Читать книгу Моздокская крепость - Олег Викторович Попов - Страница 6

Август, 1765 года. Урочище Мез-догу – Казачья община на терской луке.

Бесстрастные документы 18 века скупо свидетельствуют: “Моздокское пограничное селение …было укрепляемо руками простых солдат, составивших охранное войско”.

Именно они, в основном, и начинали возводить новую цитадель на Тереке. Поднимали внешние стены, копали под ними круговые защитные рвы, насыпали оборонительные валы и сколачивали заградительные рогатки… Впрочем, в 1763-1765 годах, здесь все поселенцы были строителями. В меру своих способностей.

Одновременно с возведением крепости, на что направлялись главные усилия военных и гражданских колонистов, появлялись в урочище и первые общественные сооружения. Кроме уже упомянутых скромной православной церкви, штаба стройки, служившего также и жилищем главному зодчему – подполковнику Гаку, склада с ледником, на левом берегу Терека выросли ещё казарма и конюшня с печным отоплением, кузница, лесопилка, баня, пекарня…

Сотни первых поселенцев трудились, не разгибая спины, от зари до зари. Успевая, при этом, заниматься и обустройством собственных долговременных жилищ. На смену землянкам, с едва торчащими из травы камышовыми крышами, вокруг холма с цитаделью поднялись обмазанные глиной домики с крохотными оконцами, выбеленными извёсткой стенами и печными трубами.

А ещё колонистам требовалось постоянно заботиться о собственной безопасности. В урочище Мез-догу было весьма неспокойно… Порой настолько, что солдатам, казакам и гражданским поселенцам приходилось откладывать в сторону строительные инструменты и отбиваться с оружием в руках от набегов лихих людей.

Несколько раз налётчики собирались в довольно многочисленные боевые отряды, из представителей всевозможных кавказских племён. Тех, кто мечтал быстрым и дерзким нападением разгромить лагерь строителей… И поживиться на его развалинах богатой добычей.

Обычная история для того времени! А всяких абреков на беспокойной терской границе российской империи, в первые годы возведения крепости, промышляло немало.

В вольные разбойники кавказские джигиты шли, как правило, не из-за крайней своей бедности… Или, допустим, в силу каких-то сложившихся неблагоприятных жизненных обстоятельств. То были лишь исключения.

Абреками горцы становились нередко из-за банальной жажды наживы. А ещё чаще – в поисках молодеческой славы и авторитета в глазах у соплеменников и соседей.

Удачливый абрек, ограбивший богатый купеческий обоз, захвативший в рабство многих иноверцев и безнаказанно улизнувший с добычей от возмездия, тогда для большинства жителей Северного Кавказа, был настоящим героем… Отчаянным, бесстрашным, дерзким! Некоторых даже знали поимённо… И слагали про них легенды, дополняя и приукрашивая вымыслом правду.

Что же касается участи рядового русского солдата в 18 веке, то ей завидовать не приходилось. Особенно если тянуть нелёгкую лямку служивому доводилось на вечно неспокойном Северном Кавказе.

Дисциплина в русской армии держалась на бесконечной муштре, шпицрутенах и зуботычинах младших командиров. Жаловаться на что-либо солдату было запрещено под страхом наказания… Не удивительно, что случаи дезертирства рядового состава в войсковых подразделениях на Северном Кавказе отмечались в 18 веке довольно часто.

Историки пишут, что некоторые солдаты первого гарнизона Моздокской крепости тоже не выдерживали армейских тягот, усугубленных изнурительным трудом на строительстве цитадели… В полном отчаянии эти служивые, призванные, обычно, из крепостных крестьян, бежали и прятались в труднопроходимых лесах. Или вообще уходили прочь из России, за Терек. В так называемые тогда «чеченские горы».

Здесь дезертиры надеялись выжить… Пополняя собой небольшие неприкаянные общины российских христиан-раскольников, спасающихся от гонений на родине в малолюдных ущельях Северного Кавказа. А порой группы бывших солдат, объединяясь, и сами создавали в потаённых местечках, за Тереком, свои хутора.

Только многие беглецы, вместо избавления от армейских тягот, становились со временем добычею местных абреков. И оказывались, в итоге, в кандалах и в колодках… Превращаясь в живой товар на турецких и крымско-татарских невольничьих рынках.

Тем не менее, каждодневная работа на строительстве крепости в урочище Мез-догу продолжалась… И благодаря усилиям российских военных, трудившихся в распутицу, жару и холода, не покладая рук, бок о бок с привлекаемыми к важному государственному делу горцами-переселенцами, уже через год после закладки, к концу лета 1764 года, новый форпост на Тереке обрёл вид вполне себе надежного укрепления.

Возводимую цитадель и растущее при ней предместье окружали две линии рвов с проточной водой на дне широких и глубоких траншей. А на саму территорию крепости, огороженную прочной стеной, теперь можно было попасть лишь по трём подъёмным мостам… Охраняемым круглосуточно вооружёнными джигитами из горской команды князя Кургоко Кончокина…

Вне цитадели и посада, особняком, поселились своей специфической общиной казаки. Они разместились на отшибе, с северо-западной стороны своей специфической общиной,

Эти откомандированные на охрану южной границы империи воины облюбовали себе для лагеря в урочище просторную терскую луку, в паре вёрст от строящейся крепости. Большинство казаков были выходцами с Дона и Поволжья. Они-то и начали обживать открытую, ровную местность, выше по течению Терека, окружённую дикими лесами и подступающей с севера степью.

Впрочем, среди поселившихся тут первых полутора сотен представителей вольного воинского сословия встречались и кубанские станичники, и гребенцы, и даже уральцы! Казачья община, охранявшая строителей цитадели с присоединившимися горцами и патрулирующая постоянно свой участок самой южной границы Российской империи, являла весьма пёструю картину.

В числе первых служивых поселенцев на луке оказались и семейные люди. Правда, казаков тут, уже успевших обзавестись жёнами и детьми, были единицы… В основном, община состояла из холостяков и тех, кто оставил семьи в донских и поволжских станицах, на время своей семилетней командировки.

Казаки, в свободное от службы время, строили себе на луке турлучные и саманные хаты, засаживали огороды, даже умудрялись разбивать фруктовые сады! Но в первую очередь прирождённые воины и защитники границы думали о безопасности своей общины.

Они окапали лагерь, с домами и земельными участками, круговым оборонительным рвом… И поставили по окраинам поселения высокие наблюдательные вышки. Таким образом, эта казачья община при новой крепости превратилась в ещё один, хорошо охраняемый малый форпост на левобережье Терека.

А командовал поселением вольного воинства в 1763 году, и до избрания первого станичного атамана, двадцатишестилетний сотник Илья Сорока. Несмотря на свой относительно молодой для подобной должности возраст, он пользовался непререкаемым авторитетом в казачьей лагере.

Сотника Илью Сороку отличала поразительная смесь бесшабашной отваги в бою, хладнокровия перед лицом опасности, выдающейся силы духа… Сочетающаяся при этом с трезвым расчётом.

Мужественный казак, благодаря своему воинскому мастерству и храбрости, не раз выходил победителем из неравных смертельных схваток. Подчинённая ему сотня всадников считалась одним из самых боеспособных подразделений, приданных гарнизону возводимой цитадели.

Впрочем, станичным атаманом молодого Илью на луке никто не называл… Это была выборная, освобождённая от прочих забот, ответственная должность. И присуждалась она достойному человеку всем обществом только на круге – высшем органе казачьего самоуправления.

А разных атаманов, кстати, в каждой станице, в то время, существовало несколько… Одновременно. И каждый отвечал за свою конкретную сферу, порученную ему обществом всё на том же круге.

Так, в любой уважающей себя казачьей общине избирался походный, или войсковой атаман. Он руководил станичниками в немирное время.

Обязательно был в вольном поселении лисицкий атаман – человек, занимающийся охотничьими вопросами, крамной – разбирающийся в торговых делах… И другие, специализирующиеся по своим узким направлениям.

Станичные же атаманы осуществляли повседневное, общее руководство общиной. Они разбирали различные конфликтные ситуации, занимались вопросами денежных сборов и налогов, выявляли и наказывали виновных…

Казаки не только выбирали себе администратора и распорядителя из самых уважаемых и грамотных соплеменников, но и регулярно заслушивали на круге его отчёты. При недовольстве главой поселения станичники в любое время могли заменить батьку на более достойного лидера.

Однако, слово действующего атамана являлось законом для всех членов общины. Его приказы не обсуждались и не оспаривались. Станичному голове полагалось жалование и немаленькая часть от любой добычи.

