Читать книгу Гадости и Сладости. 13 жутких историй, которые лучше не читать - Олег Вергуленко - Страница 6

***

Я помню, что она могла расплакаться от казалось бы элементарного знака внимания, такого, как покупка ей турецкого спортивного костюма моим только что вышедшим из тюрьмы отчимом. Или могла терпеть нечеловеческую боль, самостоятельно сражаясь с гнойными чирями, размером с яйцо, с помощью лезвия и мази Вишневского. Я любил её, ведь другой матери у меня не было. Но в то же время я ужасно её стеснялся и ещё сильней завидовал другим детям, тем, кому мамы подарили не только жизнь, но и детство, заботу, ласку…

По крайней мере, последнюю ночь её жизни мы провели вместе: наши кровати стояли буквой «Г» в углу комнаты, в которой больше никто не ночевал. Вот уже третий день мама не выходила из квартиры и почти не поднималась с постели. Она часто и тяжело дышала, громко стонала и иногда бредила, разговаривая с бабушкой, ушедшей год назад. Андрей несколько раз вызывал «Скорую» и пытался сдать её в психлечебницу. Но она приходила в себя, чётко и правильно отвечала на вопросы санитаров и они уезжали.

В тот вечер я пришёл домой позже обычного.

– Почему так поздно?!

– Нууу, мы кино смотрели. Я у Димы был.

Дима – мой друг, живший в соседнем доме. Многие вечера я проводил у него, особенно зимой или в прохладную погоду.

– А чего пришёл тогда? Мог бы там и спать остаться!

Дядя был явно раздражён. Я постоял ещё несколько секунд, не решаясь сдвинуться с места, чтобы не дать повода сорваться на мне. Мы слишком давно живём под одной крышей и парировать его выпады для меня было уже несложно – у меня был отличный и беспощадный учитель.

Туалет, ледяной, очень выборочный, душ, абсолютно пустой холодильник, спать. В комнате было темно и затхло, все окна закрыты. Глаза быстро привыкли к темноте и я рассмотрел мамин силуэт возле одного из окон. Она стояла спиной ко мне, опираясь на подоконник.

– Ругает? – спросила она.

Её голос прозвучал так неожиданно, что я чуть не подпрыгнул. Сколько себя помню, мы разговаривали всего несколько раз.

– Да, ругается.

– Не обижайся на него, это я виновата.

– Та не, я просто поздно…

– Ему страшно… Он всегда так делал с самого детства.

В темноте я мог видеть только её силуэт, но мне показалось, что она попыталась улыбнуться.

– Никогда не плакал и не жаловался, а превращался в такого вот агрессивного ёжика…

– Хе! – чуть не расхохотался я.

Никогда не мог подумать, что кто-то воспринимает моего грозного дядю вот так. Для меня он всегда был суровым и строгим водителем грузовика, с мазолистыми руками и мазутом под ногтями.

– … он перестанет… – выдохнула она и её голос слегка сорвался.

Со мной такое бывало раньше, когда меня серьёзно пороли ремнём и тут же задавали какой-нибудь воспитательный вопрос: «Будешь ещё так делать?! Будешь?!» Естественно, я отвечал, что не буду точно таким же срывающимся голосом. Там ещё такое ощущение, как будто ком в горле стоит и говорить реально непросто.

Но мама не плакала. Она, опираясь на подоконник повернулась ко мне, и попросила помочь ей дойти до кровати. Я подставил локоть и мы начали нашу последнюю «прогулку». Прогулку длиной в три шага и несколько мучительных минут. Доведётся ли мне когда-нибудь хотя бы приблизительно понять ту боль, которую испытывала она в те дни?

Несколькими годами ранее, в телепередаче «до 16 и старше» мне запомнился один сюжет: что-то о том, что происходит с наркоманами ровно через 15 лет сидения на игле. Люди кричали, стонали, катались по полу, не в силах терпеть адскую боль – смесь из ломки и поочерёдно сбоивших полусгнивших внутренних органов. В последние три дня этот сюжет разворачивался в моей комнате.

И как тут не задержаться у друга? Как не засиживаться у него до тех пор, пока его мама не начнёт мягко намекать:

– Гости, вам хозяева не надоели?

Я помог маме лечь и сел на свою кровать. Спать не хотелось, но если не уснуть, то завтра просплю школу и Андрей снова будет злиться. Хотя теперь, когда я знаю наиболее вероятную причину его агрессии, мне больше не будет страшно. Сложив руки, я прошептал молитву «Отче наш», как бы налаживая связь. С каждым словом шёпот становился всё тише пока, наконец, не превратился в голос в моей голове.

«Господи, я благодарен тебе за сегодняшний день, за то, что удалось списать контрольную по математике и за то, что тётя Света сегодня предложила пообедать с Димой. Спасибо, что ты рядом со мной и не позволил Андрею сегодня наказать меня за опоздание…»

– Мамочка… – донеслось до меня сквозь молитву.

«… Опять бредит. Или бабушка действительно сейчас здесь? Так! Не отвлекаться! Прости, Господи, что я ещё не могу полностью сконцентрироваться на молитве. В общем, я благодарен тебе за твоё присутствие в моей жизни и твою поддержку сегодня.»

С маминой кровати продолжали доноситься стоны и обезличенные обращения. Она то говорила с кем-то, то стонала от боли и, кажется, плакала.

«Прошу, дай мне сил справиться со всеми трудностями… Хотя… лучше помоги, пожалуйста, маме. Дай ей возможность умереть…»

Я резко открыл глаза. Я не мог поверить, что произнёс это, хоть и в мыслях. Я произнёс эти слова в молитве, находясь, как я представлял, в ярком потоке света, уходящем в небо. Я желал этого всем сердцем и это меня напугало. Я зажмурил глаза, пытаясь восстановить в воображении поток.

«Нет-нет-нет! Я знаю, что ты всемогущ! Помоги ей выздороветь! Помоги ей жить без наркотиков! Помоги…»

Я продолжал фантазировать, но ни одно из последующих слов не откликнулось в моём сердце. Все они бурлили в мозгу, но ни в одно из них я не верил. Кое-как добубнил молитву и лёг спать.

Утро было тихим. Маме удалось уснуть. Я прокрался к двери и уже через десять минут шёл в школу по замёрзшему болоту, покрытому свежим снегом.

«Последний день семестра. Могли бы уже и отменить эту контрольную. Или перенести на следующий год. Сегодня написать бы её нормально и всё будет круто. Вечером у Жемчужникова. Круто, что родаки уехали – устроим расколбас. Желание продумать бы, чтобы в двенадцать загадать.»

Я планировал день и первые дни следующего года ещё даже не подозревая, что прошлой ночью моя жизнь изменилась. Что моя настоящая молитва закончилась гораздо раньше, чем я думаю, что она была услышана и, что мама уснула навсегда. Я узнал об этом на третьем уроке, сразу после звонка, в кабинете номер 49.

– Вергуленко! – подозвал меня историк. – Контрольную можешь не писать. Ставлю четвёрку автоматом. Иди домой, тебя там ждут.