Читать книгу Не судите Афродиту строго - ОLЕГ СУХОNИN - Страница 3

Спросите – откуда я обо всём этом знаю?

Так они мне сами всё и рассказали.

Я познакомился с Мавританским и с его артистами на своих экскурсиях. Как только в своё время я осел на Кипре и выправил с помощью друзей, занимавшихся здесь офшорами, местный паспорт на новое для меня имя Лукаса Макриса, то, недолго помыкавшись в поисках работы, в итоге решил остановиться на туриндустрии.

В монастырь с моим бэкграундом идти было не с руки, в вопросах финансов и торговли недвижимостью, чем предлагали мне заняться друзья, я всегда ощущал себя полным профаном, а вот туризм с моим-то знанием языков – самое то! Заделаться здесь гидом было проще простого: пригодился опыт переводческой работы с европейских и восточных языков в России, а выучить несколько топовых экскурсий и маршрутов на сравнительно небольшом острове мне не составило никакого труда. Всё-таки – гуманитарий, не хухры-мухры!

Через туризм я и стал невольным участником всей этой истории с Афродитой. Приезжавшие на фестиваль театральные коллективы все как один заказывали на Кипре обширные экскурсионные программы, и для нас, местных гидов, наступило горячее время – безостановочный чёс.

Я водил и возил экскурсии с японцами, англичанами, итальянцами, словенцами, ну и, конечно, с русскими актёрами – куда же без них! И, видимо, делал это так хорошо, что после наших поездок почти все они приглашали меня на свои репетиции и спектакли. Кто-то даже предлагал на время фестиваля поработать у них переводчиком.

Так вот однажды в моей русскоязычной туристической группе и оказался Мавританский со своей «бандой».

Надо сказать, что одним из моих фирменных маршрутов была морская прогулка вдоль южного побережья Кипра на стилизованной под пиратский корабль яхте. Но главной изюминкой тура была не эта парусная красавица. И даже не умопомрачительные морские пейзажи со словно выраставшими из волн живописными берегами острова. Настоящей фишкой, «визитной карточкой» моих экскурсий было то, что в рассказ о достопримечательностях Кипра я непременно вставлял стихотворные истории от известных поэтов.

А то, что читать стихи я и сам умею не хуже любого артиста – это уж поверьте! Джон Гилгуд и Иннокентий Смоктуновский отдыхают.

Это я, конечно, немного загнул, но, ей-богу, совсем немного: любой на Кипре вам скажет, что туристы на моих экскурсиях приходили в неописуемый восторг, когда я вплетал в свои рассказы стихи знаменитых поэтов.

Для этой морской прогулки я выбрал греческого нобелиата Йоргоса Сефериса, а именно – его стихотворение «Кошки святого Николая». Разучив его в переводах чуть ли не на все языки мира, я срывал неизменные аплодисменты, когда декламировал поэтические строки, театрально указывая перстом на проплывавший мимо нас мыс Гата на полуострове Акротири.

Что обычно говорили туристам на таких экскурсиях мои кипрские коллеги? Просто пересказывали информацию из путеводителей:

«Сейчас справа по борту от нас вы видите мыс Гата, что в переводе означает «Кошачий мыс». Он является южной оконечностью острова Кипр в Средиземном море и де-факто – крайней южной точкой Европейского союза. Название мыса происходит от греческого слова γάτα – «кошка» и связано с находящимся на нём женским монастырём во имя святителя Николая Чудотворца «Кошачьего».

Предание гласит, что на обратном пути из Иерусалима здесь останавливалась византийская императрица Елена Равноапостольная. Вследствие того, что в этих местах было очень много змей, заселивших остров во время засухи, по её приказу специально для борьбы с ними из Александрии был направлен корабль, полный кошек. С тех пор бухта, в которую приплыло это судно, зовётся Кошачьей. Здесь и был основан монастырь святителя Николая Чудотворца «Кошачьего», насельники которого в память об этом событии содержали значительное количество кошек.

По другой легенде, в четвёртом веке нашей эры посланник императора Константина губернатор Калокайрос, имея ту же цель – истребить змей на Кипре, поставил монахам условие: содержать и кормить в монастыре не менее ста кошек. После османского завоевания в шестнадцатом веке, когда монахов перебили, монастырь опустел, и кошки стали бродить по всему Кипру – их до сих пор на острове очень много.

