Читать книгу Золотой братик - Ольга Апреликова - Страница 3

Артем разбудил. Потрепал по волосам, сказал что-то теплое, поставил под нос чашку чая с молоком и ореховый коржик на белом блюдечке, сел напротив и стал наблюдать, как Дай постепенно приходит в себя. Дай чувствовал себя под этим взглядом так, будто учился летать в безвоздушном пространстве. «Домой»?! Это было? Дай мигом проснулся и уставился на Артема.

– Я твоих воспитателей в интернате предупредил, что забрал тебя.

– …А школа?

– Денька два прогуляешь.

Дай уронил кусок коржика.

– Часто такое не будет случаться, – усмехнулся Артем. – Но время от времени – почему бы и нет. Ну, допивай уже. Поехали домой.

Остаток коржика целиком упал в чай. Выловить? Грязь только разводить… Он смотрел, как размокает коржик.

– …Дай?

– Я верил, что вы не передумаете, – поднял глаза Дай.

– Дайка. Ну поверь, пожалуйста: и нормальная, обыкновенная жизнь может быть счастливой. Понял? И я тебе ее обещаю. Все, поехали. Одевайся.

Артем принес еще коробку с новыми теплыми ботинками и пакет с комбинезоном. На ботинках были нарисованы пингвины. Да и комбинезон был каким-то ясельным – веселые полоски. Ну… Что ж. Если сам такого роста… Ясельного.

Снаружи летел уже не мокрый, а резкий, сухой, совсем зимний снег; графитовый рисунок мира казался полустертым. Темнело, и куда холоднее. Летели долго, минут пятнадцать. Дай смотрел сквозь бешеный снег на верхушки елок и сосен внизу, в фиолетовые провалы между ними. Артем. Он хороший. Трудно молчать. Только о чем говорить? О чем спросить?

Дом Артема стоял далеко ото всех других домов – посреди глухого леса, возле белого пятна застывшего озера. Оранжевые фонарики стоянки все ближе, ближе… Люггер сел. Метель скоблила по окнам так, как будто он все еще летел. Артем вышел в зиму, на миг Дай остался один в тишине, но тут же Артем открыл дверцу и помог выбраться в синюю метель, повел за руку к дому. Или – домой? Навстречу загорелись большие белые фонари дорожки вокруг дома, дальше, золотом – свет на веранде и в окнах.

– Там кто-нибудь еще есть? – испугался Дай. Ведь у взрослых бывают дети, жены, всякие родственники, кошки, собаки…

– Нет. Я живу один. Иногда внуков беру на выходные. Они в Венке учатся, двое.

Сил не было спрашивать, почему у Артема только внуки и где их родители. Какие дети у Артема. Где его супруга. Где все. Как такое спросишь. И ноги заплетаются. И метель еще – по щекам, по глазам, как не жмурься… Вот тебе и День первого снега. Целая зима как с цепи сорвалась.

Ступеньки, веранда. Дверь большая. Холл. Артем помогает снять пингвиновые ботинки в снегу, комбинезон, что-то говорит. Дай посмотрел – глаза серебряные у Артема, добрые – глубоко вздохнув, сосредоточился.

– Смелее, пожалуйста, – попросил Артем.

– Я боюсь… Потому что если «домой» – это правда, то… Как жить-то дальше. Я не умею. Буду ошибаться, – Дай открыто взглянул в серебряные глаза. – И вдруг вы меня прогоните.

– Ну что ты. Нет. Верь мне.

Дай улыбнулся через силу и сказал:

– Да, я знаю.

– Ну и молодец. Идем… Где ж тебя устроить… Ага, вот есть большая комната, и окно на солнце… Заходи. Тут не готово, я ж не знал, что ты уже сегодня мне в жизнь свалишься, как яблоко с ветки. Сегодня так переночуешь, а потом все устроим, как захочешь.

Тут пахло хорошо. Только все – старинное. Дай не очень понимал, что видит, да вещи – ведь не важно, главное:

– Это… Дом?

– Дом, – серьезно сказал Артем. – Твой. Хоть и выглядит еще не по-твоему. Дело поправимое.

– Дом насовсем…

– Что бы ни случилось. Какие бы ты потом себе другие дома не завел. В любой момент: приходишь – и живешь. Ясно?

– Еще не очень, – честно ответил Дай. – Я думал, так не бывает.

