Читать книгу Нет в раю нераспятых. Повести - Олег Валерьевич Селедцов - Страница 5

* * *

Светлогорск. Наше время.

Нет, очевидно, не дождаться Анастасии Ивановне старца Игнатия. Третий час сидит она на скамеечке у соборного храма. Все новые и новые люди приходят святить продукты, а старца все нет. Анастасия Ивановна собралась уж было уходить, как вдруг со стороны ворот донесся шум радостного оживления.

– Что там? – заволновались люди.

– Святая! Святая пришла. Мученица за веру.

При этих словах Анастасия Ивановна встрепенулась. Воображение живо нарисовало образ древней старицы, поддерживаемой под руки старушками в черных, до глаз укутавших чело платках. Но как ни вглядывалась она в приближавшуюся толпу, никакой старицы там не было, а было вот что: женщина лет сорока пяти в окружении казаков, чья грудь сплошной орден, шла чинно, раздавая во все стороны крашенные яички из большой корзины, которую нес за ней убогий паренек.

Из церкви вышел пожилой батюшка. Посмотрел пристально, покачал головой, вздохнул, перекрестился и отвернулся от процессии. Анастасия Ивановна подошла к священнику:

– Благословите, отец Георгий.

– Бог тебя благословит, дочка.

– Батюшка, Вы не знаете, кто это такие-то?

– Святая. И ее апостолы.

– Как святая?

– Очень просто. Есть два пути к святости. Один тернист и труден, и лежит через Голгофу, через крест и страдания. Это путь воскресшего Христа. Отважиться идти по этому пути ой, как трудно. А есть путь иной. Зачем страдать и умирать? Не лучше ли просто осознать, что ты уже свят, что ты уже бог? Вот только кое-кто называет эту дорогу – путем Иуды. Но это мелочь. Не стоит обращать внимание.

Батюшка снова вздохнул и перекрестился.

– Так это самозванка? Почему же ее не выгонят с территории храма?

– За что? Титулов на себя она не возлагает. Молится по православному. Постится все время. А, кроме того, молва народная нарекла ее мученицей за веру. Прогонишь ее – еще больше утвердишь славу страдалицы.

– В чем же ее мученичество, батюшка?

– Пришли как-то к отцу Игорю в Александро-Невскую церковь две женщины, попросились допустить прислуживать в храме. Женщины незнакомые, но одеты хорошо, ведут себя чинно, молитву творят усердно. Допустил. Закончилась утреня, засобирался отец Игорь домой, а женщины эти говорят, мол, Вы не беспокойтесь, мы здесь все приберем, идите себе домой. Отец Игорь сторожу наказал женщин не прогонять, пусть, мол, приберутся. Подсвечники в порядок приведут, полы помоют. Приходит утром рано. Церковь открыта. Спрашивает сторожа как, мол, дела, когда новые послушницы ушли по домам? Тот отвечает, что те, дескать, и не уходили никуда. Всю ночь в храме молились, пели что-то. Заходит отец Игорь в церковь, стоят две новые прислужницы, акафист поют. Подивился иерей. В церкви подметено, правда, подсвечники не все вычищены. Пожурил он их немножко, а тут и прихожане стали сходиться, нужно службу вести. Вечером наказал сторожу ровно в девять часов выпроводить прислужниц и запереть церковь. Приходит утром рано, церковь открыта, в храме не убрано, женщины акафист поют. Он к сторожу, в чем, мол, дело, почему не выполнил его наказ? Сторож отвечает, что хотел, было выпроводить усердных послушниц, но они – одна с хоругвью, другая с иконою – стали ходить вокруг церкви крестным ходом, говорят, что за всю Россию Православную молятся. Чтобы не погибла она потому, как было одной из них такое откровение свыше.

Отец Георгий снова вздохнул и трижды перекрестился.

– И что же дальше-то?

