Читать книгу Моздокская крепость - Олег Викторович Попов - Страница 3

Начало мая, 1763 года. Левый берег Терека, урочище Мез-догу.

– Ваше превосходительство! – дверь слабо скрипнула, и в небольшую комнату с невысоким потолком и с земляным утрамбованным полом, из тесных прохладных сеней, заглянул денщик в зелёном солдатском мундире с начищенными до блеска пуговицами. – Отец Феофан просит аудиенции… Запускать?

– Конечно пусти, дурень, – генерал-майор Алексей Алексеевич Ступишин оторвал взгляд от план-карты будущей крепости и потёр пальцами переносицу. Энергично поморгал уставшими от напряжения, покрасневшими глазами…

Детальный чертёж закладываемой на Тереке новой русской цитадели генерал-майору, по его распоряжению, оперативно подготовил, всего за несколько дней, инженер-капитан Спиридон Дудин. Прибывший в эту глухомань вместе с Алексеем Алексеевичем… В сопровождении малого вооружённого отряда, состоящего из полсотни солдат с казаками.

Военный строитель, офицер и дворянин Спиридон Дудин начертал подробную карту уже на точно указанном генерал-майором месте, с конкретной привязкой плана к особенностям природного рельефа. Большой лист сероватой плотной бумаги, щедро испещрённый по полям специальными пометками и знаками, был развёрнут на широком столе. И аккуратно прижат по углам разными подручными предметами.

А поверх этого чертежа, в рабочем беспорядке, лежали блестящий металлический циркуль, деревянный угольник, линейка, графитный карандаш… И небольшой кусочек плотного хлебного мякиша, скатанного в шарик. Им Алексей Алексеевич периодически подчищал свои огрехи в уточняющих карандашных замечаниях на карте, поверх уже нестираемых чёрных линий, нанесённых чернилами.

Сам план занимал почти всю столешницу. Над ним и корпел теперь генерал-майора с пышными, уже чуть тронутыми сединой бакенбардами, переходящими в густые, рыжеватые усы.

Этот массивный письменный стол и кресло с мягкими подлокотниками, Алексей Алексеевич привёз сюда, в урочище, на отдельной телеге, со всеми предосторожностями и заботой… Из самой канцелярии Кизлярской крепости!

Тяжёлый, с гнутыми резными ножками и бронзовыми накладками на них, в виде узора из дубовых листьев, сей непременный атрибут высокопоставленного чиновника, напоминал хозяину о лучших временах в его карьере… А дорогое зелёное сукно столешницы, приятное к ладоням, тешило генеральское самолюбие даже здесь, на самом краю империи.

Алексей Алексеевич, вздохнув, поднялся из кресла и вышел на середину комнаты. Два маленьких стеклянных оконца в обмазанных глиной и побелённых извёсткой стенах простого, без всяких изысков, человеческого жилища, пропускали в помещение минимум света. Его едва хватало генерал-майору днём для комфортной работы за своим статусным письменным столом. Да и то – если погода за стенами этой хаты стояла безоблачная и солнечная… Похожая на нынешнее весеннее утро.

Кроме небольшой основной комнатки и тесных сеней при входе, это нехитрое жилище Алексея Алексеевича состояло ещё и из крохотного закутка за печкой. Здесь, на жёстком топчане, укрывшись тёплой епанчой, генерал-майор иногда отдыхал днём. И спал ночью.

Большую печь, как и стены, покрывал толстый слой глины, густо забеленной сверху свежегашеной известью… Не столько для красоты, сколько для защиты его превосходительства от разных кровососущих насекомых и паразитов.

А они, окаянные, с первым весенним теплом, уже начинали просыпаться. И радостно устремлялись из своих укромных мест, под прелой листвой с травами, и из раскисших притеречных болот, на манящий человеческий запах.

Солдаты сваяли и отделали этот дом для генерал-майора, ставший сразу же и штабом квартирьерам, всего за неделю… Из того природного строительного материала, что нашли на берегу Терека и в ближнем лесу.

В итоге получилось вполне себе добротное жилище для командира. Простое, даже неказистое… Но компактное и тёплое, для весны 1763 года. А внешне оно напоминало приземистую малороссийскую хату с камышовой крышей.

Неподалёку, на этом же холме вблизи Терека, находилась ещё одна скромная турлучная постройка, возведённая солдатскими руками. Была она похожего стиля… С выбеленными извёсткой стенами и двускатной крышей из плотных вязанок камыша.

Над ней, кроме курящейся дымной струйкой печной трубы, светлел на фоне голубого неба ещё и свежеотёсанный деревянный крест, приколоченный к коньку фронтона. Христианский символ был виден издалека… И обозначал действующую православную церковь.

Сооружение выглядело явно временным на этом холме… Но являлось первоочередным и обязательным для любого христианского поселения 18 века в Российской империи.

А вокруг и между двух этих близлежащих построек располагались утеплённые солдатские палатки и шалаши. Здесь разместились остальные офицеры и рядовые из числа квартирьеров.

Этот тесно заселённый людьми пятачок на холме, рядом с протекавшим внизу полноводным и стремительным Тереком, окружал неплотным кольцом ретраншемент. Так, у осваивавших дикие земли Кавказа колонистов в то время, называлось оборонительное полевое укрепление из составленных в круговую линию распряжённых повозок.

А далее, за поставленными на бок телегами, соединёнными оглоблями меж собой, курились дымами небольших костров, уже по склонам пологой возвышенности, господствовавшей над остальной местностью, ещё десятка два человеческих жилищ. Открытые свежему ветерку очаги, заботливо обложенные камнями, выдавали обитаемые примитивные землянки с камышовыми крышами, едва виднеющимися поверх травы.

При появлении в урочище русских военных, ещё в начале марта, к ним стали выходить из лесной чащи и со стороны степи разные люди… Малыми группами и поодиночке.

Некоторые передвигались даже на своих повозках, обременённые нехитрым скарбом. Сопровождаемые женщинами и детьми. Они и теперь продолжали прибывать, едва ли не каждую неделю… И просили у квартирьеров разрешения поселиться рядом с русским лагерем, под защитой вооружённого отряда.

Эти неприкаянные люди, странствующие по Северному Кавказу на свой страх и риск, в поисках лучшей жизни, представляли собой пёструю группу. Состоявшую из беглых рабов, из семейных горцев разных местных племён, в отчаянии покинувших свои бесплодные ущелья и спустившихся на скудно заселённую, но весьма опасную равнину… И из всевозможных бродяг самого подозрительного вида.

Все они, выйдя к военному отряду, готовящему площадку для размещения основных сил, собирающихся скоро строить в этом диком месте русскую крепость с форштадтом, пожелали тоже примкнуть к будущим колонистам… Алексей Алексеевич лично беседовал с каждым новым человеком.

Понимая, сколько рабочих рук потребуется здесь уже нынешним летом, генерал-майор никого не гнал прочь. Он даже указал и определил территорию всем желающим поселиться рядом с квартирьерами, с учётом границ будущей цитадели.

А пришлых людей новость о скором начале возведения русской крепости в урочище обрадовала и воодушевила. Они уже сейчас, едва обустроив свои землянки, спешили предложить квартирьерам, столь благосклонно отнёсшимся к их появлению и взявшим под защиту, всяческую посильную помощь.

…Генерал-майор Ступишин водрузил на голову бархатную треуголку. В помещении со столь низким сводом, она чуть ли не упиралась своими перьями в потолок. Тем не менее, уважаемое духовное лицо Алексей Алексеевич посчитал необходимым встретить при полном параде.