– Привыкнешь. Пойдем, все остальное покажу.

Дом был большой, только это и запомнилось. Голова кругом. Артем все понимал, поэтому накормил котлетками (большая светлая кухня, оранжевая тарелка, Артем в футболке и у него тоже котлетки на оранжевой тарелке, а еще вот молоко и печенье, и ничего не страшно, только будто во сне), отвел обратно, устроил постельку на диване, принес еще миску с яблоками «на всякий случай», громадную коробку с игрушками и несколько старинных детских книжек с картинками и сказал:

– Давай привыкай. Обживайся. Я пойду делами займусь. Через часок приду и загоню спать, потому что завтра есть интересное дело.

Юм тоже всегда обещал на завтра интересные дела. И никогда не разочаровывал. Поэтому Дай улыбнулся и кивнул.

Утро было ясное, яркое, счастливое. Такое, что не имело значения, что не выспался. (Вообще бы не смог уснуть, сидел в одеяле и думал про жизнь, но в середине ночи пришел Артем, сел у стены на пол и, зевая, рассказал сказку – интересную. Только надо было слушать лежа. Дай выслушал, уточнил детали сюжета – и уснул, будто в голове свет выключили. Артем – волшебник.) На залитой солнцем кухне – завтрак. Творожок с ягодами из расписной мисочки. Дай стрескал его стремительно, потому что – «интересное дело». Ну, и вкусно. Артем сказал, что он молодец и велел скорей одеваться. Да, сейчас. Да, полетим. Да, далеко. Иди побегай вокруг дома пять минут.

Дай влез в веселый комбинезон, обул пингвинов и вылетел наружу. Пахнуло снегом и елками. Ой, да тут целый лес вокруг, с елками, соснами – но больше всего громадных кедров. Он побежал искать шишки, но внизу – нету, только снег, а с веток – не достать… И не залезть… Артем застукал, как он ходит, задрав голову и обалдев, как много на ветках (там – вверху – не достать – никак!) громадных шишек, засмеялся, подхватил и поднял высоко-высоко. Дай дотянулся и сорвал – какая большая! Тяжелая! Холодная!! Мокрая немножко… И пахнет, пахнет смолкой, как счастье…

– А что одну сорвал? – удивился Артем, неся его к машине.

– Мне ее не надо – есть, надо – нюхать…

Долгую дорогу эта шишка скрасила. Правда, на щеке и на ладошках прилипла смола, которая тоже пахла как счастье, и Дай, в общем, был не против смолы – но Артем дал «туристические салфетки» и велел оттираться. А шишку велел положить в дверцу «на потом», потому что сейчас будет не до шишек – наконец прилетели. И все теперь очень серьезно.

Сели у какой-то страшной башни, непонятной и черной, не похожей ни на какие дома, которые Дай видел. Даже картинок с такими домами он никогда нигде не встречал. Стало не по себе. Очень серьезно? Похоже, да. Насколько? Струсить? Артем, не открывая двери, даже не отрывая рук от штурвала, словно был готов в любой момент взлететь прочь, объяснил:

– Дом испытания. Виртуальный лабиринт. Вообще-то мы сюда постарше ребяток приводим, да ты уж… Хочется побыстрее понять, что ты из себя представляешь и чего можно от тебя ждать, чему нужно учить. Заглянуть в твое будущее.

– Моя жизнь вовсе не кажется мне бессмысленной. Я уже почти выстроил курсовое сечение и подбираю возможные…

– Как ты сказал? «Курсовое сечение»?

– Я понимаю, кем мне нужно стать.

– Тогда скажи мне.

– Я буду изучать камни.

Артем как-то странно, будто испугавшись, посмотрел:

– Камни… А что тебя привлекает в камнях?

– Они вечные. И такие все разные. Скалы батолитовые до облаков – или аметистовая щетка. Алмазы твердые и прозрачные – а тальк как порошок, а он тоже ведь минерал… Я уже две книги прочитал про камни. Одну малышовую, а другую для студентов-геологов. Где бы еще взять, и чтоб картинки объемные, как по правде трогать?

– Найдем, – пообещал Артем. Задумался. Сказал: – Если ты откажешься сейчас входить в башню, то я не буду настаивать.

Дай потер бровь:

– А там страшно?

– Кому как. Там просто Круг. Круг испытаний.

