Читать книгу Оружейник. Тест на выживание - Олег Шовкуненко - Страница 3

Томас Крайчек ждал, облокотившись о броню. Мы столкнулись взглядами, как только я высунулся из боковой двери БТР.

– Здорово, шпион, – я устало махнул рукой.

– Привет, полковник, – Крайчек ответил мне таким же вялым взмахом. – А у нас тут видишь что творится!

С первого взгляда я заметил, что Томас изменился. Как-то сдал, осунулся, посерел, что ли, на лбу проступили первые морщины. Даже голос его стал скрипучим, словно у старика.

– Вижу, – я спрыгнул на землю и тут же протянул ему руку. – И до Одинцова докатилось. Я ведь тебя предупреждал, что так все и будет.

Мы обменялись рукопожатием, во время которого Томас тяжело вздохнул. Он как бы говорил мне: «Тут уж ничего не поделаешь. Все идет, как идет, а мы делаем, что можем».

– Люди все целы? – я огляделся по сторонам. – Эти твари никого не задрали?

– Как говорят у вас, «бог миловал», – Крайчек улыбнулся первый раз за все время нашего разговора. – Вижу, ты стрелком обзавелся. Что, надоело кучевать в одиночку?

– Кочевать, – поправил я его и тут же отрицательно покачал головой: – Не угадал. Это я твоих к родному дому подкинул. Видишь, оказались друг другу полезными.

Тут я побарабанил кулаком по броне и громко прокричал:

– Эй, молодежь, где вы там? Заснули, что ли?

В ответ внутри бронемашины послышалось громыхание железа и звук ссыпающихся в ведро патронов. Когда все стихло, на свет показалась Пашкина русоволосая голова, которая виновато проинформировала:

– Я Лизке патроны помогал искать. – Пацан заметил начальника лагеря. Его глаза вспыхнули живым восторженным огнем, который как нельзя лучше проиллюстрировал доклад юного разведчика: – Товарищ командир, а вы видели, как я их из пулемета сделал? Штук десять положил!

– Товарищ командир, ты видел? – пришла моя очередь улыбнуться. Никогда не слыхал, чтобы Крайчека кто-нибудь называл «товарищ командир».

Тут мне вспомнилась наша первая встреча. С того дня прошло… А сколько же прошло? Наверняка года три, да еще и с гаком. Шумная, бурлящая жизнью Москва. Праздничный вечер, посвященный Дню 8 Марта. Сейчас уж и не вспомню, в каком Доме культуры мы гуляли: то ли на Петровке, то ли в «Молодежном». Жене подарили приглашения, и мы поехали. Я вообще не любитель таких мероприятий, тем более на выезде, но надо же было хоть раз в году сделать ей приятное.

На вечере кто-то из приятелей жены и познакомил нас с обаятельным американцем Томасом Крайчеком, дипломатом, каким-то там советником в посольстве США. Этакий был красавчик, лощеный, подтянутый, как бы символизирующий собой все преимущества западного образа жизни. Помню, у него на руках висели сразу две девки, которые, я так понимаю, страстно желали к этому самому образу приобщиться, возможно, даже этой же ночью.

Погуляли мы в тот вечер хорошенько. Водку Крайчек пил, по-русски чесал как по писаному, и только небольшой акцент выдавал в нем иностранца. Оба этих фактора в значительной мере поспособствовали нашему быстрому переходу на «ты». Разошлись мы в числе последних посетителей праздничного мероприятия, пообещав друг другу, что как-нибудь обязательно созвонимся и встретимся.

Недели через две он действительно позвонил. Пригласил нас с женой и сыном на загородный пикник с шашлыками. Что ж, времена «холодной войны» и непримиримого противостояния двух сверхдержав давно прошли, поэтому я не имел ничего против. Там, в Красносельском лесничестве, и состоялся наш разговор по душам. Крайчек предложил шестьдесят тысяч вечнозеленых американских долларов за кое-какую информацию о нашей бригаде. Мне, как заму по вооружению, ничего не стоило ее раздобыть. Ну, я, как положено, поломался чуток, а потом и согласился. Ведь хоть и противно это осознавать, но деньги в современном буржуазном мире – основная цель и стремление каждого. Без них, проклятых, никуда.

Как сейчас помню, передавал я ему эту информацию в красной картонной папочке, на которой в уголке стоял штемпель «СЕКРЕТНО». Эту папочку, естественно, вместе со всем ее содержимым мне вручили в особом отделе нашей бригады два сотрудника ФСБ. Вручили и проинструктировали о моих дальнейших действиях как ценного дезинформатора, которому предстояло стать частью американской шпионской сети. Кстати, одним из первых пунктов в этом инструктаже значилось – немедленно сдать полученные от врага денежные средства куда положено. Это, как я понимаю, они на мои кровные, заработанные непосильным трудом шестьдесят тысяч зеленых намекали.

Само собой, я как дисциплинированный, добропорядочный россиянин и сдал… полтинник. С честными глазами доложил, что проклятые янки зажали десятку. Получу, мол, только после проверки сведений. С логикой тут, откровенно говоря, не очень-то… Но, с другой стороны, кто их разберет, эти шпионские выкрутасы, тем более рожденные извращенным американским умом? Что же касается Крайчека, то он расписки с меня не брал. Все только на словах. Так какого черта стесняться! Мне вон сына учить надо было. Он у меня совсем не звезда по части наук. Так что в университет пойдет по контракту. Плюс комнату в Москве снимать придется. А то в общаге он и до второго курса не дотянет: либо сопьется, либо женится. Короче, сплошные расходы!

Как потом выяснилось, правильно сделал, что десятку прикарманил. Это были мои первые и последние доходы от шпионского бизнеса. Крайчек больше не объявлялся. Наверное, заподозрили они там чего… или утечка с нашей стороны имелась. Как бы то ни было, дальше я жил обычной размеренной жизнью зама по вооружению Четвертой Отдельной танковой бригады. И жил я так до того самого момента, как все полетело в тартарары, до того, как на Землю пришли ханхи.

Новая встреча с Томасом Крайчеком состоялась уже здесь, в Одинцове, в совершенно другом мире, где нет ни американцев, ни русских, ни китайцев, ни евреев, где есть только люди – редкий быстроисчезающий вид эндемиков этой опустошенной планеты.

– Ты, Павел, очень много патронов потратил, – голос Крайчека оторвал меня от воспоминаний. – Нельзя так. Эффективность должна быть.

Пашка сразу поник. Счастье на его лице сменилось гримасой испуга.

– Нам за все это придется платить?

– Конечно, придется, – я картинно нахмурил брови. – Твоя сестра уже нарвалась на штрафные работы, теперь и ты ей будешь помогать. Возьмешь в зипе резиновые перчатки, наберешь ведро воды и вымоешь от крови колеса. А то по моему следу целые толпы кентавров кинутся. Они запах крови за километр чуют. Да, и помни, что на колесах могла остаться выжимка из наездника. Смотри, не обожгись!

– Откуда кровь? – Крайчек пристально поглядел на колеса.

– Потом расскажу, – я глазами указал в сторону мальчугана и, отрицательно покачав головой, намекнул Томасу, что не хочу говорить об этом при детях.

Второй оболтус, только женского рода, как раз именно в этот момент вынырнул из двери БТР. Лиза в сложенных лодочкой ладонях держала пригоршню патронов.

– Максим Григорьевич, их двадцать три, – девушка произнесла это с восторгом и одновременно с затаенным страхом: вдруг часть ее находки злой дядя надумает отобрать.

– Я же тебе сказал, что найдешь, то твое. А слова свои я назад не беру.

– Спасибо! Огромное вам спасибо! – Девушка стала спешно рассовывать патроны по карманам.

– Лиза, вы что-нибудь нашли? – Нашу беседу прервал сухой и властный голос начальника лагеря.

– Нет, пока нет. Нас преследовало какое-то животное, и… и… еще дядя Витя Сотников погиб.

– Плохо, – Крайчек сокрушенно покачал головой. – Но тем не менее завтра придется попробовать еще раз. Нам очень нужен этот склад. Так что заканчивайте тут с машиной и ступайте на ужин, а потом отдыхать. Завтра вам понадобятся силы. – Давая понять, что разговор окончен, Томас повернулся ко мне и спросил: – Ты надолго к нам? Сколько сможешь пробыть?

Я неопределенно пожал плечами:

– Спешных дел пока нет, так что воспользуюсь твоим гостеприимством денька так три-четыре.

– Это хорошо!

