, памятуя о раздавленных в его собственном дворе георгинах и последствиях оного лично для него, абсолютно сосредоточился на розыске хряка. Следовало, ой, как следовало бы хорошенько принюхаться к сладковатому дымку, весело курящемуся из тепляка бабки Сидорихи!

Однако как рогатый муж последним узнает об измене собственной супруги, так и Терентьич – и в мыслях не держал, что именно бабка Сидориха и есть тот таинственный конкурент его Поликарповны, о котором доселе ходили только смутные слухи, – настолько была поставлена конспирация! Сидориха, конечно, с государственной винной монополией тягаться на равных не могла, но… Периодически появляющийся из-под полы первачок вполне конкурировал на селе с казённой «беленькой», не застаивающейся на полках «сельпо». И успешно восполнял то и дело возникающий дефицит. А ныне и вовсе выглядел лучом прожектора в тёмном царстве всемогущей Марии Поликарповны. Теперь её потенциальная угроза «отмстить неразумным хазарам» – незадачливым ловцам кабана – за потоптанное последним цветочное счастье для единственной внучки, мужикам катастрофой уже не представлялась. Теперь каждый в поисковой ватаге точно знал, куда, по мере необходимости – страждуя! – следует направлять стопы.

Одновременно разом поблёк и господствовавший до сих пор вождизм самого Терентьича: народ воочию узрел мгновенную смекалистость, проявленную около Сидорихиного тепляка-винокурни Семёном Куйдиным.

Отлегло и у бабки Сидорихи, потому как ежели бы завхоз Лапердин унюхал самогонный процесс или хотя бы дотумкал своей башкой, чего тут, на бабкиной помойке и подле тепляка, неуловимый кабан столь активно орудовал… Конечно, привлеченный сладким запахом барды, незаурядный кругляш свинской хари не мог не взрыть помоечный отвал у бабки Сидорихи. А как бы барду учуял Лапердин? Бабка Сидориха нисколь не сомневалась, что до конца реализованная бдительность школьного завхоза сулила бы ей только одно: незамедлительное появление местного участкового Василия Николаевича Недорезова собственной персоной. Со всеми вытекающими из этого наипоганейшими для неё, Сидорихи, последствиями.

…Ещё часа два продолжались безрезультатные поиски беглеца и огородного разбойника. Справедливости ради следует заметить, что нового ущерба где-либо он не учинил. Наверное, поэтому дальнейшие поиски результата и не давали, хотя розыскная ватага снова разделилась на более мелкие группы, одна из которых опять моторизировалась, взгромоздясь в кузов вернувшегося «ГАЗ-66». Экстренной информации об очередном огородном варварстве не поступало, и порядком притомившиеся мужики затребовали обеда и передыха.

И второе известие, озвученное вернувшимся Мишкой Бянкиным, тоже расслабило – о Михалыче. Что ожил, без видимых осложнений.

– Лежит пока у Анжелки. Уколы, капельницы. Председатель самолично прискакал, ажно слезу пустил…

– Наш Бычара-а? – недоверчиво переспросил кто-то из мужиков.

– Ци-и-рк… – протянул другой. – Заливашь ты, Миха!

– Вот те крест! Я сам охренел! – неумело перекрестился Бянкин. – Но – факт!

– Главное – Михалыч! – веско подытожил Куйдин и решительно скомандовал, окончательно перехватив бразды командования у Терентьича: – Так, мужики… Час на обед. И продолжим. Надо эту скотину безрогую выловить!.. И так уже полдня на все село позорище разводим. В общем, через час у столовки.

Куйдин посмотрел на Шишкина.

– Поехали со мной, учитель, пообедаем у моей Натальи.

– Да нет, спасибо, – заотказывался неловко Александр.

– «Спасибой» сыт не будешь, – назидательно произнёс Куйдин. – Да я тебя не на званый обед зазываю. Моя Наталья в колхозной столовке кашеварит. Мы там этим, как его, комплексным обедом подзаправимся – делов-то.

– …Это ж какая хитроумная тварь! Ума, Сергеич, не приложу, куда эта скотина упорола! – резво орудуя ложкой в тарелке с борщом, недоумевал Семен Куйдин. – Интересный народ кабаны – с виду увалень увальнем, а шугани – чешет, быдто бы курьерский поезд!

– Но порода ценная, – степенно кивнул Александр.