– А если не сейчас, то потом все равно придется?

– Тебе – да.

– Потому что я чужой?

– Потому что ты талантлив.

– Я?! Что-то вы совсем сбиваете меня с толку. Мне надо подумать. Я лучше сейчас пойду туда в Круг. Я ведь тоже толком не знаю, кто я… И хочу знать про себя правду. Правда я чужой, или можно как-нибудь и тут тоже стать хорошим… А там кто-нибудь есть, в этом… Лабиринте?

– Никого. Только умные машины и немного волшебства. Глубоко не рвись, маленький еще, достаточно будет, если просто дойдешь до Зеркала, а потом расскажешь, что там увидишь.

– Обязательно рассказывать?

– Если захочешь, – Артем открыл дверцу и помог выбраться.

Сырой воздух леса остудил лицо. Дай словно умылся после сна, и стало легче. Он с любопытством подошел к башне, которая больше почему-то не казалась страшной. Артем шел следом. Дай оглянулся:

– А вы со мной?

– Нет. Я тебе только вот эту дверь открою, – Артем вынул из кармана золотистую пластинку ключа, сунул в черную щель. – А дальше ты сам. Это как судьба – никто ведь твою жизнь за тебя не проживет.

Дай кивнул. Ему хорошо было знакомо это чувство неизбежности. Никуда не денешься. Живи и терпи.

– Ну, я пойду?

– Потом поговоришь со мной? – Артем вдруг присел и бережно взял его за плечи. – А, умник мой уклончивый?

Дай смутился, высвободился и проскользнул в темную щель приоткрывшейся двери прежде, чем Артем успел что-то сказать.

Он оказался в другом мире, и возникло жутковатое чувство, что Артем остался где-то слишком далеко, за горами, за лесами, за рекой, Лигоем этим широким и глубоким. А он тут совсем один. И здесь как будто начиналось опасное подземное царство. Вот бы оказаться, как в сказке, у врат настоящего подземного царства, где находят самоцветы!

Дай оглянулся назад – двери не было. Ровная керамлитовая стена противного серого цвета. Значит, выйти можно будет, только если выдержишь испытания? А если нет? Но ведь не запрут же здесь насовсем? Лабиринт ведь не каменный, а понарошку… Он снова обратился к той глубокой, какой-то врожденной всегдашней уверенности на дне души – он в союзе со всей Вселенной, а все остальное – частности; бояться некого и нечего. И побрел вперед по широкому серому коридору, подозрительно всматриваясь во мглу впереди. Похоже было, что коридор заполняет туман. Становилось темнее. Пахло мокрой пылью, было жарко и душно. Он расстегнул новый неловкий комбинезон. Платье под ним скомкалось, мешало.

Что это значит – «дойти до зеркала»? И что это за лабиринт в один прямой коридор? Нет, он все-таки дурачок. Он никогда ничего не понимает быстро. Захотелось плакать, но он перетерпел. Смотрел вокруг. Коридор был без всяких боковых дверей. Иди и иди. И не свернешь, и скучно. Все это делают умные машины. Показывают такую среду. Не страшно. Он не ждал, конечно, что тут всякие чудовища будут выпрыгивать. Зачем Артему его пугать? Испытание… Ну, что ж…

Шел и шел. Навстречу потянуло запахом воды, а впереди замерцал зеленоватый неприятный свет. Захотелось повернуть обратно, но что он там будет делать, когда вернется к сплошной серой стенке? Царапаться?

Дай брел еще с четверть часа и в итоге все-таки уперся во вдруг возникшее из зеленоватой мглы зеркало. Там стоял перепуганный некрасивый малыш в нарядном комбинезоне. Ну и что, это – то Зеркало, о котором говорил Артем? И теперь можно обратно? Оглянулся: сразу позади, даже прошуршал по ней откинутым капюшоном, встала каменная стена. Серая. Непреодолимая. Он повернулся к зеркалу: ой!! Он в зеркале стал противным уродцем, исподлобья смотрящим прямо в глаза. Угрюмый какой, больной… Это он сам такой будет?! Нет! Неет!! Карлик, плечи до ушей, куча тусклых косичек на большой башке… Кривоногий, косопузый, сгорбленный. Это ведь надо умудриться так изуродоваться… За что?!

