Читать книгу Последний теракт. Книга вторая - Олег Сакадин - Страница 3

Михаил Олегович Макаров, отпраздновавший недавно свое шестидесятипятилетние, еще неделю назад чувствовал себя превосходно и бодро, и все мысли его были сосредоточены на двух масштабных проектах, которые он осуществлял в рамках своей работы в Министерстве сельского хозяйства, являясь директором департамента животноводства и племенного дела. Ему не раз предлагали должность заместителя министра, получив которую он, тем самым, значительно расширил бы свои полномочия и область работы. Но Михаил Олегович, весьма стреляный волк, потрепанный жизнью, уже понимал, что наиболее полезным он может быть лишь в узконаправленной сфере, ведь время идет, оно необратимо, и рано или поздно нам приходиться признаваться себе в том, что что-то уже утеряно навсегда и безвозвратно, и что былой прыти и энергии уже не обретешь никогда. Это, однако, не означало, что Макаров-старший сильно ощущал приближение старости, к которому его отчаянно склонял паспортный возраст, отнюдь, он был, как говориться, живее всех живых, и старался как можно чаще находиться в добром расположении духа, узрев в этом маленьком и малозаметном для большинства людей факте залог здоровья и успеха. Он прекрасно понимал, что при желании еще вполне смог бы потянуть работу и в больших масштабах, но по некоторым причинам не хотел этого. Во-первых, Михаил Олегович не хотел искушать судьбу постоянными попытками подорвать собственное здоровье работой, которой в должности заместителя министра прибавилось бы в разы. Во-вторых, он прекрасно понимал, что его видение развития сельского хозяйства по стране совсем не совпадает с видением большинства коллег, которые прилагали все усилия, дабы поставить страну в зависимость от импортной продукций, и проломить этот щит промышленного геноцида в одиночку он уже не сможет. Остальные причины были не столь значительными, но также препятствовали его окончательному решению отказаться от работы зама. На улице дул ветер и моросил небольшой дождик, размывая недельную пыль, осевшую в столице от бесконечных потоков машин и людей. Макаров-старший неподвижно лежал на небольшом кожаном диване в углу своего кабинета и не открывал глаза. Со стороны могло показаться, что человек просто отдыхает, стараясь сбросить с себя часть той ноши проблем, которые нередко заставляют нам забывать о самом главном в этой жизни. Но Михаил Олегович отнюдь не отдыхал, а напряженно работал, заставляя свой мозг найти выход из сложившейся ситуации. Он давно привык контролировать все, что происходит в голове, и оперативно освобождался от мусора, если тот просачивался путем чужеродных идей, услышанных на улице слов или песен, и даже собственных мыслей, если те рождались в наиболее подавленные моменты жизни. Такие упражнения, выработанные годами упорных тренировок, не замедлили сказаться на ясности разума и четкой работы мысли. Его мозг давно привык выполнять несколько задач одновременно и автономно друг от друга. И сейчас Михаил Олегович тоже размышлял в разных направлениях, но, к сожалению, пока не находил нужного решения. Когда такое происходило, он просто старался остановить полностью все мысли и, как говориться, потушить в помещении (голове) свет, что не замедлил сделать и сейчас. Почувствовал тишину, он открыл глаза, попав взглядом прямиком в висящую на стене картину, которая изображала небольшой деревянный домик на фоне леса и протекающей речки. Это был его дом, в котором он родился и провел первые годы своей жизни. Ностальгия неожиданно поглотила душу и перекинулась на мысли. Макаров-старший был не против. Он погрузился в воспоминания детства и старался вспомнить, что переживал и ощущал тогда, о чем мечтал, к чему стремился, и на душе прошла волна нежной теплоты и грусти одновременно. Он вспоминал места, где любил гулять с дворовыми товарищами, вспоминал родителей, старшего брата, которому, к сожалению, так и не успел высказать все то, что накопилось на