Генеральской голове под напудренным париком и треуголкой сразу сделалось жарко. Надо отдать должное денщику Ваське – печь служивый топил исправно, со знанием дела. Дров не жалел вовсе… И тепло на нужном градусе в хате поддерживал начальству самым заботливым образом.

И всё-таки на душе у генерал-майора, вот уже который день, царила тщательно скрываемая меланхолия… Алексей Алексеевич не удержался и топнул досадливо каблуком сапога по земляному, плебейскому полу своих нынешних апартаментов, столь контрастирующему с лакированными, резными ножками дорогого стола и почти царского кресла. Неуместной и странной мебелью в подобном убогом жилище…

Да уж, не таким служебным кабинетом и вооружённой командой располагал генерал-майор ещё недавно! В бытность свою комендантом обустроенной и обжитой русскими офицерами Кизлярской крепости. Хотя, откровенно говоря, и то место службы для высокопоставленного царского чиновника, являлось сродни настоящей ссылке… Даже не по сравнению с желанным Санкт-Петербургом или Москвой! Относительно Северного Кавказа и столица южной губернии – Астрахань, многим дворянам, приехавшим на Терек, казалась истинным раем.

А ведь и года не прошло с его комендантства… Неужто он ещё будет тосковать здесь по своей кизлярской канцелярии? И сколько же ему куковать тут теперь?! В сей тьмутаракани, со странным для русского слуха названием местечка «Мез-догу»…

Сорокавосьмилетний генерал-майор думал, ещё совсем недавно, что крепость Кизляр на терской границе – вот настоящая глубинка для человека благородного звания, исполняющего на самом краю Отечества волю своей государыни и Сената! Дикий Кавказ. Глухое, отдалённое от цивилизации место. Ни тебе балов со знатными прелестницами в пышных кринолинах, ни светских раутов, ни пиров с изысканными угощениями… Даже собеседника найти, равного по статусу – и то проблема!

Ан нет… Выходит, он ошибался. Есть места службы в этих краях, для человека его ранга, и похуже Кизляра…

– Бог в помощь, Алексей Алексеевич! – высокий священник в чёрной рясе, вошёл, пригнувшись, из сеней в комнату. Батюшка, первым делом, повернулся лицом к небольшой и единственной иконе в правом углу, торжественно осеняя себя крёстным знамением. Перед строгим ликом Спасителя в массивном серебряном окладе с дорогими каменьями слабо теплился жёлтый огонёк масляной лампадки.

Батюшка шагнул к преклонившему голову генерал-майору, осенил скупым знамением и его… Священник протянул Алексею Алексеевичу серебряное распятие, покоившееся на груди, поверх рясы, для традиционного поцелуя.

Генерал-майор послушно приложился… И тут же пригласил жестом священника присесть для беседы на лавку, под оконцем.

– С чем пожаловали, отец Феофан?

– Тревожные вести доносят мне новые прихожане Христовы из кабардинских черкесов, – низким певучим голосом проговорил батюшка, присев на грубо сколоченную скамью и оглаживая чёрную, густую бороду. – Намедни крестил две семьи горцев, с детьми и бабами, желающих поселиться навечно в нашей будущей крепости… И просящихся войти в подданство к русской государыни.

Священник сделал многозначительную паузу и продолжил с возмущением:

– Говорят сии человецы, что знакомые им гребенцы, обитающие по Тереку и Сунже, совсем впали здесь в ересь никонианства! Всенародно осеняют себя двумя перстами, пугают слабых духом казаков и горцев, скорым пришествием Антихриста… А в одной станице, представьте себе, даже иерея, назначенного им астраханской епархией, выгнали из своего поселения. И храм Божий, где он служил, сожгли.

– Вот сукины дети! – не удержался генерал-майор. – Погодите, батюшка… Недолго осталось наблюдать нам подобное безобразие под боком! Потерпите ещё чуть-чуть, любезнейший… Скоро сюда прибудет подполковник Гак с нашими основными силами. Вот тогда мы и будем всех грешников вразумлять. А пока – самим бы здесь уцелеть…

Алексей Алексеевич поиграл желваками. И добавил с нескрываемым раздражением:

– Кабардинские князья мне ещё с конца марта своих гонцов шлют… Одного за другим. Каждую неделю, почитай, петиции нахальные предъявляют! Требуют сейчас же выдать им обратно всех своих убежавших и окрестившихся у нас холопов… Велят мне снести уже возведённые в урочище постройки. И убираться обратно к себе в Кизляр!

Готовят даже делегацию из черкесских владельцев с челобитной к государыне нашей отправлять… В самый Санкт-Петербург собрались ехать! С жалобами на моё самоуправство.

– Это хорошо! – облегчённо выдохнул отец Феофан. – Коль депутацию готовят к государыне, значит, нападение с их стороны сейчас нам не грозит… Черкесы теперь будут дожидаться возвращения своих послов из Санкт-Петербурга. И окончательного вердикта государыни по поводу нашего пребывания здесь… А значит – пока продержимся, Алексей Алексеевич! Коли Бог даст.

Батюшка улыбнулся в усы и добавил с оптимизмом:

– Да и людьми, способными противостоять ворогу, мы продолжаем неуклонно прирастать. Полтора месяца всего, как обосновались тут, а я уже сто пятьдесят душ языческих, из разных кавказских народов, окрестил в веру православную! Мужчин, баб, недорослей, младенцев… Бегут горцы целыми семьями к нам, под защиту государства российского.

– Никого обратно владельцам местным не отдадим! – твёрдо пообещал генерал-майор Ступишин. – Дозволяю вам, батюшка, говорить это всем окрестившимся горцам от моего имени. Пусть себе спокойно обустраиваются рядом, на отведённом месте. И помогают нам осваивать эту дикую землю. Русский солдат их всегда защитит.

А работники тут скоро нам потребуются в большом количестве – лесорубы, землекопы, перевозчики, добытчики разные… Много людей! Большое дело затеваем.

– И какие такие возмутительные постройки князья кабардинские здесь узрели? – усмехнулся священник. – Которые надлежит немедля снести… Пока таких только две. Ваш скромный домишко и малый Храм Божий, поставленные солдатами на скорую руку. Остальное-то – и постройками грех называть! Армейские палатки да землянки…

Батюшка задумался, покачал головой и гневно закончил:

– Храм им снести… Ишь, чего захотели, нехристи!

Отец Феофан пошарил в складках рясы и извлёк на свет сложенный вдвое лист бумаги, исписанный с обеих сторон. Священник протянул его генерал-майору.

– Я тут, Алексей Алексеевич, – скромно пояснил батюшка своим певучим баском в ответ на вопросительны взгляд собеседника, – долгие беседы вёл с каждым горцем, примкнувшим к нам… Прежде чем совершить над грешной душой святое таинство крещения.

Различными рассуждениями крепость людей в вере православной испытывал… Подмечал лукавство утаиваемое и выявлял чистоту помыслов языческих сердец, желающих быть с нами. Много чего любопытного прознал! И вот, составил – по собственной инициативе, уж не обессудьте – список горцев, достойных вашего полного доверия… На мой пастырский взгляд, конечно! Полагаю, что они будут нам весьма полезны при строительстве будущей цитадели. И для налаживания здесь удобного сожительства разных людей.

