Читать книгу Девочка в саду и другие рассказы - Олег Рябов - Страница 6

Это спустя много лет я узнал, что он совсем не Вася, а Ваха, и что он вовсе не татарин, а чеченец. Это теперь я знаю замечательную фразу генерала Ермолова о том, что чеченец, который не воюет, становится татарином. А в детстве у нас во дворе его все звали Вася Татарин.

Он был маленьким, сухим, жилистым и чернявым. Его уважали все: мужики за то, что он с закрытыми глазами мог разлить любую емкость на любое количество человек, а мы, мальчишки, – за другие два его бесспорных качества. Во-первых, он метал точно в цель с обоих рук и обязательно втыкал любой колюще-режущий предмет – финяк, ножницы, напильник или топор, а во-вторых, он был хорошим автомехаником и постоянно ремонтировал во дворе какую-нибудь убитую в хлам машину – то ЗИС-150, а то и газогенераторную ГАЗ-42, у которой сбоку висел какой-то непонятный баллон.

Пил он с мужиками на равных и даже больше, но никогда не пьянел. Просто лицо его становилось черным, а глаза красными. Да, и ладони рук с тыльной стороны с наколкой восходящего солнышка, под которым ясно читалось «ВАСЯ», у него чернели. Была у него наколка и на губе, он ею иногда хвастался и, отогнув нижнюю, давал читать. Там было выколото «раб Хрущёва». Когда эта наколка блекла до невидимости, Вася Татарин разводил руками и со словами «Пить больше нельзя!» уходил домой в соседний двор. А наши мужики валились: кто в полынь, кто под стол с рассыпанными доминошками, а кто засыпал на крыльце, не дотянув до места.

Был Вася Татарин мастером на все руки и очень услужливым. К нему обращались без зазрения совести все: навесить новую дверь, починить утюг, почистить дымоход у печки. Был он человеком открытым, благожелательным и безотказным, но никаких благодарностей, кроме выпивки, не признавал. Причем выпивкой всегда делился с мужиками, которые были во дворе, а потому и они его всегда приглашали разделить их радость.

Выпивали мужики всегда на ящиках за сараями, где мы, пацаны, мастерили себе поджиги и испытывали их, а также втихаря покуривали. Хотя играли они в домино под окнами дома, где стояли два дощатых столика со скамейками, изрезанными перочинными ножами. Я присутствовал, когда Вася Татарин произнес сакраментальную фразу, запомнившуюся мне навсегда. Они с мужиками вчетвером сидели за столиком с тремя бутылками «фруктовки», и Вася Татарин уже налил первую дозу в фарфоровую чайную чашку с отбитой ручкой. Он уже хотел распорядиться, кому первому пить, когда за соседний столик пришли два пенсионера-инженера с коробкой шахмат и стали расставлять фигуры. Рука Васи Татарина застыла в воздухе, и он несколько раз тяжело вздохнул, а потом произнес: «Пойдемте за сарай – я не могу освежаться в присутствии варваров».

Меня он звал всегда «малец». Я часто помогал Васе Татарину, когда он возился с автомобилями: подавал ключи, бегал за сигаретами или за спичками или просто смотрел за его работой. До сих пор не представляю – знал ли он мое имя. Хотя должен был: мой старший брат был одних лет с ним, и они иногда о чем-то разговаривали. Что такое старший брат, может себе представлять только тот, у кого он есть, а еще лучше – у кого он был. Это такой тыл, это такая стена, о которой можно только мечтать в десять или четырнадцать лет.

Как раз в этом возрасте мой брат окончил институт и уехал работать в Москву, а я остался один как перст на растерзание всех, кто точил на меня зуб. Я возвращался из школы домой обычно через проходной двор, чтобы немного срезать, и знал в том дворе всех пацанов, с которыми мы играли в хоккей, имея одну общую команду. Знал я и Левку Мышкина, который стоял в воротах. Его отец был милиционером, и к нему бегали все наши женщины, когда дома случались скандалы. Левка был мне ровесником, но очень здоровенный, прямо шкаф.

И вот, умер почему-то его отец, милиционер, и превратился Левка прямо на глазах в говенного пацана, грозу нашей улицы и всех соседних кварталов. Сколотил он кодлу из семи-восьми человек, таких же, как и он, дрянных ребят, и били они без разбора и без причины всех кого ни попадя: и ровесников, и взрослых мужиков. Звали его теперь все не иначе как Лева Мыш. Под их горячую руку попал я как клиент номер один. Они теперь меня просто поджидали после школы, когда я перелезу через забор в их двор, чтобы пройти домой. Били они меня весело, молча и недолго, и раз в неделю, а то и два раза я возвращался то с разбитой губой, то с синяком под глазом.