душе. Картины, как слайды проносились перед глазами, затмевая на миг все прочие мысли. Окунувшись в эти воспоминания, более всего Михаил Олегович хотел уловить прежний след его детской, непорочной души, на которую годы потрясений наложили несмываемый оттенок, можно сказать, искалечили в какой-то степени. Он прекрасно понимал, как сильно изменился, что, в принципе, для любого человека закономерно всегда, ведь годы и события давят по своему, хотя разные души и воспринимают их по-разному. Но, тем не менее, он был еще уверен, что под тяжестью его настоящей сущности еще не раздавлена окончательно прежняя, чистая душа, и именно сейчас Макаров-старший вдруг решил во что бы то не стало до нее добраться, вытащить и спасти от убийственной тесноты. Когда в мужчине умирает ребенок, он перестает быть мужчиной, ведь истинная мужская сила не может быть выстроена лишь монолитом мужества и железным характером, нет, в ней всегда скрывается нежность, пронесенная через всю жизнь с самого детства, в противном случае мы никогда не сможем полюбить наших детей так, как незабвенно любили когда-то родителей, а также сохранить любовь к своим старикам, которые в старости нуждаются в ней не меньше, чем дети. И все это ни в коем случае не делает настоящего мужчину слюнтяем или тряпкой, наоборот, закрепит в нем великую силу единства противоположностей. Михаил Олегович, проведя небольшой внутренний самоанализ, с удовлетворением заметил, что необходимый элемент ребенка в нем все же сохранился, и тут же пожелал видеть сына, дабы просто обнять непутевое дитя и прижать к груди. Дети, наше бессмертие, они несут часть самих нас, продолжая жить, словно перехватывают сумасшедшую эстафету жизни, поэтому самым глупым во всей мирской суете является то, что кто-то решает отказаться от своих детей из-за глупых принципов, непониманий, разных мировоззрений и прочего. Разумеется, в жизни все бывает, и даже самым любящим родителям, идущим на компромисс, далеко не всегда удается сохранить теплоту отношений с детьми, а те, прельщенные, как мотыльки на свет летят к новомодным, меняющимся с поразительной очередностью жизненным приоритетам, считая, что папан и маман уже древние, и ничего не могут смыслить в настоящей жизни. Так было всегда, об этих проблемах еще Тургенев писал, хотя появились они задолго до него. Проблема здесь еще и в самих детях, в их неискоренимом желании поскорее повзрослеть и сбросить с себя узы родительского дома. Но желая ускорить какой-либо процесс, мы, вмешиваясь в логику матери Природы, незаметно для себя убиваем в сердцах самое святое, что может нести в себе детство, и начинаем смотреть на мир глазами безразличных скептиков. В результате этого меняется и отношение к родителям, а позже и к своим собственным детям. Но это одна сторона медали, которую при желании можно преодолеть. Но что же делать с женщинами, идущими на аборт? Соображают ли они, что убивают часть самих себя, и что сделанного уже никогда не вернуть? Смогут ли спустя долгие годы оправдаться перед собой, кивая на материальные сложности, друга психопата, ненавистного отчима и миллионы других причин? Возможно, перед собой и смогут. Но перед Богом никогда. Тут-то Макаров-старший и решил себя немного одернуть, потому что рисковал из одной рабочей крайности впасть в другую, философскую. Поразмышляли и хватит. Телефон сына оказался недоступен. Скорее всего, сидит в офисе, где толстые стены старого здания не всегда пропускают сигнал мобильного оператора. Можно было набрать рабочий, но Михаил Олегович решил подождать. Все-таки главной причиной его размышлений были не воспоминания, а весьма опасная информация, которой Макаров-старший пока толком не знал, как распорядиться. Эта информация заставила его принять решение и закрыть доступ в десяти злополучным грузовикам, пунктом направления которых был амбициозный проект «Новый Свет». «Хорошо хоть Платон вышел на связь и обещал приехать. Надеюсь, он поможет во всем разобраться», – подумал Михаил Олегович.

