Читать книгу Записки ящикового еврея. Книга четвертая: Киев. Жизнь и работа в НИИГП 1975-93 гг - Олег Рогозовский - Страница 3

Я душевно вполне здоров,

Но шалею, поймав удачу;

Из наломанных мною дров

Мог легко бы построить дачу

И. Губерман

Казалось бы, после защиты диссертации (18.10.74) можно было передохнуть, осмотреться и наметить дальнейшие пути развития. Все к этому располагало – снятие напряженности, отдельная квартира, ожидание второго ребенка. Но для меня лозунг «Время, вперед!» был, к сожалению, модусом вивенди.

После защиты нужно было выполнить необходимые формальности. Написать и оформить протокол защиты, подготовить остальные документы и отправить все в ВАК (Высшую Аттестационную Комиссию). Протокол по магнитофонной записи написать было затруднительно по двум причинам: во – первых, трудно было разобрать запись, во – вторых, нужно было выполнять новые требования ВАКа о дискуссионном характере обсуждения работы.

Если с первой трудностью справиться было легко – я помнил ход защиты и кто что говорил, то со второй пришлось помучиться – трудно было выдумать и изложить то, чего не было (настоящей дискуссии с изложением замечаний и других мнений и ответов на них) на основе записи защиты. С трудом справился. Дальше предстояла техническая работа, к которой команда первого отдела Института Кибернетики была привычна. Занималась мною симпатичная молодая женщина, которая была на сносях, но обещала, что отправить диссертацию успеет. Конфеты и букеты для ускорения оформления я не носил (кроме всего, она избегала сладкого) не приняв во внимание, что остальные – то цветам и конфетам нашли бы применение. От старших ее сотрудниц получил совет поменьше ее беспокоить. Я им доверился, а зря, забыв, что каждую официальную бумагу в Союзе должны сопровождать ноги.

Освобожденная после защиты потенциальная энергия требовала выхода. Меня охватила жажда просветительства. Хотелось рассказать о возможностях цифровой обработки сигналов в гидроакустике. В ней все – от излучаемых сигналов до отображения было аналоговое и непрерывное. До сих пор считали, что ее можно применить только для вторичной обработки обнаруженных сигналов и в системах информации и управления, да и то, при условии создания соответствующих бортовых ЭВМ – с нужным быстродействием и массогабаритами.

Существующие ЭВМ, в которые удавалось вводить гидроакустические сигналы, с обработкой в реальном времени не справлялись. Достижением считалось даже введение сигналов в ЭВМ[2].

Быстрое преобразование Фурье (БПФ) и его реализация на спецпроцессорах открывала новую эру в обработке сигналов – работу в реальном масштабе времени. Для линейных и плоских антенн («Бутон») такая обработка включала и пространственную. Учитывая быстрое развитие вычислительной техники, «цифровой коммунизм» был не за горами[3].

Освободившуюся после защиты энергию, кроме развития прорыва в обработке сигналов, я использовал в двух направлениях: распространении технических знаний и приобретении гуманитарных.

Первую задачу должен был решить семинар по цифровой обработке сигналов, который я, ничтоже сумняшеся, организовал в институтском масштабе, при благосклонном отношении Алещенко.

У меня был предшественник в просветительской миссии: семинар по элементам и устройствам цифровой техники вел некоторое время начальник сектора из 16 отдела, к. т. н. (редкий тогда, особенно в специализированных отделах, остепененный кадр) Алексей Мялковский. Он пришел из Института Кибернетики, не сработавшись с Глушковым. Количество слушателей в семинаре убывало по экспоненте – гидроакустики не видели возможности применения цифровых устройств в разрабатываемых ими приборах. Я тоже посещал этот семинар, но, кроме линий задержек на сдвиговых регистрах, не помню каких – то значимых применений элементов цифровой техники для обработки сигналов.

Планировалось, что в «моем» семинаре примут участие все заинтересованные сотрудники нашего института, кафедры электроакустики, Института Кибернетики и все, кого пропустит первый отдел. Первые заседания проводились в конференц – зале с вводным словом Алещенко (предполагалось, главного инженера). Присутствовали приглашенные из ИК В. И. Чайковский, В. Н. Коваль, кто – то был из КПИ (кажется, В. А. Геранин и В. Пасечный). Вел семинар я, и на первых слушаниях мне хватило материала моей диссертации и наших работ по «Ромашке» и «Бутону». Не помню, кто выступал из кибернетиков – Дидук, кажется, отказался. Семинар тоже затухал по экспоненте – и по той же причине, что и у Мялкововского – комплексники еще не видели возможности одеть на непрерывные акустические сигналы цифровые костюмы. Виноград еще был зелен.