Илья Сорока в начале строительства крепости руководил казачьей общиной неофициально, оставаясь действующим командиром сотни.

Место своего поселения в урочище представители вольного воинского сословия, а вслед за ними и все остальные в округе, стали именовать по названию береговой линии. Так казачья община, рядом с цитаделью, превратилась в станицу Луковскую.

Впрочем, всё это случилось не в один год… Отдельное поселение долгое время исправно выполняло свою главную задачу, охраняя строителей и границу, вместе с другими воинскими подразделениями в урочище.

Многие станичники, обосновавшиеся на терской луке, вообще не думали оседать здесь навсегда. Они надеялись, отслужив положенное количество лет и дождавшись смены, вернуться назад – на Дон, Волгу, Яик (Урал)…

В те года не считалось зазорным, если казак, пусть даже и венчанный, неся государственную службу в дальних краях, скрашивая суровый воинский быт, заводил себе временную жену. Это была, как правило, симпатичная рабыня или пленница чужой национальности. Купленная, выменянная, или украденная. А чаще – привезенная казаком из очередного похода, в качестве трофея.

Но будущего, обычно, такие, не освещённые православной церковью, “гражданские браки” не имели. Свою временную жену на кавказской границе, как часто и сам дом, построенный тут, со всем нажитым личным хозяйством, за годы продолжительной воинской командировки (семь и более лет!), казак считал вещами непостоянными, преходящими… Вынужденной мерой! Всё это ему, по окончанию срока службы на Кавказе, и потерять было не жалко.

***

– Настасья! Ты не помнишь, куда я поставила снадобье от болотной лихорадки? – врачевательница и травница Степанида остановилась в раздумье посреди приземистой хаты с двумя малыми оконцами, едва рассеивающими полумрак тесного помещения. – То, которое в зелёном штофе с дубовой пробкой…

Женщина, громко вопрошающая невидимую собеседницу, возившуюся в сенях, представляла из себя крепкую ещё, пятидесятипятилетнюю особу с решительным и строгим, неулыбчивым лицом. Прядь некогда иссиня-чёрных волос, уже тронутых обильно сединой, выбивалась у неё из-под тёмного платка.

Улыбаться потомственная гребенская казачка Степанида Ничепуренко разучилась давно… Ещё четверть века назад, в разгар последней большой войны между османами и российской империей.

Тогда она, чернобровая, весёлая и молодая мужняя жена, двадцати трёх лет от роду, в один роковой день потеряла всю свою семью – бравого супруга-казака, двоих малолетних детей, пожилых родителей… А заодно и добротный дом в горах, со всем имуществом, нажитым за промелькнувшими птицей счастливыми годами в судьбе Степаниды.

Её родной гребенской станице Святомарьинская, располагавшейся в тихом уютном местечке на берегу белопенного ручья, стремительно сбегавшего по камням с ледника в долину, не повезло… Небольшая казачья община, существовавшая к тому времени уже почти сто лет, оказалась на пути турецкой армии, скрытно маневрировавшей меж гор и ущелий, рядом с российской границей.

Османы и их кавказские союзники застали врасплох спящую станицу. Передовой конный дозор вражеского войска случайно наткнулся на святомарьинцев перед самым рассветом…

Взятые подтянувшимися подразделениями турок в плотное кольцо, станичники сопротивлялись с яростной обречённостью. Шансов у малой казачьей общины не было никаких.

Османы беспрерывно атаковали укрепления защитников поселения, расстреливали их из пушек и ружей… И к вечеру всё было кончено.

Ворвавшись в пылающую станицу свирепые захватчики, обозлённые противодействием неверных и своими потерями, перебили всех до единого оставшихся в живых мужчин. От невинных младенцев до стариков.

Заодно османы изнасиловали всех девочек и женщин. Зарубили саблями многих казачек, помогавших своим мужьям, братьям и отцам держать круговую оборону, заряжая ружья и перетаскивая с места на место несколько имевшихся у станичников орудий.

Победителями были также хладнокровно вырезаны старухи и дети… Все те, кто не мог долго идти своими ногами вслед за армейским турецким обозом. И представлял собой бесполезную добычу, в глазах расчётливых завоевателей.

Саму разграбленную станицу захватчики сожгли дотла. А руины домов сровняли с землёй… Поставив точку в столетней истории этого казачьего поселения.

От всей Святомарьинской осталось в живых полтора десятка человек… И это были молодые, красивые женщины, чудом уцелевшие в массовой резне. После всех издевательств над ними, жестокие, но практичные победители решили всё же не убивать казачек, а с выгодой продать работорговцам. Славянские девушки стоили дорого!

Босоногих и истерзанных станичниц связали одной верёвкой… И погнали вслед за турецким войском, в армейском обозе, рядом с телегами, гружёнными награбленным имуществом святомарьинцев, в неволю. Вместе с захваченной скотиной, стегая плетью отстающих пленниц и животных.

В этой рабской связке семенила и Степанида… С потухшим взором, посеревшим лицом и окаменевшим от невыносимого горя сердцем.

Как молодая женщине ещё не умерла тогда? На её глазах приняли страшную смерть оба её малолетних ребёнка… И погибло столько близких!

…К счастью для пленниц, через сутки после случившейся с ними катастрофы, на османскую армию напали русские войска. Конные казачьи части, неожиданно и стремительно атаковали в горах турецкую колонну.

Османы и их союзники, чтобы не попасть в окружение, в спешке бросили основную часть своего обоза, награбленное добро с пленницами… И бежали сломя голову. А освобождённая казаками Степанида вскоре, после разных перипетий и бродяжничества по тылам русской армии, оказалась, в конце концов, в Кизлярской крепости.

Попала сюда молодая женщина уже одна, без других спасшихся пленниц из уничтоженной Святомарьинки. Они так и потерялись для неё навсегда в военной круговерти.

Степанида в то время, заторможенная и равнодушная ко всему, что происходило вокруг, являла собой не человека… А только тень от себя прежней. С пустыми, полубезумными глазами… И без всяких средств к существованию.

Босую, неопрятную и голодную казачку, бесцельно шатающуюся по шумному кизлярскому базару, в надежде на бесплатную еду, случайно повстречал местный старик-аптекарь. Это был бездетный и одинокий вдовец.

Он пожалел молодую бродяжку… Накормил и приютил её в своём большом двухэтажном доме в Кизлярской крепости. Первый уровень жилища занимали аптека и лаборатория по изготовлению лекарств. А наверху обитал сам хозяин.

Потом, когда Степанида уже немного пришла в себя, она стала всячески помогать по дому добросердечному старику. Убирала, готовила ему, стирала… И даже пыталась принимать посильное участие в профессиональной деятельности аптекаря.

Прошло несколько лет. Старый бездетный вдовец всё больше доверял и привязывался к молодой и толковой женщине… Постепенно ставшей ему незаменимой помощницей по хозяйству и в торговых делах, внимательной слушательницей и старательной ученицей.

Со временем, аптекарь стал допускать Степаниду и к изготовлению разных несложных лекарственных снадобий в своей лаборатории. Кроме этого, женщина собирала для мэтра, по ближайшим к Кизлярской крепости рощицам и болотцам заказанные им целебные травы, цветки и коренья.

Степанида с ранней весны и до поздней осени бродила по округе с холщёвым мешком за спиной и с плетённой корзиной на плечах. А возвратившись со своей добычей к старику, училась, под его строгим приглядом, правильно и аккуратно сортировать собранные растения.., Сушить и растирать их потом в мелкий, однородный порошок.

Молодая женщина добросовестно отмеряла разные ингредиенты на точных аптекарских весах, смешивала вещества в нужных пропорциях, по указанию и под наблюдением мэтра. На основе этих составов опытный фармацевт готовил свои лечебные отвары, настойки и мази.

Аптекарь лично фасовал целебные снадобья по флаконам и пузырькам… Наклеивая на малую посуду бумажные этикетки с надписями на латыни.

Когда-то Степаниде повезло закончить трёхлетнюю церковно-приходскую школу в Святомарьинке. Это учебное заведение при скромном станичном храме существовало лишь благодаря подвижничеству грамотной супруги священника, возившейся с казачьими детьми, словно наседка с цыплятами.

Остальные взрослые святомарьицы к её углублённой просветительской деятельности относились скептически… Все прочие уроки в церковно-приходской школе, кроме знакомства чад с Законом Божьим и зазубривания православных молитв, считались в казачьих семьях излишним баловством.

Однако, Степанида (спасибо принявшей страшную смерть от нехристей попадье-мученице!), умела теперь худо-бедно читать и писать по-церковнославянски… Что для гребенских казаков в 18 веке, и уж тем более для их женщин, было весьма редким явлением.