Вчера вечером, под впечатлением от случившегося, полистал Большой энциклопедический словарь. Этот огромный и увесистый том он привёз из дома. Очень полезная книга. Кратко обо всём. Вот и сейчас сведения к месту, чего бы ни блеснуть эрудицией.

– Выведена в Дании, хотя получена путём скрещивания английской белой свиньи и наших, отечественных, распространённых в России и на Украине.

– От так завсегда, – хмыкнул Куйдин. – Иноземцы наше взяли, подшаманили малость и нам же всучили. Сами-то мы не могём, ли чо ли? Как, говоришь, этих хрюкалок кличут?

– Ландрас. Поросята за сто восемьдесят дней до сотни килограммов набирают.

– Ишь ты, – с пониманием кивнул Куйдин. – А что у них кабанчики-то?

– Производитель под триста кило, может в длину двух метров достигать, а свиноматки помельче, но дают приплод в десять-двенадцать поросят.

– Ага, значит-ца, наш злодей в три центнера будет! Силища!

– И очень неприхотлив к погодным условиям.

– Вот! – Куйдин поднял кверху ложку. – Стало быть, нажрётся и могёт дрыхнуть где угодно. Да-а… боль головная ещё та! Вепрь!

– Ну что, крокодил не ловится, не растёт кокос? – Из кухни вышла и подсела за стол супруга Семёна, Наталья – заведующая и главная повариха колхозной столовой. Худенькая, остроносая, черноглазая и крайне рассудительная женщина, имеющая ещё массу положительных достоинств и совершенно не соответствующая своим внешним обликом и духовным содержанием общепринятому образу работника общепита. Семён, как с удивлением отметил Александр, много старше жены, но она на него смотрит снисходительно, да и выглядит куда мудрее.

Наталья с любопытством, не торопясь, подперев персиковую щеку левым кулачком, взглядом изучила Шишкина, отчего у него пропал аппетит. Она это заметила.

– Как вам наше тут? Уж извиняйте, по-простому, без разносолов.

– Да что вы, – поспешил заверить Шишкин, – прекрасный обед, почти по-домашнему.

Наталья с плохо скрытым сожалением посмотрела на молодого учителя, – мол, горазд ты, парень, сказки сказывать, – и перевела глаза на чавкающего супруга.

– Так ты, Сёма, говоришь, последний раз кабанчик у Сидорихи засветился?

Семён испуганно огляделся по сторонам:

– Тс-с, мать… Я ж тебе по секрету, зная твою неболтливость… Просочатся сведенья – меня мужики со свету сживут!

– Мужики – не знаю, но если ты туда нырять заноровишь…

– Да ты чо, мать?!

Семён клятвенно прижал ладонь с ломтём хлеба к груди.

– Вот, самым святым, Наталья… Ты ж меня знаешь! По праздникам да и то в меру. И вообще – тоже знашь – винца сладкого стакашок – это куда ни шло, а белую-то я… Ну а уж за самогоном к Сидорихе…

– Сидориха, Сидориха!.. Сколько мы здесь, в Чмарове, живём, никак в толк не возьму, почему Ефимью Сидоровну Сидорихой кличут, – недоумённо пожала плечами Наталья. – Она же по фамилии – Емельянова, а Емельянихой никто не зовёт…

– Так у нас Емельянихой бабу Женю кликают, – отозвался Семён.

– Ну, не знаю, – недоверчиво посмотрела на мужа Наталья, – всегда баба Женя до баба Женя…

– Это потому так, што она в школьной столовке работает. Как ребятне её ещё называть? Не орать же: Емельяниха! Чай, все школяры ей во внучата годятся. Ну одинакова у них с Сидорихой фамилия, и чо? Никаки оне не родня.

– Ефимья Сидоровна – это звучит чинно, благородно, уважительно, – задумчиво проговорила Наталья, – а Сидориха – под стать её подпольному промыслу…

В столовку с громким смехом ввалилась четвёрка парней.

– Хозяйки! Чем потчевать будете?

– Нам бы в темпе вальса, торопимся!

– А для аппетиту чего у вас имеется?

Весёлая компания – из мимо проезжающих. Колхозная столовая, собственно, на такую публику и ориентирована. На трассе, летящей мимо села, хоть на восток, хоть на запад кати полторы сотни верст – никакой харчевни больше не встретишь. Живая копейка в колхозную кассу!