– Испугался иерей, решил помощниц рассчитать. Те не перечат, кивают головами, прощения просят. Вечером батюшка самолично проверил храм. Закрыто на замок. Ушел домой, да только не спокойно на душе как-то. Утром чуть свет в церковь, а там двери настежь, в храме человек пять, среди них две спасительницы России, сторож, певчая и два мужичка – не из прихожан. Стоят с иконами, поют. Отец Игорь даже накричал на них, мол, как же это без благословения, да в обход запрета. Они соглашаются, кивают. Отец Игорь наложил на сторожа епитимью, а женщин из церкви выгнал. Отслужил чинно, благополучно. Ушел вечером домой, и места себе не находит. Наконец решил с матушкой своей прогуляться к церкви. Приходит в одиннадцатом часу, а там человек двадцать со свечами, иконами, с хоругвями вокруг храма крестным ходом ходят, акафист поют. Ох, и рассердился отец-настоятель. И кричал, и ногами топал, разогнал самочинников. Сторожа на следующий день уволил, а к ночи решил, на всякий случай, проверить церковь. А там уже человек сто, и среди них многие его прихожане. Чуть не заплакал отец Игорь, выругался не по-иерейски, а мужики, что со знакомками его были, осерчали на него за это, вытолкали с территории церкви, едва не побили. Пришлось милицию вызывать. Самочинников разогнали, а за женщинами теми, что Россию спасть взялись, слава мучениц закрепилась, а затем уж молва их святыми окрестила. Так-то. А ты чего у нее яичко не взяла?

– Да что Вы, батюшка, грех-то какой. Я за версту ее теперь обходить буду.

– Ну-ну. Ладно, дочка, пора мне.

Отец Георгий еще раз перекрестился, покачал головой и ушел в церковь. Нет. Видно не дождется сегодня Анастасия Ивановна старца Игнатия. Собралась уходить, да в воротах с ним и столкнулась. О палочку опирается. Никакой свиты, казаков, корзин и убогих. Благословилась, спросила, есть ли минутка для разговора?

– Ты, дочка, трудное дело на свои плечи возложила, но богоугодное. Да и сам Никола-чудотворец тебя благословил на это.

– Откуда Вы, батюшка, знаете?

– Знаю, дочка, знаю, чего ждешь от меня. Садись, поговорим.

Анастасия Ивановна помогает старцу сесть на скамейку. Он перевод дух, глядит на вереницу людей, уходящих из церкви, с освященными продуктами, улыбается им вслед уголками глаз.

– Батюшка, меня интересует все, что связано с историей Свято-Никольской церкви, с деятельностью владыки Игнатия, борьбой с обновленцами. Архивных материалов здесь не достаточно, нужны воспоминания живых свидетелей.

– Хорошо ты, дочка, сказала: «Свидетелей». А знаешь, как это слово звучит в греческом языке? Мартирос – мученик. Не даром в Библии есть стихи: «Я видел, что жена упоена была кровью святых и кровью свидетелей Иисусовых». Мучеников Христовых. Вот так-то. И много их свидетелей-мучеников теперь у престола Божия в Его Небесном Царстве: и митрополиты, и епископы, и иереи, и верные миряне. Сотни, тысячи, десятки тысяч, свидетельствовавших об истине в бесовское лихолетье. Сподобил меня Господь выжить, рассказать о том времени. Что помню, расскажу, лишнего не прибавлю. А память, Слава Богу, сейчас у меня чистая, незамутненная, как ключ в лесной чаще. А было когда-то не так. В норильском лагере отнял у меня Господь память. И руки отнял, и ноги. И речь, и слух. Парализовало меня. Ни говорить не могу, ни есть. Так в бараке валялся, как живая падаль. Ничего не помню. Как зовут – не помню, как мама выглядит – не помню, да и кто такая мама – не помню. А мозг все же не умер. Губы с трудом, но молитву шепчут. А какая там молитва, ни чего не помню. «Отче наш» и то забыл. А сердце не забыло, что есть Что-то высшее, прекрасное, к чему оно всегда стремилось. Вот этому-то Чему-то и молилось. Уже потом, когда много времени спустя ко мне разум вернулся, сказали мне люди, что губы мои шептали одно и тоже: «Не остави меня…» А чуть позже: «Не остави меня, Боже». Вот так и выжил на удивление всем. Люди-то добрые рядом были, что подкармливали меня баландой лагерной, поили водой, а как вышел срок моей неволи, еще полгода за мной ухаживали в лагерной больнице. И вот помню тот день, когда ко мне вернулось сознание. Вижу потолок грязный, давно не беленный, с уродливыми трещинками. Удивился. Не похоже на лагерный барак. Неужели, думаю, в ад за грехи мои определен. Слышу, говорит кто-то, совсем рядом, а это, оказывается, губы мои шепчут ту самую молитву: «Не остави меня, Боже». И еще птички за окном поют. Значит, не ад пока, значит, есть еще время для покаяния. Милостив Господь.