Пришло время Степаниде вспомнить школьные годы… В домашней библиотеке старого аптекаря имелось несколько медицинских книг, написанных на кириллице.

Любознательная молодая женщина, с разрешения добросердечного мэтра, с интересом их листала… Запоминала названия и симптомы болезней, методы лечения недугов и правильное применение целительных препаратов.

Ей было по душе это тихое, требующее сосредоточенного внимания и знаний ремесло фармацевта и лекаря. Так, под руководством своего благодетеля и мудрого наставника Степанида постигала новую науку. Год за годом… Сперва, и по чуть-чуть, теоритически, а потом, и всё увереннее – практически.

Слава Богу, рядом с ней много лет находился доброжелательный советчик. У которого она всегда могла спросить о непонятном.

В 18 веке владельцы аптек не только изготавливали и продавали исцеляющие снадобья нуждающимся, но нередко и сами занимались лекарской практикой. Старый вдовец не был исключением.

А со временем и его способная ученица, под внимательным наблюдением своего наставника, стала пробовать сама вправлять несложные вывихи, лечить ушибы и лёгкие раны обращающимся за помощью к аптекарю людям, рекомендовать им нужные снадобья…

Степанида даже ассистировала мэтру при тяжёлых родах и ампутациях! Она не боялась крови, без истерик и причитаний взирала ни чужие муки и смерть.

Женщина и сама хладнокровно пускала в дело, острый, как бритва, нож… Если больному требовалось кровопускание. Весьма, кстати, популярная в 18 веке медицинская процедура!

Старый вдовец прикипел сердцем к неглупой и ответственной Степаниде… Как к родной дочери.

За десять с лишним лет жизни под одной крышей с ней мастер-фармацевт, опытный травник, химик, да к тому же ещё и практикующий врач, сумел передать своей старательной и трудолюбивой помощнице многие профессиональные секреты… А когда старик и сам слёг, под бременем обострившихся возрастных недугов, управление аптекой целиком легло на плечи Степаниды. Она уверенно продолжила дело учителя.

Простая в общении, много чего уже познавшая в лекарском ремесле, к тому времени, помощница занедужившего аптекаря пользовалась у людей уважением. А мэтр тихо угасал… И всё дальше отдалялся от земных забот.

Тем не менее, старый лекарь сражался с собственными болячками долго и яростно. Как мог… Он провёл больше года, почти не вставая с постели.

Иногда мэтр даже одерживал кратковременные победы в этой неравной борьбе за жизнь. Благодаря, без сомнения, заботливому и неотступному уходу Степаниды. И ненадолго поднимался с кровати, худой и бледный.

Старческие болячки тогда отступали на день-другой от своей жертвы… Позволяя умирающему самостоятельно выбраться за порог, на улицу, насладиться тёплым солнечным днём. Вдохнуть бодрящего свежего воздуха.

Но потом застарелые недуги всё равно брали верх… И укладывали немощного человека обратно в постель на месяцы.

И всё-таки уходил старик в мир иной со спокойной душой, окружённый сердечной теплотой и искренней заботой благодарной ему за всё Степаниды. Аптекарь мысленно уже не раз благодарил небо за такую толковую ученицу и продолжательницу его дела, посланную самим провидением!

А когда Степаниде удалось, без всяческих подсказок со стороны немощного мэтра, самостоятельно излечить нескольких обратившихся за помощью больных, используя изготовленные ею же отвары и мази – женщина и сама в себя поверила. Как в травницу и целительницу.

…Перед самой своей смертью, старый аптекарь и врач, в момент кратковременного улучшения самочувствия, собравшись с последними силами, посетил канцелярию коменданта Кизлярской крепости. Высокопоставленного чиновника мэтр знал лично… И пользовался, со стороны первого лица в цитадели, всяческой поддержкой.

Старый фармацевт и лекарь, тёртый калач по жизни, прекрасно ориентировался в реалиях своего времени. Он всё же успел много сделать напоследок для Степаниды… И существенно облегчил её жизнь после собственной смерти.

Задействовав все свои связи, личные добрые знакомства и щедрые взятки, заручившись поддержкой важных представителей медицинской гильдии, мэтр оформил способной ученице и помощнице необходимые разрешительные документы. Позволявшие женщине на законных основаниях заниматься аптекарской и лекарской практикой. Официальные бумаги с печатями давали Степаниде, в том числе, и право на наследование всего имущества старика, после его смерти.

Документы представляли теперь женщину, как законную приёмную дочь аптекаря. И дозволяли Степаниде Ничепуренко не только самостоятельно изготавливать различные целительные снадобья на продажу, но и врачевать обращающихся к ней за медицинской помощью людей.

…После кончины старого лекаря, женщина на правах приёмной дочери вступила в наследство. И стала по праву владелицей большого двухэтажного дома с аптекой и фармацевтической лабораторией. Степанида в один миг превратилась в достаточно обеспеченного человека в Кизлярской крепости.

Впрочем, осторожный чиновник, вручая разрешительный документ женщине на самостоятельную фармацевтическую и врачебную работу, за подписью самого коменданта, на всякий случай, всё же подстраховался… И добавил к официальной бумаге с гербовой сургучной печатью отдельное примечание.

Выданный документ позволял новой хозяйке аптеки, не предоставившей никаких дипломов и свидетельств об окончании специальных учебных заведений, лишь право «заниматься лекарской деятельностью среди местных народов, а также всякого чина и сословия людей, кроме лиц дворянского звания… Коих следует врачевать более искусным в своём ремесле целителям. А снадобья дозволяется готовить Степаниде Гавриловне Ничепуренко и продавать страждущим любые, под личную ответственность».

И всё бы ничего, да только самостоятельная деятельность новой владелицы аптеки совпала с начавшимися крутыми переменами в жизни обитателей Кизлярской крепости. К середине 18 века сюда активно потянулись отовсюду новые переселенцы… Укреплённая цитадель далеко прославилась, как относительно безопасное место на беспокойном Северном Кавказе. Надёжно охраняемое русскими военными.

В Кизлярской крепости имелась сильная артиллерия, большой гарнизон из казаков и солдат, закалённый в боях с враждебными горскими племенами. В цитадели царил строгий порядок.

А вокруг её стен, под защитой военных, разрослось и продолжало прирастать новыми жилищами предместье – с огородами, садами и виноградниками. Сюда, вместе с остальным местным народом, в поисках стабильной и спокойной жизни, устремились и всякого рода практикующие лекари, торговцы заморскими чудодейственными снадобьями, порошками и мазями, исцеляющими, якобы, от любых хворей… Только плати! Жёсткая конкуренция в фармацевтической и медицинской сфере резко возросла.

Появились в крепости и дипломированные врачи, приехавших на Северный Кавказ попрактиковать и подзаработать лекарскими услугами из столицы губернии Астрахани… А то и из самого Санкт-Петербурга!

На этом фоне простая казачка-травница Степанида со своей аптекой смотрелась весьма скромно. А её сомнительный патент от местного чиновника, разрешающий женщине заниматься врачеванием, вызывал у компетентных людей всё больше вопросов…

Ещё сильнее коллеги Степаниды по цеху, заглядывая иногда в её заведение за готовыми лекарствами, поджимали губы и вскидывали недоумённо брови, когда выяснялось, что хозяйка аптеки не понимает латынь. Краеугольный камень их профессии! Хотя никто пока женщину напрямую и не спрашивал – как и где она училась ремеслу фармацевта и врачевателя…

Впрочем, это было лишь делом времени. В любой день объявившиеся в Кизлярской крепости учёные собратья Степаниды по медицинской гильдии могли состряпать жалобу астраханскому губернатору на конкурентку. И потребовать у него разобраться с самозванкой, работающей под протекцией местных чиновников. Нагло отбивающей платежеспособных больных у истинных врачей!

И поэтому, когда в конце 1762 года, комендатура Кизлярской крепости, начала формировать большой переселенческий караван из добровольцев и специалистов самого разного профиля, для отправки в урочище Мез-догу, Степанида решила не испытывать судьбу… Теперь у женщины не было влиятельного заступника, за которым она себя могла чувствовать, как за каменной стеной.

Тем более, что ещё один лекарь, в дополнение к военному врачу, прикомандированному к экспедиции, колонистам срочно требовался. Составители обоза попробовали было завербовать нужного специалиста среди дипломированных представителей медицинской гильдии. Да только учёного врачевателя в цитадели, согласного по доброй воле ехать в неведомое дикое урочище, строить крепость на пустом месте и налаживать быт с нуля, что-то всё не находилось.

Но тут неожиданно свои услуги предложила организаторам экспедиции Степанида… И её охотно включили в состав формирующегося переселенческого обоза.

