Читать книгу Побег в Зазеркалье - Олег Петрович Быстров - Страница 3

– Правда, в последнее время положение у Фоля несколько улучшилось, – продолжал господин Реус. – Этот хитрец договорился скупать отработанный глинозём из сепараторов. Плодотворная, я вам скажу, идея. По сути, он получает готовый материал. Остаётся лишь залить его в формы, просушить – и в печь. Но я не по этой части.

Инженер явно оживал, а Антон заинтересовался ещё больше.

– То-то и я удивился, человек в форме горного инженера и едет на карьер. А что за сепараторы?

– Для отделения тартара, конечно! Огромные камеры, где размывают глину до очень жидкого состояния. Потом фильтруют, тартар отсеивают, а глину – долой. Вы что, не слышали о Комбинате?

– Я долго отсутствовал.

– Тогда понятно. В карьере теперь моют тартар. Горнодобывающий дом «Предвестник» выстроил обогатительный комбинат: огромная территория, цеха, сепараторы. Плюс Научный центр для изучения этого минерала: с лабораториями, испытательными стендами и всем прочим, что необходимо. Я, собственно, хоть и ношу форму горного ведомства, но сам по образованию больше геохимик. Меня и отобрали для работы с проблемами обогащения тартара. Знаете, какой конкурс был?! О-го-го! Но и платят на порядок больше, чем в Дубостане. Так что, господин Антон, считайте, вытянул я счастливый билетик. Мы здесь с женой и дочерью уже шесть месяцев. Теперь вот дом купим…

Инженер, похоже, полностью отошёл от неприятных переживаний. Антон же недоумевал. Тартар, почти мифический то ли камень, то ли металл, с которым связывали загадочные свойства талисманов сунгов. Мама рассказывала, шаманы собирали его у берега Зеркального, по колено в воде. И только в одном месте, опасном и жутком. Называли это место Гиблым, а участок озера около него – Волчьей пастью. Даже среди шаманов не каждый был способен гулять по Гиблому месту безнаказанно.

Там не водилась рыба, по берегу не рос камыш. Песок на пляжах всегда оставался плотным и как бы влажным, даже в самую жаркую погоду. Зимой же озеро в этом месте никогда не замерзало, а с человеком могли произойти странные события.

Болтали, самые отчаянные и любопытные уходили к Пасти в надежде найти заветные камешки. Уходили молодыми, полными сил парнями, а возвращались немощными стариками. Так, что и узнать их сразу было трудно. А то и вовсе пропадали без следа. Никто никогда их больше не видел.

Ант считал всё это сказками, которыми мама развлекала их в детстве, чтоб не плакали. И тартар, и талисманы, и образ шаманов с их древними знаниями, позволяющими найти и использовать загадочный минерал, всё это он относил к области народных сказок сунгов. И вот, пожалуйста – Комбинат, обогатительные цеха, лаборатории. Фантастика какая-то…

– И зачем нужен этот тартар? – спросил он.

– О, мой господин, – инженер сделал хитрое лицо, – вот на этот вопрос я вам не отвечу. И вообще, мало кто ответит. Тартар изучается. Якобы, будет он использоваться в военной промышленности: то ли для создания какой-то сверхсильной взрывчатки, то ли наоборот, сверхпрочных материалов, особой брони. Но плодятся лишь слухи – все работы засекречены, достоверной информации нет. Тем не менее, тартар внесён в реестр стратегических материалов. Комбинат обнесён высокой оградой, пропускная система, вооружённая охрана. Строгости всякие. Да вы сами увидите. И сотрудников отбирают очень придирчиво. Говорю же вам, я вытянул счастливый билет!

– Что ж, остаётся только вас поздравить, господин Реус, – ответил Антон. – Я тоже рассчитываю найти какую-нибудь работу в Идиллии. Так может, на Комбинате?

– Боюсь, это будет не так просто, – сделал значительное лицо инженер. – Говорю же – закрытый объект, особый режим. Впрочем, я такие вопросы не решаю. Но оклад! Если устроитесь, вам, безусловно, повезёт.

За окнами светало. Скоро поезд прибудет на станцию назначения, которую без затей назвали Карьером. Оттуда до Идиллии каких-то двадцать километров. Ладно, на месте разберётся. Разговор перешёл на всякие пустяки. А вскоре в купе заглянул проводник в красном мундире и форменной фуражке с надписью: «Железные дороги Даирии».