Генерал-майор Ступишин с интересом развернул бумажный лист. И пробежал глазами по чернильным строчкам, аккуратно выведенным тонко очиненным гусиным пером…

Заурбек Нехтиев – кузнец и оружейник, – прочёл Алексей Алексеевич первую фамилию, открывающую список и одобрительно хмыкнул, бросив быстрый взгляд на батюшку, – Эльчин Тотров – искусный рыболов и охотник, Иса Короев – ведает толк в уходе за лошадьми, волами и овцами, а также умеет лечить их от разных скотских хворей…

Пока генерал-майор молча знакомился с этим перечнем, отец Феофан терпеливо ждал. А Алексей Алексеевич уже весь погрузился в чтение.

…Патимат Генцаурова – опытная повитуха, Одиссей Михайлов – толмач, кроме русского, изъясняется на греческом (родной язык!), а так же легко – на турецком, чеченском, кумыкском и грузинском наречиях…

Прошло несколько томительных минут в полнейшей тишине. Наконец, генерал-майор оторвал глаза от бумаги:

– А вот за это, батюшка, спасибо огромное! Важную для нас работу сделали. Своевременную… А то вокруг столько новых лиц! Только, кто есть кто из них – один Бог ведает. А мы здесь важные дела исполняем… Волею матушки – государыни продиктованные. И доверяться нам случайным людям тут следует с великой осторожностью.

– Время покажет, кто есть кто, – философски заметил отец Феофан. – По моему скромному разумению человецы из этого списка чужды подлому коварству людскому… Просты и бесхитростны, аки дети! Они прямодушны и не корыстны.

Впрочем, вам окончательно решать – с кем из них иметь в дальнейшем более доверительные дела. А мне на этом позвольте откланяться, любезный Алексей Алексеевич…

Отец Феофан поднялся с лавки и развёл руками:

– Заботы духовные не терпят отлагательств! Изо дня в день молюсь неустанно за успех наших замыслов в этом глухом краю… И вы не забывайте уповать на Господа! Непременно приходите в Храм Божий на каждую заутреню… Не след вам отговариваться важными делами. Нехорошо.

Батюшка с твёрдой убеждённостью подвёл черту доверительному разговору:

– Дорогой Алексей Алексеевич, вы даже не представляете себе, как вид ваш бравый при шпаге дворянской, и этот мундир генеральский, с золотым шитьём и эполетами, укрепляют дух наших новых братьев и сестёр во Христе! Образ сей воздействует на аборигенов не хуже церковной проповеди… Укрепляет малостойких в вере и вселяет в сердца обращённых спокойствие и уверенность.

…Священник ушёл. А генерал-майор, проводив гостя до самого порога, постоял ещё несколько минут в сенях, задумчиво продолжая изучать список фамилий у себя в руках. Вернувшись, наконец, к своему письменному столу, Алексей Алексеевич, спохватившись, громко окликнул денщика:

– Васька!

– Слушаю, ваше превосходительство! – тут же вырос в дверях солдат. И вытянулся во фрунт, прижимая к бедру болтающуюся саблю в ножнах.

– Инженер-капитана Дудина ко мне… Срочно! – распорядился генерал-майор.

Отложив в сторону список священника, Алексей Алексеевич склонился над разложенной на столе картой и вновь погрузиться с головой в работу, вымеряя циркулем расстояния между пушечными бастионами на чертеже. Он только крикнул, не отрываясь от своего занятия, вслед кинувшемуся исполнять приказ солдату:

– И Аврору мне потом оседлай!

***

Не успел Алексей Алексеевич спокойно обдумать мысль, сколько именно потребуется орудий с северной стороны будущей цитадели, как входная дверь снова хлопнула. И из сеней в комнату, вежливо постучав об косяк костяшками пальцев, ступил широкоплечий, молодой офицер.

– Разрешите, Ваше превосходительство? Инженер-капитан Дудин по ва… – начал традиционный доклад офицер по полной форме.

– Полноте! – оборвал его нетерпеливо генерал-майор. – Входите, капитан… И докладывайте без всяких церемоний. Почему задерживаете с утренним рапортом? Ещё и посылать за собой заставляете?

Офицер, замолчав, хмуро слушал Алексея Алексеевича… В связи с неспокойной обстановкой вокруг лагеря квартирьеров, в последние две недели, всю организацию охранной службы малого поселения генерал-майор Ступишин возложил сразу на двоих подчинённых – инженер-капитана Спиридона Дудина и казачьего сотника Илью Сороку.

Первый командовал пешими солдатами и ближними караулами, по периметру ретраншемента защищающего слабой баррикадой центр военной колонии… Второй – отвечал за дальнюю разведку. И организовывал круглосуточное конное патрулирование на подступах к лагерю.

Спиридон Дудин в этом охранном тандеме числился старшим. Он обязан был каждое утро лично являться к генерал-майору и докладывать обстановку. События прошедшей ночи – самым подробным образом.

Однако, солнце уже показалось над кронами деревьев. А положенного рапорта Алексей Алексеевич, так пока и не дождался.

И сейчас, взирая строго на молодого офицера с лихо закрученными усами, генерал-майор испытывал глухое раздражение… Разболтались, чёрт возьми!

– Тут вот какая диспозиция, Алексей Алексеевич, – виновато проговорил инженер-капитан. – Один из наших дальних конных дозоров обнаружил минувшей ночью на правом берегу Терека, в лесной чаще, костерок малый… Явно устроенный скрытно от чужих глаз! И почти неприметный с нашей стороны.

Казак Фрол Савкуцанов, попросил у сотника дозволения сплавать на коне через реку, на разведку. Мы с Ильёй Сорокой, не беспокоя вас по пустякам, посовещались в полночь меж собой… И разрешили Фролу сей одиночный рейд. Тем паче, что вызвавшийся доброволец – сам кабардинских кровей. Хорошо разбирается в местных наречиях и нравах…

– Ну и? – поторопил подчинённого генерал-майор.

– Сплавал казак за Терек, – заторопился с докладом инженер-капитан. – Оставил коня в камышах, а сам незаметно подкрался к тому тайному лесному костру… И подслушал ночные разговоры греющихся у огня людей.

Оказались это известные местные разбойники… Сам абрек Ахмед-гирей и ближайшие его сподручники! А всего было там пять головорезов – при саблях, пистолях и ружьях… Лошади с ними добрые, со сменой. Шалаш себе тати соорудили от непогоды. А в нём какие-то тюки… Видимо – с награбленным добром.

…Спиридон Дудин увлёкся описанием ночного приключения рискового казака. В рассказе офицера чувствовался азарт охотника… И выглядел инженер-капитан, при этом, несмотря на всю свою молодость, как опытная гончая, почуявшая дичь… Лицо у Спиридона Дудина потемнело, а голос сделался хриплым.

– Как понял наш разведчик из разговоров разбойников у костра, – сжимая нервно рукоять пистолета, торчащего из-за пояса, доложил инженер-капитан, – вырезали душегубы на днях, с другими татями, целый армянский купеческий караван! Он через кабардинские земли в Астрахань следовал, с малой охраной. Никого в живых абреки не оставили.

Взгляд у офицера блеснул холодной сталью:

– А теперь они, разделив богатую добычу, разбежались по своим тайным обиталищам. Эта пятёрка направляется с награбленным хабаром в горы. Мы лишь сейчас, с сотником Ильёй Сорокой, закончили подробный разговор с Фролом, благополучно и незаметно для абреков вернувшимся на нашу сторону… Потому, вот, и задержался я с рапортом. Виноват!