Женщина быстро и недорого продала свой двухэтажный дом. И нагрузив горой целых четыре телеги специфическим аптекарским и лекарским скарбом, навсегда покинула Кизлярскую крепость…

Всё имущество Степаниды состояло, кроме этих добротных повозок и лошадей, главным образом, из множества разных склянок, бутылей и сосудов с порошками, готовыми мазями и целительными настойками. Хрупкая тара покоилась на мягкой подушке из сена, была бережно укутана в тряпки, подготовлена к долгой и тряской дороге.

Степанида привезла с собой в урочище Мез-догу тяжеленный и объёмный тигель, чувствительные аптекарские весы, медицинский инструментарий и даже фарфоровую и бронзовую посуду… В общем, всё самое необходимое для врачебной практики на новом месте и изготовления лекарств на основе местных трав.

***

– Куда же я подевала этот штоф? – женщина ещё раз обвела с досадой внимательным взглядом, батарею разнокалиберных бутылок и пузырьков на дощатом столе без скатерти, вплотную придвинутом к маленькому окошку.

– Не сия ли склянка вам нужна, тётя Степанида? – в гибкой кареглазой красавице, появившейся в дверном проёме, с трудом угадывалась испуганная, дрожащая девочка, непонятно откуда появившаяся посреди степи два с лишним года назад, на пути у переселенческого обоза… Однако, это была именно она. В руках девушка держала четырёхгранную бутылку тёмно-зелёного стекла.

За прошедшее с памятного лета время, угловатый и нескладный подросток в изодранном платье с чужого плеча, едва не подстреленный в кустах дозорным казаком Сапроновым, вытянулся и сильно изменился. Бывшая безгласная девочка-замарашка из гадкого утёнка превратилась в довольно симпатичное создание.

И сейчас на пороге стояла несмело улыбающаяся брюнетка… С тугою косой, лежащей на вздымавшейся в ритм дыханию, уже вполне оформившейся под глухим, закрытым платьем, женской груди.

Степанида, которой поручили заботиться об этой, показавшейся тогда многим переселенцам немой девчонке, нарекла юную незнакомку Настей, для удобства общения. И долго безуспешно пыталась выяснить всевозможными способами прошлое своей подопечной… И пролить свет на загадочную историю, случившуюся с бедняжкой в степи.

Но Настя о себе ничего не помнила. И не разговаривала, как не билась с нею лекарка…

А шесть месяцев назад – о, чудо – с губ девушки сорвались, наконец-таки, вместо нечленораздельного мычания и мучительных потуг заики, несколько первых разборчивых слов! И были они на русском языке. Являющимся, скорей всего, родным для заговорившей.

Хотя память к Насте пока так и не вернулась, стерев всю её прошлую жизнь, за полгода каждодневных занятий со Степанидой по развитию речи, девушка уже изъяснялась довольно бегло. И почти не заикалась.

– Она самая! – облегчённо вздохнула Степанида. – Я ж её сама в сени на полку с вечера поставила… Запамятовала совсем!

Травница взяла из рук девушки зелёную бутылку, откупорила… И понюхала осторожно содержимое штофа.

– Мне к Тенгизу, в грузинскую слободку пора, – врачевательница озабоченно наморщила лоб. – У него, похоже, болотная лихорадка начинается. Все признаки вчера были… Авось и удастся спасти мужика сей настойкой от тяжких последствий коварной хвори!

Но сначала, девонька, нам самим следует поберечься от заразы… Таково первое правило лекаря. Сбегай-ка мне быстренько за Серафимом!

И пока Настя, выскочив пулей за порог, исполняла поручение Степаниды, женщина, отодвинув бутылки и пузырьки в сторону, выставила на стол три одинаковых медных стаканчика. Разлив по ним немного тёмного, густого снадобья из принесённого четырёхгранного штофа, врачевательница добавила на глаз, в каждую порцию, чуть-чуть серого порошка из малого флакона, спрятанного в кармашке платья.

Разбавила содержимое стаканчиков кипячённой водой из глиняного кувшина… И энергично перемешала получившееся лекарство миниатюрной аптекарской ложечкой из серебра.

Нынешний скромный дом Степаниды, по сравнению с её прежними двухэтажными хоромами, выглядел убого. Приземистая турлучная хата в малороссийском стиле, об двух оконцах, с белёнными извёсткой стенами и нахлобученной на неказистую постройку крышей из плотных вязанок болотного камыша, была поставлена на луке специально для лекарки и двух её сожителей. В первую очередь и за считанные дни… Дружными усилиями, почитай, всей казачьей общины.

Жилище Степаниде представители вольного воинского сословия возвели по нарисованному врачевательницей и травнице плану. Со всеми, необходимыми хозяйке пристройками и подсобными помещениями… Для скорейшего начала работы лекарки по своему целительному профилю.

И даже поставили дом ровно в том месте, которое указала им травница… На самом краю казачьего поселения, рядом с мостками через ров и по соседству с наблюдательной вышкой. В двух шагах от непролазной лесной чащи.

А всё жильё в хате, рассчитанной на трёх человек, состояло из двух небольших комнаток, отапливаемых русской печью. Имелись здесь ещё крохотные сени, чулан, погреб…

Перед домом лежал дворик, огороженный плетнём. А за хатой располагался огород, навес, два сарая… И отдельным строением – компактная фармацевтическая лаборатория, со всем необходимым для изготовления лекарств оборудованием.

Личный дом Степаниде казаки возвели на луке в числе первых капитальных жилищ, по приказу станичного атамана Павла Татаринцева. Сей умудрённый летами и житейским опытом человек был избран на круге, в конце лета 1763 года, официальным главой поселения… Взамен молодого сотника Ильи Сороки, исполнявшего обязанности предводителя общины лишь формально.

Казаки поставили хату Степаниде и помогли наладить ей подворье, когда ещё сами ютились на луке в шалашах… Возводили дом лекарке члены свободной общины, как важнейшую постройку для своего поселения. И весьма обрадовались, когда врачевательница, прибыв в урочище с караваном и осмотревшись на месте, изъявила желание жить не в будущей цитадели, а вместе с представителями родного ей, казачьего сословия.

Хороший лекарь – ценная находка для любой станицы! Тем более, когда он свой, казацкого роду-племени… Да ещё и обладатель официального документа с гербовой печатью на право врачевания людей и изготовление лекарств. Патента, выданного самым комендантом Кизлярской крепости!

Безграмотные, в большинстве своём, казаки с уважением смотрели на государственную бумагу в рамке, испещрённую множеством непонятных буковок… Висевшую теперь на видном месте у Степаниды в хате.

В глазах членов общины читалось благоговейное – ух ты… Настоящая лекарка! С документом. Это вам не какая-нибудь бабка-повитуха… К такой раненому казаку и под хирургический нож ложиться не страшно.

А Степанида, за первые месяцы пребывания в урочище, зарекомендовала себя в глазах переселенцев, обращавшихся к ней за помощью, весьма неплохо. Несмотря на своё строгое, неулыбчивое лицо, она оказалась доброжелательным, бескорыстным, а самое главное – умелым врачевателем недугов.

Простая в общении, внимательная, ничуть не заносчивая, Степанида могла дать и ценный совет заболевшему горцу, и предложить обратившемуся казаку эффективное снадобье, едва ли не от любой хвори. Она ловко вправляла вывихнутую руку мальчишке-сорванцу, хладнокровно выковыривала прокалённым ножом свинцовую пулю, или зазубренный наконечник стрелы из загноившейся раны воина… Повитухи в национальных слободках часто звали безотказную женщину, со своими лекарствами и дельными рекомендациями, на выручку, при случавшихся тяжёлых родах.

Неудивительно, что с таким отношением к людям и к собственному ремеслу, Степанида вскоре сделалась уважаемым и популярным человеком у колонистов. Особенно её авторитет вырос после предложенного врачевательницей и травницей несложного рецепта борьбы с замучившим переселенцев болотным комарьём.

В жаркие месяцы – с конца мая и по середину сентября – от этих зудящих кровопийц людям никак невозможно было избавиться. Приходилось постоянно окуривать себя и жилища удушливым дымом… Который, как казалось, только и мог, спасти колонистов в комариный сезон от полчищ летающих паразитов.

Пройдя, в первый месяц своего нахождения в урочище, по краю ближнего леса, Степанида вернулась в лагерь с полной котомкой найденных неподалёку лекарственных растений. А через неделю травница предложила переселенцам сразу два варианта избавления от комариной напасти.

