Читать книгу Тот, кто стоит за плечом - Олег Рой - Страница 6

Бодяга – это не только разговорное словцо, обозначающее что-то скучное и тягомотное. Бодяга – это еще и семейство пресноводных губок, весьма уважаемых многоклеточных. На просторах нашей необъятной родины, в непролазных ее болотах, которых в России предостаточно, бодяга живет повсюду, образуя порой колонии до метра в диаметре. Много чего нам не хватает, но вот бодягой мы обеспечены сполна. И слава богу, потому что с древних времен русские люди знают ее целебные свойства, прикладывают бодягу к синякам и ушибам – а синяков и ушибов у нас никак не меньше, чем болот. Так что живи и размножайся, уважаемая бодяга, ты еще нашим далеким потомкам пригодишься!

В домашней аптечке Ольги бодяга занимала почетное место. Когда Сашка пришел избитый, мать как раз была дома, сидела за швейной машинкой. Увидев Санька, она первым делом схватила полотенце и замахнулась на сына (она до сих пор иногда вразумляла его полотенцем по заднице). Но тут же поняла, что сегодня Сашка свое уже получил. И с лихвой.

Разумеется, он ничего не сказал дома о бойцовском поединке.

– Шел и шел себе по улице. Привязалась взрослая компания. Пьяные или обколотые… То да се, ну и накостыляли, – таково было его объяснение.

«Так уж взяли и напали?» – недоверчиво покачала головой мать. Санек твердо стоял на своем. Ольга хотела было звонить бывшему мужу – тут уже не до гордости. Но сын ее отговорил: «Да ничего страшного! В три дня все заживет! И без него справимся!» Подумав, она согласилась. И застонала, засуетилась, как птица над птенцом… Что тут поделаешь…

Вдоволь накричавшись, нагрозившись, наплакавшись, Ольга принялась за святое материнское дело: лечить боевые раны сына. Санек наотрез отказался от йода и зеленки, чтобы не ходить в цветных пятнах, и без стона выдержал промывание всех ссадин дешевой водкой. Потом мама приложила бодягу и позвонила бывшей соседке, врачу в районной поликлинике. Та посоветовала холодные компрессы, покой, обильное питье и пообещала зайти вечером, после окончания приема.

Мать уложила сына в постель, задернула шторы. Он тут же затих. Позднее подходила, прикладывала к двери ухо: спит, сопит, постанывает.

В девятом часу прибыла врач. Санька пришлось будить, он не сразу понял, что с ним случилось и как он оказался дома. Женщина рассмотрела его синяки и ссадины, бесцеремонно и больно сдвигая пальцем кожу. Повернула голову к свету, поводила перед глазами чайной ложкой, чтобы проверить реакцию, заставила постоять с закрытыми глазами, вытянув руки вперед.

Потом велела ложиться и вышла с мамой на кухню.

– Ну что? – спросила Ольга. Глаза ее были полны слез, готовых пролиться градом.

– Ушибы, гематомы… Как говорится, все на лице. Сотрясения мозга, по-моему, нет. Но в школу не отпускай до конца недели. Не давай читать, смотреть телевизор, к компьютеру даже близко не подпускай. Короче – полный покой. Если появятся головные боли или рвота, головокружение – сразу вызывай участкового врача. Почаще проветривай комнату. И присматривай за ним, чтобы на улицу не выходил – нечего там ему делать.

Проводив врача, Ольга позвонила сменщице, большой охотнице до сельских трудов. Женщины договорились быстро, и у Оли появилась возможность провести с сыном целых пять дней.

Наутро она, поднявшись ни свет ни заря, отправилась по магазинам. Пришла с полными сумками.

– Наркотики принесла? – был первый вопрос сына.

– А как же, все по полной программе, – ответила заботливая мать.

Наркотиками на своем домашнем языке они называли халву и мороженое. Оба были ужасными сластенами, и эти лакомства исчезали у них мгновенно.

Завтрак Саньке подали царский: кефир, бутерброды с колбасой и сыром, пшенная каша, чай с молоком. Трудно даже вспомнить, когда ему столько приходилось есть за утро.

После завтрака он снова заснул. А мать, поставив вариться курицу, тоже прикорнула на диванчике.

Так они и провели весь день, засыпая, просыпаясь, ели, снова засыпали. И весь день ничего не делали: ни Санек уроки, ни мать домашние дела.

Следующий день прошел примерно так же. Часа в три, после уроков, позвонил Белопольский. Звонил он с мобильника, и было слышно, что кто-то рядом задает вопросы. Хотелось узнать, кто… Но в школе стоял такой шум, что не удалось даже разобрать, парень это или девчонка.