Так он и просидел в задумчивости до самого приезда Самсонова, которого встретил с радостью, по-отечески обнял, и проводил к себе в кабинет.

Юра остался ждать в приемной по просьбе Платона, который предчувствовал, что впереди ничего хорошего не услышит.

– Сергей сказал тебе, что я искал? – начал Михаил Олегович.

– Да, но позвонил я не после него, а после того, как небезызвестный вам Мельников попросил помощи в разрешении сложившейся проблемы.

Михаил Олегович заметно осунулся, опустил взор, тяжело вздохнул.

– Так вот какова причина твоего приезда. Не ожидал. А я все думал, кого же они пришлют, но никогда бы не подумал увидеть тебя.

– Я ничего не понимаю, – неприятно удивился Платон, заметив перемену Макарова-старшего, – кто такие они? Чего вы не ожидали? В чем меня подозреваете?

– Что происходит, Платон, расскажи мне правду.

– Нет, это я вас хотел спросить, что, черт возьми, происходит, и почему вы так странно говорите! – Платон чувствовал, как страх, непонятно почему, приближался к его горлу все ближе и ближе.

Макаров-старший перестал смотреть на него, опустил голову и закрыл лицо руками, словно хотел скрыть следы своих волнений.

Платон в ужасе наблюдал эту сцену, боясь заговорить дальше.

Несколько минут оба молчали, пока, наконец, Михаил Олегович не выдержал.

– Хорошо, давай начистоту. Зачем ты приехал? Что сообщили тебе?

– Ну, во-первых, еще днем Сергей говорил мне, что вы меня искали. А потом, уже у себя на работе мне пришлось общаться с заместителем строительства области Мельниковым, который под конец сообщил о возникшей проблеме, причиной которой якобы явились вы. Какие-то грузовики с химической хренотой, способной оживить гниющие корни деревьев, что-то в этом роде, даже не припомню. Говорит, заперли вы эти грузовики где-то на подмосковном складе, безосновательно удерживаете и не хотите отпускать.

Макаров-старший долго и пристально смотрел Платону в глаза, пытаясь уловить фальшивую нить, но так ничего и не обнаружил, кроме непонятного ужаса, и немного успокоился. Потом придвинулся к нему как можно ближе, почти касаясь кончиком носа его уха, и шепотом заговорил.

– Ты что, думаешь, я стал бы удерживать бесполезные грузовики с какой-то химической хренью?

– Не знаю, я вообще ничего не понимаю, – по инерции шепотом отвечал Платон.

– Дорогой мой, я знаю тебя достаточно давно, чтобы делать какие-то выводы. Ты хороший человек, но затянутый на неверную дорогу, которая ни к чему хорошему не приведет.

Если бы Михаил Олегович знал тогда, насколько большой отклик получили в душе Платона эти слова, то сильно удивился бы. Разумеется, каждый думал о своем, но конечные нити приводили к одинаковому смыслу.

– Имеешь ли ты хоть примерное представление, что хранят эти проклятые грузовики? – продолжал Макаров-старший, не отнимая своей головы.

– Только примерно и представляю, я же говорил.

– А что, если я скажу тебе, что все это чуть собачья, и никаких полезных для природы растворов там нет? Что, если я скажу тебе, что эти проклятые грузовики доверху заполнены цистернами с уксусным ангидридом?!

Последние слова – произнесенные особенно тихо, хотя и с большей дозой кипевшей ярости – вонзились в сознание Самсонова острыми гвоздями, усилив и без того запущенную катастрофу в его голове.

– Ты знаешь Платон, для чего используется уксусный ангидрид? – безжалостно наступал Михаил Олегович.

– Знаю, – вместо голоса рот выпустил лишь пустой воздух, словно в немом кино.

– Так и скажи ты мне, какого черта здесь происходит?!

Платон смотрел на Макарова-старшего глазами кролика, наполовину уже поглощенного удавом, и не мог произнести ни звука.

Михаил Олегович оценил произведенное впечатление от своих слов, ослабил хватку, поднялся и сходил за стаканом воды, которую Платон выпил в несколько жадных глотков.

К нему вернулся голос.