Томас кивнул и расплылся в улыбке. Такие улыбки я хорошо знал. Меня одаривали ими руководители практически всех поселений. Оно и понятно, ведь, пока я гощу у них, оборона лагерей усиливалась мощной огневой единицей, да еще к тому же мобильной и бронированной.

– Вот и договорились.

Обернувшись к ребятне, я пожелал им успеха в труде, захватил автомат и вещмешок, закрыл бронированную дверь на висячий замок и вместе с Крайчеком двинулся в глубь лагеря. Мимо нас пробегали люди с топорами и крючьями. Они спешили побыстрее вышвырнуть разрубленное тело кентавра прочь за стену. В пищу оно было непригодно, да и на удобрения не годилось. Кентавры порядком фонили. Складывалось впечатление, что они каждый день жрали стронций. И где они его только находили? Загадка, на которую пока никто не отыскал ответа.

Томас вел меня к себе. Когда я приезжал, мы всегда пару часов общались у него в кабинете. Чаще всего наедине, хотя иногда к нашей компании присоединялась Нина – его жена, русская жена. У Крайчека где-то там, за океаном, осталась семья, двое детей. Но это ведь там… далеко… почти что на другой планете. Добраться туда практически невозможно. Да и нужно ли пытаться? Существует ли сейчас она – эта великая Америка? Цел ли Вашингтон? Жива ли его семья? Столько вопросов, на которые нет и, скорее всего, уже никогда не будет ответов. Так что Крайчеку оставалось лишь одно – начать жизнь заново, как говорится, с чистого листа.

Резиденция начальника лагеря располагалась в небольшом трехэтажном здании, которое находилось практически в центре периметра. Раньше в подобных домишках обычно располагались школы или детские сады. Такие П-образные уютненькие особнячки под двухскатными крышами, со всех сторон окруженные сквериками, клумбами, лужайками и детскими площадками. Может, и здесь все это когда-то было. Да не может, а точно было. Вот только мертвым все стало, пригодным разве что на дрова. И так бы это воспоминание о былой красоте и гнило, превращая окрестности в подобие старого, заброшенного кладбища, не появись здесь Томас Крайчек со своими переселенцами. Они расчистили территорию, выкорчевали пни старых деревьев и попытались вернуть сожженной кислотными дождями земле ее былое плодородие.

– Ну, как дела у вас с регенерацией почвы? – Я оглядел ровные ряды затянутых полиэтиленовой пленкой теплиц. – Есть уже какие-нибудь результаты?

– Идем, Макс, покажу, – Крайчек взял меня на буксир и перетянул на тропинку, которая вела к старым теплицам, тем самым, что я помогал строить полгода назад.

Еще на подходе сквозь исчерченный грязными белесыми разводами полиэтилен я разглядел небольшие зеленые пятнышки. Господи, зелень! Настоящая живая зелень! Я такого уже черт знает сколько не видел.

– Неужели получилось?

– Загляни внутрь, – Крайчек с гордостью откинул пластиковый полог.

Долго меня уговаривать не пришлось. Увидать живые растения, пусть даже самый распоследний и вредоносный бурьян, сейчас казалось настоящим чудом. Не теряя ни секунды, я нагнулся и проскользнул внутрь. На ровненьких ухоженных грядках и впрямь проклюнулись первые ростки. Высотой они были сантиметров пять и выпустили всего по нескольку круглых листочков. Я присел на корточки и осторожно, словно крошечного котенка, погладил молодую поросль.

– Что это? – продолжая касаться растений, я поднял глаза на Томаса.

– Капуста.

– Почему именно капуста?

– Из тех семян, что мы нашли, взошла только она. Может, семена испортились, а может, почва еще недостаточно очистилась. Оказалась пригодной только для капусты. Местные фермеры говорят, что она не очень привередлива.

– А много уже земли очистили? – с надеждой в голосе поинтересовался я.

– Нет. Только эта теплица и еще две таких же. Процесс оказался довольно долгим и трудоемким. И мы бы не справились сами, не окажись тут профессора Дягилева.

– Да, упорный мужик, и дело свое знает.

Я вспомнил высокого сухощавого старика, который в памяти моей запечатлелся вечно ползающим на коленях, отмахивающимся от бьющегося на ветру пластикового полога. Он напоминал длинноногого богомола. И двигается точно так же – медленно и осторожно, правда, это только до того момента, пока его ученую голову не посетит какая-нибудь очередная гениальная идея. Тогда богомол превращался в надоедливую муху, которая с завидной энергией и напором начинала напрягать всех окружающих, требовать новых работников, площадей и материалов.

Меня вдруг посетила мысль, что Крайчек действительно выделяет недостаточно людей для такой важной работы. Ведь растения – это не только пища и чистый воздух, это еще и символ возрождения. Один их вид придает силы, вселяет веру в усталые отчаявшиеся человеческие существа.

– Томас, а сколько у тебя народу в лагере? – Прежде чем что-либо советовать, я решил разжиться последними новостями.

– До вчерашнего дня было тысяча шестьсот двадцать семь человек. А вот сегодня уже стало на одного меньше.

– Добавилось. Все равно добавилось. – Я одобрительно кивнул. – Ведь в прошлый мой приезд, дай бог памяти… вы не дотягивали и до полутора тысяч.

– Две недели назад здесь проживали тысяча семьсот десять, – при этих словах Крайчек помрачнел.

– Ушли или… – Я поднялся на ноги и внимательно посмотрел ему в глаза.

– Или, – Томас отвел взгляд. – Об Одинцове идет хорошая молва. К нам люди приходят. Как-то пробираются, сам не пойму, как. Но только мы их сберечь не можем.

– Что, опять был прорыв? – всполошился я.

– Прорыва не было. А вот караван наш, тот, что мы в Москву отправляли, не вернулся. Да и охотники с разведчиками все чаще и чаще пропадать стали.

– И ты не придумал ничего лучшего, как посылать наружу детей? – В моем голосе был не только укор, в нем слышался настоящий гнев.

– Это ты о Павле и Лизе? – Как мне показалось, Крайчек даже удивился моему вопросу. – Да они намного опытней и тренированней всех остальных. Они последние пять месяцев прожили в том мире, без колючей проволоки, стен, фонарей и пулеметов. И, кроме того, Павлу скоро шестнадцать, а сестре его уже девятнадцать. Не такие уж и дети.

– Четыре месяца, – поправил Томаса я.

– Что «четыре месяца»? – он непонимающе округлил глаза.

– Они четыре месяца по пустоши топали.

– А-а-а… – понимающе протянул Томас. – Значит, уже успели как следует познакомиться?

– Успели, – кивнул я. – Причем при крайне печальных обстоятельствах. – Я призадумался и как бы сам для себя добавил: – Зверья развелось – уйма.

Тут Крайчек на меня испытывающе поглядел и произнес:

– Думаю, не хищники наша главная проблема.

– Это ты о чем? – Я уловил отзвуки тайны, сквозящие в словах американца.

– Пойдем ко мне. Там намного удобнее. Сядем, поговорим, по рюмочке пропустим. У меня еще осталась та бутылка… Помнишь?

– Бережливый ты наш. – Я проглотил слюну, вспоминая литровую бутылку «Смирнова», которую мы откупорили почти три месяца назад.

Пока мы шли, Крайчек рассказывал об одинцовских новостях и достижениях. На одной из пригородных автозаправок удалось разжиться солярой. Наполнили и притащили целую автоцистерну. Так что с топливом пока порядок. Дизель-генератор получил запас горючки на несколько месяцев. Это значит, по ночам периметр будет освещен и призраки не подойдут близко. Еще в лагере родилось восемь младенцев. Тут я поздравил начальника. Восемь малышей – это лучше, чем у соседей в Звенигороде, Истре и даже в гораздо большем лагере Красногорска. Томас благосклонно принял поздравления и похвастался еще одним успехом – удалось собрать новые, более мощные фильтры для воды. Так что теперь ее можно пить даже без кипячения. Правда, тут же главный одинцовец оговорился, чтобы я не смел этого делать. Береженого, как говорится, бог бережет.

– Вот видишь, несмотря ни на что, жизнь продолжается, – произнес я, когда мы вошли в просторную комнату на втором этаже штаба.