– И что делать думаете, командиры? – посмотрел испытующим взглядом на возбуждённого инженер-капитана Алексей Алексеевич.

– Хочу просить вашего дозволения атаковать разбойников! – решительно выпалил Спиридон Дудин. – Они в этом своём лесном логове ещё ночь собираются провести, как минимум. Один из абреков ранен не тяжело в схватке с охраной купеческого каравана. Отлежаться теперь хочет… И сил подкопить перед долгой дорогой верхом.

– Ну вот что, любезный, – строго заметил молодому и горячему подчинённому рассудительный генерал-майор, обременённый тяжким грузом служебной ответственности. – Остынь! Мы сюда государыней нашей не за абреками гоняться посланы… А товарищам тех несчастных армянских купцов, да знакомцам случайных наёмных охранников, подвизающихся сопровождать подобные торговые караваны – наука. Не ходи за кордон тайными тропами, в обход таможни! Себе дороже станет…

Потом, глядя, как поскучнело сразу лицо у собеседника, Алексей Алексеевич несколько смягчил тон. Ну чего он, в самом деле, так суров с азартным молодым подчинённым, воспылавшим праведным гневом к душегубам? Понятно ведь – рвётся инженер – капитан в драку. Не навоевался ещё, поди, как следует в свои двадцать пять лет! Славы и наград жаждет нетерпеливая, бесстрашная молодость…

– Ну хорошо, – едва заметно, снисходительно улыбнулся в усы генерал-майор, вспомнив вдруг себя самого в таком же возрасте. – Бог с вами! И правда, жалко отпускать разбойников.

Дозволяю вам немедля собрать команду из охотников на душегубов! Продумайте с сотником Сорокой детали операции по уничтожению разбойничьего логова. Но только – чтобы мне без лишнего риска! И пустого геройства. Да сами с Ильёй в рукопашную схватку с абреками не суйтесь. А лучше всего – подберитесь в ночной темноте незаметно к разбойничьему костру… И кончите их всех дружным залпом.

– Добро! – вмиг повеселел инженер-капитан. – Этой ночью получат душегубы, что заслужили давно… Всё сделаем в лучшем виде, ваше превосходительство, не сомневайтесь!

Но тут молодой офицер вспомнил, что от него ещё ждут отчёта по итогам прошедшей ночи в лагере и вблизи ретраншемента. Спиридон Дудин сейчас же сделал серьёзное лицо. И продолжил уже сухим, деловым тоном:

– Теперь, что касается караульной службы и постов… Ночь, в целом, прошла без заметных происшествий. Подробно докладывать сейчас, или совместим, как обычно, мой рапорт с обходом лагеря?

– Объединим, – согласился генерал-майор. – Пойдёмте, посмотрим, чем народ занимается.

***

…Офицеры вышли за порог. От стремительной, многоводной реки в пятистах шагах от подножья занятого квартирьерами холма веяло прохладой. Алексей Алексеевич набрал полные лёгкие свежего, бодрящего воздуха, замешенного на пряном степном ветре, весеннем солнце и прелом лесном запахе.

С невысокого крыльца штаба открывался прекрасный вид на мутный, неукротимый Терек внизу, непролазные лесные чащи по обоим его берегам и степные просторы за ними. Из земли уже всюду дружно тянулась к свету яркая и сочная зелёная трава.

Терек с неудержимой силой нёс свои жёлто – серые воды к далёкому Каспийскому морю, петляя и разделяясь на рукава. Он с лёгкостью крутил и ворочал в бурных, холодных волнах стволы вековых деревьев, словно щепки.

Часовой у крыльца привычно отсалютовал командирам своим длинным ружьём с примкнутым штыком. Офицеры же, продолжая беседовать, зашагали к проходу в окружающем центр полевого лагеря укреплении из составленных повозок и подручного материала.

В отличии от часового, который так и остался на своём посту, Васька привычно последовал за господами командирами. Денщик вёл за собой двух осёдланных лошадей – белую тонконогую кобылу Алексея Алексеевича и горячего жеребца инженер-капитана. Возбуждённый конь Спиридона Дудина нервничал, бил землю копытом, всхрапывал и косил чёрным глазом на соблазнительную четвероногую спутницу…

Май отсчитывал первые дни. Погода в урочище демонстрировала решительный поворот на лето. Щебетали наперебой птицы в кустах и кронах. Кукушка в ближней чаще отсчитывала кому-то оставшиеся годы… И деловито долбил кору невидимый дятел.

А ещё до слуха беседовавших на ходу офицеров доносились частый перестук топоров, визг двуручной пилы, какие-то отдалённые людские возгласы и неразборчивые обрывки разговоров… Этот покатый холм с малым, укреплённым на скорую руку, военным поселением на самой макушке господствовал над округой. Он был почти свободен от деревьев и кустарника. Генерал-майор Ступишин выбрал это место и обозначил, как центр будущей крепости.

Пока здесь стояли только два простых, обмазанных глиной домика под камышовыми крышами – церквушка и штаб квартирьеров. Солдаты, спешно возводившие их в урочище, в самом начале весны 1763 года, на холоде и пронизывающем ветре, без всяких чертежей и планов, в последнюю очередь озадачивались архитектурной красотой построек.

Рядовой военнослужащий в русской армии 18 века был мастером на все руки. Солдаты работали и поварами, и кузнецами, и кучерами, и санитарами… И даже служили няньками, присматривавшими за господскими детьми!

Ну, и возводили, само собой, всевозможные постройки… Как умели.

Призванные в солдаты в молодом возрасте из рязанских, уральских, поволжских деревень, крепостные и неграмотные, в большинстве своём, крестьяне двадцать пять лет отдавали воинской службе. И, как минимум, треть этого срока проводили в изнурительных походах и сражениях.

Назад, в свои деревни, возвращались единицы… Да и то – искалеченными, седыми ветеранами. Большинство пропадали в солдатах навсегда и бесследно. Отец с матерью, провожая молодого, здорового сына на воинскую службу, прощались с ним, как правило, навеки.

В солдаты забирали, в основном, холостых, крепких парней 18-20 лет от роду. А к этим годам трудолюбивый деревенский житель, в многодетной, патриархальной семье уже успевал постичь немало. Он умел и обед приготовить из нехитрых продуктов, и рыбы наловить, и зверя добыть, и со всякой домашней скотиной управиться… И избу поставить, с печью и колодцем во дворе!

…Под третью важную постройку на облюбованном холме – будущий склад – пятеро солдат из квартирьеров пока лишь рыли фундамент и погреб. Уже наметившаяся глубокая прямоугольная яма должна была стать вместительным подвалом-ледником, для долговременного хранения продуктовых запасов колонистов.

Проследовав мимо землекопов за пределы ретраншемента, господа офицеры, сопровождаемые поотставшим денщиком с командирскими лошадьми в поводу, оказались вскоре на северном, противоположном реке, склоне. Эту часть холма занимали землянки. Примитивные человеческие жилища, с камышовыми крышами, едва выглядывающими из травы, начинались сразу за баррикадой из распряжённых и поставленных на бок армейских повозок.

Защитный круговой барьер образовывали не только казённые воинские телеги и подводы… Но и весь имевшийся здесь у людей, и не занятый сейчас в работе, гужевой транспорт. Широкие и вместительные армейские телеги скреплялись оглоблями с двухколёсными, высокобортными арбами примкнувших к русскому лагерю горцев. Между повозками ретраншемента ощетинились острыми кольями наружу десятки рогаток.