– Станция «Карьер», конечная. Готовьтесь на выход, господа.

Паровоз выпустил пышный султан пара, прогудел призывно, словно диковинный зверь, почуявший родную берлогу, и начал сбавлять ход. По сторонам полотна ещё тянулись клёны и ясени, задрапированные понизу зарослями дикой акации, но в прогалах зелени уже просматривалось вольное, знойное, наполненное солнцем пространство степи. И будто услышав гудок паровоза, лес закончился разом, и степь распахнулась во всю ширь, полная полевых цветов и ковылей, что зыбились волнами под порывами ветра, словно океанские волны.

Небольшое квадратное здание вокзала с единственной облупившейся дверью, пыльными окнами и полустёршейся надписью: «Станция Карьер» ожидало приезжих. Перрон был пуст. Ни встречающих, ни станционной обслуги. В состав входил всего один пассажирский вагона, все остальные – грузовые платформы. На одной стоял закреплённый бульдозер, на другой – дизельный экскаватор с огромным ковшом. Со слов инженера – новинка, изготовленная в княжестве Грасс. Вся лучшая техника поступала оттуда. Две последние платформы были и вовсе наглухо укрыты брезентом, под которым лишь угадывались громоздкие и угловатые то ли механизмы, то ли большие коробы.

Антон, подхватив вещмешок, вышел из вагона. Ветер, сухой и жаркий, несущий мельчайшую колкую пыль, неприятно опахнул лицо. Вывалились на платформу фермеры и работяги, степенно спустилась пожилая пара. Паровоз, коротко прогудев, тронулся малым ходом к депо. Ворота, выкрашенные в тяжёлый свинцовый цвет, со скрежетом разъехались. За ними маячили синие фигуры с карабинами через плечо, поблёскивали на солнце примкнутые палаши.

Однако строго у нас тут стало, отметил Антон. Такого он не помнил. На кирпичном заводе охрана была, как во всяком другом месте, где делают полезные вещи. Просто чтоб не растащили продукцию. На проходной дежурили обычные усатые дядьки со старенькими револьверами в брезентовых кобурах. Кирпич, кстати, всё равно выносили: чаще через ограду, пользуясь знакомствами в той же самой охране, или через карьер, что требовало немалой физической силы и выносливости. Тем не менее, находились и ловкачи, и силачи.

Но вооружённая охрана у депо?!

За спиной Антона, за железнодорожным полотном простиралась степь. Слева втягивался в раздвижные ворота состав, справа притаился вокзал. Туда быстрым шагом направились приезжие. Далее виднелись приземистые, длинные пеналы складов и пакгаузов, глухие заборы.

За станционным зданием, как помнил Ант, располагалась небольшая площадь. Раньше из Идиллии до станции гоняли на бричках братья Лихие, и ездили они довольно часто. Даже вешали табличку в зале у касс, который из братьев на месте, а который в рейсе и в какое время появится. В любом случае, идти следовало вслед за всеми на вокзал. Не топать же в Идиллию пешком!

Антон почти дошёл до дверей, когда на грунтовой дороге, огибающей вокзальную постройку, показался грузовик. Потрёпанный с виду тягач уверенно взрыкивал мощным отрегулированным двигателем, и, судя по высокой посадке, обладал к тому же неслабой проходимостью на ухабистых степных дорогах. На брезентовом тенте, порядком выцветшем на солнце, была выведена краской аляповатая надпись: «Контора Грановски: закупки и продажи».

Грузовик, не сворачивая, проехал к депо, к ещё незакрытым воротам, и резко затормозил, подняв тучу пыли. Из кабины высунулся некто в цветастой рубашке, прокричал что-то охранникам, и автомобиль плавно вкатился вслед за составом – мимо вооружённых жандармов, прямёхонько на территорию охраняемого объекта. Вот как? – удивился Антон, значит, запреты распространяются не на всех? И толкнул двустворчатую дверь.

В холле он слегка зажмурился, привыкая к полумраку после яркого солнечного света, а когда проморгался, перед ним стеной вырос патруль. Жандармский капрал: немолодой, сухощавый, судя по плотно сжатым губам и цепкому, оценивающему взгляду – опытный служака. Синий мундир выгорел до неопределённого серо-голубоватого колера, висел мешком, сапоги в пыли. Только жандармская бляха на груди начищена до нестерпимого блеска. Кобура с армейским револьвером не сбоку, как того требует устав, а на животе. Сзади двое рядовых с карабинами и палашами на поясе. Вид такой же затрапезный, как и у командира: воротнички расстёгнуты, фуражки сдвинуты на затылок. Стоят в расслабленных позах, не проявляя особого интереса к происходящему.