Оглядевшись по сторонам, я не обнаружил в ней особых изменений. Стены с желтыми потеками и пятнами плесени у потолка. Старый, если даже не сказать древний, двухтумбовый письменный стол возле окна, на котором стояли закопченная керосиновая лампа и старомодный настольный прибор со встроенными часами и термометром. Рядом рабочее кресло. У стены дерматиновый «под кожу» диван. В центре комнаты стол заседаний – три ученические парты, составленные паровозиком. Вокруг него с десяток разных по форме, стилю и мягкости стульев. Еще пару штрихов: это большой книжный шкаф, заваленный различными истрепавшимися справочниками, энциклопедиями и пособиями, а также огромная, потертая, кое-где прожженная политическая карта Советского Союза. Масштаб, естественно, не позволял разглядеть такие урбанистические мегаполисы, как Одинцово и его окрестности, но зато вполне позволял сделать другое – оценить убогость оставшегося нам мира. Хотя и о нем мы знали слишком мало. Вот Крайчек и занимался тем, что скрупулезно собирал, а затем отмечал на бумаге все те сведения, которые до нас кое-как доходили. В настоящий момент карта, вернее, ее европейская часть, выглядела примерно следующим образом: основными, сразу бросающимися в глаза отметками были большие, круглые, заштрихованные черной зеброй области. Это так называемые Проклятые земли. Что ханхи там творили, одному богу известно. Вернее, не богу, а дьяволу, поскольку только нечистый мог знать судьбу миллионов безвозвратно сгинувших там людей. Туда и сейчас соваться никто не решается, ну разве что такие придурки, как я. Жизнь уцелевших людей протекает на сравнительно узких лоскутках земли, убого ютящихся между Проклятыми землями. Пустоши – так мы их называем. Наша пустошь, наш обрезанный со всех сторон мирок, простирается от Твери до Тамбовской области. Похоже, дальше на северо-запад, в сторону Питера, Проклятых земель нет. Только вот все, кто туда уходил, так и не вернулись. Вместо них из Балтии нахлынули орды кентавров – наши главные конкуренты и враги.

Припоминая все это, я ненадолго задержался перед картой.

– Что-нибудь нового разузнал? – Крайчек поглядел на меня с надеждой.

– Так… по мелочам.

– Выкладывай. – Томас чуть ли не вприпрыжку подбежал к письменному столу, вытянул из верхнего ящика несколько цветных карандашей.

Вот цирк-зоопарк получается! Чертов америкашка! Пригласил выпить, а теперь что творит! Да я сейчас, может, слюной захлебнусь. Но придется терпеть. Пока не удовлетворю его жажду новостей, он о бутылке и не вспомнит.

– В Ступине повстречались мне два человечка, – начал я рассказ. – Они притопали туда издалека, аж из-под Липецка. Так вот, эти двое более или менее уточнили границу Проклятых земель на юго-востоке. Говорят, что смычка с Московским разломом находится в районе Саранска. Дальше граница проходит километрах в тридцати к югу от Моршанска, а потом…

– Погоди, погоди, – Томас принялся отмечать на карте точки, о которых я говорил.

Я подождал, пока он не поставит на бумаге вторую метку, и продолжил:

– Потом Проклятые земли накрывают практически весь Тамбов и уходят дальше на юг. Как далеко, мои информаторы не знают.

Крайчек выбрал черный карандаш и соединил все новые метки одной жирной дугой. После чего он отошел на шаг, чтобы оценить получившуюся картину.

– Выходит, что для обитания нам остается треугольник с вершинами Истра, Воронеж, Саранск.

– Да, примерно так. С севера разлом, с юго-запада и юго-востока – две гигантские мертвые зоны.

– А наше Одинцово в одном из углов этого треугольника. Да еще в том самом углу, через который идут кентавры. Невесело. Очень даже невесело.

– Можно попробовать уйти. В Истре и Звенигороде к этому склоняются все больше и больше. Вглубь, вот сюда, на юг Рязанской области, – я ткнул пальцем в карту.

– Это ничего не решит, – Крайчек отрицательно покачал головой. – Во-первых, со временем кентавры доберутся и туда. Во-вторых, потеряем много людей при переходе. И в-третьих, с чего мы там будем жить? Мы ведь держимся в основном только за счет запасов продовольствия, которые еще сохранились в крупных городах. А в том месте, о котором ты говоришь, городов мало. Их запасов надолго не хватит. Получится, что мы станем конкурировать с местными жителями. А это… – Крайчек тяжело вздохнул. – А это война.

– Да-а-а, только войны нам и не хватало, – согласился я.

– Значит, выход один – держаться. Укреплять лагерь, пытаться производить продукты самим, чтобы поменьше зависеть от остального мира.

– Весь вопрос – успеем ли мы стать независимыми до того, как сдохнем, – я не стал лукавить и сказал то, что думал.

– Это одному богу известно, – Томас махнул рукой и предложил: – А пошло оно всё, давай выпьем!

Ну наконец-то разродился! Готовность поддержать это предложение так явно отразилась на моем лице, что Крайчек улыбнулся. Он подошел к шкафу, отодвинул несколько пухлых томов и, засунув в образовавшееся отверстие руку, выудил оттуда на две трети опорожненную бутылку «Смирнова». Две битые, но чистые эмалированные кружки отыскались в нижнем ящике стола. Там же обнаружилась и начатая пачка печенья. «Чайное» – гласила надпись на пестрой упаковке.

Только мы нацедили по пятьдесят граммов, как входная дверь заскрипела, одна из ее створок приоткрылась. Без стука к начальнику лагеря мог входить только один человек.

– Ниночка, приветствую! Прекрасно выглядишь! – выпалил я еще до того, как вновь прибывшая сделала шаг внутрь.

– Спасибо за комплимент, – женщина появилась на пороге.

При первом же взгляде на нее я прикусил язык. Да, это была Нина, только вот ее кругленькое миловидное личико выглядело совсем не таким, каким я его привык видеть. Волосы женщины были коротко острижены, лоб перетягивала белая, сделанная из порванной простыни повязка. Левые глаз и щека представляли собой один темно-фиолетовый кровоподтек.

Нина закрыла за собой дверь и усталой походкой двинулась к нам. Проходя мимо дивана, она небрежно, словно дамскую сумочку, бросила на него видавший виды «калашников».

– Ничего себе! – само собой вырвалось у меня. – Где это ты так приложилась?

– Там… снаружи, – Нина, не особо задумываясь о направлении, махнула рукой. Оно и верно. Тут, куда ни ткни, все равно не ошибешься, везде будет это самое «снаружи».

– Ты что, продолжаешь отпускать ее в рейды? – Этот вопрос я задал уже Томасу.

– Эмансипация, – тот бессильно развел руками. – Говорит, что у нее такие же права, как и у других.

«Ох, дурак ты, Крайчек, – подумал я. – Что значит «эмансипация»? Что значит «говорит»? Сказал «Не пойдешь!», стукнул кулаком по столу – и точка. Ты ведь в конце концов не только муж, ты еще и командир, так пользуйся данной тебе властью. Нина – ведь не простая крестьянка, каких в лагере пруд пруди, Нина – биолог, ценный, особенно в нынешней ситуации, специалист. Таких беречь надо…»

Женщина словно прочитала мои мысли и тут же поспешила поспорить:

– Между прочим, я делом занимаюсь. Важным делом. От которого во многом зависят наши жизни и наше будущее.

«Чисто теоретически она, конечно, права, – согласился я. – Знать врага, его слабости, особенности, привычки и повадки всегда полезно. Вот только времени у нас на это нет. Стреляй во всех чужих без разбору. Вот то, что мы должны сейчас делать, вот то, что сейчас нас спасет».

Если я участвовал в разговоре Нины с Томасом только мысленно, то они, похоже, зацепили свою «любимую» тему и начали обмениваться не одними словами, но и эмоциями. Этого мне сейчас только и недоставало!

– Лучше расскажи, кто это тебе сделал такой «великолепный» макияж? – Я опередил Крайчека, который уже открыл рот, готовясь ответить на возмущенную реплику жены.

– Попали в ловушку, подстроенную кентаврами, – Нина силой воли усмирила свой гнев.

– Чего?! – не поверил своим ушам я. Два понятия, «кентавры» и «ловушка», не соединялись в моем мозгу воедино, как я ни старался. Кентавры – это словно наводнение, словно нашествие саранчи. Мощь, напор, злоба, но полное отсутствие осознанных действий.

– Вот об этом, Максим, я и хотел с тобой поговорить, – нитью беседы завладел Крайчек.

– Полагаю, тут без ста граммов не разобраться. – Я покосился на давно налитые кружки.

– Потом, – отмахнулся Томас. – Чтобы разобраться, понадобится чистая голова.

– Вот мы ее и продезинфицируем.

