Читать книгу Семь африканских сил, корасон и падрино - Олеся Кривцова - Страница 10

Сегодня мы с падрино снова у меня дома, и он наконец обращает внимание на стенную роспись в комнате. Внимательно ее оглядывает, но ничего по этому поводу не говорит, а я не хочу выпрашивать похвалу.

Однажды, когда мои тропические зимовки уже закончились, утомленная холодом и серостью, я ободрала со стен все обои, позвала друзей, и мы раскрасили комнату в семь цветов радуги. Мне уже было известно, что это «хорошо для сантерии», ведь хозяин радуги – сам Творец. На одной стене я собственноручно нарисовала громаднейший корасон, и прямо под ним теперь стоит наша с мужем кровать. Хорошо жить в старой квартире с трехметровыми потолками. В Гаване в колониальных домах они бывают вдвое выше, но так тоже неплохо. Когда я выбирала квартиру, мне предлагали район поприличнее, но там была обычная темная хрущевка. Там бы я точно свихнулась, не дожив до зимы.

Мы сидим за маленьким деревянным столиком, который я тоже раскрашивала сама. Для России моя квартира выглядит довольно безумно. Однажды я прочитала про старушку из Йемена, которая эмигрировала в Израиль. Она до конца жизни воссоздавала в убогой квартирке, выделенной по какой-то социальной программе, город своего детства, раскрашивая стены. А я устроила себе маленький кусочек Гаваны, какой ее знает даже не каждый местный.

Падрино крутит в руке стакан. В этот раз мы пьем из моего чешского хрусталя. Ром тоже, по всей видимости, мой – Легендарио, я себе такой могу позволить только во сне. Он дорогой, и его сложно у нас достать. Ну что ж, проставившись таким ромом, я могу себе позволить зайти с козырей.

– Как вы стали сантеро?

– Этого хотело мое сердце, – пожимает плечами падрино, не отрываясь от игры света в стакане.

– Ай, Освальдо, у кубинцев на все один ответ! – сержусь я.

– Ты думаешь, что кубинец говорит про корасон, потому что хочет тебя обмануть. Но он просто говорит о том, что у него есть. Это нормально! Вот ты – о чем говоришь ты? – он тычет в меня стаканом.

– О работе, – отвечаю я, и это звучит как невероятная глупость.

– Ну вот видишь, у тебя есть работа. И это хорошо! Будут деньги, будет хороший ром, еще и на закуску останется, да? Но есть ли у тебя сердце? Ай, я знаю, что есть. Вон на стене нарисовано. Так почему ты о нем молчишь?

– У нас это никому не интересно.

– Даже твоей семье?

– Семье интересно. Той семье, которая у меня сейчас.

– Так-так, и когда же она появилась?

Падрино знает ответ, и мне нечего ему возразить. Многое в моей жизни появилось только после Гаваны.

– Хорошо, скажи мне другое: в твоей жизни было много мужчин?

– Ай, Освальдо! Было, не было, вопрос не стоит. Вопрос, с кем я хоть какое-то время жила вместе. Просыпалась, засыпала, вела хозяйство. В моем сердце остаются только они. Таких не может быть много. Других может быть сколько угодно, дурацкое дело нехитрое. Забот у женщины от этого не убавится, тут не до корасонов.

– Ага, значит мне в твоем сердце места нет? Хорошо же, я это запомню! – смеется падрино и резко оборвав смех, вдруг протягивает мне какую-то небольшую, слегка помятую картонную коробку. В ней оказываются фигурки, которые я когда-то собственными руками слепила из полимерной глины, а потом, в приступе гнева и отчаяния, безжалостно разбила молотком и выкинула. Даже не помню, чем это было спровоцировано, но я ощутила такой же космический переход, как во время первого поцелуя с Хосе. Только в этот момент меня с размаху ударило оземь. Фигурок было около двух десятков, и это далеко не все святые народа йоруба. Но здесь, в протянутой мне коробке, их только семь. Семь африканских сил. Целехонькие. Обатала в белых одеждах, Йемайя с рыбьим хвостом, Чанго с барабаном, Огун с мачете, обвитая золотой лентой Очун, высокомерный Орунмила, глумливый Элегуа в шутовском костюме. Все размером с мой указательный палец. Мне жаль, что среди них нет Ошоси, самой любимой фигурки, целящейся из лука. Но Ошоси с некоторых пор всегда со мной, ничего.

– Вы мне о них расскажете?

– Но ты такая начитанная. Что я могу тебе рассказать? – притворно вздыхает падрино. Я корчу в ответ недовольную рожу. – Нет-нет, девочка, ты сама мне о них расскажешь, – продолжает он. – И это будет рассказ о том, чего хочет твое сердце. Только попроще, без энциклопедий, а то я не пойму. Я простой кубинец, я родился в Камагуэе. Там горшки делают, знаешь? Большие горшки, глиняные! Вот такие! – он разводит руки в стороны.

– Там есть университет, – я приканчиваю свой стакан, – не прибедняйтесь.

– Да забудь уже это дерьмо! – он наливает по новой, и в его руке вдруг появляются две сигары. Одну он отдает мне. – Я тебе не профессор.

– А вы позволите мне называть вас падрино?

– Девочка, я просто сижу в твоем доме, мы пьем и курим…

– …говорим о сантерии!

– Мало ли кто говорит о сантерии! В Гаване каждая деревенщина говорит о сантерии, это не делает меня твоим крестным отцом, даже фигурально. Я не знаю твоего сердца. Не знаю и все! Пока мне кажется, что оно слишком маленькое и в нем нет места для старика, – он отставляет стакан, скрещивает руки на груди и выпячивает нижнюю губу. Несмотря на обиду, я начинаю смеяться. Эти кубинцы, что с ними будешь делать!

Наутро машинально ищу глазами ромовую бутылку, напоминаю себе, что мои встречи с падрино всего лишь сон, но взгляд задерживается на помятой картонной коробке. Не успеваю я что-либо понять и перепугаться, в комнату как ни в чем не бывало входит мой муж с кубинской гейзерной кофеваркой в руке – варил кофе на кухне. В этой нашей реальности кофе варит тот, кто сумел первым встать.

– Это что за коробка, нужная? Валялась на полу пустая, я не стал выбрасывать.

– Пустая коробка, пустая коробка… от какого-то интернет-заказа, наверное. Не помню, мозги набекрень с утра. Можно выкинуть.