Первым, достаточно эффективным средством, оказался часто встречавшийся в местном лесу древесный гриб-трутовик… Нарезанный на ломти, подожжённые и тут же потушенные потом, он имел замечательную способность долго тлеть. Часами напролёт. А едва ощутимый человеком запах этого незаметного горения, абсолютно не переносили комары.

Кровососущие паразиты облетали стороной жилища людей и места, где работали колонисты, если там курились в плошках, или тлели насаженные прямо на ветки кустарника кусочки трутовика… Даже вблизи родного болота комары избегали площадок, где трудились переселенцы, защищавшие себя предложенным травницей методом.

Другим замечательным средством, рекомендованным Степанидой от назойливых, кусачих насекомых, стала муравьиная кислота. Стойкий запах этого вещества, неощущаемого человеком, для комаров тоже оказался смерти подобен.

А добыть отпугивающих крылатых паразитов кислоту в лесу оказалось проще простого. Достаточно было набросить на любой муравейник влажную тряпицу и подождать с полчаса, наблюдая за паникой насекомых. Защищая свой дом, те яростно и непрестанно атаковали мокрую ткань… Кусая её и напитывая своими выделениями.

Потом, требовалось лишь стряхнуть всех муравьёв с тряпицы и тщательно натереть ею лицо, шею и другие открытые участки тела. Защита от укусов комаров на пару часов была гарантирована!

Всё это, в первый год строительства новой крепости, очень выручило переселенцев. А Степанида заслужила у колонистов репутацию не только умелого лекаря, но и человека много знающего, опытного в разных житейских вопросах.

Благодарные люди платили травнице и врачевательнице, за медицинскую помощь, советы, исцеляющие порошки и настойки, чем могли – выловленной в Тереке рыбой, дичью, добытой в лесу и в степи, молоком, птичьими яйцами… Медные и серебряные монеты тогда и, уж тем более бумажные деньги империи, которые Екатерина Вторая только пыталась запустить в оборот, на Северном Кавказе широкого хождения не имели. И среди горцев особо не котировались.

Денег у большинства переселенцев просто не было… И в своих повседневных взаиморасчётах колонисты, обычно, придерживались старого и надёжного натурального обмена.

Степанида являлась не единственным лекарем в урочище. И даже не самым авторитетным.

Господ офицеров, всех горцев благородного происхождения, а так же солдат и зажиточных торговцев, лечил в возводимой крепости другой специалист. Прикомандированный сюда приказным порядком из Астрахани военный врач, с двумя солдатами-помощниками.

Это был важный, сухопарый немец в пенсне, поселившийся сразу в строящейся цитадели… При поставленной в первый же год малой гарнизонной больнице на полтора десятка пациентов.

Он говорил по-русски с сильным акцентом. Носил европейское платье, имел надменный вид… И считался у местной знати целителем, безусловно, на голову выше, нежели простая казачка Степанида. Лекарка для обычного народа.

Сей тощий немец окончил, в своё время, престижную медицинскую школу в одной из европейских столиц… А позже, в поисках лучшей жизни, перебрался в Россию. И даже принял здесь новое подданство.

После Петра Первого империю наводнили искусные в разных сферах иностранцы из немцев, голландцев, французов, итальянцев. Они занимались в России науками и образованием, архитектурными проектами, изящными искусствами, командовали военными подразделениями… В том числе оказывали и медицинские услуги.

Переселенцы в урочище говорили, что этот врач даже практиковал в Санкт-Петербурге! И удостаивался чести лечить благородных особ, близких ко двору.

А в Астрахань, якобы, немец был сослан заниматься своим ремеслом за какую-то провинность… Но и там надменный лекарь не прижился. И астраханский губернатор решил прикомандировать своенравного врачевателя к строительному обозу, формировавшемуся в Кизляре…

Впрочем, как оно было на самом деле – никто точно не знал. Возможно даже, что слух этот распускали в урочище сами прибывшие с немецким лекарем два солдата-помощника, всячески желающие набить цену своему патрону.

Звали гарнизонного врача Хансйорг Шеффлер. Также, как и на простых горцев-переселенцев, он высокомерно посматривал при случайной встрече и на свою скромную коллегу – травницу и целительницу Степаниду. В холодном взгляде немца читалось – экая наглость! Неужто эта странная русская особа смеет конкурировать с ним в лекарском деле?!

Впрочем, дипломированный немец никак не мешал жить и работать Степаниде. Не до того ему было в хлопотные первые годы строительства крепости.

Да и не видел он в простой казачке ни серьёзного соперника себе по лекарскому ремеслу, ни опасного вредителя здоровью переселенцев, прибавляющего своими неквалифицированными действиями проблем настоящему врачу. А разных больных, нуждающихся в заботе и уходе, им со Степанидой хватало на двоих с избытком!

Практичный, расчётливый немец полагал – пускай эта женщина пока возится с прибывающей в урочище беднотой… С людьми, которым всё равно не по карману его высокопрофессиональные услуги и консультации.

Пусть чернь лечится так, коль много возомнившую о себе травницу глупый народ принимает за полноценного врача! И сам идёт к ней за помощью и исцеляющими снадобьями…Он же один не может охватить всех, в конце концов!

Пусть пока эта Степанида лечит казаков и горцев, за свой скромный гонорар, как умеет… Большого вреда от неё не будет. Зато малоимущие гражданские обитатели растущего предместья цитадели станут меньше отвлекать гарнизонного врача от важных служебных забот.

Хотя Хансйорг Шеффлер и весьма скептически оценивал познания и умения Степаниды в медицине, это не мешало ему, время от времени, обращаться к травнице за разными лекарскими настойками, готовыми мазями и целебными порошками. Исключительно, как к аптекарю. И скрепя сердце, конечно… Это было удивительно для немца, но снадобья, изготовленные малообразованной казачкой из местных растений, действительно помогали больным!

А обращаться Хансйоргу Шеффлеру приходилось… Запасы нужных, испытанных лекарств у гарнизонного врача таяли, как снег весной. А раздобыть в урочище необходимые препараты немцу было не так-то просто.

У Степаниды же имелся и свой тигель, и точные аптекарские весы, и даже требуемый для изготовления разных исцеляющих снадобий набор химических веществ, привезённых казачкой в эту глухомань! И обширный запас высушенного, истолчённого в порошок, хранимого в виде настоек всевозможного растительного сырья, само собой… Собираемого каждый год травницей вблизи строящейся крепости – в лесной чаще, по берегу болота и краю степи.

Ждать же Хансйоргу Шеффлеру, когда ему привезут нужное готовое лекарство из Кизляра или даже из самой Астрахани – зачастую было некогда… Да и не всегда имелась оказия. Как не было у учёного немца и возможности изготавливать снадобья самому.

***

Вместе со Степанидой в её новом доме на луке разместились полноправными жильцами потерявшая память Настя и отставной солдат Серафим Кирин. Последний был старым воином-инвалидом, покалеченным в бою с османами.

Седовласый ветеран отслужил российской империи верой и правдой двадцать два года. А после тяжёлого ранения, полученного под Азовской крепостью, солдата уволили из действующей армии… И отправили в отставку.

Как боевая единица, он для сражающегося войска больше был не нужен. Татарское пушечное ядро оторвало Серафиму левую ногу. По самое колено.

Полевой лекарь в походной армейской палатке, рядом с местом боя, точным, привычным движением отсёк острым ножом бедолаге лоскуты кожи и мышц на изувеченной конечности… А бледному, стонущему Серафиму на операционном столе всё никак не удавалось провалиться в спасительный обморок. И облегчить себе, тем самым, хоть немного невыносимые страдания.

Хладнокровный же лекарь, в кожаном фартуке, залитом кровью, словно у мясника на бойне, потом ещё долго пилил Серафиму раздробленную кость. С запасом действовал своим инструментом мучитель, сантиметров на пять беря выше колена… Чтобы спасти солдата от возможной послеоперационной гангрены. Весьма распространённой тогда причины высокой смертности у раненых.

…Лекарь наложил Серафиму тугую повязку на культю, дал выпить полную чарку крепкого хлебного вина. Вторую положенную порцию… Первую солдат принял перед ампутацией, в качестве обезболивающего.

И отправил бедолагу, так и не сумевшего потерять сознание подальше в тыл, долечиваться… На разбитой и трясучей армейской телеге.

А вот долгую, тяжёлую дорогу в повозке солдат, впавший в полуобморочное состояние, почти не помнил. Он, то приходил в себя на короткий миг от тряски и резкой боли… То проваливался в бредовые видения, в которых реальность путалась с фантазиями.

Серафиму чудилось, что его постоянно куда-то переносят на руках… Из одной крестьянской хаты в другую. Счёт дням был потерян.