Старец говорит тихо, почти шепотом, но словно музыка, которую хочется слушать и слушать, слетает с его губ. Хорошо, благостно, мутно. О таком умиротворении мечтала когда-то мятущаяся душа Анастасии Ивановны, когда жадно заглатывала книги по теософии или по восточным религиозным культам, когда искалеченная чудо-сеансами Чумака и Кашпировского пыталась спрятаться в гостеприимных стенах протестантских молитвенных собраний. Как давно это было, а помнит Анастасия Ивановна свои визиты к сектантам. Елейные лица старушек, зазывающих у открытых ворот общины:

– Скорее идите к нам, у нас тут весело!

А за старушками во дворе стояли длинные большие столы с угощением, и это когда все буквально было в стране по талонам и, чего там, кушать хотелось сильно. А в собрании ни тебе попов, ни тебе командиров, ни тебе завучей и директоров. Все свои в доску, а проповедь может читать, кто захочет. Свобода, равенство, братство. Ни к этому ли всегда стремилось человечество? Ни в этом ли покой для заплутавшей в житейских лабиринтах души? И все бы хорошо, да что-то не хорошо. Что-то чужое, даже фальшивое было в этих улыбках, столах, яствах, проповедях, а слова очередного проповедника в красивом свитере и джинсах: «Кто выйдет сегодня из собрания нашего не уверовав, гореть тому в вечных муках, в гиене огненной», – словно отрезвили учительницу истории. Тихо, незаметно, чтобы не помешать другим, вышла она из зала собрания и у самой калитки столкнулась с елейной старушкой.

– Чего так рано, сестрица? Али не понравилось?

– Не понравилось. Не мое это, знаете. Другого душа просит…

Анастасия Ивановна осеклась, не договорила, встретившись взглядом с переставшими улыбаться стеклянными, холодными глазами старушки. О, сколько ярких проповедей в одну секунду сказали эти глаза, куда там пареньку в джинсах и свитере! Анастасия Ивановна спешно распрощалась и выбежала вон, едва не разбив ворота плечом. Нет, ни такого мира искало ее сердце, а такого, что исходил сейчас от добрых, теплых, искалеченных морщинами глаз собеседника.

Старец Игнатий все говорил о своей счастливой, хотя и горемычной жизни; о добрых благочестивых людях до самой смерти своей оставшихся верными Христу и Пречистой Его Матери; об удивительных пастырях, бывших для паствы не только учителями, но и кроткими слугами; о воинствующих безбожниках, в одночасье становившихся мученикам за Христа от одного слова или даже взгляда святых Божиих угодников. Старец говорил, и Анастасия Ивановна вдруг заплакала, без причины, заплакала горько, словно где-то в глубине ее сердца вдруг лопнул давний и недоступный хирургическому вмешательству нарыв. Старец погладил ее по голове, благословил, поцеловал в макушку и ушел. А Анастасия Ивановна так и осталась плакать у стен храма, вызывая удивления у все приходивших людей, спешивших освятить свои куличи до начала очередной «аншлаговской тусовки» по российскому телевидению.

До Светлого Христова Воскрешения оставалось чуть больше шести часов.