– Документы, – отрывисто пролаял капрал.

Антона успел отметить, что все вошедшие перед ним, свободно проследовали вглубь вокзального помещения. Пожилая пара с дорожными кофрами, работяги с мешками и фермеры. Никто из них не задержался. Даже инженер с баулами протащился беспрепятственно, но Антона капрал остановил.

– Прошу, господин капрал.

Он протянул служаке паспорт и подорожную.

– Цель приезда? – продолжал жандарм, просматривая документы.

– Там написано… – В подорожной действительно было вписано – трудоустройство.

– Я вижу! – оборвал капрал. – Я вижу, что здесь написано. Некто Антон Кросс, зарегистрированный в Дубостане, прибыл чёрт знает для чего прямиком в нашу дыру. – Он сложил документы, и не возвращая бумаг, скрестил руки за спину. – Сунг?

– Мать была сунгелой, – сдержано ответил Ант. Сколько лет прошло, но здесь, похоже, ничего не изменилось. Сунгов в городе не любили. Да они, за редким исключением, в Идиллии и не селились, предпочитая свой посёлок у озера Зеркального, которое так и называли – Озеро, с заглавной буквы. Что-то было в их религии, круто замешанное на этом водоёме у самой границы степи. Но что именно, дарийцы не знали, да и не хотели знать.

– Полукровка, – удовлетворённо кивнул служака. – Сунги не живут в Дубостане. Они вообще не любят покидать окрестностей Зеркального. Ты что, родился в Идиллии?

– Вы проницательны, господин капрал.

– Значит, жил на Бараках. Или в Мастерских. Потом уехал и долго гулял по свету. А теперь вот вернулся. Нужен нам сунг, вернувшийся из Дубостана? Притом, что неизвестно, чем он здесь будет заниматься и какая от него польза? Одна серьга чего стоит. И нож. Разрешение на оружие есть?

Странно, у Антона сохранилась память о малой родине как о месте, куда может приехать любой. Никаких разрешений, прописок, направлений не требовалось. Это всё происходило на его глазах. Он был мальчишкой, а в Идиллию приезжали новые люди, ставили отметку в Муниципалитете, регистрировались в Жандармерии, и селились. Хочешь, ставь свой дом, не на Центральной площади, понятно, но чуть дальше – у Рынка или за Мастерскими – без вопросов. Хочешь, договаривайся со старостой барака, получай комнатушку.

Про Задворки и говорить нечего. Туда съезжались и жили без всяких отметок, – да вообще без каких-либо бумаг, – такие личности, что появись они в любом другом месте, арестовали бы без разговоров. Преступники, объявленные в розыск жандармериями Астенгарда, Крозена, прочих городов и весей республики, благоденствовали на Задворках. И дела творили свои чёрные беспрепятственно. Об этом знали все.

Ну а спрашивать про нож считалось вовсе неприличным.

Однако жандармский капрал вприщур глядел на приезжего, явно прикидывая – взять его под стражу немедля, или погодить немного. А если погодить, то какую выгоду принесёт это лично ему, капралу.

Впрочем, рядовые поз не меняли, брать оружие наизготовку, похоже, не собирались. Антон понял, пришло время пустить в ход главный аргумент.

– Конечно, есть, господин капрал, – Антон подал жандарму титульную карточку отряда «Гепард», где нож значился непременным атрибутом формы одежды названного отряда. Не забыв вложить внутрь полусотенную банкноту.

– Ага, вольный стрелок. То-то я вижу, кошка в ухе. Ну ладно… – кивнул капрал, просмотрев бумагу. Деньги при этом растворились чудесным образом. – Ты ж теперь в копачи наладишься, не иначе, – предположил насмешливо. – Или картошкой торговать пойдёшь. С твоими-то навыками… Но мне это неинтересно. Главное, чтоб не нарушал порядок на вверенной территории. Автобус до Центральной площади будет через сорок минут, Антон Кросс. И через сорок минут я не желаю тебя видеть ни на вокзале, ни поблизости от него. Понятно изъясняюсь?

– Куда понятнее, господин капрал… – кивнул Антон. – Тут раньше братья Лихие извозом занимались?..