Вторым направлением выхода энергии стало удовлетворение проснувшегося интереса к истории Киева. Тогда даже хороших экскурсий по Киеву не существовало. От вокзала ходил какой – то автобус для пассажиров турпоездов. Уровень и заинтересованность экскурсоводов ненамного превосходили интерес пассажиров – тогда явственно проявлялось, что «все вокруг советское, все вокруг мое». К тому же еще не знали, что уже говорить можно, а что нет.

В БАНе (Библиотеке Академии Наук) я случайно попал[4] на закрытую для общего пользования книжку Сементовского «История Киева». Это было одно из 11 ее дореволюционных изданий. В ней красной нитью проходит тема многочисленных погромов и изгнаний евреев из Киева. Они производились по требованию «народа» (на самом деле купцов и торговцев). Князья, наоборот, евреев в Киев приглашали – с них можно было снимать больший «урожай», чем со своих.

Книжку я истребовал в научном зале как бы для работы. Специальность у меня была «Кибернетика», а тогда она была магическим словом, особенно для гуманитариев.

Сестра Таня разделила мой интерес к истории Киева. После окончания ровенского Института инженеров водного хозяйства, работая инженером – нормировщиком, в 1977 поступила на курсы экскурсоводов, в 1978 году их закончила, стала хорошим экскурсоводом, пока не прикипела к дому Булгакова.

Тане подарили путеводитель под редакцией Федора Эрнста «Київ. Провідник[5]» 1930 года издания. Ей сделали три копии в НИИ «Квант» и одна из них досталась мне.

В книге третьей я писал, как меня, в качестве политинформатора, спускали «вниз по лестнице, ведущей вверх», после доносов благодарных слушателей (в т. ч. Белецкого). Не помню, был ли я уже тогда на нижней ступени (культура) или пребывал на ступеньку выше. (Всего было четыре ступени, по нисходящей: внешняя политика, внутренняя политика, экономика и культура). Раз в неделю проводились политинформации. Так как я прошел все четыре, то не должен был ограничивать себя только культурой или экономикой, но с культурой было легче и, казалось, безопаснее всего. Некоторые сведения из книжки Эрнста я рассказывал слушателям обновившейся при Коле Якубове лаборатории 131. После чего Репухова, пересказав в семье информацию, передала просьбу папы хотя бы коротко познакомиться с книгой. Я знал, что папа у Лоры непростой, но книга, изъятая, по видимому, из библиотек в тридцатые годы, никакой крамолы не представляла, и я решил ее на короткое время дать почитать. Знал бы я, что папа Лоры – военный прокурор, может быть, и подумал бы о последствиях. Однако, помня о том, что кирпич может свалиться на голову из ниоткуда, книжку дал. Думаю, без последствий.

В лаборатории я рассказывал не все, что меня удивляло в книжке, например про изменения национального состава. Как видно из нижеприведенной таблицы, с 1920 по 1926 год украинское население Киева в процентном отношении возросло в три раза, в то время как русское уменьшилось более чем в полтора раза, а польское практически исчезло.

Изменения в национальном составе населения Киева по годам переписи в процентах к общему числу киевлян выглядят следующим образом:

Роки	Українці	Росіяни	Євреї	Поляки
1897	22	54,5	13	7,7
1920	14,31	43,56	31,94	3,77
1923	25	34	27	З
1926	43	25	28	0,26

Это была вторая волна украинизации, после введенной Центральной Радой. Она также была провалена основной массой украинского населения, не желавшего учить литературный украинский.

В знак протеста против запрета публиковать на русском языке научные работы ушли из созданной с их решающим участием в 1918 году Академии Наук Украины и покинули страну профессора Вернадский и Тимошенко[Тим].