Тут я понял, что американская сторона так и не врубилась в биохимию российского мозга. Она наивно полагает, что горючее требуется только автомобилям. Нет, друг дорогой, для творческой мысли этил – вещь незаменимая. Проверено десятками поколений. Вы думаете, почему мы раньше вас самолет изобрели и в космос слетали? Правильно, потому что в трезвом состоянии такое и в голову никому не придет.

Пока Томас растерянно хлопал глазами, я подцепил свою кружку и одним махом опрокинул ее себе в рот. Вкус и аромат отечества разлились по горлу, и я даже не стал их портить хрустящей приправой под названием печенье «Чайное».

– Вот теперь можете выкладывать, что у вас там… – я присел на краешек письменного стола и сложил руки на груди.

– Алкоголик, – став свидетелем той поспешности, с которой я проглотил огненную жидкость, сделала вывод Нина.

– Старый солдат, – поправил ее я.

Очевидно, приобщиться к доблестному полку русских воинов захотелось и Крайчеку. Он тоже потянулся за своей кружкой. Под испепеляющим взглядом жены начальник лагеря сделал один большой глоток.

– Нин, ты не волнуйся, – решил заступиться за товарища я. – С тех трехсот граммов, что оставались в бутылке, мы все равно не упьемся.

Томас сразу сообразил, что я намекаю на продолжение банкета, и мужественно отставил бутылку в сторону.

– Это для следующей встречи, – заявил он.

– Ну, если вы где-то откопали смышленых кентавров, то она может и не состояться, – невесело пошутил я.

– Я так полагаю, что смышлеными они станут одновременно и повсюду, – задумчиво произнесла Нина, а натолкнувшись на мой вопросительный взгляд, уточнила: – Они, Максим, эволюционируют, причем довольно быстро. Год назад, когда мы их повстречали впервые, кентавры сразу кидались в атаку, и неважно, пусть их даже ждали укрепления и пулеметы. Но сейчас все изменилось. К лагерю они подкрадываются скрытно и нападают, лишь когда обнаружат слабину. Вот, например, твой сегодняшний въезд. Я даже не сомневаюсь, что кентавры вели бронетранспортер издалека. Они сообразили, что, когда ты будешь въезжать внутрь, ворота останутся открытыми достаточно долго.

– Нина, а ты случайно не драматизируешь ситуацию? – Я снисходительно улыбнулся. – Собак тоже приучают не гадить на ковер, но это никогда не именовалось эволюцией.

– Перехожу к другим фактам, – не сдалась Нина. – Они начали разводить огонь.

– Огонь – это серьезно, – присвистнул я.

– И не просто разводить огонь, – казалось, женщина решила меня окончательно доконать. – Кентавры начали готовить на нем пищу. На северной окраине города мы натолкнулись на их стоянку. – Тут Нина поежилась, словно от холода. – Там они зажарили и съели двух людей.

Вот тут меня по-настоящему проняло. В без того уже длинном списке под заголовком «Как оригинально расстаться с жизнью» появился новый пункт – быть зажаренным на костре. И самое пренеприятное в этом было то, что коммивояжер вроде меня, проводящий в дороге большую часть своей жизни, шансов на него имел, как никто другой. Тут я попытался себя успокоить. Кентавры ведь пока к БТР не лезли. Видимо, понимали, что этот огромный рычащий зверь им не по зубам, оттого и побаивались. Но даже если бы тварям и удалось подобраться близко, что с того? Голыми лапами броню не возьмешь. А если не голыми?

Вместе с этим вопросом в мозг забрался маленький червячок сомнения. Нина говорила о каких-то ловушках. А не могут ли они быть опасны и для боевой машины?

– Ты так и не рассказала, что с тобой приключилось, – напомнил я первой леди Одинцова.

Женщина догадалась, в каком контексте меня интересовала эта история, и не стала делать длинного вступления:

– Попалась, как дура. Прозаическая волчья яма. И как я ее не разглядела?! Главное, видела же, что-то тут не так. Недавно еще стоял сарайчик, целехонький такой. И вдруг рухнул. Да так рухнул, что только узенький проход и остался. И другого пути нет.

– И как же уцелела?

– Разведчики подоспели. Девчонка тут одна объявилась, снайпер. Она всех зверей, что около ловушки караулили, и положила. А ребята в это время меня откапывали.

Услышав о снайпере, я вопросительно поглядел на Крайчека, мол, что… Лиза постаралась? Тот понял и кивнул. И был этот кивок полон гордости, словно у футбольного тренера, подписавшего контракт с молодой восходящей звездой.

На нашу пантомиму Нина не обратила особого внимания. Ее, похоже, уже захватил лекторский азарт, тем более когда имелся по крайней мере один слушатель, для которого ее открытия в кентавроведении – это новость, абсолютная новость.

– Кстати, Максим, ты знаешь, что человеку, для того чтобы добыть огонь или научиться строить первые примитивные ловушки, понадобились сотни тысяч лет эволюции. А кентавры сделали это чуть больше, чем за год.

Нина стала ходить перед нами взад и вперед, от чего я почувствовал себя учащимся средней школы на уроке зоологии. Правда, в отличие от школьника, я мог перебивать учителя и задавать ему вопросы, в том числе и самые дурацкие.

– Ты намекаешь, что они круче, чем мы?

Я спросил и тут же подумал, что вопрос действительно дурацкий. Как можно сравнивать нас, людей, и этих многоногих лупатых ящериц? Однако ответ Нины выглядел еще более безумным:

– Круче не они, круче переданные им технологии.

Секунд пять-десять я пытался понять, какой-такой бред только что услышал. Так и не понял. Какие технологии? Кому переданные? Третий по счету вопрос, который возник в моей голове, был: какой дрянью напоил меня Крайчек? Правда, мы пили ее и в прошлый мой приезд. А я что-то не слыхал, чтобы водка могла прокиснуть.

– Ты не ослышался, – Нина поняла мое недоумение. Она тут же перевела взгляд на мужа и попросила: – Том, покажи ему.

Крайчек тяжело вздохнул, вытянул из кармана ключ и отпер вторую тумбу письменного стола. Я хорошо знал, что начальник лагеря использует это место как сейф. Естественно, никаких особых секретов там быть не могло, но все же человека не переделаешь. Списки, планы, личные записи и архивы он все равно норовит упрятать под замок.

Именно из этого хранилища одинцовских «секретов» Томас и добыл небольшую картонную коробку. Она была чуток поменьше обувной, наверняка от какого-то бытового прибора. Может, от ТВ-тюнера или настольных часов. Крайчек поставил коробку на стол рядом со мной и кивнул в ее сторону:

– Загляни внутрь, Макс.

Долго уговаривать меня не пришлось. Я тут же протянул руку и сорвал слегка примятую крышку. В первый момент показалось, что внутри лежат женские украшения. Штук пять одинаковых, размером с ладонь, брошек с какими-то мутными полудрагоценными камнями темно-синего и гранатово-красного цвета. Чтобы получше разглядеть эти штуковины, я осторожно взял одну из них и стал вертеть в руках. Странные брошки. Основа из белого металла. Неправильный треугольник с закругленными концами. Камешки лежали по периметру, и прямо из них выходили тоненькие серебристые нити, которые сходились в самом центре у небольшого сферического уплотнения. Цветные кристаллы со вживленными в них металлическими усиками мне что-то смутно напомнили. Что-то до боли знакомое, виденное сотни раз. И это… это… Ну, конечно же… это светодиоды!

Осознав это, я удивленно посмотрел сперва на Нину, а затем на Томаса.

– Где вы это откопали?

– Такие штуковины вшиты в голову каждого кентавра. – Крайчек полез в коробку и добыл оттуда еще одну пластинку. – Когда мы их извлекали, кристаллы светились и продолжали светиться еще минут пять. Правда, все слабее и слабее, как будто в них иссякала энергия.

– Так, погодите, – я сжал виски ладонями и попытался сосредоточиться. – Вы считаете, что при помощи этих пластин кентавры… Что? Думают? Обучаются? Развиваются?

– Похоже, понятие «развиваются» здесь подходит лучше всего, – согласилась Нина.

– Мы на сто процентов не можем быть уверены, что трансформация кентавров идет под воздействием этих устройств, – возразил жене Томас. – Возможно, кентавры по самой своей природе такие… перспективные, что ли. А эти приборы могут быть датчиками, или маяками, или еще чем-нибудь подобным. Пока совершенно ясно лишь одно: кентавры – это не паразиты, от которых ханхи очищали свои корабли. Кентавров специально оставили на Земле.

– Для чего? – изумился я.