– Ты действительно давно у нас не был. Слишком лихо занимались, не всем это нравилось. Так что, жди автобуса. Удачи тебе, вольный стрелок.

Фермеров встречали родичи на телегах – шумно загрузились и быстро отъехали. Пожилую пару встретил молодой человек скромного обличия на таком же скромном экипаже. Господин Реус сел в видавший виды, пропылённый автофургон. На борту явственно просматривались большие стилизованные буквы «ГДП» в лавровом венке. Ага, казённый транспорт, вот только и ежу понятно, за высоким начальством присылают что поприличнее.

На остановке (шаткий навес с лавкой) остались маяться работяги. С краю примостился Антон, закурил папиросу. Вот он и дома. Ну, или почти дома. И куда теперь? Сразу разыскать родной барак, комнатушку, где жил когда-то? Остался ли там кто-нибудь из близких, или хотя бы знакомых людей? Почему-то Анту казалось – вряд ли.

***

Давным-давно обжитой юг республики Даирия оканчивался на городке Дубостан, что расположился на границе лесной зоны. Далее простирались обширные и безлюдные пространства лесостепи. Лишь охотники уходили далеко от города за черно-бурыми лисицами, мех которых ценился очень высоко. Походы эти оставили в перелесках охотничьи домики и зимовья, других поселений здесь не было.

Лесостепь простиралась по течению реки Алтаны, берущей своё начало в отрогах Алатуйских гор на северо-западе страны. Река неширокой лентой протекала с севера на юг среди кленовых и ясеневых перелесков и впадала в крупное озеро, с высоты птичьего полёта напоминающее запятую. Северная часть его была почти круглой, словно чаша, а южная – вытягивалась этаким хвостиком, коротким и узким. От «хвостика» начиналось болото. На восток тянулся лесной массив, а с запада и юга озеро окружала степь.

Министерство недр отправляло в те края экспедицию, состоящую из геологов, картографов и прочих специалистов. Разведчики изучили водоём, определили, что вода в чаше кристально чистая, глубина приличная и рыбы полно. Но объяснить происхождение болота в сухой степи, раскалявшейся летом как сковородка, не смогли. Ценного в недрах ничего не обнаружили, зато наткнулись на малочисленный полудикий народец, населявший берега озера. Описали всё увиденное, с тем и вернулись.

Таким образом, в блистательной Ксении о сунгах знала лишь малая часть учёных-этнографов, заинтересовавшаяся отчётами экспедиции. По их мнению, народ этот имел интересную, самобытную историю, культуру и традиции. Но чиновникам было не до горстки туземцев, в республике хватало куда более насущных проблем. О сунгах на время забыли.

А вот когда Госсовет объявил Приозёрье свободной безналоговой зоной, и на берега Алтаны прибыли первые колонисты, то кое-кто сразу отправился на озеро. Тут и столкнулись они с высокими, ловкими аборигенами, говорящими на незнакомом наречии и имевшими необычный оливковый оттенок кожи. Для колонистов это оказались неприятной неожиданностью.

Туземцы занимались рыболовством, огородничеством, но главным своим источником существования считали караваны из-за Степи. Перейдя мост, караванщики делали привал: мылись в оборудованных сунгами купальнях, получали горячий ужин и ночлег. Расплачивались за постой вяленой бараниной и шерстью (сунги не разводили скот). Мясо они запасали на зиму, а из шерсти пряли нить и ткали одежду – лёгкую, тёплую и удобную, с красивой необычной вышивкой. А ещё брали в оплату ножи мигрийской выделки. Сунг без ножа, это уже вроде как и не сунг вовсе.

Аборигены враждебности не проявили, отнеслись к пришлым спокойно, даже дружелюбно, но и уходить со своих земель, от своего Озера не собирались. Пионеры, уразумев, что место занято, отошли за лесной массив, что тянулся на восток, намереваясь построить там свой посёлок.

Сейчас вряд ли кто-либо возьмётся внятно объяснить причины нелюбви дарийцев к исконным обитателям здешних мест. Неспокойные границы на западе республики, пылающее Поморье на востоке – в Даирии не привыкли к дружески настроенным соседям. Контакты случались всё больше на языке винтовок и пушек. Возможно, сработал стереотип мышления, а быть может, сказалась банальная враждебность к инородцам, незнакомым и непонятным. Как бы то ни было, стена недоверия и презрения, появившись с первых дней, не таяла, а лишь крепла с годами.