Темыч подробно расспрашивал о здоровье, о том, что сказала врач, и когда Санек теперь появится в школе. Было в этих вопросах что-то досадное, раздражающее, неестественное. Обычно мальчишки так здоровьем друг друга не интересуются. Даже мама это заметила, подозрительно прислушивалась к разговору.

И когда Санек повесил наконец трубку, пришла в его побитую голову мысль, что рядом с Темкой могла стоять вовсе не Лиля, как Сашка надеялся, а Мишка Гравитц. И выспрашивал, выведывал все через друга не потому, что беспокоился о здоровье Сазона, переживал за него, а потому, что опасался, не будет ли от этой драки для него негативных последствий. Типа, не подаст ли Сазон на него заявление в полицию. Эта мысль так разозлила Сашку, что захотелось перезвонить и сказать: не бойся и Гравитца своего успокой – стучать не буду, не обучен. Пусть живет спокойно. Пока.

Но, может быть, это просто так, с досады ему показалось.

В тот день они с матерью, откинув подушки-одеяла, залезли на диван с ногами и до самого вечера играли в дурака – подкидного и переводного, в козла, пьяницу, в «Акулину» и опять в дурака. Ольга легко обыгрывала сына. Время от времени она, глянув на его погрустневшую физиономию, спохватывалась и начинала поддаваться, но Санек этого не замечал. В какой-то момент, когда уже совсем стало скучно, Сашка, собрав карты после очередной партии, спросил:

– Мам, а вот скажи, почему у нас в школе не любят таких, как мы?

– Знаешь, сынок, конечно, теперь живут по-разному. – Ольга поправила сыну одеяло и ласково потрепала по волосам. – У кого суп жидкий, у кого жемчуг мелкий. Я что ж, я понимаю, конечно, что в классе тебе порой бывает тяжело, ты для них – беднота голоштанная. А в городке, откуда я приехала, на меня смотрят, как на счастливицу – надо же, в Москве зацепилась, замуж вышла, сына родила… Там – да ты сам у дяди Ромы это видел – все с огородов кормятся, работы почти нет… А те ребята, что на тебя свысока посматривают, – они кто сами-то? Вон, в России учатся, а не уехали ни в Англию, ни в Америку – выходит, у родителей деньжонок на это не хватило… Бедных, конечно, много. Богатых – гораздо меньше. Очень богатых – еще меньше. А тот, кто самый богатый, – тот, наверное, и самый несчастный. Сидит за семью замками, как Кощей, стережет свои миллиарды, как бы их не растащили…

Ну уж в это Санек не поверил. Но возражать не стал.

– Наша с тобой бедность – трудовая бедность. Пусть мы имеем не так много – зато честно заработанное. И так ли уж мы плохо живем? Квартира есть, телевизор есть, мебель какая-никакая стоит. В доме чистота, порядок. Что поесть, всегда найдется. Ты у меня голый-босый-голодный в школу не бегаешь. А есть бедность – безвылазная. Пальцем тыкать не буду, но в моем родном городке и тут, в Москве, совсем рядом с нами, живут такие люди. В грязи, в лохмотьях, в такой неприкаянности, что руки опускаются… И почти всегда в этом пьянка виновата.

– Мам, ну мы ж с тобой уже сто раз на эту тему говорили, – вздохнул Сашка. – Ты ж знаешь: я не пью. Капли в рот не беру.

– Знаю, сыночка, но боюсь, ох, как боюсь за тебя… Вот позавчера, перед тем, как ты пришел, я передачу смотрела. Про то, что русских становится все меньше и меньше. Народ просто вымирает. А молодые – те будто нарочно не хотят рожать. Если так дело и дальше пойдет, лет через двести-триста от нашей матушки-России одна память останется – русская водка. А на наших местах будут жить какие-нибудь китайцы или таджики…

– Ладно, мам. – Санек попытался свести разговор к шутке. – Вот женюсь я, обещаю тебе, без внуков не останешься. Да ты и сама еще молодая. Может, заведешь себе друга, поклонника…

Мать невесело усмехнулась, тряхнула головой:

– Поклонника! Сказал тоже! Поклонника! Негде его ставить, этого поклонника! Квартирка тесновата!

Она отшутилась, но едва заметно вздрогнула, услышав это слово. «Поклонник»… И откуда Сашке только в голову это пришло! А что, если лазил за книги и видел записку?.. Оля исподтишка взглянула на сына. Задумался. Нет, похоже, не знает.

Помолчали.

– Мама, а помнишь, когда я был маленький, ты мне рассказывала историю про след ангела? – спросил вдруг Сашка. – Вроде бы ты ее от своей бабушки слышала…

Ольга удивилась:

– Что это ты вдруг вспомнил? Да, была такая старая история… Да тебе, наверное, неинтересно будет.