– Пока непонятно, – продолжила за мужа Нина. – Единственное, что можно сказать совершенно точно, что они теперь наши главные конкуренты. – Биолог нахмурилась. – Мне даже кажется – вопрос следует поставить гораздо жестче. Или мы, или они.

Едва лишь Нина произнесла эти слова, как воздух завибрировал от пронзительного воя сирены.

– Слушайте! – требуя внимания, Крайчек поднял указательный палец.

Сирена выла всего секунд десять, а затем резко заглохла.

– Короткая, – вздохнула с облегчением Нина.

– Слава богу, – согласился с ней Томас. – Это не атака, это ветер с Проклятых земель.

– Тут у тебя как? Надежно? – я оценивающе покосился на законопаченные тряпками щели в оконной раме.

– Ни в чем нельзя быть уверенным. Так что либо надеваем противогазы, либо спускаемся в убежище.

– В убежище, – высказала свое мнение Нина.

– В убежище.

Я поддержал женщину, поскольку жуть как не любил надевать свой противогаз. Это, наверное, потому, что раздобыл я его совсем не на складе, а снял с головы мертвого человека, который, судя по его внешнему виду, преставился дней пять тому назад. Естественно, маску я потом мыл, и неоднократно. Даже полбутылки «Русского леса» на нее не пожалел. Но только память о той вони, о том распухшем лице преследовала меня и по сей день.

Убежище в Одинцове являлось одновременно санчастью, столовой и продовольственным складом, что было вполне резонно. Люди и скудные запасы провизии – как раз то, что следовало беречь пуще всего. Неудивительно, что для вышеперечисленных целей выбрали вместительное сооружение, которое находилось внутри периметра, подальше от стен. Лучшее, что нашлось, это какой-то заброшенный спортивный зал, пристроенный к торцу панельной четырнадцатиэтажки. Зал был невелик и не мог вместить всех обитателей лагеря. Именно поэтому поселенцам пришлось также задействовать подвалы и первый этаж жилого дома.

Строители убежища вначале пошли по накатанному пути: окна и двери заложили кирпичом и заштукатурили. Однако такая защита показалась людям недостаточной, и на общем собрании было принято решение навалить на стены земляной вал. Слава богу, делать это пришлось не вручную. На близлежащей стройке обнаружился бульдозер. Он-то и проделал почти всю работу, укоротив четырнадцатиэтажное здание на один этаж, который вместе со спортзалом утонул в глубине рукотворного холма. Машина и сейчас стояла невдалеке от дома. Правда, больше она не могла быть полезной людям. Сломалась в самом конце работ, а запчасти, естественно, взять было негде. Вот и застыл гусеничный «Катерпиллар» как монумент во славу борцов за лучшее будущее этого мира.

Оторвав взгляд от бульдозера, я поглядел на небо. Вроде бы чистое. Смертоносных туч пока не видно. Наблюдатели Крайчека, несущие службу на крышах, должно быть, заметили их издалека и заранее подали сигнал. Молодцы! В убежище заблаговременно прибудут все, кому положено, все, у кого нет противогазов. Эх, жаль, до складов химзащиты я пока добраться не могу, а то бы мы живо решили эту проблему.

– Поторапливайтесь, друзья, поторапливайтесь!

Томас стоял рядом и, как регулировщик, руководил жиденьким людским потоком, текущим к массивным, грубо, но зато надежно сваренным дверям. Бункер имел еще два входа. Тот, возле которого мы стояли, был самым широким, удобным и нестесненным тисками шлюзовых камер. Именно поэтому женщины с детьми и люди преклонного возраста предпочитали именно его.

– Пошли, – я толкнул Крайчека в бок. – Народ и без тебя знает, куда идти.

– Ничего ты не понимаешь, – шикнул он на меня. – Люди должны видеть, что их лидер с ними, что он болеет и заботится о них.

– Это тебя в Лэнгли научили или своим умом дошел?

– Я бы сказал процесс был ком-би-ни-ро-ванным, – американец по слогам произнес сложное слово.

– Вон оно как, – протянул я и перевел взгляд на приближающуюся Нину. Она подотстала, так как заглянула в их с Томасом комнату. Предвидя длительную отсидку под землей, биолог захотела полистать кое-какие свои записи.

– А вот и я. Теперь можно идти. – Нина наивно предположила, что мы ожидали именно ее.

– Да, пожалуй, – Крайчек поверх головы жены поглядел на последних, слегка припозднившихся колонистов, уже почти поравнявшихся с нами.

Как только Нина, пожилая женщина с маленьким мальчиком, должно быть внуком, и молодая семейная пара юркнули внутрь, Томас взял в руку кусок водопроводной трубы, который был приставлен к дверному косяку, и несколько раз ударил по подвешенному рядом обрезку швеллера. Три гулких удара разнеслись по опустевшему лагерю. Это был сигнал, означавший, что главные ворота убежища закрываются. Теперь, если кто-либо пожелает попасть внутрь, то сделать это он сможет только лишь через два узких резервных хода, оборудованных примитивными шлюзовыми камерами. Оба они располагались с другой стороны здания. Один вел к мастерским, второй глядел прямо на недостроенные Южные ворота.

– Вот теперь действительно все. – Крайчек захлопнул толстую металлическую дверь и с силой потянул ручку на себя. Когда створка основательно вдавилась в резиновый уплотнитель, Томас задвинул засов.

Внутри горела тусклая электролампочка, пахло плесенью, человеческим потом, дымом и подгоревшей кашей. Еще несколько лет назад вся эта экстремальная экзотика у любого нормального человека вызвала бы чувство неприязни, если не отвращения. Но теперь… теперь все изменилось. И этот прогорклый подземный мир превратился в оазис жизни и безопасности, стал тем, что мы с теплотой именуем домом.

Когда-то в этом здании все было по-другому. Я не знал, как именно, поскольку люди Крайчека перестроили его без моего участия. Попав сюда первый раз, я увидел неоштукатуренные, но довольно умело сложенные толстые перегородки. Кстати, они и нынче точно такие же, грубые и прочные, красуются мозаикой из как минимум четырех видов кирпичей. Стены делят бывший спорткомплекс на три части: тамбур, где мы сейчас и находились, кухню и большой обеденный зал. Другие жилые и подсобные помещения, включая санчасть, кладовые, емкости для воды, находились в здании примыкающей четырнадцатиэтажки. Пройти туда можно было через два прохода, пробитые в стене.

Еще из коридора я услышал монотонный гул множества голосов и звон металлической посуды. Оно и понятно, сейчас в убежище собралось все местное население, за исключением, пожалуй, лишь тех немногочисленных часовых, которые в противогазах и ОЗК остались нести вахту на стенах.

Тревога по времени совпала с ужином. Появление ядовитых облаков – это, бесспорно, опасность, но только не для тех, кто оказался под защитой толстых стен и земляной насыпи. Люди знали это и не испытывали страха. Они спокойно поглощали свои скудные пайки, переговаривались друг с другом, делились новостями, слухами и личными, чаще всего не очень веселыми, мыслями.

Все так и было. Ступив на порог общего зала, я окунулся в плотное облако тяжелого спертого воздуха, увидел желтый свет десятка электрических лампочек, ряды составленных столов, за которыми сидело, по меньшей мере, три сотни человек. Мест в зале всем не хватало, поэтому ели в несколько смен. Кто не хотел ждать, тот забирал свою порцию, уходил в одну из комнат внутри четырнадцатиэтажки и жевал там, сидя на матрасах или грубо сколоченных нарах. Крайчек сперва был против такой практики. Настаивал, чтобы все питались в строго отведенном для этого месте, чтобы не оставляли крошки и жирные пятна, которые, вполне вероятно, привлекут мелких инопланетных паразитов. Однако вскоре стало понятно, что у голодных истощенных людей ни одна крошка, ни одна капля не упадет на пол. Они вылизывали миски так, что те можно было и не мыть.

Стоило лишь подумать о горячей пище, как в животе у меня протяжно заурчало. Должно быть, громко заурчало, так как стоящая рядом Нина услышала, поглядела на меня и улыбнулась:

– Доставай свою миску, Максим. Сегодня на ужин ячневая каша с мясом.

– С мясом? – не поверил своим ушам я.

– Охотники постарались.

– А-а-а… – с пониманием протянул я и тут же полез в вещмешок за котелком.

Возле раздаточного окна как раз никого не было, поэтому нам не пришлось стоять в очереди. Улыбчивая пожилая женщина в белой ситцевой косынке и цветастом клеенчатом фартуке положила нам по черпаку серой, заправленной комбижиром каши и кинула сверху по куску вареного мяса. Глядя на него, меня поразили две вещи. Во-первых, размер куска – граммов сто пятьдесят. С чего вдруг такая щедрость? А во-вторых, его цвет. Мясо было розоватое, даже с каким-то фиолетовым оттенком, как будто его приправили раствором марганцовки.