Преодолеть с ходу всаднику такой барьер было невозможно. Да и пешему вражескому воину прорваться к штабу и церквушке, через кажущееся хлипким укрепление, представлялось непростой задачей.

В случае внезапного нападения на лагерь, эта постоянно охраняемая вершина холма должна была стать последней защитой всем людям, поселившимся тут… Сейчас же, в первых числах мая, ретраншемент составляли пятьдесят две, соединённые между собой, разномастные повозки. По внутреннему периметру укрепления прохаживались часовые с ружьями.

Караульные находились , примерно, через каждые двести шагов друг от друга. Они внимательно наблюдали сверху за окружающей местностью… И за людьми, работающими на пологих склонах.

А там трудилось сейчас около сотни колонистов. Махали топорами не переставая солдаты в зелёных мундирах и островерхих шапках, валя вековые деревья… Орудовали двуручными пилами казаки. Часть служивых яростно рубили шашками и саблями непролазные колючие кусты, расширяя проходы людям в диких зарослях. А между этими, распределёнными по окрестностям группами квартирьеров, зачищающих под будущую крепость и посад территорию, разъезжали на конях, раздавая указания, младшие командиры.

А вот не связанные строгой армейской дисциплиной, многие гражданские поселенцы, из мужчин и мальчиков-подростков, обрадовавшись солнечной погоде, помогали военным в их трудах, обнажившись по пояс. Горцы с удовольствием подставляли живительным лучам свои бледные, жилистые тела… Однако у каждого работника, совмещавшего важное дело с солнечными процедурами, на голове непременным мужским атрибутом оставалась папаха. И большой наточенный кинжал на поясе.

Все колонисты дружно трудились по единому плану… В первую очередь, освобождалась от деревьев и кустов местность, подпадающая под уже размеченную генерал-майором Ступишиным территорию самой цитадели. А это был весьма обширный участок земли, вместе с холмом в центре… Размером не меньше полутора квадратных вёрст.

Будущую строительную площадку Алексей Алексеевич и Спиридон Дудин тщательно вымеряли и высчитывали лично, ещё месяц назад, в шагах, саженях и аршинах. И отмечали на местности вбитыми в землю колышками, выделяли разложенными в траве камнями, окрашенными для видимости издалека белой известью.

Мужчинам и мальчикам-подросткам помогали женщины, закутанные в тёмные платки и платья до самых пят. Пока другие расчищали обозначенную командирами территорию от лишней растительности, горянки сновали без устали позади своих отцов, мужей и военных, собирая с земли нарубленные ветки. Женщины с девочками умело и быстро скручивали из хвороста большие вязанки для растопки очагов.

Между работающими на склонах холма людьми и лагерем квартирьеров на господствующей пологой вершине постоянно курсировали несколько двухколёсных повозок, запряжённых неутомимыми осликами. Правили арбами дети горцев.

Подростки подвозили и даже пытались помочь солдатам разгружать на охраняемой территории уже очищенные от сучьев брёвна, напиленные толстые доски и толстые вязанки хвороста. Все люди в поле зрения генерал-майора и инженер-капитана были заняты своим делом… Работа кипела.

Оба офицера и денщик Васька с лошадьми, между тем, уже миновали землянки за ретраншементом… И продолжали своё неспешное движение вниз по склону. Спиридон Дудин, постёгивая себя прутиком по голенищу высоких ботфорт, докладывал генерал-майору:

– Минувший вечер и ночь у нас, Алексей Алексеевич, прошли спокойно, слава Богу… Я уже говорил вам ранее, что дозорные, чуть ли не с первого дня тут, пребывают в сильнейшем нервном напряжении. Постоянно ощущается чужое внимание к нам. Весьма пристальное и недоброе… За лагерем и всеми перемещениями охранения постоянно кто-то наблюдает. Пока, правда, только издалека. Конные казачьи патрули регулярно обнаруживают одиночных всадников, кружащихся вокруг нас.

Инженер-капитан с тревогой заметил:

– Подъезжать ближе эти джигиты не стремятся… Держат дистанцию. И сразу же спешат скрыться при внимании казачьих разъездов к своей персоне. Полагаю, что посланы к нам соглядатаи явно не друзьями…

Алексей Алексеевич слушал молча. А Спиридон Дудин уже перескочил на следующую тему:

– За прошедшую ночь к нам ещё горцы присоединились! Черкес Хабиб и осетин Батраз. Оба вышли на конный казачий патруль из лесной чащи со своими семьями и скарбом… На трёх и двух арбах, соответственно. Повозки скитальцев запряжены ослами и волами… Лошадей при семьях не имеется.

Инженер-капитан деловито заключил:

– Записал всех новоприбывших горцев в большую подушевую книгу, как вы и приказывали… А всего явилось ночью восемь человек, разного возраста и пола. Главы семейств хоть и едва говорят по-русски, но порядки наши знают хорошо. Наслышаны уже и про скорое начало строительства цитадели в урочище Мез-догу. Затем, собственно, и явились сюда…

Готовы оба, со всеми своими домочадцами, ради получения плодородного земельного надела при крепости и дозволения навсегда поселиться в предместье, под защиту гарнизона, принять православную веру. И поклясться, соответственно, русской государыни в своей вечной верности… Представлю сегодня глав этих двух семейств вам и отцу Феофану на личную беседу.

Алексей Алексеевич кивнул удовлетворённо… И опять вернулся к охране лагеря квартирьеров:

– Хватает ли вам дозорных на все посты? Удаётся ли справляться со службой столь малыми силами?

– Пока да, ваше превосходительство, – успокоил генерал-майора Спиридон Дудин. – Круглосуточных постов и тайных секретов расположено мною вокруг нашего поселения – полтора десятка. Желательно бы побольше, конечно! Но и это позволяет худо-бедно контролировать подходы к лагерю…

Инженер-капитан развёл извиняюще руками:

– Иногда мне приходится даже привлекать к охранной службе горцев, уже принявших у нас крещение. Из самых надёжных и проверенных персон, разумеется!

Молодой офицер посетовал:

– По причине малолюдства нашего отряда, за два месяца непрестанных бдений, солдаты уже изрядно утомились. Ночью в караулах, днём – на работах… Не успевают толком отдохнуть! Но то ещё не беда…

Вновь прибывшие горцы доносят, что кабардинская знать не признаёт урочище Мез-догу российской землёй. Впрочем, и между собой владельцы всё никак не могут определиться – кому теперь и в каких границах эта безлюдная территория принадлежит. Спорят, враждуют, плетут интриги…

Но, как не посмотри, мы, русские, для них всех – захватчики! Затеявшие здесь незаконное строительство… И привечающие, к тому же, беглых черкесских рабов и местную, разноплеменную чернь.

Спиридон Дудин усмехнулся:

– В последнее время, по словам наших горцев, кабардинские князья, свою междоусобную войну за урочище Мез-догу весьма усилили… Ругаются и чуть ли не режутся за эти степные пастбища и леса на кинжалах!

– Сия территория, – хмуро заметил генерал-майор, – согласно указу нашей государыни, и в соответствии с условиями Белградского мирного договора с турками, принадлежит навечно лишь одной России… А отведено урочище Мез-догу, милостью Ея императорского Высочества, насколько я помню, под заселение, в основном, крещённым осетинам и ингушам. Дозволено тут свободно жить и всем прочим кавказским народам, принявшим православную веру.