– Эти машины предназначены для «Нового Света», по крайней мере, так мне сказали.

– Совершенно верно, – кивнул Макаров-старший. – У меня та же информация.

– Зачем нашему проекту такое количество этого проклятого вещества, ума не приложу! Уж не используют ли его в строительных целях, иди других, близких к нему?

– Нет, не используют. Я уже наводил справки. Его, конечно, используют в промышленных целях для создания ацетилцеллюлозы, но очень сомневаюсь, что она сейчас необходима в строительных целях!

– Тогда я отказываюсь это понимать! – развел руками Платон, хотя в голове уже зрела безумная догадка.

– Признаться честно, ты меня сильно озадачил, Платон, – сказал Макаров-старший, у которого эта безумная догадка созрела уже давно. – Я прекрасно знал, что не смогу удержать этот дьявольский груз, понимал, что, возможно, рискую собственной жизнью, но не мог иначе. Я был уверен, что обязан узнать, кто надавит, откуда пойдет след, чтобы попытаться затем отследить его. Я уже слишком стар, и не могу просто так наблюдать, когда вокруг происходит подобное. Возможно, когда тебе будет столько же лет, ты поймешь меня лучше.

Платон и так понимал Михаила Олеговича достаточно хорошо, но не стал его переубеждать. Слишком многое на него свалилось за последние двадцать четыре часа, и похоже, это был еще не конец. Как назло та, кто хоть как то могла помочь поддержкой и советами, находилась сейчас далеко и проходила полную диагностику.

«Наверняка она решила, что я ее предал».

Подобные и многие другие мысли хаотично менялись в голове, перескакивая одна на другую. Платону казалось, что его мозг от постоянной усталости и тревог разбух уже до такой степени, что рисковал дать трещину, как кипяченое яйцо.

Если бы он мог хоть чем-то помочь Михаилу Олеговичу сейчас, дать хотя бы маленький совет, он бы, несомненно, это сделал. Но беда в том, что обнаружившаяся проблема напрочь выбила его из колеи, хотя она всего лишь добавилась к прежним, не менее серьезным проблемам. Видимо, это была последняя капля.

Макаров-старший тоже думал и молчал, но даже не догадывался о том, что творится сейчас у Платона в голове. Он заказал два крепких кофе, и, после того, как их принесли, нервно закурил и медленно стал потягивать свою порцию. Платон лишь кинул взгляд на кофе и снова уставился в неопределенную точку на стене.

Сколько прошло времени такого молчания, от которого даже мысли в голове, казалось, начали скрипеть, Платон затруднялся ответить, и что побудило его подать знак Михаилу Олеговичу подойти поближе, тоже понял не сразу. Внутри все так и сжалось в комок от стрессов, тревог, неуверенности и страха. Его нещадно обжигало то, что он на самом деле знал, сердце неслось со скоростью метеора, словно выходило на финишную линию его жизни, и даже время словно замедлило свои обороты так, что до момента, когда Макаров-старший подошел и наклонился к Платону, тот пережил еще одну жизнь.

– Мне кажется, я знаю, что происходит, – не своим голосом, стараясь, чтобы даже муха его не услышала, сказал Платон.

И рассказал Михаилу Олеговичу все то, что вот уже сутки успешно разрушало его жизнь. Разумеется, про Настю не было сказано не слова – вряд ли здоровый человек поверил бы в подобное – да этого и не требовалось. Еле успевая переводить дух, Платон старался как можно больше систематизировать последовательность адской информации. Сразу после первых слов, после которых Михаил Олегович напрягся как пружина, Платон устремил свой взгляд ему в глаза, и до последнего предложения уже их не отрывал, словно глаза общались друг с другом автономно, не обращая внимания на словесные колебания воздуха.

После того, как Платон закончил, оба вспотели до такой степени, что можно было смело принимать душ. Михаил Олегович осторожно распрямился, отчего хрустнула спина, ведь до этого он боялся даже пошевелиться, и вернулся к своему столу, раскурив еще одну сигарету.

