Читать книгу Бремя удивительных историй. Сборник рассказов - Олег Вихарев - Страница 5

Три года назад в конце июня у меня снимала комнату девушка Сара из Англии. Когда мы обсуждали погоду, она говорила:

– У вас тут холоднее, чем у нас. И ещё у вас очень резко меняется погода. Вчера было +20, а сегодня уже +12!

– Это просто какой-то неудачный июнь выдался, – отвечал я. – Обычно в июне тепло.

Два года назад в конце июня ко мне приезжали друзья из Ульяновска. Они ходили в куртках и мокли под дождём. Они говорили:

– Блин, ну и погодка. И это всегда так?

– Нет, – отвечал я. – Просто в этом году так получилось. Бывает.

Год назад в Петербурге вообще не было лета. Ну, было, конечно, дней эдак десять в сумме. Но на этом всё.

В этом году можно посмотреть в окно, потом на градусник, потом вспомнить, сколько было в июне тёплых дней – и все станет ясно.

Не знаю, как насчёт глобального потепления, но вот новый ледниковый период явно всё ближе. Пройдёт ещё лет пятнадцать – и летом в городе будет не больше +18. Тогда начнут люди собирать вещи и уезжать из Петербурга обратно. Например, в Сибирь и на Дальний Восток, где сейчас жара: в Новосибирске +26, а в Якутске +30, в Хабаровске +28.

– Не можем, – скажут, – жить в вашем климате! Мы там у себя в сорокоградусные морозы в футбол на улице играли, а как в Питер перебрались – так всё время носом шмыгаем и горло полощем. Ни лета у вас нормального, ни зимы человеческой – одна серая хмарь. Живите тут сами!

Так потихоньку и уедут: кто вглубь материка, кто в Европу, кто в Азию. И застынут в молчании пустые высотки Кудрова, Парнаса и Девяткина; на детских площадках Проспекта Ветеранов будут пастись лоси и дикие кабаны; а в заброшенном «Окее» у метро Купчино поселится старик-отшельник, пишущий Великий Русский Роман за прилавком, где когда-то продавали филе трески и живых карпов.

Оставшиеся жители переберутся ближе к центру, а метро ограничат кольцом из нескольких центральных станций. На остальных закроются тяжелые двери, погаснет свет, и они уйдут в глубокий анабиоз до лучших времён, если таковые вообще настанут.

Туристы всё ещё будут приезжать в город, но мало кто из них поведётся на обаяние белых ночей и решит остаться. Коренные петербуржцы будут иногда отлавливать на улицах загорелых приезжих из Екатеринбурга и спрашивать:

– Ну, как вам у нас?

– Очень нравится! Такой город красивый! Погода вот только не очень.

– А вы к нам переезжайте, – будут предлагать петербуржцы. – У нас места много! Город большой! А погода – ну что погода. Привыкаешь со временем.

– Нет, спасибо! – рассмеются в ответ загорелые екатеринбуржцы. – Мы уж лучше у себя на Урале.

Потом станет ещё холоднее, и с севера придут сумрачные скандинавы. Они приедут на «Теслах» и внедорожных велосипедах с широкими шинами и попросятся в Петербург, потому что после ослабевания Гольфстрима их страны превратились в непригодные для жизни заснеженные равнины, где стоят промёрзшие насквозь аккуратные домики да заиндевевшие покосившиеся ветряки. И, конечно, Петербург их примет – люди они хорошие, работящие, к непогоде привыкшие. Пускай забирают себе обезлюдевший Приморский район и пустую и мёртвую башню «Газпрома», где на самом верхнем этаже живёт одна только сошедшая с ума бывшая топ-менеджер, которая без конца проводит совещания и планёрки для своих тридцати кошек.

Так пройдёт еще несколько лет, и одной тёмной ночью, когда ледяные ладони, как ореховую скорлупку, раздавят Часовню Тишины в Хельсинки, к Петербургу придут на лыжах последние финны. Никакой границы между Россией и северными странами к тому времени уже не будет, но на подходе к городу останется символический пост-избушка, где поселится Иван Верещагин – самопровозглашённый Последний Пограничник Севера. В тулупе поверх куртки Columbia и с охотничьим карабином на плече он выйдет навстречу финнам.

– Куда вы теперь, Юсси? – спросит он главного финна в шапке с Муми-троллем.

– На юг, – ответит тот. – В Бангкок. Пойдёшь с нами, Иван?

– Не могу, – скажет Верещагин. – Служба!

Тогда финны молча оставят у его избушки связку мороженого лосося, свёрток с вяленой олениной и килограмм лакричных конфет и скользнут белыми тенями в сумрак вечной зимы, чтобы продолжить свой поход к тёплым берегам далёкого Таиланда. А Верещагин помашет им вслед рукой и вернётся в избу медитировать на горящую свечу и портрет Льва Толстого.

А ещё через несколько лет в Петербурге не останется никого. Он застынет в морозном плену, и никто уже не закажет коктейль «Боярский», не нарисует на стене логотип футбольного клуба «Зенит» и не купит уличную шаверму. Замёрзнет Нева, снега занесут проспекты и улицы, обвалятся разводные мосты.

И только перед полуразвалившимся Зимним дворцом можно будет заметить какое-то движение: это огромный мамонт чешет спину об Александрийскую колонну, цепляет хоботом обломки императорской мебели и, играя, подбрасывает вверх, любуясь тем, как блестит на солнце позолота.