Постепенно сунги перестали появляться в Идиллии без крайней нужды, а жить в городе остались и вовсе единицы. Но отец Антона, Теофил Кросс, приехав сюда ещё во времена строительства кирпичного завода – молодым, здоровым, полным сил и желания заработать денег, – встретил как-то высокую, тонкую, с нежным личиком и огромными тёмными глазами девушку-сунгелу Милу. И влюбился без памяти.

Тео было наплевать, что о нём думают другие. Он взял Милу за руку и отвёл в храм. Святой Николас с высоты своей божественной мудрости спокойно смотрел на браки дарийцев с представителями других народов, и священник сочетал их браком по законам Церкви и Республики Даирия. К сожалению, пониманием того, что всё от Бога, и все людские расы от Бога, а браки совершаются на небесах, не обладали простые горожане.

Тео привёл избранницу сердца в барак. Где ещё мог поселиться копач с карьера? Привёл в маленькую комнатку с общей на всех кухней и нужником в конце коридора, и сказал:

– Здесь мы будем жить, любимая. Ты родишь мне детей, а я заработаю много денег. И мы построим дом. Большой и светлый. Уверен, всё будет хорошо.

Тео целыми днями пропадал в карьере, ворочая огромной тяжёлой лопатой глинозём. Господь не обидел его силушкой, да только платили за работу сущие гроши. Но сунгелу сразу же невзлюбили соседи-дарийцы. Кумушки презрительно смотрели на красивую чужачку, злословили за глаза, донимали мелкими пакостями. То соли подсыпят в кастрюлю с супом, то стирку устроят так, что застенчивой, робкой Миле не остаётся места простирнуть рубаху мужа. Мужчины тоже смотрели косо. И каждый взгляд – упрёк. Зачем ты здесь, чужая?..

Женщина терпела. Жаловаться она не привыкла – гордость не позволяла. Тем временем родился Антон. Хлопот прибавилось, и всё чаще звучало в коридоре и на кухне «глянь, опять идёт эта, червивая…» «Червивыми» называли сунгов за характерную кожу, и не было прозвища обиднее для сыновей и дочерей маленького народа. Напряжение в бараке нарастало, злость и раздражение на собственное тяжёлое житьё переливались в ненависть к красивой иноземке.

Кончилось всё грандиозным скандалом. Милу обвинили в покраже чужих продуктов, порче белья, ещё чёрти в чём, и Длинный Роб, детина необузданный и грубый, пригрозил выгнать «червивую» взашей вместе с её недоноском. И даже схватился за разделочный нож, широкий и острый…

Когда всё это случилось, на пороге появился Теофил.

В руке он сжимал дробовик устрашающего калибра, а через плечо перебросил патронташ. Ружьё держал стволами вниз, но так, чтобы одним движением можно было вскинуть оружие. Прямо в искажённую ненавистью физиономию Длинного. И сказал Тео, что если ещё раз кто-нибудь посмеет тронуть – хоть словом своим зловонным, хоть рукой грязной, а хоть даже и помыслом нечистым – его жену, быть ему в тот же миг в горних высях Святого Николаса. На Его суде.

Негромко вроде сказал, но веско, и с тех пор страсти вокруг Милы враз улеглись. Соседки замолчали и стали уступать место на кухне, отодвигать баки с бельём. Все знали бешеный нрав старины Тео, и все знали, что слов на ветер он не бросает.

Ант унаследовал характер отца. Если он считал, что так будет правильно, он брал и делал. И ох, как трудно было его тогда остановить. Невысокий, сухой и жилистый Антон не выглядел сильным бойцом. И мало кто знал, какой у парня внутри стальной стержень. Стержень этот можно было сломать, но невозможно согнуть. Он не боялся никого. Пусть противник будет старше и сильнее, пусть их будет несколько, – да хоть сам чёрт им в помощь! – если дошло до драки, он дрался.

Антона долгое время не принимали в компанию местных мальчишек. Барачники сторонились чужака, а на предложения дружбы отвечали насмешками. Это обижало парня, он хотел быть в команде. И однажды всё изменилось. Ватага собиралась на очередную разборку с извечными врагами – рыночниками. Или «капустниками», как их ещё презрительно называли. Те позволили себе лишнего в отношении девчонок с Бараков. По выходным в маленьком парке за зданием Муниципалитета играл духовой оркестр, там устраивали танцы. Приходила сюда публика чистая, приличная. Дерзаям с Задворок делать в таком месте было нечего. А вот молодняк, шкеты, в душе мечтающие со временем стать такими же взрослыми и крутыми, на танцульки заглядывали. Ничего зазорного в этом никто не видел.