Платон еще толком не обдумал, зачем поделился столь опасным грузом своей души, но, безусловно, уже успел почувствовать некое облегчение. Опасаться за то, что Макаров-старший неверно распорядиться такой информацией, Платон и не думал. Он достаточно доверял этому человеку и по-своему любил. Но, тем не менее, сердце продолжало бить тревогу, и противоречивые мысли вновь перешли в наступление.

«Что я наделал? Зачем втянул старика во все это?»

И словно в подтверждение его мыслей, Михаил Олегович еле слышно простонал:

– Боже, за что мне все это.

Вот уже несколько минут он сидел, закрывши лицо руками, а когда их отнял, то, казалось, постарел еще на несколько лет. В глазах стояли едва заметные слезы.

– Михаил Олегович, – кинулся к нему Платон, мысленно желая себе сгореть заживо сию же минуту, – дорогой вы мой! Простите меня ради Бога! – и принялся сжимать старика в своих объятьях. Мало кто, увидев эту сцену, выдержал и не разрыдался бы как дитя.

– О чем ты говоришь? За что просишь прощения? – говорил Макаров-старший, машинально поглаживая Платона по голове. – Я уже старик, и свое отжил, но ты – другое дело! За что тебе это, мой дорогой мальчик? За что это всем нам?

Платон не нашелся что ответить. Казалось, он вообще потерял дар речи от горя.

– Горе! Горе тем, кто живет в эпоху великих перемен, особенно если те обещают быть столь бесчеловечными! – продолжал Михаил Олегович. – Я-то переживу, наверное, все, но вот мои дети… мои милые мальчики, младшему из которых недавно исполнилось пять, – он хотел было душевно всплакнуть, но вдруг переменился в лице и стал тверже камня, хотя и мрачнее тучи. Бог знает, чего стоила ему эта перемена. – Платон, мой мальчик, посмотри на меня внимательно. Ты стал обладателем столь взрывоопасной информации, что и представить нельзя. Теперь этот кошмар известен и мне. Чтобы не случилось, чего бы нам это не стоило, но мы должны костьми теперь лечь, вспахать ногтями бетонные плиты, разгрызть зубами глотки врагов человечества, но хоть что-то изменить!

Столько праведной уверенности было в его голосе, что Платон ни на секунду не сомневался, что Макаров-старший готов приступить к выполнению своего страшного обета прямо сейчас. По-прежнему неспособный произнести хоть слово из-за стоявшего в горле огромного кома, он примирительно кивнул.

Михаил Олегович, видя, в каком шоке прибывает Самсонов, позвонил и заказал еще воды, кофе и булочек. Наевшись и напившись, Платон вновь обрел голос и капельку уверенности. Взгляд его вспыхнул едва заметным подобием огонька.

– Я не уверен, что мы можем что-то изменить, – прошептал он.

– А я почти уверен, что нам, черт возьми, ничего не удастся изменить вообще, но это не значит, что стоит опускать руки и давать жизни спокойно проходить мимо носа. Даже если то, что перед нами стоит, окажется просто стеной под высоким напряжением, я готов буду броситься на нее и сгореть заживо, лишь бы доставить врагам капельку неприятности и заставить понюхать жареного мяса.

Платону становилось легче от этих слов, и он даже замечал, что ярость и настрой Михаила Олеговича постепенно заражают его самого. Однако, он понимал это отчетливо, переменить внутренний настрой и зажечь хоть маленькую искру надежды на лучшее, не удалось бы при всем желании.

– Ты вообще думал, что будешь делать со всем этим? – спросил Макаров-старший, не давая Платону толком опомниться. Но он был прав, тянуть сейчас было смерти подобным.

– Не могу сказать ничего определенного, но конечно думал. У меня есть помощница, которая помогла узнать обо всем этом, и, если честно, я остро нуждаюсь в ее дальнейшем участии.

– Женщина? – нахмурился Михаил Олегович. – Ну что ж, пусть будет женщина. Много еще знает об этом?

– Боюсь, что больше никого, за исключением тех, кто это все затеял.

