Читать книгу Боги и лишние. неГероический эпос - Олег Радзинский - Страница 9

Той ночью я не сразу понял, что проснулся: сон – снежный туман – стоял во мне, заполнив белыми кружащимися звездочками мир внутри и снаружи. Соткав мир из снежинок, как снег соткал ее белую блузку с рукавами три четверти, да и ее саму.

Эта блузка белела на коврике перед кроватью – еле видимая в темноте, и только контраст с нашей разбросанной, впопыхах снятой друг с друга, одеждой позволял разглядеть ее белоснежность. Шторы были открыты, в окна летел снег, залепляя стекла, просясь внутрь, словно замерз и хотел в тепло.

Девушка, обняв колени, сидела рядом и смотрела в окно. Было видно ее длинную голую спину и полуокружность левой груди. Я вспомнил ощущение от этой груди в своей ладони, и мне стало жарко. Словно поймал маленького зверька из шелка и накрыл рукой. Щекотность соска.

Она почувствовала, что я проснулся, и повернулась ко мне. Мы долго смотрели друг другу в глаза – без слов. Мы и до этого не много разговаривали.

Девушка заплела разметавшиеся по плечам и спине волосы в косу и перекинула ее на грудь. Отвернулась от меня к окну, за которым летел и летел бьющий в стекло снег. Теперь она сидела прямо, и ложбинка позвоночника посреди спины темнела, звала как приглашение. Я поднял руку и провел указательным и средним пальцами по этой ложбинке – от шеи до копчика. Медленно-медленно. Затем наверх – по покрывшим кожу мурашкам. Она выгнулась, запрокинув голову. Повернулась ко мне.

Потом мы долго лежали с открытыми глазами, не разговаривая, не касаясь друг друга, встречая серый рассвет. Было слышно, как предметы в квартире живут своей жизнью: поскрипывали половицы, вздыхали батареи и вдруг принимался дробно стучать холодильник. Раньше я не слышал звуков своего жилья. Раньше у меня внутри не было столько тишины.

За окном дворники принялись соскребать снег с тротуара во дворе: людям скоро вставать на работу. Я закрыл глаза, и снег закружил, завертел белым конфетти, освещая темноту под смеженными веками. Я решил не спать.

Когда – через мгновение, заполненное обрывками неслучившегося, – я открыл глаза, в комнате и за окном стоял поздний тусклый московский свет. По плотной тишине в квартире я сразу понял, что один. Она ушла, не оставив ни записки, ни подсказки, как найти ее в затерявшемся в снегу городе. Словно ее и не было со мной.

Но она была: моя подушка пахла свежестью ее волос.

Мы принялись за два новых шоу. Первый этап – отобрать участников от народа. Социальный дарвинизм в действии. Выживание нужнейших – по назначенным мною критериям.

Как сказал Каверин: их народ и наш народ. А с кем вы, мастера культуры?

С “нашим народом” – олигархами – мы выбирать не могли. Взяли кого дали. Кроме того, в этом была логика. Мы же отбираем тех, КТО ХОЧЕТ БИТЬ МИЛЛИОНЕРОВ, а миллионеры – вот они: ждут не дождутся, стоят, переминаются в ожидания битья.

Для викторины было нужно четыре человека до сорока пяти лет, их мы и получили: два хайтековца, большой московский девелопер и владелец сети мобильной связи.

Парней с Урала (что-то сродни матери-одиночке из Урюпинска) мы отбирали сами. Критерии понятны: типичная среднероссийская внешность, ясные профессии, спортивность, один – с мусульманским именем, но не кавказец, татарин или башкир, и все они из разных мест необъятной родины. И лучше неженатые. А вот трое из четырех олигархов были женаты.

Олигархи оказались простыми и непритязательными ребятами, и, что важно, лишь один был евреем. Причем с неярко выраженной этничностью на лице. Большая удача.

– Правильно ли мы поняли, – спросил этот олигарх Антон Кляйнберг на установочной встрече, организованной Кавериным у нас в офисе, – что мы не играем в поддавки. Что мы играем по-честному.

– И по-честному проигрываем, – вставил Николай Гнатюк.

Гнатюк – российский Безос – владелец крупнейшей онлайн-компании доставок в России. Крепко сбитый, накачанный до культуричности, с гладко выбритым черепом. Пышущий брутальностью. Единственный неженатый буржуй. Герой светской хроники и шумных романов с героинями шоу-бизнеса. Это неплохо: каждой женщине хочется приручить дикого зверя. Хотя бы в фантазиях.

– Коля, Коля, – тут же влез показать свою близость Каверин, – без цинизма, друг дорогой, без цинизма, пожалуйста. Мы же говорили об этом сто раз: мы все знаем, для чего эта хуйня заваривается. Ты же читал социсследование: нужно исправлять статистику.

Гнатюк удивленно посмотрел на Каверина. То ли не знал, то ли не помнил, кто это.

Нужно было тактично выйти из положения.

– Николай, вы совершенно правы. – Низкий, театрально-поставленный баритон Мориса заволок комнату чем-то плотным, окутал и осадил поднявшееся было недовольство Гнатюка: – Проигрывать нужно по-честному. Но и играть нужно по-честному. Задача, чтобы и то, и другое выглядело на экране натурально. Убедительно выглядело.