Наталья убежала на кухню, оживилась за импровизированной стойкой-прилавком смешливая пышечка-симпатюлечка Наденька Богодухова, буфетчица и кассирша по совместительству.

А Семен Куйдин и Шишкин-младший продолжили поглощать обед, разглядывая балагуривших с Наденькой проезжих.

Они и вправду не засиделись – быстро прикончили тефтели с картофельным пюре, хлопнув на троих бутылку портвейна, – водки в столовой отродясь не водилось, – и вскоре за окном взревел мотор «уазика».

– Вот такие вы, мужики, и есть! – проводила глазами через окно автомобиль Наденька. – Хлебнёте винища стакан – и посыпались комплименты!

– Но уж прямо, – возразил разомлевший от обильной еды Семён. – Да мы для вас завсегда сокровенное слово найдём и на трезву голову. Вон, хоть Наталью мою спроси…

– Ага, Наталью… Да она иной раз за день и по работе-то рот не раскроет, а уж про ваши семейные тайны…

Наденька засмеялась, хитро прищурившись.

– Ты, Семён, сам, что ли, не видел, как эта компания только что? Изулыбались все трое, а этот, что расплачивался, так мне и конфетку из кармана достал! – Наденька презрительно покрутила в пальцах карамельку и бросила её в вазочку с похожими на витрине. – А вот, четвёртый – шофёр-то ихний, портвейна не пил и – сыч сычом, как будто меня тут и нет.

Это Наденька сказала с такой обидой, что Семён даже подивился.

– Ты, Надежда, уж как-то совершенно близко к сердцу принимашь такую чепуху, – неуверенно сказал он, – чего тебе они. Поели, выручку тебе дали и укатили. Можа, воопще у нас тут больше никогда не появятся. Да и кто такие…

– Кто такие – не знаю, и знать не хочу! – вскинула носик Наденька. – Но вы, мужики, одним миром мазаны! Две руки, две ноги, а посередине сволочь! Вечно, как шары зальёте, – к бабам вас тянет! И желательно – к чужим!

Наденьку можно было понять. Уже дважды её семейная жизнь не получалась, хотя, если в том и была какая-то вина с её стороны, то, без сомнения, минимальная. Это Семён знал точно, потому как его Наталья Наденьку всегда жалела и относилась к ней с большим участием, как и к её двум ребятишкам – уже девятикласснику Ваньке и шестилетней кнопочке Иринке, – наглядным последствиям обоих несложившихся браков.

Наденька была приятна на вид, добра душой и доверчива – вот это её и губило. Особенно доверчивость. Да и вообще, незлобивой женщиной была старшая сестра Серёги Богодухова, нескладеня, крутившего баранку «ГАЗ-шестьдесят шестого», на котором сегодня в поисках кабана мужики вдоль и поперёк исколесили всё село.

– У Надюхи только один недостаток, – проследив взгляд молодого учителя, улыбнулся Куйдин, допивая компот. – Всем и во всё верит. Потому и обжигатца… Кабы ещё на ус мотала, так усов не имеет! Хорошо бы, конечно, ещё язычок ей покороче, а то, прям, наше главное сарафанное радио. Самой же себе и во вред. Ляпнет чего бабам про свои беды простодырно – а те и готовы её же косточки мыть-перемывать. Э-э-эх… Не-е, Надюха – это сама доверчивость и есть…

Куйдин, видимо, посчитал, что молодой учитель разглядывает аппетитную бабёнку за стойкой с чисто мужским интересом. Но он ошибался. Наденькино злое высказывание – наверное, подумалось Александру, характерное для неё, – Куйдин пропустил мимо ушей. А вот Шишкин – нет. Прямо-таки по мозгам резануло: «…Как шары зальёте, – к бабам вас тянет…»