– Троица? Хм. Пусть будет троица.

– Михаил Олегович, дорогой, я, наверное, поеду, не могу больше ни о чем думать, не то сойду с ума. Пока я не дождусь необходимой весточки, боюсь, мы ничего не сможем сделать.

– Раз ты так считаешь, я соглашусь, – хмуро согласился Макаров-старший, которому такая перспектива нравилась меньше всего. – Но пообещай мне, что не посмеешь стараться оградить меня от этого впредь.

– Если б я мог, эх, боюсь, уже поздно, – вздохнул Платон. – Я думаю, дальше нет смысла удерживать эти проклятые грузовики, дабы не нажить лишних проблем.

– Ты прав, сегодня же их отпущу. Я узнал все, что хотел, и даже намного больше.

– Да, и еще, я не хотел бы, чтобы о грядущих событиях узнал кто-то еще.

– Ты явно сходишь с ума, думая, что я способен еще кого-нибудь втянуть во все это.

– Верно, мне нехорошо, – согласился Платон, чувствуя, как головокружение и слабость, появившиеся в середине дня, подступали все ближе и становились все сильнее.

– Сколько, ты думаешь, есть еще времени? – спросил Михаил Олегович. Этот вопрос его беспокоил больше всего.

– Месяц, может два.

– Не много. Ладно, ты езжай, отдохни, выглядишь очень бледно, я постараюсь со своей стороны напрячь все силы и разузнать хоть что-нибудь еще.

Платон лишь устало кивнул, сердечно обнял Макарова-старшего, и, проклиная себя за слабость, втянувшую в этот кошмар такого прекрасного человека, вышел прочь из кабинета.

Юра легко и весело вскочил с удобного кресла, в котором почитывал какой-то автомобильный журнал, лукаво улыбнулся секретарше, и отправился следом за Самсоновым.

– Платон Сергеевич, вы в порядке? Выглядите не очень.

– Мне нехорошо, Юра, просто нехорошо. Надо поехать домой.

– Поедем, не вопрос.

Всю дорогу домой Платон не проронил ни слова. Он чувствовал сильный озноб, даже попросил выключить кондиционер, хотя жара на улице стояла приличная. Голова раскалывалась на части, организм просил пощады и отдыха, даже глазам было тяжело смотреть по сторонам, словно Самсонов не спал неделю. Слава Богу, телефон молчал и не старался опешить его острой необходимостью мчаться на работу.

«Настя, Настенька, Анастасия Викторовна, где же ты сейчас?»

«Михаил Олегович, дорогой, прости меня, голубчик, из-за моей слабости не знать тебе больше покоя. Как и мне».

«Анатолий Петрович, родной, что же ты задумал?»

Несмотря на усталость, мысли мчались неуправляемым вихрем, и стоило Платону закрыть глаза, как он чувствовал ощущение, схожее с эффектом так называемого «вертолета» – в студенческие годы так называли состояние, когда перепьешь, и голову закручивает в тяжелом торнадо.

– Да, я смотрю, дело совсем плохо, – донеслось откуда-то со стороны.

Эта Юра наклонился над ним, пока машина стояла на светофоре.

– Похоже, стоит вызвать врача, – произнес он, увидев уставшие глаза Платона, словно затянутые пеленой лихорадки.

– Не надо врачей, – прошептал Платон автоматически, не совсем уже соображая, что происходит вокруг.

– Да, вы правы, они здесь не помогут, – согласился Юра.

Платон не помнил, как они доехали до дома, разумеется, не знал, когда и кто привез Юре три больших пакета с маркой какого-то до боли известного продуктового магазина для богачей. И уж тем более, не суждено ему было увидеть, как Юра готовит лекарство из абсолютно чуждых, казалось, компонентов.

Но после того как он, с помощью телохранителя, приподнялся с постели, где по-прежнему лежал в деловом костюме, и выпил принесенный напиток, в голове сразу же стало легче, мысли сразу же успокоились, и он сразу же провалился в один из самых глубоких снов, когда-либо снившихся ему.