Несколько веков монастырь находился в запустении. И только в тысяча девятьсот восемьдесят третьем году он был возрождён как женский. Тогда-то там и возобновили древнюю традицию содержания и кормления кошек».

Вот так одинаково, словно под копирку, свистели на экскурсиях в одну дуду все кипрские гиды. Я же в дополнение к этим общеизвестным фактам насколько мог талантливо и артистично бонусом выдавал ещё и Сефериса.

В тот погожий солнечный денёк, когда Мавританский со своими балерунами скучились на палубе вместе с другими участниками моей разношёрстной экскурсионной группы, я, как мне показалось, был в особенном ударе, и стихи нобелевского лауреата сами собой ритмично струились из моих уст под романтический аккомпанемент плеска морских волн за бортом нашей яхты:

– «А вот и Каво Гата, – молвил капитан

и показал на низкий голый берег,

едва видневшийся за пеленой тумана. –

Сегодня рождество. Вон там, вдали,

в порывах веста из морской волны

явилась Афродита. Камнем Грека

зовётся это место. Лево

руля!» Мне помнится, глазами Саломеи

смотрела кошка, год спустя её не стало,

а Рамазан, как он смотрел на смерть

в снегах Востока, день за днём

под леденящим солнцем,

малютка-бог, хранитель очага.

Не медли, путник… «Лево

руля», – ответил рулевой.

Обычно в такие моменты экскурсанты стояли и слушали меня разинув рты. Но в этот раз я вдруг заметил, что восторженные взоры публики обращены совсем не на меня и даже не на берег, куда я указывал рукой, а на что-то за моей спиной.

Обернувшись, я увидел, как тут же на палубе, в трёх метрах от меня, высокая стройная девица в белом лёгком коротком платьице и телесного цвета легинсах, закинув ногу на леер, энергично выполняла балетные растяжки. Не обращая никакого внимания на окружающих, она будто в балетном классе попеременно закидывала ноги на перила ограждения яхты и изгибалась всем своим обворожительным телом, принимая самые откровенные соблазнительные позы. Понятно, что при таком раскладе экскурсантам было не до Сефериса.

Я всегда считал, что быть с толпой или в толпе – это признак скудоумия или трусливой души. Должен признать, что в этой девушке трусости не было и в помине. В своём белом платьице и легинсах она всеми средствами стремилась выделиться из общей группы туристов и оказаться в центре внимания. И это ей, безусловно, удалось. Хотя, что значит – всеми средствами? У неё было одно – и ещё какое! – испытанное оружие. А вернее – даже два: продольный и поперечный шпагаты!

Увидев, что она вытворяет на палубе, словно фехтуя своими длиннющими ногами, я и сам открыл рот и чуть было не позабыл стихов. Но, взяв себя в руки, добавил децибелов в голосе и зычно продолжил:

– …сейчас, быть может, друг мой

один и взаперти, среди картин,

за рамами напрасно ищет окна.

Ударил корабельный колокол, как будто

упала гулко древняя монета

давно исчезнувшего государства,

будя воспоминанья и преданья.

Но гимнастка не унималась, а потому мои усилия не возымели никакого успеха. А когда красотка эффектно уселась на планшире на продольный шпагат, балансируя раскинутыми в стороны словно крылья руками, – все экскурсанты в один голос изумлённо ахнули, а я натурально схватился за сердце.

Испугавшись, что она вот-вот свалится за борт, я резко бросился к ней, схватил за талию и, потянув на себя, грохнулся вместе с девицей прямо на палубу. Да так, что она оказалась на мне.

Все вокруг как по команде схватились за смартфоны, чтобы запечатлеть эту выдающуюся сцену. Со всех сторон кричали кто во что горазд: «Гарна дивчина!», «Вот это жопэ!», «Волочкова отдыхает!»

А один чудак на букву «м» сдуру даже ляпнул: «Харассмент!»

Это надо ж было такое придумать! Как только в голову могла прийти такая хрень? Никаких предварительных намерений хватать эту девку – да хоть даже и за её сексапильную задницу! – у меня и в помине не было. Хотя, по правде сказать, выглядела она потрясно.

