Читать книгу Нет в раю нераспятых. Повести - Олег Валерьевич Селедцов - Страница 4

Весной 1925 года на Никольскую обрушилась новая беда. Кто-то спьяну ли, от недостатка ли ума, или от злого сердца пустил слух, что в деревне готовился контрреволюционный заговор, что под кровом Никольской церкви свили гнездышко матерые враги трудового народа, причастные к гибели всеми горячо любимого вождя мирового пролетариата. Кто был автором этой нелепицы осталось тайной, а только слух, несмотря на то, что новый клир с честью, верой и правдой служил родной деревне уже четвертый год, ни у кого из селян не вызывал не то что озлобления, но даже раздражения, разошелся со скоростью телеграммы далеко за пределы Никольской. Докатился он и до районного центра. И то ли человек, принесший слух этот в Светлогорск, был весьма благонадежен, то ли по какой другой причине, а только власти в сплетню поверили. Был созван внеочередной пленум райкома ВКП (б), на котором присутствовали представители чрезвычайной комиссии и кое-кто из губернского партийного начальства. На повестке дня значился вопрос: «Борьба с контрреволюционными организациями, виновными в гибели вождя мирового рабочего класса и трудового крестьянства товарища В. И. Ленина». С докладом выступил секретарь райкома, заклеймивший вечным позором недобитых белогвардейцев, обосновавшихся в советской деревне, упрятавших свои поганые личины под масками служителей религиозного культа. «Очень важно, – говорил докладчик, – сегодня проявить решительность и дать беспощадный бой непримиримым врагам страны советов». Выступившие в прениях поддержали докладчика, подчеркнув, что многие члены райкома проявили в свое время мягкотелость и близорукость, не распознав в попе из Никольской кулака, пособника белогвардейщины и не арестовав еще до назначения в церковные сторожа бывшего пастуха-дезертира, уклонившегося от мобилизации в Красную Армию. Виновным членам партии были сделаны соответствующие взыскания, а резолюция съезда сводилась к одному емкому и лаконичному слову «арестовать».

Еще свежи в памяти народа были траурные январские дни, когда в каждом цехе, в каждом коллективе звучали жаркие клятвы: мстить виновным в гибели любимого Ленина без малейшей пощады. Пора было клятвы выполнять. Контрреволюционеров арестовали на следующий день. Арестовали всех, кто служил в Свято-Никольской церкви: отца Лавра, его матушку и шестнадцатилетнего сына, диакона Григория с супругой, пономаря, регента и певчих, старосту Степаниду, сторожа Егория и особо активных прихожан. Всего арестовано было двадцать два человека. В виду особой опасности, заговорщиков решено было не везти в город, а собрать всех под усиленной охраной прямо в церкви. Там продержали их двое суток до приезда уполномоченного губчека, которым оказался уже знакомый деревне комиссар – матрос товарищ Ласкин.

Ласкин действовал решительно. Под конвоем пулеметного взвода недорезанных врагов советской власти вывезли за деревню к оврагам. По дороге отец Лавр и его братья и сестры во Христе пели акафисты. Командир взвода охраны хотел было их усмирить, но потом выругался, махнул рукой и уставился отрешенно в дуло пулемета. Приговоренных у оврага разделили до исподнего. Отец Лавр благословил каждого, испросил прощения у народа Православного и у конвоиров.

– Нет тебе пощады, поповская мразь, – сухо сквозь зубы процедил Ласкин.

– Я не пощады прошу, делайте свое дело, я прошу каждого простить меня, если вольно или невольно обидел кого.

– Прощения захотел, гад. Именем трудового народа. За товарища Ленина. Пли.

– Та-та-та-та-та, – отчеканил пулемет.

– Именем страны советов. Именем самого справедливого в мире государства рабочих и крестьян. Пли.

– Та-та-та-та-та, – отрапортовал пулемет.

– Смерть врагам народа! Смерть убийцам Ленина! Пли!

– Та-та-та-та-та, – поставил точку пулемет.