– Ну почему неинтересно? Раз прошу, значит, интересно. Расскажи.

Мать пристально оглядела его, словно хотела определить, достаточно ли Санек взрослый, чтобы выслушать эту старинную историю. И, удостоверившись, что слушают ее внимательно, начала свой рассказ:

– Эту историю рассказывала мне бабушка. Она сама с Поволжья. Был, говорят, там древний монастырь. И в Смутное время прорвался туда отряд поляков. Монастырь деревянный, и сожгли его дотла. А монахов – кого перебили, кого разогнали. Дело было зимой, и никого на погорелье не осталось, кроме одного-единственного монаха, звали его Теофил. Там, где почва от пожара оттаяла, вырыл он себе землянку. Стал жить и, как говорится, богу служить.

К удивлению сына, в речи Ольги появилась северная певучесть, она даже стала слегка окать – явно невольно подражала своей бабке, от которой и слышала этот рассказ.

– Ну давай, не тяни, – поторопил Санек. – Мне и так все ясно. Сидит твой монашек, замерзает, а с небес к нему ангел слетает…

– Так, да не так. Ангел там жил уже давно, с тех самых пор, как обитель воздвигли. Должен был он тот монастырь беречь, но не уберег. И за то был наказан, оставлен на пустом месте рыдать, пока храм заново не построят. Но видит ангел: есть тут один человек. Молится, чего-то там хозяйствует помаленьку. Стал ангел к нему путников направлять, чтобы они ему корки носили, пробивал босыми своими ногами после буранов тропочку до ближнего ключа, где монах брал воду. А тот думал, что это медведь вокруг бродит. Медведь и верно повадился ходить на погорелье. Наверное, проснулся в своей берлоге от пожара, от шума. Но ангел строго его вразумлял, чтобы он монаха не трогал. Теофил видит, что медведь смирный, а есть ему зимой нечего. Он и говорит: «Припас у меня скудный, но если будешь со мной вместе трудиться – стану тебя кормить». Принялись они с медведем место расчищать под новую постройку. Монах в лесу деревья валил, и они с медведем на пару бревна подтаскивали. Ну а ангел тихонько им помогал. И стал замечать Теофил, что растет новый храм, как говорится, не по дням, а по часам. Понял он, что есть у него незримый помощник, а кто – не ведает. Стал и для него хлеб оставлять – на том месте, где в храме алтарь будет. Оставит сухую корку – глядь, а на следующий день там пышный каравай, будто только из печи.

Ну, вот так они втроем работали, а порой монах и прикрикивал – и на медведя, и на ангела: мол, куда ты задевался, помогай! Со временем стал ангел им зримо являться. Посмотрел на него Теофил, какой он весь из себя тоненький, прозрачный, и говорит: «Ты уж лучше молись за нас, а бревна да каменья мы с Мишей будем ворочать». А ангел в ответ показал ему свои руки – узкие, как у девушки, белые, а ладони все в кровавых мозолях. «Ты, – говорит, – ночами спишь, медведь всю зиму спит, а я без сна живу. И днем и ночью молюсь, днем и ночью тружусь». К весне возвели они малую церковку и на Пасху думали ее освятить.

А на Страстной вдруг такая буря разыгралась! И снег, и дождь, и ветер, на озере лед поломался, на берега попер. И большая беда приключилась – загасило непогодой огонь в лампадке, а тот огонь монах хранил еще с пожарища, чистый огонь, священный. Свой, мирской, высечь недолго, но у мирского той силы нет. Вот сидят они, горюют – Светлый праздник на носу, а им не от чего свечечку затеплить.

И говорит Теофил ангелу: «Хоть бы ты куда слетал, огоньку нам принес!» Тот в ответ: «Это дело для меня – не дело. Единым духом слетаю и вернусь». Встал ангел на громадный круглый камень-валун, оттолкнулся от него, расправил крылья, и только его и видели. Но часа не прошло – летит уже обратно. «Я, говорит, был во граде Иерусалиме, взял там небесный огонь, что нисходит на Пасху Православную. Огонь этот святой, и поначалу он даже не жжется».

Достал из-за пазухи свечу горящую, поднес монаху к бороде – огонь бороду обтекает, а не жжет. Возожгли они лампадку, стали богу молиться, Пасху петь, Христа славить. Принес еще ангел из Иерусалима просфорку для монаха. Теофил просфорку съел, а малую крошечку оставил и положил в хлебную закваску. И та закваска с той поры в тех краях из дома в дом передается. Потому там хлеб самый вкусный. А на том громадном камне, с которого ангел в небо взлетел, остался след его босой ступни, глубокий такой отпечаток. И место это стало почитаемым – с той поры и доныне.