А очнувшись в очередной раз солдат узнал, что находится в Кизлярской крепости… В гарнизонной больнице.

Здесь, уже фактически умирающему одноногому Серафиму и встретилась Степанида. Она тогда, как практикующий лекарь, была привлечена командованием крепости к уходу за доставленными в цитадель ранеными солдатами.

Из нескольких пострадавших воинов, порученных заботам женщины, Серафим у Степаниды оказался самым тяжёлым больным. К тому времени у него началось нагноение культи.

Не одну неделю владелица аптеки и травница, с сомнительным разрешительным документом на врачебную деятельность, самоотверженно выхаживала покалеченного солдата в казённой гарнизонной лечебнице. А тот всё мучился, то горячкой, то лихорадкой, пребывая между жизнью и смертью… И не шёл на поправку.

В конце концов, женщина, исполненная жалости и сострадания к беспомощному Серафиму, забрала его к себе домой. На постой и для особого ухода.

В лечебнице на это не возражали. Отдавая Степаниде на руки тяжёлого пациента, с продолжающейся гноиться, незаживающей раной, небольшой персонал гарнизонной больницы не питал никаких иллюзий… Врачи уже поставил на Серафиме крест.

Ну что ж, рассуждали они, если владелица аптеки так желает спасти умирающего какими-то своими методами и травами – пусть попробует! Всё равно ведь болезный – не жилец…

Тяжёлого пациента привезли к женщине в дом, оставив целиком на её попечении. И случилось чудо… Не без самоотверженных усилий целительницы и травницы, конечно. Она всё-таки сумела отбить обречённого солдата у смерти!

Степанида регулярно меняла повязки на незаживающей ране Серафима, готовила и пробовала разные лечебные мази и компрессы на культю… Заботливая сиделка не отходила от подопечного ни днём, ни ночью. Травница поила солдата бодрящими, целительными отварами и настойками, кормила ослабевшего воина с ложечки… А ещё сама его обстирывала, обмывала и утешала разговорами.

Исхудавший до крайней степени, впавший в депрессию отставной солдат, представлял из себя, к тому времени, жалкое зрелище. Несчастный калека очутился один в совершенно незнакомом ему месте, без всяких надежд на лучшее будущее.

Месяц пролетал за месяцем… Когда культя у Серафима, наконец-таки, окончательно зажила и он стал пытаться самостоятельно садиться на кровати, ликованию и профессиональной гордости Степаниды не было предела! Теперь травница ясно видела, что в лечении пациента произошёл перелом… Увечный солдат медленно, но верно возвращался к жизни.

Он даже пробовал вставать на здоровую ногу! А Степанида потихоньку начала обучать Серафима передвигаться в изменившихся условиях.

Сначала – в пределах комнаты и на двух костылях, постоянно поддерживаемый и страхуемый… А когда отставной солдат достаточно окреп, владелица аптеки заказала для него деревянный протез у местного умельца.

Женщина организовала несколько примерок и подгонок готового изделия своему подопечному… И полностью оплатила работу мастера.

Спустя полтора года после тяжёлого ранения, Серафим вновь мог, худо-бедно, сам ходить. И уже не только по комнате, под наблюдением Степаниды… Но и по двору! Опираясь лишь на одну суковатую палку.

Однако минуло ещё несколько лет, прежде чем отставной солдат свыкся и приспособился к своему новому положению. Не так-то просто научиться жить с деревяшкой вместо ноги мужчине в весьма зрелом возрасте…

В ответ на столь непривычную заботу о нём совершенно чужого человека, поправившийся и безмерно благодарный Серафим сделался хозяйке аптеки преданным слугою… Он просто боготворил свою спасительницу. И всячески старался быть одинокой женщине не обузой, а помощником в доме. По мере сил.

В Кизлярской гарнизонной больнице давно забыли о некогда переданном Степаниде умирающем, списанном со счетов, солдате. Да и оклемавшийся одноногий калека в летах военным чиновникам в цитадели был уже неинтересен…

Поправившийся Серафим Кирин не горел желанием и возвращаться к себе на малую родину, располагавшуюся где-то в северной стороне, за тридевять земель. Сердечные, щемящие воспоминания о собственном патриархальном сельском детстве и отрочестве, о родителях-землепашцах и былой большой семье, уже успели сильно поблекнуть… За столько-то бурных, насыщенных событиями лет!

Вряд ли отставного солдата ждали дома. В далёкой уральской деревеньке Гусиха его, наверняка, давно похоронили… Отсюда когда-то двадцатилетнего крестьянского парня, по приказу строгого барина, в наказание за невеликую оплошность, определили в солдаты. Предварительно хорошенько пройдясь вожжами на господской конюшне по крепкой, молодой спине.

За те долгие годы, которые Серафим провёл в обнимку со своим ружьём, служа империи, без сомнения, многое изменилось в родной Гусихе… Живы ли ещё отец с матерью? Это вряд ли. Когда парня забирали в солдаты, те уже находились в почтенном возрасте… А нынче он и сам старик!

Узнают ли родные братья и сёстры, соседи и друзья детства прежнего, молодого Серафима в искалеченном, седом ветеране? Да и сумеет ли он, одноногий калека, без гроша в кармане, проделать в одиночку рискованный, долгий путь, с Северного Кавказа до самого Урала?!

Обдумав всё и взвесив, Серафим Кирин решил про себя, что от добра добра не ищут… И не стоит ему искать лучшей жизни. Правильнее будет держаться пока при этой, явно посланной отставному солдату Богом бескорыстной женщине.

Серафим надумал оставаться в доме Степаниды до тех пор, пока ей самой не надоест возиться с оклемавшимся инвалидом… И она не прогонит нахлебника от себя прочь.

Но даже и при подобном, самом неблагоприятном для него раскладе, ветеран решил находиться рядом и приглядывать за своей благодетельницей. В крайнем случае, он поселиться, где-нибудь по соседству с этой святой и одинокой женщиной. И будет оказывать Степаниде, коли позволит, всяческие мелкие услуги по хозяйству, сторожить её дом и покой, аки верный пёс… Добро Серафим умел помнить.

Впрочем, у такой суровой на лицо и скупой на лишнее ласковое слово врачевательнице и травницы, и в мыслях не было гнать за порог окрепшего, осилившего свою хворь старого солдата! Который, к тому же, оказался ещё и замечательным балагуром, знающим и умеющим рассказывать всякие занимательные истории, развлекая хозяйку аптеки.

Услужливый, работящий Серафим хватался за любое посильное дело. Он готов был и в доме прибраться, и вкусный обед приготовить, и сломанную вещь починить…

Степанида только удивлялась, глядя на такого своего расторопного помощника по хозяйству, которому, казалось, и увечье не больно-то мешало жить! Она привыкла к Серафиму… И искренне обрадовалась, когда прознав о планах женщины продавать дом с аптекой и навсегда перебираться с колонистами в глухое урочище, ветеран попросился ехать вместе с ней.

***

– Туточки я! – постукивая своим протезом о деревянный порог, в хату неловко протиснулся отставной солдат. – Почто звали, Степанида Гавриловна? Я только козу собрался подоить…

Теперь старый Серафим передвигался на одной здоровой ноге относительно уверенно, даже не всегда опираясь на свою суковатую палку… А следом за ним впорхнула и Настя.

– Вот что, любезные мои, – строго произнесла Степанида, указывая кивком головы на три медных стаканчика на столе. – Отныне будем пить сие малоприятное, горькое снадобье каждую среду и воскресенье. До самого дня Успения Пресвятой Богородицы… Дабы никакая болотная лихорадка заразная нас не коснулась.

Разбирайте живо посуду! И употребляйте лекарство разом, единым залпом… Ибо не для сладкого вкуса оно мною сотворено, а исключительно в целях поберечь здоровье.

И ещё… Шастали бы вы пока поменьше по округе! Особенно среди посадских. Принесёте мне в хату и к казакам горячку болотную… А нам нынче следует от сей беды особенные меры принять.

– Командирскую указанию понял, – Серафим опрокинул в рот свой стаканчик и поморщился. Скривив лицо, отставной солдат передёрнулся, вытер краем рукава просторной рубахи седые усы и ехидно усмехнулся:

– Ядрёна отрава… А вот только Настюхе без шастаний по округе никак невозможно, Степанида Гавриловна! Время жизни у ей молодое, нетерпячее… Не усидит во дворе девка. Видели, как казак Макарка Мирошников на неё смотрит? Аки голодный кот на сметану…

– Да ну вас, дядя Серафим! – вспыхнула факелом Настя. – Скажите тоже глупость такую!