Алексей Алексеевич решительно резюмировал:

– И пусть все местные владельцы успокоятся! Отдана сия российская земля, решением Сената, под наследственное управление одному лишь кабардинскому князю Кончокину-Черкескому и его потомкам… Союзнику нашему, и верному подданному матушки-государыни.

Генерал-майор жёстко добавил:

– А коли придётся – будем защищать присягнувшего Российской империи кабардинского владельца всеми силами своими, от алчных соплеменников… И разных его дальних родственников, спешащих делить чужие леса и пастбища!

Кстати, князь Кургоко Кончокин, в чине подполковника русской армии, с десятью дворами подвластных и множеством повозок со скарбом, скоро сам к нам прибудет из Кизлярской крепости… Во главе ожидаемого каравана строителей будущей цитадели. Князь избрал её постоянным местом жительства для себя и своих потомков.

Алексей Алексеевич что-то подсчитал в уме, шевеля беззвучно губами и двигая рыжеватыми густыми усами… А потом уверенно выдал:

– Уже через полтора месяца прибудет! Вместе с главным зодчим – подполковником Гаком… Мне вчера вечером почта с нарочным казаком была из канцелярии Кизлярской крепости. Там уже заканчивают формировать большой караван. Скоро экспедиция двинется в путь…

– Быстрее бы уже подмога! – вздохнул инженер-капитан. – Не нравится мне такое повышенное внимание непонятных лиц к нашему лагерю… Как бы не сговорились непримиримые черкесы между собой. И не решились ударить сообща по непрошенным гостям, вздумавшим обустраиваться на спорной территории столь малыми силами!

Спиридон Дудин скептически хмыкнул:

– А потом спишут кабардинские владельцы резню на злых, никому не подчиняющихся абреков… Иди, кизлярский комендант, разбирайся, кто напал на лагерь! Определяй и вылавливай душегубов по лесам и степям, со своими солдатами… А наши джигиты здесь не при чём!

***

Мирная картина занятых полезным делом людей радовала глаз генерал-майора… Он с удовлетворением наблюдал, как поселенцы медленно двигаются вниз по склону редкой цепью, оставляя за собой очищенное от деревьев и кустов пространство.

С обозримой стороны холма землю прорезали три малых родника с журчащей прозрачной водой. Теперь, когда этот склон люди уже почти освободили от лишних зарослей, Алексею Алексеевичу открылось, что один из источников питал большое болото на северо-востоке урочища. А два других – вливались разными извилистыми путями в Терек.

Генерал-майор, слушая вполуха Спиридона Дудина, не уставал отмечать новые выгоды окружающего ландшафта для разворачивающегося в урочище военного строительства… Нет, всё-таки удачное место он нашёл для будущей цитадели! Если, конечно, довести до ума все эти природные преимущества для защитников проектируемой крепости.

…С западной стороны холма, от группы военных и горцев, занимающихся расчисткой территории, отделился всадник. Это был чернобородый казак в папахе и черкеске, на сером жеребце. Бока, шею и голову животного покрывало множество мелких белых пятнышек… Запоминающийся и необычный был у коня окрас.

Наездник пригнулся е тёмной гриве, присвистнул, ударил пятками в лёгких кожаных ичигах в лошадиные бока… И пустил жеребца вскачь, прямо к офицерам.

– А вот и наш сотник спешит доложиться, – прервал речь собеседника Алексей Алексеевич, невольно любуясь и завидуя молодецкой стати приближающегося всадника.

Ловкого наездника на пятнистом жеребце звали Илья Сорока… Это был двадцатишестилетний терский казак среднего роста, худощавый и жилистый.

Про таких враги писали в своих мемуарах с глухим раздражением – мол, глянешь на него – ну ничего особенного! Человек, как человек, каких много… Обыкновенный верховой воин. И конь у него невысокий, без особых претензий. Вот только вместе с этими двоими в бою лучше не встречаться!

Враги свидетельствовали, с каким-то мистическим страхом, что во время сражения казак и его конь совершенно преображались… Наездник, словно обретший бессмертие, вертелся ужом в самом пекле схватки. Рубил врага без устали шашкой направо и налево. И метко стрелял на скаку из своего укороченного ружья и пары пистолетов… Со всех мыслимых и немыслимых положений.

А дрессированный, словно собака, конь под казаком бесстрашно летел сквозь дым и огонь, послушный воле хозяина… Яростно кусал зубами противника и чужую лошадь, добивал ударами кованных копыт свалившихся на землю раненых врагов.

Кстати, донская порода животных – а под седлом у Ильи Сороки был именно такой зверь, названный казаком за своеобразный окрас «Пеплом» – только успела появиться… Вывели её заводчики в самом начале 18 века, скрещивая лучших ногайских (этих малорослых, но очень выносливых лошадей предпочитали степные кочевники!) с карабахскими, персидскими и туркменскими скакунами.

У казака с боевым конём испокон веков существовали свои особые отношения… Зверь являлся человеку, в первую очередь, другом и лучшим товарищем по жизни. Это была отнюдь не рабочая скотина!

Конь донской породы отличался завидным здоровьем и исключительной преданностью одному хозяину. Зверь был не прихотлив в корме и содержании, не боялся выстрелов и открытого огня, прекрасно переносил, как жару, так и лютую стужу.

За время службы на кавказской границе Илья Сорока с Пеплом уже не раз принимали участие в сражениях. Отчаянного и храброго в бою, порой – на грани безрассудства, казака ценили и уважали товарищи… А враги – побаивались. Да и звание сотника (чин у казаков исключительно выборный!), говорило само за себя.

Единая военная форма в описываемое время только вводилась в регулярных частях российских войск. Она являлась обязательной пока, лишь для наиболее боеспособных подразделений, гвардии и офицерского состава. А вот у вольного казачьего сословия в этом вопросе царила ещё полная неразбериха!

Многие выходцы с Дона, например, по старинке, всё ещё носили привычные зипуны и шаровары, уральцы – татарские халаты с малахаями, волжане (волгцы) – кафтаны… А стиль верхней одежды казаков, проживавших на берегах Кубани, Терека и в горах (гребенцов!) – вообще формировался под влиянием местных кавказских племён.

Отличались также у разных станичников причёски, головные уборы, предпочтения к породам боевых лошадей… Даже обряды и традиции разнились! Порой, настолько сильно, что казаки, прибывшие служить на кавказскую границу, из разных мест России, не всегда выглядели, как представители одного народа.

Впрочем, за долгие годы жизни здесь, на южном рубеже империи, все станичники перемешались… А многие и породнились между собою и горцами – через браки, обряды куначества и побратимства. Подобные связи тогда были широко распространены и часто практиковались на Северном Кавказе.

Эти казаки постепенно образовали на южной границе империи своё отдельное, самостоятельное сообщество… Они, подобно аборигенам, тоже предпочитали носить бурку, черкеску с газырями, большой кинжал на поясе, шашку и обтягивающие икры тонкокожие ичиги.

Одним из важных обстоятельств, кстати, было для терского казака удобство боевой одежды, её «обношенность». На справном воине она обязательно имела лёгкую потёртость и сидела, как влитая, без складок и пузырей.

В отличии от трофейного оружия (его присутствие в доме станичника и количество развешанных на стенах, привезённых из похода, сабель и мушкетов свидетельствовало о доблести хозяина!), ношение любой одежды, снятой с убитого, не одобрялось. Подобное разрешалось казаку только в случае крайней нужды… И лишь после тщательной стирки и совершения специального очистительного обряда с участием православного священника.