Будь Шишкин-младший знаменитым английским учёным Ньютоном, о котором он помнил с давней школьной поры, или известным ему с того же времени Архимедом, то, наверное, он, Александр, выкрикнул бы сейчас что-то типа «Yes-s-s!!!» или «Эврика!!!». Хотя Шишкин подозревал, что Архимед выкрикнул не одно это слово, в переводе с греческого «Нашёл!», а два: «Эй! Ври-ка!» И не при открытии им основного закона гидростатики, а в застолье. В ванне-то он один сидел, свидетелей нет, а вот когда кто-то из собутыльников ляпнул нечто антинаучное – тут Архимед и не сдержался. А если он таки крикнул: «Нашёл!», то ещё неизвестно, по какому поводу. Может, как Муха-Цокотуха – шёл-шёл и денежку нашёл. Потом, естественно, пошёл на базар, прикупил еды и питья, созвал гостей… Если уж у мухи на подобное ума хватило, то великому Архимеду сами боги велели. Что же касается основного закона гидростатики, то тут, скорее всего, всё случилось банальнее. В какой-то научно-популярной книжонке Шишкин-младший вычитал рассказ о том, как сиракузский тиран царь Гиерон, с которым Архимед состоял в близком родстве, попросил учёного определить, из чистого золота ему, Гиерону, сделал корону придворный ювелир или подмешал, бестия, в сплав изрядно серебра. Так вот, удельный вес золота был известен, а для решения задачи ещё требовалось точно определить объём короны. А как? Форму корона имела сложную – не шар, не куб, не цилиндр. И так и эдак крутил её Архимед. Даже отмыл в лохани до блеска. А руки дрожали… (Вот как раз, может быть, после того застолья! Или от груза ответственности – сам тиран попросил! А как разгневается?) Ну и бухнулась тяжёлая корона обратно в лохань – вода через край! Вот тут-то Архимед и призадумался. Замерил объём воды в лохани, вытащил корону и снова замерил объем воды. И снова корону – в лохань. А вода – на первоначальную отметку! «Эврика!» Логично? А то сочиняют про серьёзного мужика всякую дрянь: увидел, де, купаясь, как из ванны вытекает вода, да в объёме, видите ли, равном объёму его тела, и выскочил на улицу со знаменитым возгласом. Мылся дяденька просто, а не опыты научные ставил. Если о чём и думал в этот момент, так о личной гигиене. В общем, либо с короной опыты ставил, либо вруна собутыльника останавливал, либо вообще никакой фразы не кричал…

В который раз Шишкин-младший подивился, куда может завести в размышлениях его дурацкая привычка припоминать что-то «по поводу». Речь-то не о Ньютоне с Архимедом, а о реплике Наденьки-буфетчицы! Он расплатился за обед, улыбнулся Наденьке и вышел на улицу.

4

Куйдин уже вовсю дымил на столовском крылечке.

– Семён… э-э… извините… по батюшке? – смущённо поинтересовался Александр.

– Макаром батю кликали…

– Семён Макарович, вот что я подумал… Разбойник-то наш, получается, чего последнего налопался?

– Сам видал – барды он нажрался на помойке у бабки Сидорихи!

– А что есть такое барда? – в голове Александра всё больше и больше светлело от внезапной догадки. – Это же отходы самогонного производства, так?

– Ну, так. И чо?! – Куйдин лениво покрутил головой, выглядывая «боевую машину десанта» – «ГАЗ-66» с командой «охотников».

– И как вы точно подметили за столом, нажрался и где-то спит.

– И чо? – Куйдин уставился на Александра.

– Но он же не сразу заснул, так? Иначе бы у двора Сидорихи валялся.

– И чо?! – уже вскричал Семён.

– Погодите, Семён Макарович, погодите… Будем логически последовательны, как Шерлок Холмс.

– А-а… Знаком герой. Читал! – кивнул, успокаиваясь, Куйдин. И уже глянул на молодого учителя с откровенной усмешкой.

– Хряк, стало быть, наш и эта, как её…

– Дедукция.

– Ага, точно! Ну ты и хватил, учитель! Уж не обижайся, но тут у тебя горе от ума. Свинья и Шерлок Холмс! Губят вас, городских, науки…

– Нет, Семён Макарович, нет. Вот, скажите мне лучше, о чём всегда начинают балагурить мужики, как поддадут? Ну, чаще всего?

– О работе, конечно.

– Вот только о работе? – с прищуром улыбнулся Александр. – Ладно. Поставим вопрос иначе. А куда тянет подвыпившего мужика?

– Хм… Ну… Вот я завсегда домой…

– Ну вы домой, а другие тоже все по домам?

Куйдин замялся с ответом, подозрительно оглядел Александра.

– Да чо ты всё меня пыташь?! Куда тянет, куда тянет… Ещё за одной бутылкой сбегать, к примеру, тянет. Почём я знаю!..