Винниченко по поводу насильственной украинизации и других решений ЦР признался: «Будем честны с собой и другими: мы воспользовались несознательностью масс. Не они нас выбирали, а мы им навязали себя» [В]. Это высказывание можно отнести, увы, и ко многим последующим, не только украинским правительствам.

Но пропаганда второй волны украинизации свою роль сыграла – русских не уничтожили и не выслали, а просто записали украинцами. Свое отношение к проявлениям украинизации выразил «лучший поэт» советской эпохи^К15. Евреи украинский выучили, а украинцам хватало своего для повседневной жизни, а для обращения с учреждениями все равно нужен был кто – то грамотный. Этот кто – то знал русский и мог объяснить его термины, а как это будет на канцелярском украинском он не знал – его еще во многих областях предстояло создать. В результате вторая волна схлынула и только третья (довоенная) была сравнительно успешной благодаря массовому переводу школ на обучение на украинском языке (воспоминания академика Халатникова [Хал], [Рог17]).

Показалась мне интересной и история памятника Богдану Хмельницкому.

З доручення київського комітету, на чолі якого стояв відомий реакціонер М. Юзефович, художник М. О. Мікєшін склав проєкта пам’ятника, за яким монумент повинен був являти собою скелю з кінною постаттю Богдана, який гетьманською булавою показує на Москву. Кінь топче постаті польського пана, єзуїта i єврея. На чільному боці монумента повинні були стояти постаті «великоруса, малоруса й білоруса», перед ними – постать сліпого кобзаря з бандурою у руках. Нижня частина п›єдесталю мала бути прикрашеною барельєфами з видображенням бою під Збаражем, ради у Переяславі, та зустрічі Богдана в Києві на майдані перед Софійським собором. Цей проект «височайше» затверджено 1869 року, але після завваження київського ген. — губернатора про незручність видображати поляків та євреїв під копитами Богданового коня («названные национальности, хотя и попраны, но еще существуют»), ухвалено всі постаті з п›єдесталю прибрати. Постать Богдана на коні вилито в кол. Петербурзі тільки року 1879, і після того перевезено до Києва. Через відсутність коштів, постать тимчасово поставлено у дворі старокиївського поліцейського району, і її помалу завалили купами гною[6].

Макет памятника Б. Хмельницкому

Мне довелось видеть макет памятника в музее истории архитектуры Ленинграда (сейчас он в Русском музее). Макет производил внушительное впечатление. Удивило и отношение к высочайше утвержденному проекту – генерал- губернатор, оказывается, мог возразить императору.

Хотелось бы видеть того, кто возражал в наше время против утвержденного постановлением ЦК КПСС и Совмином проекта.

Мои просветительские и краеведческие потуги прервались вызовом к Алещенко.

«Вот, решили Вам повысить зарплату. В старшие научные сейчас перевести не могу – у нас перестройка, полностью меняется система аттестации и назначения на научные должности – все будет только по конкурсу. Но ставку ведущего мы Вам повысим… до 180 рублей». У меня было 170. Получив подтверждение степени и будучи снс, я бы имел бы 250 рублей не со дня утверждения, а со дня защиты. Но эта должность ушла к Саше Москаленко, что не принесло ему дополнительных денег. Мы с Колей Якубовым до его отъезда обсуждали возможные ситуации, и он сказал, что 190, как снс или ведущему инженеру мне дадут. Еще весной мы с группой успешно защитили первый этап НИР «Ромашка», начали выдавать первые задания по «Звезде». Думаю, что Коля согласовывал сумму с Алещенко. Я не сомневался в повышении и спокойно его ждал. Но тут я был огорошен. Сказав, что Якубов обещал мне больше, я, не сдержавшись, спросил: «Так что, мне из – за десятки увольняться»? Никогда ни до, ни после о деньгах с начальством я не говорил. И по «правилам» мне нужно было промолчать и проглотить. Не то, чтобы десятка решала проблемы, хотя оставались долги за кооператив, и мы еще многие годы выплачивали ссуду. Появилось и еще одно обстоятельство, которое обнаружилось сразу после защиты – в ближайшие годы нам предстояло жить на одну зарплату. Но в разговоре с Алещенко все это осталось за кадром. О. М. обиды, вызванные принуждением, не забывал. 190 я получил, но потом потерял сумму, равную годовой зарплате…

«Из наломанных мною дров мог легко бы построить дачу».