Читать книгу К востоку от полночи - Олег Сергеевич Корабельников - Страница 15

И вот теперь, в горький свой час, Чумаков убедился, что он сам мыслил упрощенно, потому что такого поступка от Пети не ожидал никогда. Он не думал, что уйдет из дома Ольга, хотя и чувствовал, что она близка к этому, но что Петя, долго не раздумывая, решится на поступок, коренным образом меняющий его жизнь, даже не успеет уволиться с работы, и увезет с собой женщину, совершенно чужую, на родину, в родительский дом… Да ладно бы просто чужую – смертельно больную, обреченную.

«А вдруг она и в самом деле выздоровеет после родов? – подумал Чумаков, страдая. – Мог же я ошибиться? И гистологи могли ошибиться. Вбил себе и ей в голову, что она умрет, а вдруг… И какая же я скотина…»

«Еще бы! – воскликнула совесть, дождавшись часа мщения, – Мягко сказано, Вася! Я и слова подходящего не смогла придумать. Отец семейства! Благодетель! Преобразователь семьи! Человек будущего! Тьфу на тебя!»

Чумаков вздохнул и покорно вытер плевок.

Он так и проделал вечерний обход под неумолчный, непрерываемый монолог совести, сопровождаемый щипками, пинками и плевками.

«Ну и наплевала ты мне в душу, – устало сказал он, закончив обход и валясь в кресло. – Вот злая баба! Дождешься ты у меня – вытащу, выпорю и вымою добела». – «Это ты меня замарал! – кричала совесть. – Я была такая чистая, розовая, прозрачная, невинная, наивная, непорочная…»

Перечень эпитетов прервал телефонный звонок. Резкий и пронзительный в тишине пустой комнаты. Чумаков уронил пепел на стол и поднял трубку.

– Да, – сказал он, – я слушаю.

– Это ты, да? – спросил знакомый голос.

– Я, Сеня, я. Что там у тебя?

– Они уехали, – сказал Сеня. Язык заплетался и слова звучали невнятно. – Они все уехали.

– Я знаю. Это ты с горя напился или с радости?

– Ничего я не напился, – храбро отперся Сеня. – Это акустика такая. Слушай, они все уехали.

– Да знаю я, знаю. Что заладил? Ложись и спи. Утром я тебе всыплю.

– Ниче ты не знаешь. Я же говорю, они все уехали. Слышишь, все.

– Но ты-то с дедушкой остались?

– Да нет же, Вася, я один остался. Дедушка тоже уехал. Его увезли.

– Куда увезли?! – крикнул Чумаков. – Кто увез? Да говори ты толком, пьяница проклятый!

– Ну, эти, люди в белых халатах, взяли и увезли.

– Он что, заболел?

– Похоже, – сказал Сеня, зевая. Он засыпал с трубкой в руке. – Сказал, что пришла пора превращаться в таракана, – Сеня хихикнул. – Сказал, чтобы я позвонил куда следует, они приехали и увезли.

– Куда увезли? Что у него болело? Ты можешь внятно говорить?

– Ниче я не знаю, он сказал, я вызвал, они увезли. Я здесь один, ну и звери, конечно. Они не пьют, с ними скучно.

– Черт! И как назло я дежурю, не вырвешься до утра. Что с тобой разговаривать, утром разберемся.

– Не-а, – снова хихикнул Сеня. – Утром и я уезжаю. Надоело. К матери, на легком катере, куда подальше. К своей, своей матери, ты не думай.

– Ты что, спятил? Зима на дворе!

– Надоело, – повторил Сеня, – все надоело, – и опустил трубку.

Чумаков быстро набрал номер домашнего телефона, но сколько ни ждал, только длинные гудки были ему ответом. Сеня трубку не поднимал.

«Ну, вот и все, – подумал Чумаков. – Теперь я один. Я же хотел, чтобы все жили дружно и свободно. И этот покидает. И Сеня тоже… Дедушка, да, дедушка, даже не знаю его фамилии, где искать, как искать? Господи, дожить бы до завтра».

Он позвонил Оленеву и попросил его прийти, если, конечно, тот не слишком занят. А если занят, то все равно пусть придет. Он боялся оставаться один, вернее – наедине со своей совестью. «Когда-нибудь ты заставишь меня наложить на себя руки», – горестно упрекнул он ее. «Хоть ноги», – злорадно сказала она.

– Ребенок у меня тяжелый, – сказал Оленев, наливая остывший чай, – и еще двое не легче. Эх, реанимация, это вам не мед, кто о ней не знает, дольше проживет, – как сказал малоизвестный пока поэт. Ну, что у тебя? Что-нибудь личное или я нужен больным?

– Больному. Мне ты нужен.

– Разве тебе больно, если зовешь анестезиолога? На что жалуешься?

– На жизнь, – сказал Чумаков и рассказал о последних событиях.

– Так, – сказал Оленев, постукивая пальцами по столу. – Значит, сбежали.

– О чем ты говоришь? Ольга уехала, чтобы не подставлять меня под удар, Петя – потому, что не может отпустить ее одну, дедушка заболел, а Сеня просто затосковал в пустом доме.

– Так ли все? Ну ладно, с Ольгой и Петей все ясно, но почему в этот же день исчезают еще два человека? Разве дедушка был болен?