– Идемте, наш стол свободен.

Томас указал на четыре ученические парты, которые стояли в ближнем ко входу углу, чуток особняком от всех остальных. Обычно именно за ними принимало пищу руководство лагеря. И это совсем не потому, что отцы-основатели хотели как-то выделиться. Просто именно в такие короткие минуты отдыха они имели возможность посовещаться, а некоторые темы вовсе не предназначались для посторонних ушей.

Однако сейчас серьезных дебатов не предвиделось. За командирским столом сидели всего два человека. Я знал их обоих. Это были инженер Ковалев и ответственный за подготовку групп, работающих вне лагеря, майор Нестеров – старый одинцовский милиционер, родившийся и выросший в этом городке.

Назвав Нестерова милиционером, я почему-то вспомнил, что за несколько лет до войны, после длительных и жарких дебатов, милицию все же переименовали в полицию. Но только это название все никак не хотело приживаться. Действительно, какой же русский, в прошлом советский, человек назовет мента полицейским? Смешно! Мент он для нас всегда и останется ментом. И это даже не профессия, это диагноз.

Наше появление собеседники заметили уже давно и теперь призывно махали руками. Не думаю, что эти двое соскучились по своему командиру. Скорее хотели заполучить меня – человека, который кочует от поселения к поселению и перевозит не только оружие и боеприпасы, но и последние новости. Первые же слова Нестерова подтвердили, что я не ошибся.

– Привет, полковник. Как дела? Что нового творится в мире?

– Здорово, мужики, – я поочередно пожал протянутые мне руки. – В мире все по-старому, все на букву «Х».

– И что, ни одной хорошей новости? – поинтересовался майор.

– Почему же, одна имеется. – Я поставил крышку от котелка на стол и уселся между ним и Крайчеком. – Я тут на подъезде к Кутузовскому навозного льва завалил, и не одного, а со всем выводком. Так что с вас, как говорится, причитается.

– Блин, а я-то думал, что за фигня там творится? – развел руками Нестеров. – Не возвращаются люди с Минского шоссе, хоть ты тресни. Две группы за неделю потерял.

– Неужто ты сам его грохнул? – удивленно поглядел на меня сидевший напротив Ковалев.

– Повезло, – я не стал хвастаться. – Просто повезло.

– Ты больше из БТР не выходи, – почти приказал мне Томас. – Нам тут всем без тебя придется очень и очень плохо.

– Да я как-то и сам не спешу на тот свет, – я кисло улыбнулся.

– Э, ну вы чего? Заговорили человека! – спохватилась Нина. – Поесть не даете. Ты ешь, Максим Григорьевич, ешь, пока горячее.

– Угу.

Я набрал полную ложку каши и сунул в рот. Хорошо! Вкус оседлой жизни. Не то что те концентраты, которыми по большей части приходится питаться мне. Перед тем как откусить кусок мяса, я его долго изучал. Все же странное оно какое-то.

– Все нормально, Максим, – улыбнулась женщина, заметив мою неуверенность. – Можешь глотать спокойно. Мы тут его уже третий день едим. И ничего… пока все живы и здоровы.

– Третий день? – изумился я. – Кого же это вы подстрелили? Не иначе слон приблудился?

– Нет, – улыбнулась Нина, – это черви. Здоровенные такие, размером с телеграфный столб. Выползли из-под земли тут неподалеку, у озера. Как будто специально к нам на сковородку спешили.

– Черви? – мне жуть как не хотелось обижать хозяйку дома, но я не сдержался и скривился от гадливости. – Цирк-зоопарк, выходит, это мы червяков лопаем, да еще и не наших, не земных!

– Не паникуй, – женщина успокаивающе похлопала меня по руке, – эти животные только по своему внешнему виду напоминают наших червей. Внутреннее строение у них более сложное, словно у земноводных, ну и мышечная ткань соответственно… мясо то есть. Так что можешь представить, что жуешь лягушку – французский деликатес, между прочим.

Подавая пример, Нина впилась зубами в свою порцию, откусила большой кусок и стала его старательно пережевывать.

– Животный белок нам позарез нужен, – произнесла она с полным ртом. – А это… это по вкусу похоже на рыбу, только потверже будет. Ты попробуй.

– Посолить не забудь, – Ковалев подвинул ко мне солонку, сделанную из разрезанной пивной банки.

С деланым любопытством я откусил небольшой кусочек. Перемолов его челюстями, согласно кивнул.

– Точно, похоже на рыбу. – А про себя подумал: «Только слегка протухшую».

Но Нина права, организму белок просто необходим. Именно поэтому я проглотил первый кусок и тут же откусил второй. Наслаждаясь инопланетным «деликатесом», я старался не думать, откуда он выполз и где гнездился на кораблях ханхов. Не хотелось бы, чтобы это оказались какие-то солитеры, ползавшие в брюхах у пришельцев. Ведь вполне вероятно, что ханхи – это исполинские существа. Их так никто и не видел, но, судя по размерам кораблей… Звездолеты и впрямь были исполинскими, бесчисленные Эвересты, в один «прекрасный» день опустившиеся на нашу планету. Возможно, именно сейчас я непременно должен был вспомнить эту завораживающую картину, однако почему-то не получалось. На ум приходили лишь те горы дерьма, которые должны были производить огромные желудки. И все это небось рухнуло на нашу Землю-матушку. Вместе с червяками, львами и прочей нечистью, которую мы уже задолбались истреблять.

Рожа у меня от всех этих мыслей, должно быть, выглядела не очень счастливой. Полагаю, именно поэтому Нина и предложила:

– Давай-ка я тебе чайку принесу. С ним лучше проходит. – Женщина протянула руку и взяла мою кружку. – У нас сегодня ромашковый. В одной аптеке раздобыли. Пакеты были полиэтиленовые, герметичные, так что содержимое ничуть не пострадало.

– Прекрасно! – мигом согласился я. Ромашковый – это как раз то, что мне сейчас и нужно! Он ведь противовоспалительный и дезинфицирует вроде бы тоже.

Мою, так сказать, неуверенность по поводу подаваемого нынче блюда заметила, пожалуй, только Нина. Мужикам было не до этого. Мужики думали совсем о другом. Когда женщина отошла, Нестеров наклонился ко мне и негромко спросил:

– Григорич, ты еще сколько продержишься? Я имею в виду, как долго сможешь снабжать нас патронами?

Услышав этот вопрос, я сразу позабыл о происхождении содержимого своего котелка.

– Все зависит от того, как быстро вы их будете тратить.

– Ты не юли, – пристально поглядел на меня милиционер. – Понимаю, что не хочешь выдавать свои секреты… И все же, сколько? Полгода? Год?

– Где-то так, – сдался я.

– А потом что?

– В Климовске патронный завод есть. Местные предлагают его восстановить. – Я приступил к еще одной части своей работы – ведению переговоров, посредничеству и координации действий между отдельными колониями.

– Завод – это интересно! – оживился Крайчек.

– Завод – это из области фантастики, – покачал головой молчавший до того инженер Ковалев. – Потребуется сырье, кадры, море электроэнергии…

– Электроэнергия – это до мэнэ, – за спиной послышался русско-украинский говорок, и тяжелая рука похлопала меня по плечу. – Привет, хлопец, с приездом тебя.

– Привет, Мыкола!

Я встал и крепко пожал огромную пятерню бригадира электриков Николая Горобца. Большой добродушный человек. С ним всегда интересно и легко общаться. Николай был свято уверен, что неразрешимых проблем на свете не существует, по крайней мере в технике. Горобец бесцеремонно втиснулся между мной и Крайчеком.

– А ну, подвинься, клятый американец. Дай мэни з людиною побалакаты.

Томас хмыкнул, но все же свой стул подвинул. Мыкола уселся, поставил на стол миску с кашей и, даже не притронувшись к ней, спросил:

– Ну, так шо ты там казав?

– Климовские пытаются патронный завод запустить, но их там всего около четырехсот душ, это включая женщин, стариков и детей. Заводских человек десять. Так что без посторонней помощи они это дело не осилят.

– В Климовске какие патроны выпускали? – поинтересовался Нестеров.

– В основном всякую спецуху для нужд ФСБ, ГРУ и армейских спецподразделений. Ну и 7,62 образца сорок третьего года.

– А 5,45 для «калашникова»?