Суеверные казаки опасались не столько заразиться всякими болезнями через чужую одежду, сколько боялись унаследовать печальную судьбу ее прежнего хозяина. Многие верили, что убитый, с помощью своих вещей, может утянуть живого на тот свет.

…На мчащемся сейчас к офицерам казачьем сотнике была тёмная черкеска с поблёскивавшими на солнце металлическими газырями. Чёрная лохматая папаха венчала голову. С левого боку подскакивала шашка в ножнах. А кривой турецкий кинжал на поясе глухо постукивал на скаку о деревянную рукоять большого кремниевого пистолета, торчащего у всадника из-за кушака.

Чернобородый, с заросшими щеками, по самые колючие, глубоко посаженные глаза на загорелом суровом лице, Илья Сорока мало чем отличался внешне от горца. В отряде квартирьеров он верховодил тремя десятками казаков, откомандированных служить на Терек с Дона и Волги.

Сотник имел явные способности к местным языкам… За долгие годы жизни на Кавказе, где ему довелось родиться и воспитываться с малых лет, в окружении представителей разноплеменных народов, Илья Сорока сумел неплохо овладеть чеченским и кабардинским языками.

А с прочими горцами сотник, не зная местных диалектов, бойко изъяснялся, активно используя минимальный набор из самых распространённых и понятных всем аборигенам слов. Именно по этой причине генерал-майор и поручил Илье Сороке, не только охрану лагеря конными казачьими патрулями… Но и обязал налаживать приятельские отношения с объявляющимися в урочище кавказцами. Поскольку большинство из присоединявшихся к квартирьерам горцев русским языком едва владели…

– Сотник –то видом своим – чистый басурманин! А правду ли говорят, ваше превосходительство, – не удержался от вопроса инженер-капитан Дудин, глядя на скачущего казака, – будто бы наш Илья был в юности усыновлён старухой-чеченкой? Трижды целовал ей голую грудь по их диким обычаям… И стал, таким образом, кунаком и названным братом шести её взрослым сыновьям?

Все чеченцы теперь, якобы, кличут нашего сотника уже не Ильёй, а Ильясом… На магометанский манер. Или всё это – слухи пустые?

Генерал-майор ответил неопределённо и уклончиво:

– Кто ж его точно ведает… Казаки – сословие своеобразное. Со своими порядками, обычаями и даже воинскими чинами! Самое главное, что бойцы они, на фоне других, храбрые, к дисциплине приученные. С раннего детства готовящиеся служить Отечеству нашему… И, живя рядом с магометанами, вере своей православной никогда не изменяют. А во всём остальном – не нам с вами лезть в их монастырь с собственным уставом!

Алексей Алексеевич помолчал несколько секунд и решительно заключил:

– А коли породнился сотник с каким-то там чеченским тейпом – преступления в том не вижу… Зато обычай сей позволяет казаку беспрепятственно разъезжать в одиночку по всем глухим вайнахским селениям, не беспокоясь за свою жизнь! И быть всегда осведомлённым в делах аборигенов… Зачастую – немаловажных и для нас!

…Сотник, выглядевший вблизи старше своих двадцати шести лет, лихо соскочил с коня, не доезжая шагов двадцати до офицеров. И направился к ним мягким кошачьим шагом.

Серый, в белую крапинку жеребец, остался стоять позади, переминаясь на месте, помахивая хвостом, полностью предоставленный сам себе… Казак козырнул Алексею Алексеевичу, кивнул по-приятельски Спиридону Дудину.

– День добрый, господа! – улыбка тронула и несколько смягчила суровое выражение бородатого лица Ильи Сороки. – Погода нынче хорошая… Благоприятствует нам в делах, как давно не было! Дозвольте доложить диспозицию подробно?

Генерал-майор благосклонно кивнул… И казак продолжил:

– Все подчинённые мне люди, а также гражданские, порученные вашим превосходительством моему попечению, заняты сейчас несением службы и текущими хозяйственными делами. Пять казачьих патрулей, по два всадника, постоянно осуществляют дозорные объезды вокруг лагеря…

С раннего утра на вырубке деревьев и кустарника мною задействованы все свободные от несения службы по охране поселения солдаты и казаки. К работам по очистке обозначенной вами территории я привлёк сто восемь человек из прибившихся к нам горцев… Все – добровольные помощники. Некоторые явились ко мне со своими бабами и детьми. Я сформировал из гражданских семь трудовых отрядов на сегодня. Назначил им старших, определил фронт работ и нормы…

– Скажите людям, – распорядился генерал-майор, – пусть не отдаляются чрезмерно от лагеря! А старшим групп прикажите почаще делать переклички.

Алексей Алексеевич испытующе посмотрел на казака:

– Вы постоянно общаетесь с примкнувшими к нам горцами, господин сотник… Можете вести с некоторыми подробные разговоры на их наречиях. И, вероятно, знаете чаяния аборигенов. О чём они толкуют меж собою? Можно ли будет положиться на них в бою? Если у нас появится в том нужда…

И, не дожидаясь ответа, засыпал казака новыми вопросами:

– А как у наших добровольных помощников обстоят дела с оружием? И всяким рабочим инструментом? Хватает ли у присоединившихся горцев пропитания на каждый день?

– Бегут сюда люди не от хорошей жизни, – осторожно заметил сотник. – Всё сплошь беднота обездоленная… Едоков в семьях много, а имущества при горцах – едва в одну арбу уместится.

Илья Сорока наморщил лоб, припоминая важное:

– Есть ещё несколько кровников… Чьи дома в горах и весь скот отобраны старейшинами селений. И отданы пострадавшим от вражды родам, в счёт примирения фамилий.

Есть горцы, попавшие в крайнюю кабалу к знатным соплеменникам… И сбежавшие с семьями от непомерных долгов.

Сотник нахмурился:

– А поодиночке к нам прибились бывшие рабы и пленники. Некоторые из них долго сидели по зинданам в колодках… Терпели всякие лишения и побои. И лишь чудом обрели свободу. Большинству нет дороги назад. В общем, все люди разные… Каждый – со своей непростой судьбой.

Казак встрепенулся:

– Однако, мотыга и казан имеются у хозяйки в каждой семье… Как и кинжал у мужчин.

Некоторые горцы пришли к нам со своими топорами и даже пилами! Эти рабочие орудия нынче нарасхват… А вот с запасами провианта у гражданских неважно. Хотя никто пока и не голодает, слава Богу! Сложно у горцев с солью, мукой, крупами…

На охоту в ближние леса и в степь я людям, до прибытия наших основных сил, ходить запретил. Стараюсь объяснять каждому, что дело это пока – крайне опасное…

Илья Сорока ухмыльнулся:

– А настоящего голода здесь умелому человеку никогда не будет! Одной только рыбы всякой в Тереке – ввек поселенцам не переловить. Сама людям в руки прыгает. Учу с моими соратниками, донцами да волгжцами, прибившихся к нам горцев запруды на реке мастерить, донки ставить, мотни из тонких ивовых прутьев плести… Мы, казаки, в этом – большие искусники!

Сотник вздохнул:

– Все, конечно, ожидают с нетерпением и надеждой обоз из Кизляра… С множеством переселенцев, мастеровых людей, солдат и казаков с ружьями и пушками.