Вот на танцах-то «капустники» и напортачили. Затеялись хватать девиц за непотребные места, тащили танцевать против воли. В общем – хамили. За такое наказывают. Собралась ватага, тут и подошёл Ант к мальчишкам – мол, возьмите с собой, обузой не буду. Но Красавчик Мик, парень высокий, сильный и наглый, правая рука самого Ласа Кривого, лишь сплюнул через губу – обойдёмся без червивых!

Реакция последовала мгновенно. Стремительным броском Ант кинулся на обидчика и вцепился ему в горло. Никто не ожидал ничего подобного, и сам Мик меньше всего. Он не удержался на ногах, повалился на землю. Драчуны покатились, поднимая тучу пыли. Красавчик колотил Анта руками и ногами почём зря – по спине, бокам, животу – куда мог дотянуться. Пытался стряхнуть с себя парнишку, но ничего не выходило. Ант вцепился в противника как клещ – намертво.

Лишь когда остальные ватажники заметили, что Мик начал синеть, задыхается, и не дерётся уже, а скребет руками землю, тогда только бросились они разнимать драчунов. Но удалось это не сразу. Втроём, немало попотев, мальчишки оторвали взбешённого Антона от жертвы. Лицо полукровки заострилось, глаза горели безумным огнём. Он порывался вырваться, выкрутиться из рук ватажников и завершить начатое.

Невдалеке стоял Лас и наблюдал за происходящим. Когда пыль улеглась, Антона отпустил, и он отошёл в сторону, отряхивая штаны и зло сплёвывая через зубы, а Мик ещё сидел на земле, отхаркивая мокроту пополам с дорожной пылью и дико вращая глазами, вожак негромко сказал:

– Пацан пойдёт с нами. Нам такие нужны.

С тех пор за Антоном закрепилась кличка Клещ и было ему тогда всего двенадцать лет.

***

Едва Антону исполнилось пять, Мила родила братишку Марка, а ещё через два года сестричку Еву. Отец по-прежнему вкалывал в карьере, его повысили до помощника бригадира и стали платить чуть больше. Денег всё равно не хватало, семья жила бедно. Хоть и дружно, с верой в лучшее будущее.

Тео по десять часов в день распределял и подсчитывал вагонетки с глинозёмом, а вечерами, за скудным ужином мечтал, какой дом построит для своих близких. Мила хваталась за любую работу. Вот только не любили сунгов, не всякий давал даже подёнщину. Но и сунгела не сдавалась: там постирать людям возьмётся, там помыть и убрать. Внезапно пришла мода на сунгские узоры, вышитые бисером на женских шляпках. Появились заказы, за них платили. Мама ходила счастливая, таких мастериц национальной вышивки больше не было во всей Идиллии.

Антон тоже не оставался в стороне. Едва подрос и окреп, принялся подрабатывать на рынке – таскал тяжёлые мешки в овощных рядах, потом свиные туши у мясника. Днём, во время работы всякие пацанские разборки отменялись, гнул спину наравне со вчерашними противниками. Но дружить с «капустниками» – никогда не дружил. Оставались они злейшими врагами барачников. А позже Анту повезло, взяли помощником в кузницу. Работа была тяжёлая, но платил кузнец Трей неплохо. По меркам подростка Антона, понятно.

Вот только раздражал младший брат. Марк рос хитрым и жадным. И ленивым. Пока Ант раздувал меха в кузне, брал в руки молот, – ещё не самый большой и тяжёлый, но уже средний, – Марк не желал делать ничего. Не хотел даже помочь матери по дому или последить за сопливой Евой. Он часами готов был рассматривать старые журналы, которые доставал бог весть где: решал головоломки, раскрашивал картинки. Но больше всего ему нравились карточные фокусы на последней странице. Как-то отец для потехи подарил ему колоду карт, и с тех пор он только и делал, что возился с потёртыми листками.

Зато, если мама приносила что-нибудь вкусненькое, тут брат был первым. Бывало, отхватывал кусок у младшей сестрёнки и утаскивал, прятал под матрасом. За это неоднократно был бит Антоном, но выводов не делал. Становился только осторожнее и хитрее.