– 5,45 в Туле делали. Это если говорить о ближних к нам заводах.

– Нету больше Тулы, – со вздохом напомнил Ковалев.

– А перестроить технологический процесс под патроны 5,45 возможно? – продолжил свою мысль майор.

– Не уверен, что сейчас это будет легко сделать.

Я понял, куда клонит милиционер. Автоматов калибра 7,62 практически не осталось. В Одинцове их отыщется десятка два, не более. В основном люди вооружены малокалиберными АК-74. Примерно так же обстояли дела и в других поселениях.

– Вот видишь, – невесело покачал головой Нестеров. – Спрашивается, на кой черт нам патроны, которые не подходят к имеющемуся оружию?

– И все же идея неплохая, – не согласился с майором Томас Крайчек. – Нам не следует жить только сегодняшним днем. Надо думать о будущем. Запустим завод, начнем производить калибр 7,62, а потом потихоньку можно начинать модернизацию.

– Я згодэн с Томасом! – подал голос Мыкола Горобец.

– Теоретически… – начал было Ковалев.

– Лично у меня «калашников» 7,62. – Нина поставила на стол две кружки с дымящимся чаем, мою и свою.

– О, ця жинка знае, шо говорит, – загоготал сочным басом Мыкола.

– Значит, я могу передать, что одинцовцы, в общем, согласны? – обрадовался я, вспоминая, что и мой АКМС с причмокиванием пожирает семимиллиметровые патроны образца 1943 года.

– Можешь, – принял решение Крайчек.

– Ох, боюсь, что все это напрасная трата времени и сил, – старый милиционер продолжал портить всем настроение. – Даже если к концу года завод и начнет выпускать патроны, что это решит? Кто будет стрелять? Мы проигрываем. Нас становится все меньше и меньше.

После слов майора за столом повисла кладбищенская тишина. До каждого из присутствующих отчетливо дошло, что они схватились за идею климовцев только потому, что это соломинка, та самая соломинка, за которую хватается утопающий. Для того чтобы выжить, людям потребуется что-то большее, гораздо большее, чем груды ящиков с боеприпасами.

Неожиданно где-то невдалеке послышались крики, грохот опрокидываемых стульев и шум ожесточенной потасовки. Все мы тут же оглянулись, а Крайчек даже вскочил на ноги. Долг командира велел ему немедленно прекратить творящееся безобразие.

«Не успеет, – подумал я. – Морду кому-то начистят еще до того, как суровый и справедливый босс вмешается. И это даже не потому, что махалово началось через целых три ряда от нас». Моя уверенность базировалась на том, что я знал одного из дерущихся.

Пашка, как молодой резвый бычок, протаранил худощавого долговязого парня, опрокинул его на стол и с криком: «Получи, гад!» остервенело штемпелевал кулаком его физиономию. Хотя на вид долговязый и был значительно старше и сильнее моего давешнего знакомого, однако ничего с ним поделать не мог. Он лишь защищался. А в Пашку словно бес вселился. К ударам кулаков он подключил довольно профессиональные удары локтями в грудь и живот своего противника.

– Прекратить! Немедленно прекратить! – закричал Крайчек и ринулся к очагу беспорядка.

Крик командира словно пробудил стоявших вокруг людей, и они кинулись разнимать дерущихся. Когда Томас подбежал, Пашку уже оттянули в сторону, но он, как волчонок, рычал и вырывался, норовя еще хоть разок врезать своему врагу. Заметьте, не обидчику или сопернику, а врагу, именно врагу. Им, и не кем иным, был для мальчишки этот человек. И Пашка испытывал к нему не просто неприязнь, в его глазах горела жажда крови.

Правда, кровь уже была. Она ручейками текла из разбитого носа жертвы Пашкиной агрессии. Парень пытался вытереть ее рукавом, но еще больше размазывал по всему лицу. Какая-то женщина сжалилась и протянула ему мятый клетчатый носовой платок.

– Так… Что тут происходит? – Крайчек гневно сверкнул глазами на Павла. Инцидент было сложно назвать дракой, скорее избиением. Причем без микроскопа было видно, кто кого бил.

– Эта сволочь… – Пашка задыхался от гнева. – Он был вместе с дядей Витей… с Сотниковым. Он сбежал, бросил его. Поэтому дядя Витя и погиб.

Крайчек медленно перевел взгляд на парня с окровавленным лицом. Даже издалека я заметил, каким ледяным и беспощадным стал этот взгляд.

Дело принимало нехороший оборот. Это не разборки из-за девчонки или места в очереди за едой. Тут попахивало настоящим тяжким преступлением, за которое могут и турнуть из лагеря. Это понял не только я, это поняли все сидевшие за командирским столом. Мы, как по команде, поднялись и двинулись к месту событий.

В это время парень начал говорить:

– Я… я ничего не мог поделать, – он хлюпал разбитым носом. – Наездников было несколько. Они кинулись и на меня. Я отстреливался, пытался прикрыть Виктора Семеновича. Но тут из-за машины выпрыгнул еще один. Он накрыл Сотникова. Что я мог сделать? Стрелять по нему?

– А дальше? – Крайчек внимательно смотрел в лицо разведчика. Я видел, что он пытается понять, врет тот или нет.

– Мне пришлось отступить и бежать через подъезд. Вы ведь знаете, наездники в узких помещениях не очень проворные.

– Да, знаю.

Томас протянул это задумчиво, чисто автоматически, так как переваривал услышанное. Неожиданно он обернулся и обратился ко мне:

– Максим Григорьевич, а ведь ты, кажется, там неподалеку был? Стрельбу случайно не слышал?

– Вроде не слыхал, – я пожал плечами. – Но мы ведь в БТР сидели. Двигатель ревет, мы разговаривали, так что, сам понимаешь, вполне могли что-нибудь и пропустить.

Я отвечал на вопрос Томаса, а сам не мог отделаться от ощущения, что в коротком рассказе напарника погибшего Сотникова что-то не вяжется. Вот только что? Пытаясь понять это, я вспомнил тот далеко не самый приятный эпизод, когда колесами своей «восьмидесятки» раздавил лежащего посреди дороги еще живого человека. Стоп! Вот оно! Сотников лежал посреди Можайского шоссе, и рядом с ним никаких автомашин не было и в помине. Выходит, он бежал, а наездник гнался за ним. Причем один наездник. Если бы их было двое, то пировали бы обе твари. Получается, никакого неожиданного нападения не было. А чего не было еще? Я перевел взгляд с молодого человека на валявшийся у его ног АК-74.

– Твой автомат? – спросил я у горе-разведчика.

– Мой, – тот угрюмо кивнул.

– Дай сюда, – я требовательно протянул руку. Черт побери, не мне же, старому полковнику, гнуть спину.

Парень наклонился, одной рукой взялся за цевье и протянул мне оружие. Он, должно быть, решил, что я просто не доверяю ему и предлагаю подобру-поздорову разоружиться. Наивный. У старого, знающего свое дело зама по вооружению на уме было совсем другое.

Я тут же отсоединил магазин, открыл крышку ствольной коробки, извлек возвратный механизм и вытянул затворную раму. Затем я заглянул в ствол. Ствол грязный, но нагару этому было уже с неделю, а на нарезке уселись крошечные ржавые бисеринки – напоминание о тумане, погостившем внутри как минимум пару дней назад.

– Не стрелял ты, друг дорогой, из автомата. – Я передал оружие Крайчеку. – И автомобилей возле трупа Сотникова я не видел. Так что, получается, ты все врешь. Струсил ты, вот и сбежал.

– У-у-у, хлопец, тогда ты попал, – начал выдвигаться из-за моей спины Мыкола Горобец.

– Погоди, Мыкола, – остановил его Нестеров. – Так нельзя. Для этого правила существуют. Без них мы не люди, а животные. Так что давайте будем поступать согласно нашему закону.

– Ха, менты о законе згадалы! – вырвалось у Горобца.

– Хватит! – рявкнул на своих коллег Крайчек. – Сейчас только ваших ссор не хватает. Майор прав. Правила у нас действительно существуют.

Томас бросил автомат на стол и повернулся к молодому человеку, у которого, насколько я мог заметить, подрагивали колени:

– Ты пришел к нам с оружием?

Тот молча кивнул.

– Тогда забирай его и уходи. Сегодня уже поздно, скоро ночь. А завтра с утра собирайся и уходи.

– Куда же я… – начал было парень, но тут же осекся. Должно быть, понял – прощения не будет. Он так и замер с поникшими плечами и низко опущенной головой.