– Знаете, Семён Макарович, знаете! По бабам мужиков тянет! Вы, конечно, об этом не подозревали?! – засмеялся Александр.

– А коли знашь – чего пыташь?! – обиженно отвернулся Куйдин.

– Да не пытаю я! Просто хочу, чтобы вы всю цепочку рассуждений представили.

– Чью?

– Нашего ландрасского вепря!

– Каво? – Куйдин посмотрел на Шишкина даже с какой-то жалостью, как смотрят на юродивых.

– Ну вы же сами нашего злодейского кабанчика вепрем обозвали! Вепрь породы ландрас!

– А-а-а…

– Так вот! Наш вепрь – он ведь тоже мужик. И мужик, который во хмелю!

– Погоди-ка, погоди-ка… – Куйдин с долей восхищения вперился в Александра. – Так ты хочешь сказать, что пьяный хряк пошёл… по бабам?!

– Именно!

– Ха-ха-ха! – оглушительный смех потряс крылечко. – Ты каво моя чудишь! У-у-учи-тель! Ха-ха-ха! – Куйдин уже не смеялся, а откровенно ржал, потешаясь над Александром.

– Ни ха-ха, а давай-те проверим! – разозлился Александр. – Это хоть какая-то версия, чем по всей деревне рыскать! И начать предлагаю с ближайших к Сидорихи дворов… Хотя… Если бы он в чей-то двор сунулся, уже бы шуму было! А шума нет. Сейчас, понятно, он где-то спит. А до того, как его сморило, куда позвал его голос плоти? Кстати, а где свинокомплекс располагается?

Куйдин внезапно оборвал смех и посмотрел на красного от злости молодого учителя серьёзно и вдумчиво. Казалось, сейчас он изречёт что-то типа: «Вы абсолютно правы, дружище Ватсон, мы имеем дело не с какой-то бесполой особью, а с матерым самцом, к тому же разгорячённым парами алкоголя!» – «О, дорогой Холмс! Я не устаю удивляться вашей гениальности и вашему дедуктивному методу! Так вы полагаете, что алкоголь окончательно превратил разбойника…»

– …в сексуального маньяка?

– Что? Сексуального маньяка? Вы про что? – раздался за спиной у Александра женский голос. Шишкин и не заметил, что хвост последней своей фразы произнёс вслух и был услышан появившейся на крыльце супругой старшего товарища.

– Скажите, у вас тут телефон есть? – быстро спросил Александр, которому не терпелось проверить свою догадку.

– Есть, у Надежды, на стойке.

– Семён Макарович! – вскричал Шишкин. – Звони! Машину надо! Нельзя медлить! Когда этот хлюст протрезвеет, тогда хрен его знает, куда он нацелится. Звони скорее!!

Перепуганная воплем Шишкина Наталья нырнула обратно в столовую.

– Да-да-да! – дошло, наконец, и до Куйдина. – Самый настоящий маньяк! Конечно, свинокомплекс! Он же от Сидорихи – рукой подать! И ветер оттудова, почитай, завсегда… Запахи-то родные, от свиноматок!

Куйдин кинулся в обеденный зал. Вошедший следом Александр увидел, как Семён Макарович уже яростно накручивает перед носиками перепуганных Натальи и Наденьки эбонитовый диск телефона.

– Серёга! – яростно заорал в трубку Куйдин. – Дуй скорее сюда! Куды-куды! К столовке колхозной! Что? Да сколько можно жрать! Маньяка упустим! Гони, говорю, а не вопросы задавай… мать твою!..

Куйдин был страшен. Женщины на всякий случай переместились за стойку-прилавок.

– Серёга! Время не терпит! Я вас у столовой жду!.. Пулей!!!

Куйдин бухнул трубку на аппарат и, тяжело дыша, опустился на стул, закрывая от возбуждения глаза. Но тут же вскочил и выбежал на улицу. Шишкин вышел следом. И лишь сейчас сообразил, что женщины в столовой вряд ли что поняли, кроме крика о маньяке.

Александр стоял на крыльце и чуть ли не трясся от беззвучного смеха.

Он представил вполне возможный, в силу только что произведённого Куйдиным эмоционального взрыва, радиус разлёта «осколков». И полетят эти слухи-осколки с помощью Наденьки далеко-далёко, по всему селу. Но самым смешным во всём этом будет, если «вепрь» действительно обнаружится на подступах к свинокомплексу. Выступит тогда миленькая Наденька в роли катализатора двойного назначения. И разгадку, считай, подсказала, и кошмарный слух о маньяке по селу запустит. А ведь запустит! Вот такой компот!