Как-то раз, поздней осенью, они меня проворонили и догнали уже у самого моего дома.

– Стой, говнюк, – крикнул фальцетом догнавший меня и запыхавшийся Лева Мыш.

Я встал как вкопанный, как затравленный кролик, выронив свою школьную сумку, офицерскую полевую сумку, привезенную папой с войны. Я смотрел на его улыбающуюся рожу, в его злые глупые глаза и ждал – я никогда не убегал. Он шел на меня, широко расставив руки с натянутыми на сжатые кулаки длинными рукавами его похожей на бабью кофты с расстегнутой молнией на груди, и я видел его грязный живот меж задравшейся кофтой и свалившимися чуть не до паха штанами, я видел его грязное, покрытое прыщами лицо с открытым ртом, там не хватало переднего зуба, его выбил я шайбой. Я видел этот кошмар уже не в первый раз и знал, что вся кодла уже взяла меня в круг и только ждут.

Спасителем для меня оказался в тот раз выплывший из наших ворот полупьяненький Вася Татарин.

– Левка, что же вы, мерзавцы, делаете – вшестером на одного!

Вася Татарин отстранил меня плечом и встал напротив Левки, глядя ему в глаза. Левку это ничуть не смутило, и он с силой свел свои раздвинутые руки, ударив Васю Татарина кулаками по обоим ушам. Я услышал, как зазвенело, я увидел, как налился металлом Вася Татарин, и струйка крови побежала у него из уха. И тогда схватил Вася Татарин своими железными руками Левку и ближайшего стоящего к нему пацана, и стало видно, как им больно. Лева Мыш вытащил свободной рукой из кармана нож с выкидным лезвием и прошипел:

– Отпусти, а то пырну!

– Ты меня никогда не пырнешь, – ответил Вася Татарин и отпустил обоих негодяев.

Уже через мгновение никого не было на пыльной, замерзшей ноябрьской улице, застывшей в ожидании первого снега, кроме Васи Татарина, вытиравшего ладонью кровь, сочившуюся из уха. Я смотрел на него, бредущего в свой двор, а он на меня даже не обернулся.

Вася Татарин пришел поздно вечером. Папа с мамой смотрели телевизор, и на раздавшийся звонок дверь пошел открывать я. На крыльце стоял Вася Татарин. Было темно, холодно, моросил мелкий дождь.

– Ну что, малец, выручи меня. – Даже в тот день он не назвал меня по имени.

– А чего надо-то? – спросил я.

– Дай мне длинный острый ножик, надо мне. Я тебе верну.

Я принес Васе Татарину из кухни длинный острый тонкий нож с пластмассовой ручкой, которым бабушка разделывала принесенное с базара мясо. Вася Татарин взял, попробовал лезвие пальцем и, кивнув мне, скрылся в темноте. Леву Мыша нашли через два дня в заброшенном сарае с перерезанным горлом. Никто его не пожалел, наоборот, все рассуждения сводились к тому, что «собаке – собачья смерть», «за что боролся – на то и напоролся» или «не больно жалко».

Никто в эти дни не заметил, что пропал и Вася Татарин. Одного меня это беспокоило. Я даже заболел. Врачи сказали, что крапивница, говорили, что я не то что-то съел. А я, весь покрытый красными, жгучими, шелудящимися пятнами и с температурой, лежал в постели, мучительно прокручивая в голове нашу последнюю встречу с Левой Мытном.

Бабушкин нож я нашел в саду, когда уже стаял снег, и я окапывал малину. Пластмассовая ручка у ножа раскололась, и весь он был ржавый. Я забросил его подальше, чтобы не вспоминать об осеннем происшествии.

Прошло лет двадцать, а может, и больше. Я переехал в другой район города и жил в маленькой комнатке в коммунальной квартире на первом этаже. Я занимался неинтересной работой и мечтал ее бросить. А поэтому каждый вечер с кем-нибудь из приятелей мы искали способ выпить или даже напиться. Выпивка в те года превратилась в какой-то вид спорта: водка была по талонам, ночью можно было ее купить только у таксистов по десять рублей, и каждый день мы узнавали новости, что кого-нибудь раздавили в очереди за вином или кто-то отравился каким-нибудь суррогатом.