Как только мы поднялись на ноги, чтобы как-то сгладить конфуз, я сделал ей замечание, что, мол, на яхте существуют определённые правила безопасности, и вести себя так, как она, на экскурсиях недопустимо. В ответ красотка кокетливо, но с нагловатым взглядом проворковала:

– Но я же актриса! У нас впереди премьерный показ, и мне постоянно нужно держать себя в форме.

Что ж, формы у неё действительно были аппетитными! Не буду скрывать, в тот момент я испытывал некоторое возбуждение оттого что всего минуту назад крепко сжимал их своими руками.

Но нужно было продолжать экскурсию, и когда все немного остыли и успокоились, я решил возобновить свой рассказ про кошек святого Николая, хотя сам монастырь к тому времени уже начал скрываться из виду. Но тут на палубе как раз наконец-то воцарилось молчание, и стихи Сефериса легли в самую жилу:

– «Как странно, – оборвал молчанье капитан, –

но этот колокол сегодня, в рождество,

напомнил мне о колоколе монастырском.

Историю о нём мне рассказал монах,

чудак, мечтатель и немножко не в себе.

Так вот, когда-то страшное несчастье

постигло этот край. За сорок с лишним лет –

ни одного дождя, и остров разорился,

и гибли люди, и рождались змеи.

Мильоны змей покрыли этот мыс,

большие, толще человеческой ноги, и ядовитые.

И бедные монахи монастыря святого Николая

ни в поле не осмеливались выйти,

ни к пастбищам стада свои погнать.

От верной гибели спасли их кошки,

взращенные и вскормленные ими.

Лишь колокол ударит на заре,

как кошки выходили за ворота

монастыря и устремлялись в бой.

Весь день они сражались и на отдых

недолгий возвращались лишь тогда,

когда к вечерне колокол сзывал,

а ночью снова начиналась битва.

Рассказывают, это было чудо:

калеки – кто без носа, кто без уха,

хромые, одноглазые, худые,

шерсть клочьями, и всё же неустанно

по зову колокола шли они сражаться.

Так пролетали месяцы и годы.

С упорством диким, несмотря на раны,

в конце концов они убили змей,

однако вскоре умерли и сами,

не выдержав смертельной дозы яда.

Исчезли, как корабль в морской пучине,

бесследно… Так держать!

 …Могло ли быть иначе,

коль день и ночь им приходилось пить

пропитанную ядом кровь врага.

Из поколенья в поколенье яд…»

«…держать!» – откликнулся, как эхо, рулевой.

В этом месте я привычно сделал драматическую паузу, и спустя пару секунд вся палуба уже восторженно рукоплескала мне. Не хлопала одна лишь гимнастка. Она смотрела на меня по-кошачьи оценивающе, одновременно с любопытством и ревностью.

Это, как вы уже догадались, и была Руслана Лемурова.

В программе прогулки на яхте всегда предусмотрен обед, во время него Мавританский с гимнасткой и подсели ко мне поболтать. Тогда-то я и узнал от них все подробности про их мистерию и репетиции на Кипре. В свою очередь, поделился и собственными впечатлениями от театрального фестиваля этого года.

К тому времени по приглашению других театральных трупп, ранее также побывавших на моих экскурсиях, я успел уже посмотреть несколько спектаклей. На открытии фестиваля в пафосском Одеоне я в полной мере насладился режиссёрской работой Яши Кочели со Словенским национальным театром «Нова Горица»: они показали трагедию Еврипида «Троянки» с Марютой Сламич в роли Гекубы – эта антивоенная постановка собрала самые восторженные отзывы прессы и зрителей! Там же, в древнем Одеоне, я побывал и на инновационном спектакле «Вакханки» японского режиссёра Изуми Ашизавы, попытавшегося соединить приёмы традиционного японского театра Но с классической древнегреческой драмой. Плюс в античном театре Куриона я видел уморительную комедию Аристофана «Лисистрата» в исполнении итальянской труппы Туллио Соленги с великолепной Элизабеттой Поцци в главной роли – о том, как главная героиня с помощью женской «сексуальной забастовки» смогла остановить войну между Спартой и Афинами, и постановку «Ифигения в Авлиде» Янниса Калаврианоса из Национального театра Северной Греции про то, как царь Агамемнон перед походом на Трою хотел принести в жертву богам собственную дочь.