А Наденька и вправду уже кричала в трубку подружке, секретарю сельсовета:

– Таньча-а! Таньча! Ты где?

– Ты что, Надька, чокнулась? Ну где я могу быть, если ты мне в сельсовет звонишь? Что орёшь-то? Что у тебя случилось?

– Пока ничего, но может! И не только у меня!!

– Да не ори ты так! Скажи толком.

– Таньча! У нас в селе маньяк бродит! Половой бандит!!

– О-о… Ну я знаю, подруга, что ты на выдумки горазда, а это что-то новенькое!

– Дура ты, Таньча! Вон Семён Куйдин при мне мужиков на поимку поднял!

– Сама ты дура! Мужики с утра кабанчика ловят, который вчера из машины у Командарма нашего сбёг!

– Да знаю я про кабанчика! Не о кабанчике речь. Говорю же тебе, маньяк! Сексуальный!

– Господи… Надька… Да откуда ему у нас взяться? Не майся дурью!

– А вот откуда… – Наденька страшно округлила глаза и, прикрывая губы и микрофон телефонной трубки ладошкой, зашептала:

– Давеча на обед подъехали проезжие какие-то. Портвейн пили. Так один мне конфеты всё совал, а глаза… Таньча-а!.. Завлекущие зыркалки-то! Он ими всю меня общупал, гад!

– Ой, Надька! Да приглянулась, скорее всего, ты ему, раз конфетами угощать взялся! – рассмеялась на том конце провода Татьяна Остапчук.

– Ты почо такая! – обозлилась уже Наденька. – Кабы чего доброго, а то суёт карамельку замурзанную, а сам по мне липким взглядищем шарит и шарит, шарит и шарит! Это вот и наши мужики заметили!

– Какие наши мужики?

– Так я ж тебе и говорю! Как раз тут тоже сидели-обедали Натальин Семён с соседом твоим, учителем-то молоденьким. Так они сразу всполошились, как только эти проезжие из столовой-то подались!

– А как они узнали, что маньяк? Что, на нём написано, что ли, было? – насмешливо спросила Татьяна.

– Да что ж ты за дура-то! – Наденька уже не прикрывала трубку ладошкой, а звонко кричала в мембрану. – Его среди этих учитель, сосед твой, признал! Видимо, в городе его видел! Конешно! А где же ещё! Этот маньяк в городе, значит, уже попадался! И о нём писали! Или эти, как его, объявления с фотками милиция расклеивала! Вот учитель его и узнал!..

– А куда эти проезжие подались? – уже обеспокоенно спросила Татьяна.

– На уазике они были! Вот так ездят по сёлам и деревням и маньячествуют! Ой, Таньча!..

– Чего ещё? – в голосе подруги уже звучал набат тревоги.

– А этих маньяков-то – четверо! Ма-моч-ки!.. Таньча! А твои-то где?

– Как где? Дома… А Колька со всеми с утра кабанчика ловит…

– Звони ребятне! Пусть на все запоры запрутся! Давай! А я своих предупрежу! Да и ты там баб оповести!

Продолжать прослушивать местную телефонную линию смысла нет, и Основной закон нашего государства это запрещает. Но классик, как всегда, был прав. Хотя и писал по другому поводу: «Слух обо мне пройдёт по всей Руси великой…» Разве мог предполагать мгновенно «засвеченный» в Чмарово призрак-маньяк, какой от этого пойдёт слух, в смысле звон-перезвон телефонный? Бабская паника, конечно, вскоре сдуется до следующего раза, но кто во всей этой истории останется крайним?

Правильно! Учитель Шишкин. Ведь это он «опознал» маньяка. А Наденька Богодухова и вовсе ни при делах. А как она или Татьяна Остапчук должны были себя вести при такой жутком известии, когда и у той, и у другой по паре ребятишек, а? Тем более что реальные защитники бедных чмаровских женщин в эти драматические минуты были поголовно отвлечены на борьбу с проклятым ландрасским вепрем. «Сафари» продолжалось.

…Дедуктивный метод, по совершенно абстрактно-отвлечённой «наводке» Наденьки Богодуховой и благодаря незаурядным умственным способностям Шишкина-младшего, сработал как швейцарский будильник.