В тот вечер, о котором я хочу рассказать, началось у нас с Колей Синим все очень удачно: мы купили на перехвате около букинистического магазина у каких-то малолеток за три рубля три книжки: двухтомник «Графа Монте-Кристо» и «Трех мушкетеров». После чего очень удачно продали их Володе, официанту из ресторана «Москва». Он нам выдал двадцать рублей и выставил бутылку водки с салатиками. Потом мы попали с бутылкой водки в какое-то общежитие. Там что-то отмечали, и на столе постоянно появлялись новые бутылки самогонки. Вечер мы с Колей Синим заканчивали в каком-то подъезде, где нашего нового знакомого, известного журналиста, жена не пустила домой. Я оттуда отправился домой, а мои друзья еще решили попытать счастья в аптеке: они рассчитывали на меновазин или муравьиный спирт.

Коля Синий постучал ко мне в окно где-то в полшестого. На улице моросил дождь вперемежку с крупными хлопьями мокрого снега. Стояла промозглая противная октябрьская погода.

– У тебя ничего нет? – спросил меня Синий, когда я открыл окно. Одет он был в демисезонное пальто, а на голове неуклюже торчала зимняя шапка. Вчера он был в плаще. Лицо его выглядело очень грустным в свете придорожного фонаря.

– Нет, – ответил я, чувствуя, что и сам хвораю.

– Пойдем на Средной рынок, найдем там чего-нибудь.

– А у тебя есть деньги?

– Есть рубль.

– Рубль-то и я найду.

– Это хорошо. Остальное мы там найдем.

Ворота на рынок были уже открыты, но там не было ни души. Мы обошли его весь, вдоль всех навесов с фанерными скособоченными столами два раза, заглянув даже в павильоны. Кроме одного дворника – никого. Дворник ногами ломал пустые винные ящики: видимо, у него где-то тут была каптерка с печкой-буржуйкой. Мы с Колей Синим вышли из ворот и, увидев под навесом трамвайной остановки фигуру, направились к ней. На мужчине была клеенчатая шоферская куртка, сам он – небольшого роста, но с основательной плешиной, ему было за пятьдесят.

– У тебя есть чего? – спросил Синий.

– Нет, а у вас деньги есть? – ответил мужик.

– Два рубля.

– Давай. Сейчас принесут.

Существо, выдававшее себя за женщину, появилось минут через десять. Кокетливо напяленная фетровая шляпа и шуба из искусственного меха, свалявшегося в комья, скрывали и пол, и возраст.

– У тебя есть чего? – спросил существо наш новый компаньон.

– Есть – давай три рубля.

Мужик сунул ей в руку три рубля, а наша спасительница вытащила из-за пазухи бутылку. Тут у меня, видимо, впервые за утро проснулось сознание, и мне показалось что-то знакомое в жестах нашего нового собутыльника. И наколка на ладони: восходящее солнышко и имя «Вася». Но у нас в стране этих восходящих солнышек с «Васей» – тысячи. Шинкарка повернулась, собираясь уйти, но наш мужик схватил ее пальцами за отворот шубы.

– Стой, курва. С нами пойдешь.

– Куда это? – спросила та.

– Это чего у тебя? – спросил он, махнув бутылкой.

– Спирт, муж с завода принес.

– Вот, сейчас пойдешь с нами – ненадолго.

И, не выпуская ворот шубы из пальцев, он направился к воротам базара, мы с Колей Синим уверенно последовали за ним. В мясном павильоне горел только дежурный свет, но его хватало. Наш мужик прошел за столешницу, обитую алюминием, не выпуская даму из рук, ловким движением достал откуда-то стакан и протянул ей.

– Держи. Ты – первая. А потом – мы! – он налил немного ей – на два пальца. – Пей!

Женщина недоуменно смотрела на нас, но возразить не посмела и легко, даже со смаком выпила жидкость.

– Давайте покурим, мужики. Если не помрет, то допьем. А то тут, на Средном, были случаи, травились.

Мы выкурили по сигарете, да и женщину угостили, только после этого мужик сказал ей через губу:

– Чеши отсюда, – и, уже обернувшись ко мне и протягивая стакан, он хитро улыбнулся уголком рта: – Что, малец, ты первый, держи.

Я выпил, занюхал рукавом и закурил. Потом выпил Коля Синий. Потом – Вася Татарин. Это был он. Но признаваться в том, что мы знали друг друга, почему-то не торопились. Просто он вдруг хлопнул по плечу Синего, криво улыбнулся мне и легкой походкой прошел на выход и скрылся в дверях.

– Ты знаешь его? – спросил Коля Синий у меня.

– Да нет, – ответил я.

– А мне показалось. Вы так посмотрели друг на друга!

– Нет, тебе показалось.

– Это же Ваха Чечен. Про него говорят, что он страшный человек. Лучше его не знать.