Читать книгу Назови меня по имени - Ольга Аникина - Страница 3

Петька вернулся недовольный. Сопя, сбросил в коридоре ботинки, поднял голову и на секунду замер, принюхался.

– Ого! Ты курила! – обличил он Машу. – Курила-курила!

– А ты без шапки гулял.

– А курить это хуже, чем без шапки.

Петарды у Петьки были самодельные – алюминиевые опилки, смешанные с сухой марганцовкой. К полиэтиленовому пакету с гремучей смесью Петька привязал несколько длинных спичек. Спичку нужно было быстро поджечь, а пакетик с размаху забросить подальше.

– Шибанёт круче любого китайского салюта, – обещал Петька. – Главное, долго в руках не держать.

Маша скрепя сердце разрешила Петьке устроить фейерверк при одном условии: если сама, лично, будет при этом присутствовать.

Петька не впервые проводил такие эксперименты. Однажды в кастрюлю, где закипала вода для макарон, он бросил литиевую пластинку от пальчиковой батарейки. Вода забурлила, и на плите образовался настоящий гейзер – на какую-то секунду содержимое кастрюли поднялось над ней кипящим столбом.

Удивительно, что Алька, Машина старшая сестра, считала Петьку спокойным ребёнком. Каждый год, отправляя сына в Петербург, Маша тайно предвкушала, что ребёнок наконец хоть что-нибудь взорвёт в квартире отца или тётки – но нет, там он всегда строил из себя паиньку.

Если бы тринадцатилетний Петька тратил поменьше карманных денег на свежую выпечку или доставку пиццы, он выглядел бы стройнее. Но Маша помнила детские фотографии бывшего мужа: в тринадцать тот тоже был похож на медвежонка, а потом вытянулся и превратился в крепко сбитого, высокого мужчину. Чем старше остановился сын, тем сильнее он напоминал Маше её бывшего; даже носы у них были одинаковой формы, даже линия роста волос шла похожей синусоидой, с небольшими заездами по бокам.

Отец Петьки, Андрей Заряднов, жил в Северной столице и владел известной сетью супермаркетов. Человек был он обеспеченный, но сумма алиментов, которые он выплачивал, выглядела весьма скромно. Отец участвовал в жизни сына по-другому: время от времени покупал ему одежду и мебель, брал в летние поездки по Европе. В прошлом году во время зимних каникул отец собирался взять сына в одно такое путешествие, но всю осень Петька сильно кашлял, и Маша никуда его не отпустила. Заряднов пообещал, что обязательно возьмёт сына в зимнюю поездку на следующий год. И вот этот год наступил. Через два дня Петька летел в Петербург, один, без сопровождающих, – и мальчишка с нетерпением ждал свой первый самостоятельный перелёт.

Чтобы ребёнок не выбегал из дома без головного убора – а такое происходило чуть ли не каждый день, – Маша приготовила ему в подарок охотничью шапку фирмы «Ремингтон», с козырьком и ветрозащитной маской для лица. Маша не дотерпела до праздничного звона курантов и вручила подарок в коридоре, сын не успел даже снять с себя верхнюю одежду. Петька сразу же натянул обновку и стал похож на гангстера. У шапки отстёгивалась маска и тёплая подкладка; Маша специально выбирала такую модель, чтобы её можно было носить и в городе, и на природе.

Второй раз за вечер Машин мобильник зазвонил, когда по телевизору уже говорил президент и поздравлял с Новым годом всю страну. Петька на радостях возвёл на тарелке конусообразную гору салата и напряжённо ждал, когда закончится поздравление и наконец-то пробьёт двенадцать.

Ура, это Марк, подумала Маша, хватая трубку. Конечно он, кто же ещё?

Но это был никакой не Марк.

– Марья Александровна, с наступающим вас.

Звонил Алёша Девятов, Машин ученик, с которым она занималась на дому уже два года. Это он был автором картины «Бык бежит по лестнице», и Маша всегда радовалась его звонкам. Всегда, но не в новогоднюю ночь, за пять минут до боя курантов.

Маша с трубкой в руке медленно опустилась в кресло.

– С наступающим, Алёша. Привет маме и папе.

Скрыть досаду ей не удалось.