Хряк был обнаружен сладко посапывающим на самых ближних подступах к колхозному свинокомплексу. Хмельная барда свалила мужика в нескольких десятках метров от забора «женского общежития».

– Серёга! Глуши мотор! Всем стоять! – шёпотом раздавал команды Семён Куйдин. – Миколай, Миха, Егорыч, Прокопыч! Разворачивайте сеть, заходите по-тихому, окружайте! Васька!

Куйдин устремил глаза на помощника зоотехника.

– Ты – вперёд, на разведку! Хряка ты у нас один в лицо знашь. Подкрадись, опознай, а то как не он…

– Да он это, он! – затряс головой Анчуткин, но как-то неуверенно.

– Василий! Не зли народ! – зло зашипел Куйдин. – Упускать вы мастера, а как до дела – в кусты?! Ползи на разведку!

Анчуткин и вправду бухнулся, распластался на земле и пополз к сопящему хряку, подрагивая задницей. Метрах в трёх от туши опасливо приподнял голову, долго вглядывался в кабана, потом оборотился лицом к мужикам и обрадованно кивнул.

Тут же вся мужичья команда, крепко вцепившись в бянкинскую нейлоновую сеть, стараясь не топотить сапожищами, принялась окружать вальяжно завалившегося на бок «вепря». А тот дрых во всю сопатку. Накрыли злодея – даже не шевельнулся, славно, видать, барды-то у Сидорихи подъел.

«Вепря» потихоньку принялись волочить к машине. Волочить было неудобно. Сетка то и дело цеплялась за неровности почвы.

– Мужики! – жалобно обратился к группе захвата Бянкин. – Сетка-то новая. Можа, как-то по-другому его запакуем? Щас в кузов запихивать начнёте – вааще ошмётки от сетки останутся! Чинить опосля не перечинить…

– У меня крепкая верёвка в кабине есть, – сказал Серёга Богодухов. – Буксирная! Свяжем этому паразиту руки-ноги…

– Руки-ноги! – передразнил Серёгу завхоз Терентьич, очень страдающий от потери своей первоначальной командирской функции. – Четырёхкопытный это зверь, четырёхкопытный! Тащи верёвку!

Связывание прошло удачно. Кабан вздрагивал, но дрых по-прежнему.

Серёга выволок из кабины ещё и здоровый, метра два на два, брезент, хранившийся рулоном за сиденьями. Связанного кабана перетащили на брезентуху и подволокли к откинутому заднему борту «газона». Тут уж всем пришлось покряхтеть. В ландрасском чудище и впрямь где-то под три центнера ощущалось.

– Ото завтра разгулятца! – съязвил кто-то, когда все уже уселись в кузове и машина, переваливаясь на колдобинах, медленно покатила с пустыря к сельской окраине. К свинокомплексу напрямую от лежбища «вепря» дороги не было, ехать надобно было вкругаля, боковой улицей.

Напрямки рванул лишь радостный Терентьич, заявивший, что побежал известить, чтобы к приёмке подготовились.

– Как же! – бухнул ему вслед Миха. – Щас всем объявит, что самолично захватил! И председателю кинется докладать, как под евошним началом всё сладилось. Небось уже названивает… Вот же до командирства и славы жадный!

– Да ладно, пущай… Ему тоже не сладко. Кабы Поликарповна за георгины ещё подушкой не удушила, – сказал Куйдин. – А вот вы, мужики, учитесь!

Он вздел узловатый палец и уважительно поглядел на учителя Шишкина.

– Не зря народ гутарит, что ученье свет! Как наш-то педагог с дедукцией злодея нашёл? – От то-то и оно!

Мужики тоже одобрительно глянули на Александра.

Шишкин-младший, буквально всеми фибрами души почувствовавший себя своим среди сельчан, не преминул отозваться:

– Правильную породу выбрал председатель. Самый здоровый приплод у свиней породы ландрас как раз получается, если их скрещивать с третьей породой, а не сводить с себе подобными или с той английской белой, с которой всё и началось в Дании…

Но мужики прослушали эту ценную информацию крайне невнимательно, потому как внимали Михе Бянкину, крайне довольному, что его сеть осталась цела и невредима.

– Слышь, Семён, – толкал Миха локтём Куйдина. – Само время отметить, что злодей изловлен и понесёт заслуженную кару…

– Ага! – тут же встрял кто-то из мужиков. – В гарем на перевоспитание везём!