Ольга замолчала, глянула на сына и виновато улыбнулась – как говорится, за что купила, за то и продаю.

– Ну а дальше? – нетерпеливо спросил Санек.

– Потом монах этот умер, душу его ангел в рай унес. Но тогда уже место то снова заселилось. Жили там и монахи, и миряне, и по сию пору живут. Но вот при советской власти приехали комиссары разорять монастырь. Сделали там лагерь для заключенных. А тот камень решили взорвать, чтобы в народе не было суеверия. Потому что возле камня люди постоянно молились. И свечки там всегда горели. Конечно, комиссарам это было не по нраву.

И вот, когда узнали крестьяне, что камень тот, След ангела, думают взорвать, собрались мужики из ближних деревень, лошадей привели, у кого были, другие сами впряглись. Подсунули колья, поднатужились и стронули камень с места. Покатился он с высокого берега и остановился у самой воды. Там вокруг него других валунов видимо-невидимо. А сам отпечаток ангела скрылся от людей, остался где-то внизу камня, так что хоть кругом обойди, а его не видно. Так и лежит он по сей день – большущий валун среди других валунов. Пойди его найди! Искали, конечно, комиссары, народ расспрашивали, но никто тайну не выдал.

Прошли годы. После войны стали думать, как бы монастырь восстановить. А заодно и камень тот на прежнее место вернуть, чтобы снова был виден людям след ангела. Стали ходить, выспрашивать, а никто уже и не помнит, который это был валун. Старушки-богомолки туда тайком все годы ходили, ставили свечки на берегу озера. Но который точно камень, никто приметить не мог. Пытались ворочать все валуны, технику пригнали, но вовремя спохватились. Грунт там топкий. Если на том месте порядок нарушить – три камня вывернешь, а четвертый совсем под землю уйдет. Так эту затею и оставили – пока. Но знают люди, что раньше или позже, а будет им дан знак, опознают они тот камень, вернут его на почетное место, чтоб след ангела был на самом верху, как прежде, к небу повернут…

– И что ж – до сих пор не было знака? – Санька и сам удивился, насколько увлекла его эта история.

– А кто ж его знает… – пожала плечами мама. – Может, уже кому-то и был – сколько времени с тех пор прошло, больше полувека. Может, нашли давно тот камень. А может, и не найдут никогда. Наверно, все это только сказка, не больше…

Она потянулась, взглянула на часы и предложила:

– А давай-ка с тобой ужинать да спать. Поздно уже…

В ту ночь Саньке снилась Лиля. Она сидела на огромном валуне и болтала в воде босыми ножками. И хотя вокруг было множество точно таких же камней, Сашка точно знал, что это – тот самый.

* * *

Мобильный прозвонил, едва только Марат закрыл глаза. Миг – и сон исчез. Этот сигнал поднял бы его, даже если бы он был при смерти.

– Слушаю! – отрапортовал он, едва не вытягиваясь в струнку.

– У тебя появился шанс все исправить, – послышался из трубки сухой, словно обезличенный голос. – Помнишь профессора? Ему нужно свежее мясо.

– Я постараюсь, поговорю…

– Меня не интересует, как ты это сделаешь.

И тишина. Отбой.

– Вот черт! – выругался Марат и изо всех сил пнул ногой диван. Тот заскрипел, словно жалуясь на несправедливо причиненную обиду.

Боль в ноге немного привела его в чувство, и он принялся кружить по комнате, словно тигр по клетке.

Несмотря на усталость, сонливость прошла, а внутри образовалась сосущая пустота. Такое ощущение возникало каждый раз после общения с Шефом. Марат немало повидал на своем веку, но этот человек всегда внушал ему ужас.

– Легко сказать – свежее мясо… – бормотал он, делая очередной круг. – А попробуй устрой все так, чтобы комар носа не подточил! Мне сейчас неприятности не нужны…

Однако и спорить с Хозяином было немыслимо.

Марат остановился и задумчиво почесал бровь.

– А у меня ведь есть этот сучонок… Если повести дело тонко, может, и выгорит…

Эта удачная мысль почти вернула ему хорошее настроение. Марат вспомнил о том, как разделал мальчишку его невольный ставленник Гравитейшен, и довольно усмехнулся. Конечно, то был лишь пробный ход – так, ерунда, простенькая разминка, – однако приятно, что все работает по твоему желанию. Он, Марат, по-прежнему царь и бог в своих владениях, здесь надавил, здесь потянул – и все сладилось. Сладится и теперь. Сделает то, что хочет Хозяин. Как пить дать сделает!

Приободрившись, он достал из шкафа початую бутылку коньяку и налил полную рюмку. Жизнь еще повернется к нему лицом. Еще чуть-чуть терпения…