– Все, инцидент исчерпан! – громко объявил Нестеров, а затем, обведя суровым взглядом собравшуюся вокруг толпу, добавил: – Кто тронет Сергея Блюмера, сам отправится вслед за ним. Даю слово.

Клятва милиционера предназначалась всем присутствующим, но в особенности Пашке, который стоял напротив.

– Расходитесь и продолжайте ужин, – приказал Крайчек и тут же громко, так, чтобы слышали стоящие рядом люди, обратился к Нестерову: – Завтра сам проследишь, чтобы он ушел.

– Сделаю, – пообещал милиционер.

Продолжение ужина было основательно подпорчено. Инцидент оставил свой мерзкий отпечаток на всех без исключения. Мы сидели угрюмые и молчаливые, задумчиво уставившись в миски с едой. Каждый понимал, что шансы Сергея практически равны нулю. До Подольска далеко, километров сорок пять, это если по прямой. До Красногорска и Звенигорода вдвое ближе, но идти придется через земли, по которым кочуют стада кентавров.

Подумав о кентаврах, я вдруг вспомнил то, о чем всего час назад поведала мне Нина. Кентавры теперь не просто пожирают людей, они их поджаривают. И от этой мысли мне сделалось совсем тошно. Сразу представился труп этого недотепы Сергея, дымящийся и обугленный, болтающийся на примитивном вертеле. Аппетит сразу пропал, и я отодвинул в сторону крышку от котелка со своей пайкой.

– Наелся? – Крайчек с подозрением глянул на меня.

– Что-то в горло не лезет, – пробубнил я, выждал несколько секунд, а затем поинтересовался: – А этот парень… Сергей, он давно у вас?

– Что, жалко стало? – вместо Томаса ответил майор Нестеров. – Жалеть тут никого нельзя. Время сейчас не то, чтобы жалеть. Дашь слабину одному, второму, тут и придет конец всему, что нам с таким трудом удалось построить. Людей сейчас никто не воспитывает, ничто не сдерживает, поэтому законы нашего поселения – это и есть тот последний барьер, за которым наступит хаос, беспредел и анархия. А этот молокосос, он предал своего товарища. И тот погиб. Еще повезло, что погиб лишь один Сотников. Если бы Блюмер, к примеру, стоял на воротах и сдрейфил там, то мы бы все полегли, и стар, и млад.

– Да все я понимаю, майор! Что ты мне тут лекцию читаешь, – огрызнулся я. – Мне только одно удивительно: этот Сергей Блюмер… с первого взгляда видно, что он никакой не герой и не следопыт. Так какого рожна вы его в разведчики определили?

– Его идея была, как сейчас помню, – Нестеров ткнул пальцем в Крайчека.

Я слегка наклонился вперед и, выглянув из-за широкой груди Мыколы Горобца, вопросительно покосился на Томаса.

– Да, я так решил, – подтвердил начальник лагеря. – Блюмер, Сотников, Лиза и Павел Орловы… они пришли к нам все вместе, пришли из Харькова. Я тогда подумал, что, если люди выжили в многомесячном смертельно опасном походе, значит, они, как это говорится, везучие, что ли. Значит, лучше других приспособлены к условиям пустоши.

– И ты, доблестный наш милиционер, согласился с этим, – заступилась за мужа Нина.

– Согласился… – тяжело вздохнул Нестеров. – Хотя, если честно, у меня сразу не лежала душа к этому мягкотелому интеллигенту.

– К Блюмеру?

– Ну да… к кому же еще. Ему бы у себя в институте проводки паять да кнопки нажимать. Так нет же, в разведку поперся, космонавт, блин, долбаный!

– Почему космонавт?

– Он в Харьковском авиационном институте работал, или как там в последние годы эта богадельня именовалась… Академия, что ли? Аспирант даже вроде.

Меня как-то сразу резанули слова Нестерова. Больно резанули. Сперва представился этот молодой человек в белом лабораторном халате с карандашом за ухом, колдующий над каким-то совершенным летательным аппаратом. А затем на смену этой картинке пришла другая: растерзанный труп, валяющийся в коричневой полуистлевшей траве. А над трупом пирующий лев. Он уже затянул часть тела себе в глотку и сейчас только и ждет, когда она раскиснет и размякнет. Тогда-то тварь и заглотит человека полностью.

За последние четверть часа это было уже второе видение, в котором я пророчил Сергею страшную, мучительную смерть. Может, хватит?! Ведь некоторые утверждают, что наши мысли материальны. А я все же не хочу для этого парня такой судьбы, даже несмотря на всю тяжесть его проступка. Пытаясь отделаться от засевшего в мозгу кошмара, я затряс головой, причем так резко, что все это заметили.

– Ты чего? – поинтересовался Мыкола.

– Пытаюсь переварить все сказанное вами, – сознался я.

– И как, получается? – подал голос Ковалев.

– Мало нас, – серьезно заметил я.

– В каком смысле? – не понял майор.

– Я говорю, мало людей на Земле осталось. И так легко их гробить – непозволительная роскошь.

– Ах вот ты о чем! – хищно осклабился Нестеров. – Только, видишь ли, решение уже принято. Оставлять Блюмера в лагере мы не имеем права.

– А что, если я его с собой заберу? – я внимательно обвел взглядом лица сидевших за столом людей. – Выкину где-нибудь под Троицком. Оттуда до Подольска километров двадцать. Должен дотопать.

– Я же объявил, что он завтра уйдет, – засомневался Крайчек.

– Посадите его на пару-тройку дней под арест, чтобы глаза не мозолил, – придумал я.

– А как же воспитательный момент? – не унимался Нестеров. – Прилюдное изгнание преступника – это отменный урок для всех остальных.

– А ты, батенька, оказывается, садист, – покачала головой Нина.

– Скорее инквизитор, – парировал милиционер. – Всю ересь на костер, причем с искренней верой в правоту своего поступка.

– Если уж так необходимо, посажу его в БТР связанного и с кляпом во рту, – то ли в шутку, то ли всерьез предложил я. – Пусть народ думает, что я Сергея на тот свет конвоирую. А вы по этому поводу храните гордое молчание.

Некоторое время все действительно молчали, словно репетировали. Единственное, что позволили себе отцы-основатели, так это обмен быстрыми многозначительными взглядами.

– Ну как, годится? – Я решил подтолкнуть их к верному решению.

– Я – за, – первой согласилась Нина.

– Мы тоже, – хором поддержали ее Горобец и Ковалев.

– А я не уверен… – начал было майор, но его перебил Крайчек:

– Ладно уж, сделаем, как ты, Максим, предлагаешь. – После этих слов Томас обратился к Нестерову: – Майор, отведешь Блюмера в подвал и запрешь. Объяснишь, что его изгнание откладывается на три дня. И все, больше ничего не говори, пусть помучается, поломает голову, что тут и к чему. Да, вот еще что… Автомат его спрячешь у себя. Смотри, чтобы не пропал.

– Подчиняюсь воле большинства, – милиционер поднял руки. Сделал Нестеров это как-то уж очень резво, отчего мне подумалось, что финал этой истории все же устроил его, снял камень с души.

Майор встал и ушел. Он изъявил желание поскорее справиться с порученным ему заданием. Сказал, что чем раньше упрячет преступника под замок, тем спокойнее всем будет. Блюмер, мол, сейчас в состоянии аффекта, черт его знает, что может вытворить. Не думаю, что Сергей действительно представлял угрозу. Скорее Нестеров почувствовал себя неуютно в нашей компании. Мы все тут такие белые и пушистые, а он один палач, чьи руки по локти в крови невинных жертв.

После ухода милиционера мы еще долго сидели. Сперва вчетвером, потом к нам присоединились профессор Дягилев и архитектор Хлебников. Оба они были наслышаны о случившемся, и оба поддержали наше решение дать Сергею шанс.

Мало-помалу беседа отошла от недавнего происшествия, потом от событий последних лет, и мы хорошенько повспоминали былое житье-бытье, былой мир. Хлебников с Ниной даже попробовали в два голоса затянуть песню. «Черный ворон» у них хорошо получился. Натурально так, по-фронтовому. На столе лежало оружие, исполнитель был одет в старый офицерский китель, а исполнительница вся в бинтах и синяках. Так что ни дать ни взять бойцы после жестокого боя. И происходит все это году так в сорок третьем, где-нибудь на Курской дуге.

Надо сказать, что под протяжные звуки их голосов я и поплыл. Глаза стали закрываться, мысли – путаться. Последнее, что я в этот день четко запомнил, были слова Крайчека: «А ну, мужики, покажите полковнику, где он может прилечь».