А карлик вдруг выпрямился сколько мог, поднял голову, и Дай вздрогнул: какое красивое лицо! Правильное, большеглазое, слегка сумрачное и очень спокойное – будто ангел со старинных картин. И знакомое – это правда он сам. А ведь он видел где-то такое лицо, видел, где-то в книге… Или в музее? Или – где все золотое? Где-то там, в Плеядах, да, точно! Фигура большого мальчика с таким же лицом, будто выступающая из стены, Юм еще сказал, что называется «барельеф»…Но тот был – бог, белый и мраморный, а этот живой…

Карлик усмехнулся – что он знал уже про него? – распрямляясь, а косы его вспыхнули жидким золотом. Дай отпрянул, ударившись спиной о стену – а уродец не спеша подрос и развернулся в золотую живую, прекрасную статую с яркими зелеными глазами. И стал похож на Юма…

Это тоже он сам?

Или это Зеркало предупреждает – можно стать уродом, а можно – красавцем? Смотря что натворишь? Нет, лучше он самим собой останется. Но золотой мальчик правда был очень красивым. И грустным. Захотелось утешить, он протянул руку, и мальчик отозвался точным зеркальным движением – ожидал прикосновения к холодному стеклу, но пальцы встретили пустой холод, и от них поплыла во все стороны черная глубокая клякса. Золотой мальчик улыбнулся совсем уж грустно и растаял.

Дай ужаснулся, но потом собрал разум в кучку, подумал и решил, что ничего неправильного не сделал. Зеркало и должно было растаять, чтоб открыть ему дорогу дальше. Он оглянулся – стены не было. Что, можно обратно? Но он же ничего не узнал и не понял про себя! Что же ему рассказывать Артему? Не сразу решившись, на цыпочках, он прошел чуть-чуть вперед.

Большая пещера. Тихо. И – ужасная черная глубокая вода начиналась прямо у ног, и что-то из глубины светило страшноватым зеленым светом. Зеленоватые неподвижные отсветы полотнами и вымпелами стелились по неровному потолку пещеры. Дай снова посмотрел под ноги – вода. Еще шажок – и бездна. Его замутило. Когда много воды – он не мог. Он даже бассейнов боялся, даже мелких речек. Его и на море со всеми не возили, потому что на берегу он выл, а потом закапывался в песок, а в бассейне тренер бледнел, встречая взгляд такого же бледного, наверное, Дая. Бросить его в воду можно было только силой. Никто этого, к счастью, еще не делал.

Вода. Глубокая. Завизжать и убежать? Куда?

Наверное, эта волшебная башня знает про ужас перед большой водой. Тем и испытывает. А на самом деле, в реальности, ничего такого нет. Это только «умные машины и немного волшебства», как сказал Артем. Вода, наверно, не настоящая. Тогда не страшно, раз ненастоящая? Он потрогал носком ботинка стекло воды. Родились и побежали, тая, водяные круги. Прозрачные тяжелые капли соскользнули с ботинка. Дай вздохнул и пожал плечами. Лезть в эту черную воду? Плыть? Он плавать-то ведь не умеет… А за этим бездонным огромным колодцем, прямо впереди – такое же прямоугольное отверстие в стене, как то, в котором он стоит. И оттуда светит слабым, но вполне живым, сереньким, дневным светом. Там выход. И Артем.

Он опять вздохнул. Эта башня действительно выворачивала наизнанку: он ведь действительно мог перейти на тот берег и даже ног не замочить. Что, вперед? Застегнул комбинезон. Сосредоточился. Зажмурился. Шагнул на воду. И пошел. Сперва качало, и тогда он немного увеличил ширину и толщину ледяной дорожки, расстилающейся под ним. И пошел, как по полу. Тогда только отважился открыть глаза – он шел по чуть-чуть матовой полосе льда. А вокруг – черная бездна. Он заплакал и пошел быстрее. Тише, тише. Только не потерять сосредоточенность, а то… весь этот ледок… Хорошо, что пингвинчики не скользят… Слезы лились горячее, и молчать он уже не мог. Подвывал чуть слышно. Ныл. И все в нем выло и ныло от ужаса. Из-за этого он даже не сразу заметил, что вокруг стало светлее, что вымпелы зеленых отблесков на потолке закачались и затрепетали. Почему светлее? Дай краешком глаза покосился в воду – то, светящееся зеленым, всплывало! Светлело, вздымаясь, огромное-огромное.