Может, именно сейчас Марк набирает мой номер, думала Маша. А эфир случайно захватил подросток! Вряд ли теперь кто-нибудь сможет дозвониться по этой линии.

– Счастья вам и успехов во всём.

– Спасибо, и тебе.

На том конце всё никак не давали отбой. Петька пытался самостоятельно открыть детское шампанское. Дело попахивало ещё одним взрывом.

– До свидания, Алёша. Третьего числа созвонимся.

Она вовремя положила трубку: президент уже заканчивал своё поздравление.

Марк, набери меня, мысленно повторяла Маша – повторяла уже в десятый, в двадцатый, в сотый раз.

Набери меня прямо сейчас. И назови по имени. И поздравь с Новым годом. Самыми простыми словами.

– Мам, где спички? – Петька подпрыгнул на стуле. – Я кое-что вспомнил.

– Спички? – Машины мысли были всё ещё далеко.

– Написать желание на бумажке. Потом быстро-быстро поджечь эту бумажку, а пепел выпить. – Петькины глаза сияли в ожидании новой игры.

– Давай сюда бокал, поджигатель. – Маша снова, уже который раз за сегодняшний вечер, собралась с силами и вернула себя в реальность. – Не выдумывай. Загадывай уже как есть.

Кремлёвские куранты отбивали первые удары, а Маша пыталась втиснуть в двенадцать секунд все свои желания. В этом году ей нужно было затянуть себя в крепкий узел, найти научного руководителя и наконец-то начать писать диссертацию. Наследница знаменитого деда, академика Иртышова, обязана была рано или поздно получить учёную степень.

Хорошо было бы загадать ещё, чтобы каким-нибудь чудесным образом в этом году удалось погасить долг по ипотеке. И последнее, главное желание: Марк. Самое простое – загадать, чтобы он наконец позвонил. Но Маша решила не размениваться по мелочам. Пусть Марк… Что? Что бы такое попросить у курантов, чтобы Марку это было по силам? Пусть он подарит ей кольцо? Переедет к ней жить? Или хотя бы приезжает в гости каждую субботу? Каждое желание требовало соблюдения множества условий, а продумать их до конца у Маши не было времени.

– Ура-а-а! – крикнул Петька. – Где бенгальские огни?

Тихо подрагивали стёкла окон, стены и даже дверца платяного шкафа – вещи Машиной квартиры отражали последний удар ушедшего года. С экрана телевизора уже звучал гимн России. Петька знал слова нового гимна, он учил их в школе, а Маша не знала, она помнила только тот вариант, где говорилось про «союз нерушимый» и про «партию Ленина».

Она залпом выпила вино и положила в рот виноградину, которая после кислого шампанского показалась ей слишком сладкой.

– С Новым годом, Петька.

Сын пил уже третий бокал лимонада и заедал салатами, их количество таяло на глазах. Шапка всё ещё красовалась у него на голове.

Под нижними ветками ёлки лежал свёрток из жёлто-коричневой крафтовой бумаги, перетянутый декоративной верёвочкой. Это был подарок для Марка, книжка стихов одного известного поэта Серебряного века 1912 года выпуска, тираж 300 экземпляров. Не репринт, а настоящая, потрёпанная, с коричневым пятнышком на обложке. Рядом с Марком Маша становилась настоящей транжирой, но как тут устоять, когда прекрасное издание само идёт к тебе в руки? Переминаясь с ноги на ногу в букинистическом магазине, она мысленно пересчитывала свободные деньги, плюсовала к ним сумму, только что полученную после занятия с учеником. Пыталась свести концы с концами, придумывала, на чём бы сэкономить: на парикмахерской? На бензине? Не платить в этом месяце за электричество, а в следующем заплатить сразу за два? Пасьянс в Машиной голове никак не сходился, внутренний голос говорил ей, что нужно скорее ставить книгу на полку и уносить ноги из магазина, где полно соблазнов, но как-то само собой – «Эх-х!» – решение было принято, книга куплена, а финансовые расклады разметались во все стороны, чтобы никогда не сойтись.

– Петька, а поехали кататься по ночной Москве? – вдруг предложила Маша.

– Э-э-э?.. – Глаза у Петьки расширились. – Ты же только что шампанское пила! Целых два бокала!

– Будем считать, это детское шампанское! – Маша потрепала сына по волосам. – Быстро одевайся, чего сидишь? Новый год на дворе.