Что же касается необходимого сейчас инструмента… В пересчёте на имеющееся количество работников, пришедших к нам со своими орудиями труда, особой нужды пока не наблюдается. Хорошо бы ещё, конечно, пару пил двуручных! И топоров с пяток… Да верёвок крепких, с сотню аршин, – деревья валить, да к повозкам подтаскивать. Но – спасибо Господу и за то, что имеем!

– А ещё, ваше превосходительство, – вдруг вспомнил казак, – часто у меня горцы спрашивают – когда у русских начнётся большая война с турками? В заключённый долгосрочный мир и добрососедство между христианами и правоверными никто не верит! Мало того, многие полагают, что ещё одну крепость на Тереке русская царица надумала ставить, явно готовясь обороняться от османов и их союзников.

Губы генерал-майора тронула лёгкая ироничная улыбка:

– Ну, горцам видней… Только я о великодержавных планах государыни и Сената столь подробно не осведомлён.

Илья Сорока озвучил свой прогноз:

– Думаю, что в случае нападения на нас, мы можем теперь рассчитывать ещё и на сотню крепких горцев в бою. С кинжалами и топорами…

Уж не знаю, какими воинами окажутся примкнувшие поселенцы в действительности, но на словах эти джигиты готовы сражаться бок о бок с русскими солдатами и казаками до конца! Защищая наш лагерь и свои землянки от любого врага.

…Трое командиров, беседовавших на виду у нескольких десятков работающих людей, и составляли пока всё главное руководство маленьким поселением в отдалённом от жилых мест глухом краю. От хладнокровных решений и действий этих русских офицеров зависело многое…

Скромный военный лагерь на левом берегу Терека развернулось столь неожиданно и быстро, что нехорошо возбудившиеся предводители местных племен, пока лишь с изумлением и негодованием наблюдали за дерзкими колонистами… И решали, как теперь быть с этими самоуверенными нахалами, потерявшими, похоже, всякий страх.

Весной 1763 года на Северном Кавказе, надо сказать, царил относительный мир и благоденствие… По местным понятиям, конечно.

Вот уже двадцать лет здесь не было кровопролитных, больших войн. Хотя локальные, мелкие стычки между ста сорока нациями, народностями и родовыми общинами, исстари живущими бок о бок на Кубани, Тереке и Сунже, никогда не прекращались.

По поводу примкнувших к квартирьерам разноплеменным горцам командование малого русского отряда не обольщалось… Офицеры прекрасно понимали – безлошадные, плохо вооруженные и слабо обученные военному делу крестьяне в реальном бою – им слабая поддержка.

Это осознавали и внимательно следившие за русским лагерем предводители адыгских, чеченских, ногайских и других близлежащих местных племён… Многие из них давно имели собственные планы на сочные пастбища и вековые леса урочища Мез-догу.

Теперь же все эти наблюдатели мрачнели и наливались гневом. Начиная с ранней весны 1763 года… Месяц за месяцем.

Нет, никто из аборигенов не сомневался, что злосчастное поселение обустраивающихся в урочище гяуров будет в считанные минуты сметено одной-единственной конной атакой. И безжалостно вырезано. Вместе с дерзким русским генералом!

Аллах свидетель, слабый лагерь не устоит… Даже если за его уничтожение придётся заплатить многими жизнями джигитов!

Однако наблюдавших за наглыми действиями поселенцев сдерживало от немедленной атаки, кроме понимания неизбежной потери части своих воинов, и ещё одно малоприятное обстоятельство с далеко идущими последствиями… Этот быстрый, победный штурм стал бы проявлением открытого противостояния России. Казусом белли. А столь явного вооружённого конфликта с сильным соседом никто не хотел.

За четверть века, даже самые воинственные народы Северного Кавказа уже привыкли жить в сложившемся, устраивающем многих, политическом равновесии… Без большого кровопускания друг другу.

Постоянные стычки между племенами из-за лучших пастбищ, рыбных озёр, кража друг у друга женщин и угоны скота, и даже случавшиеся, порой, на подобном фоне смертоубийства – всё это не в счёт… Кавказские народы всегда отличались горячим, взрывным нравом.

Но нападение на целый отряд русской армии, убийство генерала – это совсем другое дело! Даже если не оставить в живых ни одного свидетеля, дознаватели гяуров всё равно придут в урочище, в сопровождении сильного войска. И обязательно докопаются до истины… И разгром русского лагеря обойдётся себе дороже.

Многие из непримиримых горцев ещё хорошо помнили тяжёлую поступь имперской армии северного соседа по их землям и селениям, в ходе русско-турецкой кампании 1735-39 годов… И как тогда ощутимо пострадали те кавказские племена, которые решили открыто выступить против гяуров на стороне османов.

А крымский хан, к слову сказать, традиционно поддержавший Оттоманскую Порту в очередной войне с неверными, вообще потерял, в итоге, свою стратегически важную крепость Азов! А эта цитадель, между прочим, многие годы считалась непреступной.

За четверть века относительной стабильности на Северном Кавказе, явные и тайные союзники турок в регионе едва успели оправиться от последствий войны двух империй. И хотя политические интриги некоторых предводителей местных племён против России продолжались, несмотря ни на что, до открытых враждебных действий дело пока не доходило. Худой мир был для всех выгоднее новой ссоры.

…Командиры на склоне холма исчерпали, наконец, все животрепещущие темы и генерал-майор Ступишин, обернувшись, махнул рукой денщику, застывшему с лошадьми в отдалении. Васька тут же, без промедления, подвел к господам застоявшихся коней.

А сотнику Илье Сороке достаточно было лишь негромко свистнуть своему Пеплу особым образом. И его серый жеребец в белую крапинку, до того мирно пощипывавший травку неподалёку от хозяина, сразу же вздрогнул. Обученный зверь повёл чуткими ушами, поднял голову… А повернувшись мордой к казаку и встретившись с сотником глазами, послушно потрусил к офицерам.

…Командиры взобрались на своих лошадей и поскакали на северо-восток, где в низине поблёскивало под солнцем заросшее камышом болото, окружённое с трёх сторон лесом. Здесь, на самом краю обширного мелкого водоёма, трудились человек двенадцать солдат и горцев. Им помогали несколько женщин в тёмных платьях до пят, с лицами, замотанными в платки до самых глаз.

А ещё тут крутились двое босоногих подростков… Они правили на пару скрипучей крестьянской арбой, запряжённой неутомимым трудягой-осликом. Мальчишки грузили сейчас заготовленные взрослыми вязанки камыша на свою повозку с большими деревянными колёсами.

Три всадника мчались к этому трудовому отряду, начиная каждодневный, привычный объезд рабочих команд, по прямой, кратчайшим путём… Из-под копыт коней летели во все стороны комья размокшей весенней грязи.

А над урочищем, высоко в небе, раскинув широко крылья, парил степной орёл. Всего несколько дней назад он вернулся из дальних тёплых краёв к своему пустому гнезду. И теперь облетал территорию, следя сверху настороженным, зорким глазом за странными перемещениями людей на знакомой земле.

В глухом урочище этой весной царила непонятная, пугающая птицу суета. Впрочем, маленькие с такой высоты, ползающие по склонам пологого холма человечки далеко внизу, рядом с серо-жёлтой лентой реки, казались ничтожными и слабыми…

Но инстинктивно орёл чувствовал – чтобы встретить ещё не одну весну в своей птичьей жизни, ему никогда не стоит приближаться к этим неугомонным созданиям. Не способных парить в небе, к счастью… Но умеющим зато легко и ловко убивать других. Летающих, плавающих, ползающих, скачущих… И даже – себе подобных!