Громовой гогот огласил окрестности, поднимая с берёзового колка за домом Сидорихи эскадрилью ворон.

Демократично забравшийся в кузов вместе со всеми Куйдин недовольно глянул на Миху.

– Чо, отлегчило от задницы?

Народ в кузове притих, сумрачно дымя разнокалиберным табачком, включая внушительный крупный калибр – набитые ядрёным самосадом «козьи ноги» (называть эти газетно-табачные сооружения «ножками» Шишкину-младшему и в голову не пришло).

«Газон» выбрался, наконец, на дорогу.

Бянкин опять встрепенулся.

– Мужики… Можа, к Сидорихе заглянем? После таких трудов праведных, – он ткнул носком сапога посапывающего хряка, – само то…

Куйдин вздохнул, повернулся и бухнул кулаком по крыше кабины:

– Серёга! Тормоза!..

В общем, прогулялся Семён Куйдин к Сидорихе во двор, пошушукался со старухой у тепляка и вскоре, сопя, залез обратно в кузов. Из-за пазухи у Куйдина торчала пара шампанских бутылок, заткнутых туго свёрнутыми газетными кляпами.

Мужики благополучно сгрузили спящего хряка на свинокомплексе, передали управляющему и – покатили к колхозной столовке, где разрешился и вопрос с закусью – под бдительным доглядом Натальи Куйдиной. Собственно, долго и не засиделись: Сидорихин «презент» в два приёма ушёл под котлеты с гречкой.

Понятно, что Семён самогон – ни-ни, как и Александр. Тому хватило и запаха. Даже представить было трудно, как такое можно пить. А мужики – хоть бы хны! Правда, если не принюхиваться, то на внешний вид Сидорихино пойло выглядело пристойно – прозрачная жидкость.

Александр хмыкнул: интересно, почему в фильмах, где дело доходит до самогона, обычно в его роли выступает некая мутная субстанция? И, кстати, почти всегда ею наполнены не бутылки, а внушительная четверть, взгромождённая посредь стола. Хотя, нет, тут он неправ. В «Самогонщиках», у Бывалого, Балбеса и Труса, самогон прозрачный…

Куйдин и Шишкин-младший, конечно, совершенно от коллектива не оторвались – выпили по стакану портвейна. А когда ватага «сафаристов» отбыла по домам, выпили ещё по чуть-чуть с Натальей и Наденькой, дабы развеять женские страхи о маньяке. Посмеялись над случившейся днём телефонной «непоняткой». Наденька смеялась больше всех, уже забыв о поднятой ею по селу волне. Куйдин нахваливал молодого учителя за его сообразительность в обнаружении «вепря», Александр – Куйдина, за его умелые и решительные действия в ходе «сафари». В общем, в итоге все расстались довольные друг другом.

В таком приподнятом настроении Шишкин-младший толкнул свою щелястую калитку и поднялся на крыльцо.

– А вы у нас – молодец! – раздалось с соседнего. На ступеньках, прямо-таки с неизменным тазом у бедра, с высокой чалмой из полотенца на голове, стояла, улыбаясь, соседка Татьяна. – Коля мне рассказал, как эту вредину ловили и что только вы догадались, где чёртов хряк запрячется. Как это вы его вычислили?

Польщенный Александр чуть вскинул руки.

– Только догадка, Татьяна Сергеевна, чисто интуитивно!

– Ой, чуть не забыла! Александр Сергеевич, давайте с вами так условимся. По субботам у нас банный день. Я сначала ребятишек купаю и сама, а потом уж наш глава семейства душу отводит. Наказал вам передать, чтобы вы без стеснения. Коля-то с уехавшим агрономом завсегда на пару подпускали пару! – Соседка рассмеялась в полный голос от собственного каламбура.

– Спасибо! – засмеялся и Александр.

– Вот и славно! И не стесняйтесь, по-соседски.

Татьяна скрылась в доме.

– Да вы прямо нарасхват! – раздалось теперь с другой стороны.

Поверх председательского забора торчала голова другой Татьяны.

– Добрый вечер! – Александр шутливо-церемонно наклонил голову.

– Добрый! – отозвалась Татьяна-вторая и поудобнее облокотилась на забор, что предвещало более длительное общение, чем лаконичное «здрасьте-здрасьте».