Петьке не требовалось повторять дважды: поездка обещала много интересного.

Они дождались лифта. Грузовая кабина сначала проехала на девятый этаж и уже после, на обратном пути, открыла свои двери перед Машей и Петькой. В лифте пахло мочой, и они вошли в кабину аккуратно, стараясь не наступать на мокрое.

Во дворе светили фонари. На задворках микрорайона, где прохожих было мало, Петька взорвал – одну за другой – три самодельные петарды. Две первые, отброшенные в снег метров на пять, бабахнули громкими, ослепительно яркими вспышками. Последняя же полыхнула прямо в воздухе; ещё не коснувшись земли, она зашипела, выбросила в воздух сноп искр и превратилась в сияющую фиолетовую астру.

Каждый раз, когда сын поджигал петарду, Маша непроизвольно напрягалась и задерживала дыхание. Ей казалось, что взрывчатка обязательно полыхнёт прямо у Петьки в руках; слишком уж долго сын вертел в руках зажжённую горючую смесь. Но ребёнок проделывал свои пиротехнические манипуляции настолько ловко, что во время третьей, последней вспышки Маше стало понятно: это не первый его эксперимент. Наверняка сегодняшнему салюту предшествовало несколько пробных запусков.

Когда последний фейерверк погас, Маша нервно засмеялась – наконец-то испытание огнём закончилось.

Выражение гордости ещё несколько секунд держалось на Петькином лице, но постепенно сменилось растерянностью. Эффект от салюта, на который он потратил несколько свободных вечеров, получился гораздо скромнее, чем ожидалось. Мальчишка уселся на переднее сиденье «тойоты», пристегнул ремень. Ещё раз коротко глянул на мать и отвернулся, уставившись в окно.

– Ты стараешься быть весёлой.

«Тойота» медленно ехала по Королёву. Со стороны Акуловского водоканала раздавалась непрерывная праздничная стрельба, ей вторили залпы из-за станции Болшево, из района Старого Сквера.

Только звуки петард в подсвеченном фонарями небе говорили о том, что Новый год добрался до небольшого подмосковного города. За пять лет жизни в Королёве Маша так и не привыкла к тому, что новогодняя иллюминация здесь ограничивалась лишь центральными улицами, проспектом, площадью и парком. Прожекторы освещали мозаику «Покорители космоса», по периметру прямоугольных колонн Дома культуры бегали синие огоньки, а отдалённые районы так и лежали хмурые, погружённые в аскетичное свечение обычных городских фонарей.

Вскоре «тойота» выехала на Ярославское шоссе, а Королёв остался позади. Над Машиной головой уже хитро сплетались и расплетались ленты развязок Московской кольцевой. Справа по борту мелькнула улица Вешних Вод, по левую руку появился и исчез новый торговый центр, на месте которого раньше была долгая стройка. Вдоль шоссе горели тонкие нити жёлтых и синих гирлянд. За две минуты Маша насчитала пять ёлок, заметных со стороны дороги. Перед ней лежала Москва, город, где Новый год празднуют с размахом даже на самых окраинах.

Проработав в столице восемь лет и прожив в ней три года, Маша знала, что сегодняшняя ликующая Москва принадлежит ей по праву – так же, как и любому другому москвичу, будь то житель Бульварного кольца или не имеющий московской регистрации приезжий, тот, что нелегально снимает комнату на окраине. Москву Маша любила – пожалуй, именно так шекспировский Просперо любил остров, который его приютил.

Маша и в самом деле чувствовала себя сродни волшебнику: ведь сотворила же она своё первое волшебство в Новом году для Петьки – полёт над Москвой, усыпанной праздничными блёстками. Их мерцание отдавалось в ушах чуть слышным тремоло, звуком серебряного оркестрового треугольника: «Динь-нь!»

По Садовому кольцу бежали автомобили. Пунктирные блёстки оплетали стволы деревьев и фонарные столбы. Когда автомобиль уже летел по центру, пошёл снег – сперва редкий, а потом он повалил с неба неуклюжими тяжёлыми хлопьями. Там и тут хаотично появлялись белые вспышки, они освещали контуры остроконечных высоток, мостов, деревьев.