Антон к тому времени чувствовал себя уже мужчиной: по-взрослому махал молотом в кузне, приносил деньги в семью. Не по-детски разбирался с ватажниками из других районов. Тонкий в кости и гибкий (сказывалась примесь сунгской крови), он незаметно наливался силой, становился быстрым и резким, словно удар бича. Красавчик Мик, ставший после драки, как это нередко случается, лучшим другом, показал несколько приёмов. Да и сам Антон тренировался. Увидев в одном из журналов брата тренажёр, смастерил себе такой же и поставил за бараком. Научился бить не только сильно, но и хлёстко. Ударом кулака ломал дюймовую доску.

Ант несколько раз пытался пристроить Марка к чему-нибудь полезному, но ничего путного не получалось. Более того, помогая однажды булочнику разносить заказы, брат умудрился слопать несколько булочек, и не только не заработал, но ещё и остался должен. Ну его, такого работничка, махнул рукой Ант.

Зато сестрёнку очень любил. Днём, когда был свободен, кормил Еву, мыл ей попку, играл в её незатейливые игры. Девчушка подрастала красивенькая и здоровенькая, и все в окружающих бараках знали, что не стоит обижать маленькую полукровку. Вот так крикнешь ей вдогонку «сунька!», или, не дай Святой Николас, «червивая», а через час придёт Ант Кросс по прозвищу Клещ и спросит с нехорошим прищуром: «Ты кого сегодня червивой назвал?»

И маму Антон любил. Её улыбку, добрые руки, её глаза, будто наполненные особенным светом. Сказки её сунгские, древние легенды о великих вождях и наделённых необоримой волшебной силой шаманах. Когда мама их рассказывала, Ева замирала у неё на коленях и слушала с открытым ртом. Даже Марк приползал, бросив свои карты. Правда, больше ухмылялся, но всё равно слушал с интересом.

Мама говорила о древнем искусстве сунгских шаманов изготавливать талисманы, и будто одни талисманы могли показать будущее, а другие позволяли начать жизнь сначала.

– Как это? – спрашивал Ант. – Вот я, например. Прожил уже почти четырнадцать лет, чему-то научился, завёл и друзей, и врагов, как положено мужчине. И куда теперь всё это девать? Забыть, и начинать сначала?

– Ты ещё молод, Анти, – ласково улыбалась мама. – Тебе трудно представить, как часто люди жалеют о совершённых поступках. И будь их воля, они обязательно сделали бы всё по-другому, лучше. Но жизнь не даёт им такой возможности, и тогда приходится расплачиваться за собственные ошибки. Порой многие годы, а иногда и всю жизнь…

– А как узнать будущее? – спрашивал более практичный Марк. – Вот заглянул я и увидел, что стал богачом. И всё у меня есть. Тогда – что? Можно ничего не делать, а лежать на топчане и ждать, когда придёт это время?

– Ага, – похохатывал Ант, – заглянул братик в будущее, а там он как лежал на койке, нищий и голодный, так и лежит! Балда! Богатство, его ещё заработать нужно, умом своим и трудом…

– Правильно, Анти, – соглашалась мама. – Без упорного труда никакое богатство само по себе не появится. Жизнь свою человек строит сам, своими руками. Но иногда подсмотреть, что там впереди? – какие трудности, опасности? – это ведь так заманчиво! И это возможно. Так, во всяком случае, говорили наши шаманы. Всякое знание можно использовать. Знание и есть первое богатство человека. Главное, чтобы направить его во благо.

– Вроде как подглядеть? – хитро щурилась Ева. – Но ведь подглядывать нехорошо, ты сама говорила.

Тут мама принималась смеяться, и выяснялось, что этих талисманов у неё всё равно нет. Да и видел ли их кто?.. Но как-то раз надела Мила Антону на шею маленький медальон – металлический кружок размером с мелкую монетку и едва заметным сложным орнаментом по краю, а внутри каплевидный камешек оливкового цвета, того самого, что придавал столь своеобразный оттенок коже сунгов. Надела и рассмеялась – на удачу! Это не талисман, сынок, нет, просто на счастье…

***

А скоро её не стало. Говорили, Мила шла с рынка и попала под копыта лошади. Умерла сразу, не мучилась, приговаривали сочувственно кумушки-соседки и скорбно качали головами. А Анту хотелось взять отцовский дробовик. Как ненавидели они маму при жизни! Отца боялись, но за спиной всё равно шушукались. И за что?! За то, что мама – сунгела, человек другой крови?! Да она была в тысячу раз добрее, умнее и лучше их всех!..