Он было задохнулся. Сглотнув, одним усилием воли раскатил ледяную дорожку до конца жуткого пути, до выхода – и помчался бегом, визжа на одной ноте. Визг добавлял скорости. Слезы срывались со щек горячими крупными каплями и тяжело плюхались в черную – точно ненастоящую? – воду позади. Он не хотел видеть, что там всплывает. Он даже знать этого не хотел!

А оно всплыло.

И ледяная дорожка разбилась. Раскололась по догнавшей волне на жалкие льдинки. Его невысоко подбросило ленивым толчком, и, беспомощно болтая руками и ногами, он в брызгах ухнул в густую прозрачную воду, которая не вода.

И увидел.

Черное, жуткое. С сапфировыми, почему-то знакомыми огромными глазами. Разевающее черную пасть. И там мрак поблескивает белыми точками.

Окоченев, он тонул быстро, как камень. А пасть разевалось над ним все шире, и легкие уже рвались от удушья и ужаса. И сердце рвалось.

– Хоть бы голову сначала откусили, – кто-то всегда умный подумал внутри головы. – Ладно, уже скоро. Вот, вот. И все.

Пасть накрыла его, как огромный шатер. Дай внезапно забился зачем-то, опять замахал руками и ногами, но только тупо стукнулся ботинком обо что-то – об зубы? Мрак с белыми искрами понесся отовсюду, смыкаясь. Он закричал, и жгучая ледяная не-вода хлынула в рот и горло. А крик был неслышным. Кричи – не кричи – зря. Вокруг качался и глотал его черный невозможный космос.

Сознание меркло.

Кто же это его сожрал?

– Да скажи, что ж ты такое увидел?! Что напугало?

Не будет он рассказывать. И не расскажет. Никому! Дай в который уже раз отрицательно помотал головой. Сожрали, как червяка. Такое даже Юму вряд ли можно рассказать. Хороших не едят.

– Ты чудовищно скрытен, ребенок, – устало сказал Артем. – Не знаю я, что с тобой будет, если ты не изменишься… Можно подумать, ты какие-то страшные тайны скрываешь. Это просто примитивный прогноз на основе твоих же простейших реакций. Твои представления о будущем. Чтобы проще подобрать образование. И все такое. Я же все равно посмотрю запись. Техники говорят, там какой-то сбой, потому что у тебя энергетика мозга какая-то нечеловеческая, но они ведь расшифруют… Да что ж ты окаменел?

Дай не понимал уже ничего и мог только молчать. От Артема, наконец приведшего его в себя, хотелось убежать. Только куда денешься из люггера? Внутренний визг уже, к счастью, утих. Ведь все прошло. Ведь на самом-то деле ничего не было. Даже одежда сухая. Остатки дрожи колотились по плечам, но с этим уже можно было справиться. Утаить. Он аккуратно, вздрагивающими ладошками, поправил шапку. Покосился на Артема. Что за сбой? Расшифруют? Хорошо, что сейчас Артем ничего не знает. Как его сожрали. Можно держаться. Как будто ничего и не было. Молчать. Вслух он никогда теперь не завизжит. И так горло саднит. Еще бы – так орать… А вода правда была вовсе и не вода, а – как во сне… И уж тем более не расскажет Артему о том, что видел там, в башне. «Дом испытаний». Лучше б на самом деле съели. А то живи и помни.

– Может, все же расскажешь?

Дай помотал головой. Хороших не едят…

– Или ты просто не хочешь, чтобы я тебе помогал?

Дошло наконец-то. Дай даже не постеснялся кивнуть. Артем покосился и направил люггер вниз. Сказал угрюмо:

– Конечно. Я на твоем месте теперь даже близко ко мне не подошел бы. Но ты веришь, что я не ожидал, что так обернется? Я не хотел настолько пугать. Прости. Пожалуйста, прости.

Дай кивнул. Артем уж точно не при чем, что его сожрали…

– Надеюсь, с тобой все в порядке. Надеюсь, что обида твоя пройдет и ты все-таки будешь со мной разговаривать.

Дай опять кивнул. Он и не обиделся – просто очень устал.

– Домой поедем?

Дай отрицательно покачал головой. Нет. Нет!

– Что, в интернат тебя отвезти? – недоверчиво спросил Артем.