– Помните, – подхватил я, – вы проигрываете не потому, что вы хуже – глупее, менее образованны, не такие ловкие или сильные, а потому, что вам не везет. Вся эта, как изволил выразиться Семен Михайлович Каверин – я дал ему имя, чтобы Гнатюк вспомнил, кто это такой, – вся эта хуйня заваривается только для одного: показать, что и вам – королям жизни – может не везти. А поскольку ваш статус и достижения народ ассоциирует исключительно с удачей, стало быть, если вам не везет, то повезти может им. Когда-нибудь.

– Пока на экране, – примостился к разговору Каверин. – А потом, кто знает… Нужно, чтобы они так думали.

– Ясно, – со слышным акцентом – детство в британских школах-интернатах, – согласился хайтековец Максим Строков. – Иллюзия квантового потенциала.

– Что? – не понял Каверин.

– Ну, помните, – оживился Гнатюк, – согласно квантовой теории Планка, элементарная частица, пока ее не замерят, находится в потенциальном состоянии – в корпускулярном и волновом одновременно, то есть может быть и той, и другой. Так и ваши зрители, пока смотрят шоу, могут быть всем, чем хотят.

Мы не помнили. И нашим олигархам это было очевидно.

– Ну, как кот Шредингера… – Гнатюк развел руками, будто это могло нам помочь. – Кота заперли в черном ящике, куда поставили блюдечко с ядом, и, пока мы этот ящик не откроем, не знаем, отравился кот или нет. Жив он или мертв. Определенность состояния возможна только при акте обозрения.

Мы молчали. Даже переглянуться не хотелось.

– Так называемый корпускулярно-волновой дуализм, – взялся просветить нас девелопер Покровский. Посмотрел на наши лица: – Принцип неопределенности Гейзенберга, волны де Бройля?

Мне нравился Покровский. Из всех четверых он был самый нетипичный молодой олигарх – рано полысевший, чуть мешковатый, с круглым лицом, оспинами на щеках. Одень такого с вещевого рынка, выпусти во двор хрущевки, никто и не взглянет: свой. И вот поди ж ты – принцип неопределенности. Откуда что берется?

Олигархи глядели на нас. Выжидающе. Хотя по нашим лицам было все понятно.

– Валя, – развел руками Кляйнберг, решив прийти нам на помощь: – Не перегружай, а то даже мне трудно: я в отличие от вас всех Физтех не заканчивал. Я Бауманку заканчивал.

– Я тоже не Физтех, – признался Строков: – Я – Кембридж. Тринити колледж.

Мы переглянулись: катастрофа. Они были не готовы к выходу на экран. Не готовы оказаться лицом к народу.

– Друзья! – громко сказал Морис.

Все смотрели на него. Морис выдержал паузу, собрал внимание.

– Друзья, – повторил Морис, давая слову закрепиться, повиснуть в воздухе, чтобы наши миллионеры-миллиардеры осознали: мы – с ними. По одну сторону баррикад. Затем раздельно, чеканя слова: – Никогда. Не говорите. Ничего подобного. На камеру.

Он замолчал, обвел взглядом притихших, словно нашкодивших детей, олигархов.

– Ничего о квантовой физике. Никаких теорий. Никаких умничаний. Вы – простые парни, которые тяжело вкалывали, чтобы заработать свое бабло. Оно вам досталось не потому, что вы умные и образованные, а ваши оппоненты нет, а потому, что вы горбили от зари до зари. Вставали поутру – и в поле. За плуг.

– К мартеновской печи, – добавил я. – По две смены на-гора́.

– На-гора́ – это шахтеры, а не металлурги, – вставил Кляйнберг. Понял, что было не нужно, и решил оправдаться: – Это я для точности.

– Не нужно, – отрезал Морис. – Не нужно для точности. И точности не нужно.

– А что нужно? – спросил Гнатюк. – Чтобы быть своими парнями? Которым не везет?

– Морис, друг дорогой, а я с тобой не согласен, – неожиданно вмешался Каверин. – Я считаю, что хотя бы один из наших коллег – коллег? наших? – может стать именно этаким сверхумным и сверхобразованным персонажем, этакой живой энциклопедией. Подумай про своеобразное очарование такого образа. Но только один, – поспешил пояснить Каверин, – только один.

Мы переглянулись.

Морис отпил ромашковый чай. Я отхлебнул холодный кофе и поморщился. Снова переглянулись: Каверин был прав, это могло сработать.

На роль умного выбрали Максима Строкова. Все равно он говорил с акцентом и не сошел бы за своего. А нам нужны свои олигархи.

Оставшись одни, мы долго молчали. Морис курил пахнущие какао сигариллы, а я смотрел, как вкусный дым тает в комнате, наполняя ее чем-то, что только что было, а теперь улетучилось, оставив память о случившемся.

– Кот Шредингера, – наконец сказал Морис. – Кот Шредингера.

Я молчал. Ждал, что дальше.

– Знаешь, Аль, чего эти ребята не понимают про кота Шредингера?

Я не знал.

– Кот Шредингера всегда мертв, – вздохнул Морис. – Можно и не открывать черный ящик.