Смущённая девушка шагнула к столу, выпила единым махом содержимое своего стаканчика… И даже не ощутила особой горечи лекарства от возмущения. Она с досадой закончила:

– Конфузите тут меня только своими насмешками! А сами… А сами…

Но Настя так и не решившись озвучить вертевшееся на языке встречное обвинение. Она только махнула в сердцах рукой… И выскочила пулей за порог, громко хлопнув дверью от злости.

– О чём это она? – Степанида бросила мельком ироничный взгляд на отставного солдата, убирая пустые медные стаканчики со стола. Лицо Серафима побагровело от слов девушки и пошло пятнами.

– Знамо дело о чём, – хмуро и нехотя выдавил из себя явно смущённый ветеран. – Да и вам, Степанида Гавриловна, сия тайна тоже открыта. Чай не слепая вы… И сердце имеете чуткое к чужим душевным страданиям.

Старый солдат помолчал нерешительно… Но внезапно, собравшись с духом, произнёс охрипшим вдруг голосом:

– Неужто вы не видите, Степанида Гавриловна, что любы мне давно? Никаких обид держать на вас не могу за ответное равнодушие… Да и не смею. И на ласку вашу женскую вовсе не рассчитываю. Понимаю, что не ровня мы.

Вы – хозяйка справная, строгая, при достатке и авторитете. Грамоту разумеете… Не чета мне, калеке и голодранцу нищему! Только ведь сердцу не прикажешь…

– Вы меня замуж, что ли надумали звать, Серафим Родионович? – безжалостно уточнила Степанида, с напряжённым, сосредоточенным видом переставляя на столе склянки с места на место. И не глядя на собеседника.

– А хоть бы и так! – рубанул рукой воздух отставной солдат. – Я завсегда готов с вами под венец… В любой час и с превеликим удовольствием! Мы, Степанида Гавриловна, люди оба одинокие… И изрядно жизнью битые. Может быть, Господь всемогущий и свёл нас двоих под конец земного пути отнюдь не случайно… А со своим милосердным умыслом.

Серафим облизнул пересохшие от волнения губы:

– Вы меня выходили бескорыстно и себя не жалеючи… Можно сказать, с того света вернули! Опять ходить научили. Да вы сами не ведаете, каким мне близким и дорогим сердцу человеком сделались! Я, может быть, и живу-то на белом свете только благодаря Господу и вашей заботе… Даже не знаю теперь, как и отплатить вам за доброту!

Серафим огладил мозолистой пятернёй свою седую бороду… И завершил откровенную речь несчастным голосом:

– Позвольте мне, любезная Степанида Гавриловна, оставаться при вас всегда… Если не супружником венчанным, то хотя бы холопом! Я ещё мужик крепкий и в хозяйстве буду вам полезен. Не сочтите слова сии за нахальство и дерзость… Долго держал в себе. Но теперь они сами вырвались… Простите старого дурака!

Степанида подошла вплотную к Серафиму и остановилась перед ним, глядя ему прямо в глаза. Несколько секунд оба напряжённо молчали.

– А может и правда ваша, Серафим Родионович, – произнесла, наконец, женщина, теребя нервно пальцами мелкие пуговицы на груди застёгнутого наглухо, по самое горло, длинного платья, почти касающегося пола. А потом вздохнув, добавила тихо и нерешительно:

– Нехорошо быть бабе одной в миру… Неправильно это.

Степанида потупила глаза и опустила руки. Она вдруг сделалась такой слабой и беззащитной. Совершенно непохожей на себя! Женщина даже как-то съёжилась вся… И словно стала меньше росточком.

А Серафим, изумившись в душе удивительному преображению Степаниды и чувствуя, как заколотилось бешено сердце в груди, непроизвольно поднял и протянул руку к замершей казачке… Он осторожно коснулся кончиками подрагивавших заскорузлых пальцев посеребрённой прядки чёрных женских волос, выбившихся из-под платка. Взор старого солдата затуманился, а в горле встал колючий, болезненный ком.

От этого бережного прикосновения Степанида, давно отвыкшая уже от любых проявлений мужской нежности, напряглась всем телом… Но не сдвинулась с места.

– А у меня ведь ни девки, ни бабы отродясь не было, – стыдясь, глухо проговорил Серафим. – Только и делал, что людей всю жизнь убивал. Штыком, пулей, даже голыми руками душегубствовал в бою… А если и не отправлял никого на тот свет, то постоянно упражнялся в столь богопротивном деле с товарищами на плацу. Оттачивал кровавое ремесло. Даже не знаю теперь, каково это – давать жизнь!

Степанида понятливо и горько усмехнулась:

– Поздно мне уже деток рожать! Больно стара я… Уж не обессудьте, Серафим Родионович!

– Коли Господь устроил, чтобы мы всё-таки встретились, – тихо и убеждённо сказал отставной солдат, – значит и дальше он нас не оставит в печали.

***

В 1765 году Степаниде уже исполнилось пятьдесят пять лет, а Серафим доживал свой седьмой десяток. По сравнению с другими переселенцами в урочище они считались стариками. Особенно Серафим, активный участник двух русско-турецких войн, умудрившийся дотянуть в рядовом звании до отставки… И столь преклонного возраста.

В то время средняя продолжительность жизни в Российской империи исчислялась всего тридцатью пятью годами. И Северный Кавказ отнюдь не являлся исключительным регионом.

Люди рано умирали не только из-за частых военных конфликтов. Больших и малых… Настоящим бичом, например, были для строителей новой крепости на Тереке и первых переселенцев в урочище Мез-догу вспышки всевозможных смертельных заболеваний – чумы, оспы, холеры. Люди прибывали сюда с разных мест. И приносили, случалось, опасную заразу с собой.

Через два года после начала возведения цитадели здесь уже проживали представители многих национальностей. Большинство гражданских колонистов составляли грузины с семьями – 134 человека. Половина их, до своего переезда в урочище, трудилась на шёлковом производстве известного в то время кавказского заводчика Сарафанова…

Несколько десятков человек, входивших в грузинскую диаспору, бежали под стены строящейся Моздокской крепости из рабства. Это были, в основном, невольники, принадлежавшие крымскотатарским и черкесским владельцам. Кстати, именно бывшие рабы разных национальностей составляли значительную часть гражданских колонистов.

Велика была здесь и кабардинская диаспора. Крещённые представители этого кавказского народа селились вблизи и вокруг просторного, двухэтажного дома-особняка своего князя Кургоко Кончокина. Жилище кабардинского владельца появилось на территории строящейся цитадели одним из первых. И уже к августу 1765 года община соплеменников князя образовала внутри крепости несколько малых улочек из огороженных дворов и сараев.

Также, в возводимой крепости обосновались зажиточные армяне, осетины, греки и прочие переселенцы-христиане. Удостоившиеся особого доверия местного военного командования.

А главное руководство в урочище осуществляли тогда две важные персоны… Представленные старшими офицерами Российской армии на Кавказе – кабардинцем Кургоко Кончокиным и русским Петром Ивановичем Гаком.

Остальные колонисты разных национальностей, не получившие дозволения селиться непосредственно в стенах крепости, образовали пёстрое жилое предместье за её границами. На отведённых начальством землях, сразу за ближним рвом. Тут, с северной стороны, тоже возникли целые улицы с турлучными и саманными домами, огородами, сараями, виноградниками…

Всего через два года, после отъезда генерал-майора Ступишина, на левом берегу Терека уже стояла новая русская крепость. Пусть пока ещё и недостроенная до конца… Но уже окружённая мощными стенами, с тремя подъёмными мостами, двойным рвом и с прочими защитными фортификационными сооружениями.

Дальнейшее заселение этого пограничного местечка планировалось осуществлять преимущественно за счёт представителей дружественных России кавказских народностей. Среди горцев распространялось даже официальное приглашение желающим перебраться на постоянное жительство в урочище от имени самой государыни и Сената.

В документе, в частности, говорилось, что в равнинный край Мез-догу призываются «осетины, киштынцы и кабардинцы, а также всякой нации люди, как-то: чеченцы, кумыки и другие горцы, нагайцы, желающие принять святое крещение, а при том и христианской науки люди, как-то грузинцы и армяне, кроме русских».

Последняя оговорка красноречиво свидетельствовала – славян в урочище, к тому времени, и без того уже находилось достаточное количество… Главным образом – за счёт различных войсковых подразделений и казаков, охраняющих протяжённый участок терской границы. А крепость и форштадт при ней, изначально задумывались, как дружное интернациональное поселение.

Санкт-Петербург постоянно поторапливал строителей цитадели… Несмотря на развернувшиеся масштабные работы в урочище и результаты, достигнутые за два года, оставалось, тем не менее, ещё многое сделать. И командование стройки ощущало острую нехватку в мастеровых людях.