Кутузовский проспект Маша постаралась проехать как можно быстрее; именно отсюда лежала самая короткая дорога до работы, о которой не хотелось вспоминать. Потом свернула на Третье кольцо, потом – на Сетунский проезд.

– А Сетунь – это от слова «сетовать»? – спросил Петька сонным голосом.

– Нет, это «болото» или «трясина». По-древнерусски.

На повороте к Воробьёвскому шоссе стоял гаишник; кто знает, что он там делал в новогоднюю ночь и каких нарушителей надеялся изловить, но Маша удивилась и испугалась, ударила по тормозам и, готовясь к худшему, напряжённо сжала руль. Человек в зелёном жилете равнодушно смотрел в другую сторону. Когда машина автоинспекции осталась позади, Маша громко выдохнула. Она уже повернулась к сыну, чтобы сказать, как им повезло на этот раз – доехать до смотровой площадки и не попасться в лапы родной автоинспекции.

Петька спал, прислонившись к боковому стеклу. Волшебство кончилось, серебряный треугольник умолк. Маша что-то не рассчитала, не успела, да и разве это возможно – опередить детский сон, когда циферблат показывает уже без малого два часа ночи.

Вдоль всей Университетской площади стояли плотно припаркованные автомобили. Парочки и шумные компании прохаживались по улице напротив смотровой площадки. Пешеходы бесцеремонно заняли всё пространство, включая проезжую часть.

Маша заглушила мотор, оперлась на руль руками и подбородком. Как только дворники перестали работать, лобовое стекло сразу же покрылось снежными кляксами. Смех празднующих горожан, крики и залпы салютов с запозданием доходили до Машиного слуха. Люди теперь казались ей далёкими, почти инопланетными жителями, может быть, даже антиподами, обитателями другого полушария.

Она сидела, облокотившись на руль, и смотрела на стекло, залепленное снегом, – пять минут, десять, двадцать. Волнами до неё докатывался ритм какой-то популярной песни, он то нарастал, то стихал. Маша медленно приходила в себя после полёта по ночной Москве и уже не понимала, для чего он был нужен, этот полёт.

Так и заснуть недолго, подумала она и представила себе, как они с Петькой утром первого января просыпаются в машине, припаркованной на Воробьёвых горах. Ни тебе кофе сварить, ни зубы почистить.

Маша включила левый поворотник и в несколько приёмов, переключая передачи, медленно отчалила от поребрика – так, до сих пор по-петербургски, она называла московский бордюр. Маша долго переучивала себя говорить правильно и почти уже было переучила – а вот сегодня снова выскочило это корявое словечко.

Её «тойота» аккуратно проползла мимо смотровой площадки. С противоположной стороны возвышались роскошные зубцы высоток Московского университета, подсвеченные цветными прожекторами.

За окнами раскачивались дома и деревья. Когда по правой полосе на большой скорости промелькнуло несколько автомобилей, Маша вдруг поняла, что тащится по проспекту еле-еле, совершенно бездумно и бесцельно. Она вдавила педаль в пол. Фонари, сонно глядевшие сквозь мелкую снеговую пыль, наконец рванулись с места и побежали.

Маша кружила по улицам, ехала куда глаза глядят и сама не заметила, как оказалась на Маросейке, а потом уже и на Покровке. Несмотря на развесёлый свет рекламных вывесок, ночь стала темнее и глубже. Праздничная подсветка мигала, а больше на улицах движения уже почти не было – автомобили стояли припаркованные во дворах и вдоль проезжей части. Город отгулял, отплясал свой законный праздник и постепенно погружался в сон, ещё зыбкий и некрепкий.

«Тойота» повернула, и за окном показалась светлая башенка с квадратными зубцами. Маша зарулила во двор.

Свет уличного фонаря ударил по глазам. На пассажирском сиденье тревожно заворочался Петька. Он разлепил веки и, сопя, попытался разглядеть картину за окном.

– Мам? Мы что, приехали к дяде Марку?

Маша нашла в себе силы бросить взгляд на окна первого этажа, те, что находились справа, прямо над крышей машины.

В окне горел свет. Неяркий – значит, в комнате зажгли не большой потолочный светильник, а лампу-ночник. От ночника текли мягкие волны приглушённого оливкового оттенка, и Маша ещё несколько минут, как завороженная, следила за его колыханием.