Уж лет пять как я перестал быть заядлым театралом, но признаюсь: каждый из этих спектаклей мне понравился – время на них я потратил не зря. И когда Мавританский поделился со мной идеей своей мистерии, соединявшей греческий миф с советским шлягером, я, напустив на себя вид знатока, не без скепсиса провёл аналогии между его замыслом и тем, что уже показали на фестивале японцы:

– Так это же смешение жанров! Симбиоз! Я такое здесь уже видел!

Мавританский закивал головой:

– Да-да, мы тоже хотим удивить публику! Тем более, что у нас есть такая замечательная актриса! – и он кивнул на свою балерину.

– А, скажите, стихи Сефериса, что вы читали сегодня, – вы их сами перевели? – неожиданно спросила она меня.

– Нет, что вы, – зарделся я. – Это перевод Ильинской.

– Какой Ильинской? – Тут же ревниво встрепенулась она: – Не той ли, что из грыжевского театра – давеча играла здесь в «Дездемоне»?

– Да нет же! Ту зовут Светлана, и она не знает языков. Я имел в виду Софью Борисовну Ильинскую – профессора янинского университета.

– А откуда вы знаете про Светлану? – подозрительно посмотрела на меня Лемурова.

Тут я прикусил губу, поняв, что сболтнул лишнего: своё знакомство с актрисой Светланой Ильинской мне совершенно не хотелось афишировать, и на то были свои веские причины. Пришлось им рассказать, что ровно за день до этого здесь же, на яхте, я столкнулся с ней на такой же экскурсии, которую проводил для актёров из труппы театра режиссёра Юлиана Грыжева.

На самом деле Светлана Ильинская была бывшей – первой и единственной – женой моего нижегородского приятеля Игоря Скромного, пару лет назад без вести пропавшего во время своей журналистской командировки в Лашман. Эту историю долго здесь рассказывать, да и, наверное, незачем: её подробно описал с моих слов в книге «Фарфоровый чайник в небе» кинорежиссёр Георгий Молоканов. Правда, под псевдонимом и, как это часто бывает у режиссёров, многое там переврал и напутал. Хотя суть изложил верно: косвенно я был причастен к гибели журналиста Игоря Скромного в лашманских болотах.

По вине Гоши я влип тогда в жуткую передрягу, из-за чего меня могли обвинить в несовершённых мною преступлениях и посадить. Именно поэтому мне и пришлось срочно уносить ноги из России. Но и за границей из-за того же Скромного я оказался в заложниках у азиатской мафии и уж только потом, когда после долгих мытарств и приключений еле вырвался из её лап, наконец-то сумел осесть под чужим именем здесь, на Кипре. В общем, кому интересно – читайте «Чайник в небе».

Светлана Ильинская разошлась с Игорем Скромным после того, как однажды на московских гастролях познакомилась с новомодным режиссёром Грыжевым из тусовки Серебренникова и Богомолова. При первой же встрече она сразу дала ему, а он из постели взял её потом и в свой театр. Переводом, получается.

Ильинская, как и все лицедейки и лицедеи, была не очень разборчива в половых связях ради славы и денег. И при встрече со мной про своего бывшего она вспомнила только потому, что после исчезновения Игоря никак не могла продать их общую квартиру в Нижнем Новгороде. Гоша тогда как в воду канул и до сих пор числился пропавшим без вести: тело-то его так и не нашли.

Пресса писала, что Скромный бесследно исчез во время своей командировки в Лашман. В той поездке рядом с ним фигурировала и моя русская фамилия, но и я тогда вслед за Игорем тоже как в воду канул. Поскольку Скромный с тех пор так и не объявился, а я вот теперь попался ей на глаза, то его жёнушка и вцепилась в меня клещом:

– Куда делся мой бывший муженёк? Где прячется? Я уж грешным делом думала, что его, может, убили! Но ты же был тогда в Лашмане вместе с ним, и смотрю – живой и невредимый, да ещё на Кипре и под чужой фамилией. Лукас Макрис какой-то – что это за хрень? Говори – где он? Что за аферу вы провернули? Я этого так не оставлю – выведу вас на чистую воду! Квартиру, видите ли, он решил у меня отжать. А я вот теперь даже в права наследства без него вступить не могу!

Я попросил её не шуметь на экскурсии, пообещав, что всё объясню по возвращении на берег – когда мы встретимся с ней без лишних глаз в Пафосе.