Непроизвольно сжимались кулаки.

Плакала маленькая Ева, коротким своим умишком ещё не всё понимая, но чувствуя – в дом пришла большая беда. И так как раньше, уже никогда не будет.

Марк прятался под кроватью, поскуливая, а отец будто закаменел. Он похоронил жену, ходил на работу в карьер, двигался, ел, вечером ложился в постель (с появлением детей комнатушку перегородили, разделив на родительскую и детскую половины), но делал всё это как заводной. Он не плакал, даже на могиле, во время похорон не плакал, но и не произносил ни слова. И никто больше не видел его улыбки.

Чуть позже Ант узнал подробности. Рябому Твисту, сыну рыночного управляющего и атаману «капустников», отец подарил дорогого скакуна и новую двуколку. Автомобилей тогда в Идиллии почти не встречалось, были они только в Муниципалитете и Жандармерии. Таким образом, подарок считался царским. Но лошадь была не объезжена, а Твист – никудышным наездником. Тем не менее, юнец гарцевал по улицам городка, кое-как справляясь с управлением. Кому-то повезло, успел вскочить прямо из-под копыт. А мама не успела.

Жандармы заводить дело не стали, мол, несчастный случай. Все понимали, что главную роль здесь сыграли деньги господина управляющего. Но и протестовать никто не посмел. Да и то сказать, ну погибла какая-то сунгела. Что ж теперь, бучу поднимать, самому подставляться?! Все знают, какой вес в обществе имеет господин главный управляющий городского рынка…

И когда через несколько дней Лас Кривой кинул клич, дескать, рыночники совсем обнаглели… И дело даже не в пирожках Козявки – хотя и это им тоже зачтётся! – а в том, что метят эти уроды подмять под себя Бараки! Сделать своей территорией, и думают, что им это дозволено! Когда прозвучали эти гневные слова, Антон первый поднял руку и крикнул: «Ломаем!»

К тому времени он уже был в авторитете. Делом доказал своё право поддержать или не поддержать вожака: в жестоких уличных драках, в первых рядах, когда ходили стенка на стенку. И если противник наседает со всех сторон – отбивался от двоих, троих нападающих сразу. Именно Анту принадлежал девиз: на других не надейся, своих не бросай, всегда иди до конца.

Да, он был в авторитете и поднял руку. Поднял руку Красавчик Мик, а затем и все остальные. Над ватагой пронеслось на едином дыхании – ломаем!

Лас кивнул и повёл мальчишек.

Схлестнулись у карьера, с той стороны, где не проводили выработку. Рыночников было больше, но барачники были злее. Драка стенка на стенку – дело страшное. Тут и пруты могут появиться в руках, и кастеты, цепи от погрузчиков, даже ножи. Бывало, кончалось синяками и оторванными рукавами рубах, а бывало – пробитыми головами, ранениями, кровью.

Неизвестно, как бы всё сложилось на этот раз, но Ант рвался к Рябому Твисту. И пробился, конечно. Закончилось это для сына господина управляющего страшным, отработанным ударом в висок. Ант бил не для того, чтобы причинить противнику боль. Не для того даже, чтоб оглушить и сбить с ног. Ант хотел убить.

Всегда иди до конца.

Лишь мёртвый главарь повалился на землю, драка как-то быстро прекратилась сама собой. Ватажники сгрудились вокруг трупа Рябого и долго смотрели на бездыханное тело. Потом все разом рванули врассыпную…

К вечеру, ещё не стемнело, прибежал отец, сказал:

– Собирайся. Быстро. Через десять минут здесь будут жандармы. Идут за тобой.

А сам уже совал в руки заплечный мешок. В мешке половина краюхи хлеба, кусок солонины, кое-что из одёжки.

– Дед Архип на станцию отвезёт. На бричке своей. Да не мимо завода езжайте, там сейчас жандармов полно, а вокруг карьера. Ну да он дорогу знает. Ночью поезд на Дубостан, товарный. Дед договорится, тебя посадят на платформу. – Он положил руку на плечо Анта и заглянул в глаза. – Это всё, что я могу, сынок.

Антон только кивнул, его душили слёзы.

Ночью, спрятанный в хитрой норе на товарной платформе с кирпичом, оборудованной контрабандистами, он покидал родной городок. Что ждало его впереди, когда сможет он вернуться, обнять отца и брата с сестрой? Оказалось, через долгие четырнадцать лет….

Прощально и тоскливо прогудел паровоз.