Дефицит рабочих рук был такой, что главный зодчий крепости, подполковник Пётр Иванович Гак лично ездил к кабардинцам, осетинам и ингушам, “живущим в горах”. Он настоятельно зазывал всех желающих переселяться на плодородную равнину, под защиту русских пограничных войск.

И некоторых из горцев подполковник даже сумел уговорить и соблазнить заманчивыми обещаниями… Кто прельстился деньгами и довольствием, выделяемыми из государственной казны каждой семье переселенцев на первое обустройство в урочище, кто – разными пожизненными льготами и привилегиями.

Находились и такие бедняки, попавшие в полную и беспросветную зависимость от своих кавказских феодалов, кто, после встреч и обстоятельных бесед с Петром Ивановичем, просто сбегали вслед за русским офицером из-под кабалы. Прихватив семьи и скудное имущество.

Правда, беглецы не забывали предварительно заручиться у подполковника клятвенным обещанием никогда и не при каких обстоятельствах, не выдавать их обратно прежним владельцам. А уж Пётр Иванович Гак на посулы не скупился…

Естественно, что такая политика русского военного командования на Северном Кавказе вызывала недовольство и даже ярость у местной знати. А владельцы Большой Кабарды уже в 1764 году решительно потребовали у Екатерины Второй снести крепость и все до единой гражданской постройки в урочище Мез-догу. И вернуть незамедлительно обосновавшихся там холопов и беглых рабов законным хозяевам.

Возмущённые кабардинские князья даже представительную делегацию по этому поводу в Санкт-Петербург отправили… А категоричный отказ русской государыни отдавать принявших крещение горцев их прежним владельцам, до того разозлил послов, что они даже отказались от “императорской милости” – денежного подарка в сумме трёх тысяч рублей.

Этим щедрым подношением Екатерина Вторая попыталось смягчить свою непреклонную позицию. И компенсировать убытки, понесённые кавказскими владельцами.

Сумма в три тысячи рублей, по тем временам, была огромная! Однако разгневанные кабардинские князья деньги гордо отвергли. И тут же, в великом раздражении, покинули Санкт-Петербург.

А вернувшись домой и обсудив ситуацию на совете со знатными соплеменниками, феодалы Большой Кабарды, развернули многолетнюю вооружённую борьбу с Российской империей… Образовав союз с закубанскими татарами и при активной поддержке турок.

Осуществлялась эта война в разные годы, как тайно, так и явно. И выражалась, в основном, в нападениях на казачьи поселения, армейские обозы, в убийствах почтовых курьеров.

Наиболее заметный инцидент случился в 1765 году, в урочище Алабуге, на пути между Астраханью и Кизлярской крепостью. Большой, охраняемый купеческий караван, шедший под защитой российского флага, попал в засаду. Тележный обоз разбойники полностью разграбили и сожгли. А всех сопровождавших его людей, включая солдат и гражданских лиц – жестоко убили.

По результатам расследования, проведённого по горячим следам правительственной комиссией, серьёзные подозрения в этом вероломном, тщательно подготовленном нападении, пали на владельцев Большой Кабарды… Российское военное командование на Северном Кавказе восприняло случившееся, как серьёзный вызов, практически в открытую брошенный империи черкесской знатью. И поспешило разработать дополнительные меры по укреплению южной границы государства.

Так, в рамках этих новых предписаний, союзникам русской армии калмыкам, постоянно кочующим в степях между реками Тереком и Кумою, указывалось отныне находиться всегда поблизости от урочища Мез-догу… И в случае нападения на гарнизон возводимой там цитадели, а также при любой попытке притеснения колонистов, многочисленной калмыцкой коннице следовало стремительным броском, по первому сигналу, прийти на выручку.

А непосредственно в помощь вооружённым силам, охраняющим строителей крепости Моздок, были срочно переведены из Астрахани, дополнительно к имеющимся, ещё один батальон солдат… И сорок пушек с полным боезапасом и обслугой.

Астраханский губернатор Бекетов приказал подполковнику Гаку сосредоточить все свои усилия и ресурсы на укреплении цитадели. Отложив «иные работы до удобнейшего времени».

…Моздокская крепость быстро превращалась в настоящую твердыню. Благодаря своему выгодному политическому и торговому месторасположению, она постепенно начала менять баланс сил на всём Северном Кавказе…

С её усилением бывший административный и военный центр предгорья – Кизляр, стал терять свое ключевое значение. Теперь на Тереке у Российской империи образовалось два, практически равновеликих форпоста. Причём, у Моздока имелось явное географическое преимущество – он лежал на самом перекрёстке дорог Северного Кавказа.

Начиная с 1765 года медленно, но всё заметнее, принялась меняться как политическая, военная, так и экономическая картина в регионе… Сперва в новую цитадель из Кизляра перебралось управление Осетинской духовной комиссии.

Оно ещё с 1745 года активно занималось пропагандой христианства среди горцев. Эту миссионерскую работу проводили на Северном Кавказе, в основном, грузинские священники.

А вскоре, в Моздокскую крепость переехали из Кизляра и большинство армянских купцов… Ведь любой торговец, во все времена, был озабочен главным для себя – поиском выгоды. Желательно скорой и гарантированной.

А перспектива быстро разбогатеть в Моздоке, у предприимчивых людей, тонко чувствующих малейшие рыночные веяния, вырисовывалась тогда однозначная… Российская власть, для привлечения новых переселенцев в урочище предоставляла им разнообразные послабления и льготы.

Так, например, здесь разрешалось свободное изготовление вина и пива, беспошлинная торговля алкоголем. Дозволялось производство хлопчатой бумаги, продажа соли – безо всяких налогов… Не препятствовала местная власть и другим, весьма выгодным занятиям, находившимся в ту пору под жестким контролем государства.

Объявленные привилегии манили людей, обещали им лучшую жизнь. Моздок приглашал к себе всех желающих. Командование крепости наделяло семьи переселенцев участками земли, гарантировало вновь прибывшим относительно спокойное и безбедное существование. Причём, власти не задавали пришедшим лишних неудобных вопросов. И не требовали от людей никаких документов.

Одной из форм государственного поощрения колонистов стало регулярное снабжение их бесплатными семенами злаковых и овощных культур. Интересно, что грузинским и армянским диаспорам, самым многочисленным национальным общинам первых лет существования Моздокской крепости, посевной материал продавался. Видимо, как людям, активно промышляющим торговлей и наиболее обеспеченным… На фоне остальных малоимущих поселенцев.

А в 1764 году коллегия иностранных дел Сената передала астраханскому губернатору Бекетову решение «О заведении при урочище Моздоке первой школы для осетинских, ингушских и прочих горских народов детей». Это тоже стало притягательным фактором для переселенцев, надумавших спуститься с жёнами и чадами на равнину.

Большой удачей считалось у первых колонистов попасть служить в Моздокскую горскую казачью команду. Сей вооружённый отряд поддерживал законный порядок в крепости и в предместье.

Состояло отборное воинское подразделение из крепких, молодых людей разных кавказских национальностей. А командовал ими лично кабардинский князь подполковник Кургоко Кончокин.

Служба в этом отряде гарантировала поселенцу регулярное казённое довольствие, обмундирование и денежное жалование, весьма приличное по местным меркам… А также навсегда избавляла, как самого горца, так и его семью, от любых притеснений со стороны национальной знати.

Переселенец теперь считался состоящим на официальной службе у русской власти. И любой уздень, алдар или шамхал, рискнувший посягнуть на жизнь, свободу или имущество отобранного в команду горца, а так же на его жену, детей или престарелых родителей, автоматически превращался во врага империи. Со всеми тяжкими для себя последствиями…

Желающих попасть служить в Моздокскую горскую казачью команду было так много, что в свой отряд князь Кургоко Кончокин принимал претендентов на жёсткой конкурсной основе. И первые годы строительства цитадели ядро этого воинского подразделения составляли выходцы из кабардинской и осетинской диаспор. Отобранные князем горцы постоянно упражнялись в меткой стрельбе, фехтовании и конной выездке.

К августу 1765 года, число колонистов в урочище выросло настолько, что расчищенное и обустроенное местечко на левом берегу Терека, стало напоминать уже маленький, довольно оживлённый городок… Здесь появился свой базар, куда потянулись с разным товаром люди из ближних и дальних краёв.

И как-то всё чаще, порой даже незаметно для самих себя, поселенцы, обосновавшиеся на территории возводимой крепости и рядом, начали называть друг друга одним общим прозвищем – «моздокцы»… Уже по наименованию цитадели, продолжавшей укрепляться день за днём.