– Абсолютно здоров, но все-таки возраст, и немалый. Мало ли что.

– Кстати, сколько ему лет?

– Он не говорил, но явно за семьдесят, а может, и все восемьдесят.

– А как его фамилия?

– Откуда я знаю? Он не называл, документов его я не видел, да и какое это имеет значение?

– Как же ты будешь искать его по больницам?

– Черт возьми, я и не подумал! Звонить во все подряд и описывать внешность? Или сразу на «скорую»?

– Ладно, давай я сам, – предложил Оленев и стал обзванивать подстанции «скорой помощи».

Диалоги были почти одинаковы, сначала он здоровался, называл себя, потом описывал внешность старика и говорил адрес. Ответы, похоже, тоже были одинаковые – отрицательные. Ни одна из бригад «скорой помощи» не отвозила такого старика ни в одну из больниц города.

– Вот тебе и ответ, – сказал Оленев. – Я так и думал.

– Что, что ты думал? – нетерпеливо спросил Чумаков. – Какой, к черту, ответ, если эти балбесы ничего не знают!

– Не обижай коллег, – усмехнулся Оленев. – Это означает, что никто его не увозил.

– Так он дома, а Сенька просто наврал спьяну? – обрадовался Чумаков.

– Сенька наврал, конечно, но дома дедушки нет. Он собрался и уехал. Куда – не скажу, из-за чего – тоже не знаю. Короче говоря, сбежал. Что-то здесь нечисто. Слушай, может, они тебя ограбили, и сбежали?

– Совсем спятил! – возмутился Чумаков. – У меня и грабить-то нечего… Идиотизм какой-то.

– Я же тебе говорил, что он тип подозрительный. Значит, напали на след, он почуял и…

– Дурак ты, – искренне сказал Чумаков. – И что ты постоянно иронизируешь? И без того день сумасшедший, с самого утра сюрприз за сюрпризом.

– Костяновский, – сказал Оленев. – Не он ли приложил руку?

– Зачем? Ему же выгодно, чтобы они оставались в моем доме. Иначе вся его затея лопнет.

– А могли твои родственники догадаться сами, что сейчас они тебе повредят?

– Откуда же? Я бы им никогда не сказал. Никто ничего не знает, да и каша заварилась только сегодня.

– Действительно, – сказал Оленев и больше ни о чем не спрашивал.

– Что же мне делать? – взмолился Чумаков.

– Ничего, – сказал Оленев, – Выполняй обязанности дежурного врача, а утром разберемся. Поедем вместе. Я отпрошусь, а ты сам себе начальник, сам себя и отпустишь… Ладно, я пошел к своим детям. Привет!

– Привет, – рассеянно ответил Чумаков, думая о том, что хорошо бы сейчас заснуть, желательно – крепко, предпочтительно – до утра и лучше всего без сновидений. Или хотя бы совесть заснула на несколько часов, чтобы можно было собраться с мыслями и придумать что-нибудь.

И опять телефонный звонок, резкий, как удар бича. «Может, Сеня?» – подумал Чумаков, срывая трубку.

– Да. Я слушаю.

– Это я, – сказал женский голос. – Здравствуй, Вася.

– Ты? Не ожидал. Ну, здравствуй, Галя.

– У меня к тебе важный разговор.

– Ты звонишь из дома?

– Нет. Я у мамы. Все спят, я потихоньку. Мне трудно говорить, но надо решать. Я больше не могу так.

– Ты что-то предлагаешь?

– Да. Давай забудем.

– Это невозможно, – сказал Чумаков. – Может, вспомним?

– К чему? Если бы ты позвал меня тогда, я ушла бы с радостью. А сейчас поздно.

– Нет! – почти крикнул Чумаков. – Еще можно вернуть, начать сначала.

– О каком начале ты говоришь? – горько усмехнулась Галя. – У меня сын институт заканчивает, а ты…

– Ты жалеешь мужа, а он тебя не щадит. Почему ты должна мучиться?

– Не надо, – повторила Галя, – он отец моих детей, и пусть я не была счастлива с ним, но теперь поздно искать виновных. Никто ни в чем не виноват. Я постараюсь забыть. Забудь и ты.

– Слушай, а это не он велел тебе позвонить?

– Нет, – сказала она, но ему показалось, что голос ее дрогнул.

– Это он, – сказал Чумаков. – Он обещал уничтожить меня, и он это сделает.

– Уезжай, – сказала Галя, – куда-нибудь уезжай. Ради меня, пожалуйста. Я тебя не забуду, только уезжай.

– Хорошо, – сказал Чумаков. – Я уеду.

– Я люблю тебя, – сказала Галя. – Я всегда тебя любила.

– Да, – сказал Чумаков.

– Ну, все, – сказала она. – Спасибо тебе. Прощай.

– Прощай, – сказал Чумаков и первым опустил трубку.

Боли не было. Ни сожаления, ни чувства утраты, ни раскаяния. Совесть затаилась в своей темной каморке и хоть посапывала обиженно, но молчала. Он давно ждал этого разговора, этих простых и коротких слов, после которых неминуемо должна была разверзнуться земля, и он, теряя опору под ногами, упал бы и долго падал в пустоте, уже ничем не связанный с прошлым и равнодушный к будущему.