Дай кивнул.

– Как пожелаешь… Да, и со школой. Надо постараться, малыш. Просто запомни, что отныне ты все свои неуспехи будешь мне объяснять. А успехам твоим я буду радоваться… Дай. Дайчик. Ну что ты молчишь? Нехорошо. Невежливо. Так ничего и не скажешь?

Ребята все еще были на экскурсии, на этаже – тишина. Он посидел на кроватке, оглядывая свою комнату: знакомые вещи, тетрадки с недоделанными уроками на столе, неинтересные игрушки – под столом… Он чувствовал себя вернувшимся из унылого и напрасного путешествия, и, будто впервые, прислушивался к одиночеству. Комната казалась чужой. Будто вовсе не его вещи. Это не его школьная форма висит, не его ботинки стоят, не его ранец с книжками… Зачем Артем провел его через этот ужас в непонятной башне? Не вспоминать бы…

Тут в комнате казалось, что черное страшное, когда дорожка раскололась на льдинки, было не с ним. И, посматривая на синюю вечернюю тьму за зелеными шторками с медвежатами, на вещи, на ранец, на подушку, он чувствовал, что душное и нестерпимое отпускает, уходит. Страх разжимается. И вещи все вокруг становятся хорошими. Здесь не страшно. Он даже нерешительно протянул руку и потрогал белую подушку. Хорошо быть тут. А не там, где всплывал медленный зеленоватый свет… Хотя, наверное, какой-то кусок его сознания теперь всегда будет там.

Он еще посидел, бессмысленно болтая ногами. Ну и что, что его кто-то сожрал. Как-то ведь все равно выплюнул? Надо жить дальше?

Коридор внезапно наполнился топотом и воплями. Приехали. Да, эти шесть человек могут создавать столько шума. Без усилий. Хорошие они. Без них жизни не представить. Только вот шум… Выкрики, смех, визг; бессмысленные разговоры, о которых они забывают назавтра, суетливые игры с беготней и лишними движениями… Любимые.

Он на цыпочках подошел к двери и прильнул к щелке. Вот они все. Лавина счастья. Румяные, шустрые, в ярких куртках, варежки и шапки роняют, зачем-то хохочут, бегут по своим комнаткам. С самого младенчества – они вместе. У них тоже нет родителей, они все друг другу братья и сестры. Как они росли в яслях вместе, так их и переселили сюда этой весной. Дая, правда, хотели оставить еще в яслях, потому что он плохо растет и глупый, но пожалели… Так что это они – вместе, а он уж так, при них… Но они его никогда не обижали и не обижают. Никогда не колотили, хотя между собой время от времени дрались все. Но с Даем никто не дрался, потому что он самый мелкий и тихий. А летом в лагере, где они все были самыми маленькими, даже защищали от чужих больших мальчишек, которые дразнили Дая змеенышем.

Дай согрелся внутри, улыбнулся им всем, будто они могли его видеть. Они все крупные, красивые и умные, он среди них – заморыш, по какой-то ошибке попавший в ясли вместе с ними. Пусть они шумят, сколько им нужно. Он всегда гордился, когда в лагере они выигрывали у других во всякие игры. Да и радовать их легко всякой ерундой, и секреты они хранят крепко. Он сам – вообще их общий секрет. Потому что если взрослые проведают про всякие его мелкие чудеса и фокусы с синим огнем, то они его куда-нибудь заберут. И для ребят чудеса кончатся.

У Амеши были ясные зоркие глаза сигмы. Она пробегала к соседней двери, разматывая ярко-красный шарф, мельком скользнула взглядом по двери Дая. Дай отпрянул. Потом снова тихонько посмотрел – Амеша стояла прямо перед его дверью и, увидев его в щелку, растерянно шепнула:

– Змеюшка… – и закричала: – Змейка! Ребята, Змейка здесь! – распахнула дверь, схватила Дая, вытащила в яркий коридор и мгновенную тишину, затеребила: – Дайка! Дайка-Змейка, где же ты был?

Они налетели холодной румяной кучей, закричали, затеребили; ласковые девчонки трогали лицо, гладили и тискали, кто-то несильно и часто хлопал по лопаткам. Дай обомлел. Что это они так? От них пахло снегом и синим зимним воздухом, и – мятными конфетами. Смеялись и толкались. И вдруг притихли. Перестали теребить. Сережка растерянно взмахнул руками:

– Дайка, не плачь! Что ты ревешь-то?