Но разве можно запретить журчать ручью или шуметь ветру? Разве можно уничтожить молитву? Все вроде бы сделали как надо красноармейцы. Трупы свалили в овраг. Закидали землей. Да что-то не так. Мрачен комиссар, понурили головы солдаты. Висит в воздухе что-то. Шелестом листвы, шепотом травы отзывается. Не стрелять же из пулеметов по траве? Не колоть же штыками деревья? Спешно собрался взвод и умчался на тачанках в город. А что-то осталось над оврагом, над лесочком, над околицей, над людом, без сговору стекающимся к месту казни. Что-то вытекающее из сердец и соединяющее сердца. Стоят люди, много людей у свежей могилки. Стоят, не плачут. Лишь губы шевелятся, словно вымолвить хотят, а что забыли, или не знают, или не умеют. И вдруг, разом разомкнулись уста, и, сливаясь в единый поток с необъяснимым Чем-то, закружились над землей-матушкой горячие слова молитв: «Отче наш, иже еси на небесех! Да святится имя Твое! Да придет царствие Твое. Да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли…» А затем и к Богородице: «Не имамы иныя помощи, не имамы иныя надежды, разве Тебе Владычице…» А после и Николе-угодничку – покровителю деревни: «Правило веры и образ кротости…» Поют крестьяне и чудится им, что рядом, тут, вместе с ними возносят молитву к небу и отец Лавр, и сгинувший без следа отец Феогност, и диакон Григорий, и пастушок Егорка, и староста Степанида, и певчая Дуня. Хорошо. Благостно. И не было никакой казни, ибо вот здесь, рядом, сокрыта тайна всеобщего воскресения, которую Бог явил людям в чудесном Чем-то, что осталось слезами радости и умиления на щеках расходившихся по домам русских мужиков и женщин.

Опустел овраг. Лишь один мальчонка остался стоять у свежего захоронения. Он стоял до густой темноты, давясь слезами, не зная, куда направить свои стопы. Плачь, мальчик, плачь. Кто осудит тебя, вновь оставшегося круглым сиротой на всем белом свете, за эти слезы горячи и отчаяния. И благостное Что-то пожалело мальчугана, осушило слезы, утерло щеки и веки теплым ночным туманом, убаюкало колыбельной мерцающих звезд. Спит мальчишка, изредка всхлипывая сквозь сон. Спит прямо на земле, еще не прогревшейся весенним солнцем, еще стылой от долгой и капризной зимы. Но не подступит к нему болезнь – простуда. Тепло людское, исходящее из-под свеженасыпанной земли в овраге укутало его, словно одеялом, и душа матери – певчей Дуни оберегла его материнской молитвой до самого утра.

Вновь осиротел Ваня. И вновь осиротела община. Полгода не звучало под сводами Никольской церкви иерейское: «Вонмем, Святая святым…».

Но все-таки не может русское сердце обходиться без причастия. Вновь собрались крестьяне на свой собор. Вновь решали и взвешивали до глубокой ночи. Пал Божий жребий священствовать хорошему мужику Николаю Столетову. Работящ Столетов, лошадь имеет, корову и телят. Да и семья у него подстать. Старший сын с Колчаком воевал, личной похвалы товарища Фрунзе удостоился за храбрость. Жена с утра до ночи по хозяйству хлопочет, да и младшенькие, сынок и дочурка, во всем отцу с матерью подмога. А по воскресеньям, само собой, вся семья в церкви. Агитатор еще прошлым летом приезжал, хотел старшего сына в комсомол определить, да ни в какую.

– Несознательный ты, – укорял агитатор. – Страна таких дел наворотила. Контру буржуйскую раздавила, социализм строит, попам всяким бока намяла, а ты, фронтовик, герой можно сказать войны, орденоносец, а все к попам на поклоны бегаешь. Они тепереча должны тебе кланяться, парень, а не ты им.

Однако Федор Столетов агитатору не покорился, в комсомол не вступил, а продолжал вместе с семьей исправно посещать церковь, соблюдать посты и творить дела милостыни. Отец его на войне не был. Когда в деревню вошли «белые», пробовали они мобилизовать Николая Столетова, да только схоронился он в лесочке, и не потому, что сочувствовал «красным», а потому что не хотелось мужику руки пятнать русской кровью. Красные белых побьют или наоборот, а все одно – кровь и смерть на земле родной. А земля ведь не крови жаждет, а плуга да зернышка. Вот если бы иноземцы на Русь пришли, и нужно было бы за землю свою постоять, не стал бы Николай хорониться. А тут свои против своих. Хватит одного Федьки, что грех братоубийства на себя взвалил, а мы за душу его горемычную будем усердно Бога молить.

Итак, порешил «собор» крестьянский просить архиерея поставить им во священники Николая Столетова. Определились с диаконом и со старостой. Люди хорошие. В заговорах всяких не состоящие. Отправили делегацию в город, да только не скоро пришлось мужичкам домой вернуться. Нет, под арест они не попали, и лихоимцы-бандиты им дорогу не пересекали. Пострадал от лихоимцев товарища Ласкина, попав под арест, правящий архиерей Игнатий. Благо было у Никольских мужиков, где остановиться в городе. Почти два месяца ждали они решения своей участи, пока викарный епископ не рукоположил им отца Николая, а вот диакона из крестьянских кандидатов власти поставить не позволили, назначили своего. Так-то надежнее будет. Да и за то, Слава Богу! Радуйся, деревня-матушка, встречай новый клир. Будет у нас праздник, будет литургия!