Дай испуганно схватился за мокрое лицо – он плакал и не заметил?!

– А мы думали, что ты плакать не умеешь, – тихонько удивилась одна из двойняшек.

– Где же ты был?

– Сказали, тебя забрал кто-то самый главный…

– Ну что ты молчишь?

– Тебя правда царь Венка забирал? Зачем?

– Дайка! Дай?

Дай торопливо вытер глаза, хотел им все, все рассказать – потому что кому же еще? Скорей – но слова провалились в жуткую холодную пустоту там, где рождается голос. Изо рта вырвался лишь свистящий сип. Еще попробовал – ни звука. И он как-то сразу понял – все, непоправимо. Голоса нет и не будет. И шепота не будет. Ни губы не шевелятся, чтоб говорить, ни там ничего не происходит, где связки… Ребята стояли, не шевелясь. Глаза у всех стали темными и жутковатыми. Дай схватился за горло. Где голос? Он попробовал еще заговорить, но только зря хватал и жевал, давясь, воздух. Свет померк и лица ребят начали таять. Тогда он испугался еще больше и каким-то чудом взял себя в руки. Выпрямился и почти спокойно пожал плечами. Ребята замерли и не шевелились. И на эту нестерпимую тишину прибежали воспитательницы:

– Что тут у вас стряслось?!

Дай стоял прямо, даже голову не опускал, только, как днем у Артема, вцепился крепко в жесткий подол. Почему-то казалось диким, что на нем все то же вчерашнее праздничное платье. И еще казалось, хотя вокруг и теснились ребята, что он стоит где-то в ледяной пустоте. Что – ни с кем никогда не говорить больше? И даже с Юмом? И с Артемом?

Сережка сказал:

– С ним что-то плохое сделали.

– И заколдовали, чтоб рассказать не мог, – сквозь зубы добавила Торпеда. Вообще-то взрослые звали ее Катей. Но она всегда так легко злилась.

– Он заболел, – сказала Амеша. – Зачем его забирали?

– Где он был?

Воспитательницы не знали, как их успокоить, и по растерянности этих, обычно всегда надежных и требовательных пожилых женщин Дай понял, что стряслась настоящая беда. Ребят силком разогнали по комнаткам. А он обмер изнутри. Может, Артем правда – злой волшебник и так заколдовал? Да бред. Зачем Артему его немота…

Ох, так ведь теперь никому ничего и не надо говорить! Не надо! И про Юма даже если захочешь, даже Артему – не скажешь!! Немой. Все, теперь он – немой. Это хорошо? Что-то не похоже… Но вот Юм придет и расколдует. Наверное…

Потом пришли врачи, осматривали. В его комнатке стало тесно от взрослых. Голова почему-то все падала и глаза закрывались. Он даже плохо понимал, что они все от него хотят. Но в покое оставили быстро, и никуда не увезли, не кормили лекарствами, только дали молока и уложили спать. Ушли и дверь закрыли. Дай полежал, глядя на синий зимний свет снаружи, потом в который уже раз за сегодняшний день вспомнил Юма: надо только его дождаться. Он расколдует. А не сможет расколдовать, так все без всяких слов все поймет.

Утром опять – врачи, уже совсем незнакомые, но в школу все-таки отпустили. Сказали про привычную среду, и воспитательница за руку отвела ко второму уроку. Кстати удалось избежать завтрака с противной кашей. А в классе, к середине урока вдруг дошло: да немота – это удача!! Подарок! Не надо говорить с учителями!! Он и так почти ни с кем не говорил и терпеть не мог устно отвечать уроки. А теперь он вообще ото всех разговоров со взрослыми был избавлен! На мгновение он даже улыбнулся. Писал он к тому же еще медленно, на клавиатуре подбирал слова еще хуже, и теперь растерянные учителя не знали, как с ним быть. Он сидел за партой на своем месте, решал задачки, отсылал на учительский экран свои карточки ответов, как всегда, выжидая последний момент; на другом уроке списывал, расставляя буквы, упражнения из легийской грамматики. Поглядывал за окно – там шел снег. Хороший снег, не мокрый и не бешеный…

Вдруг посреди четвертого урока в класс вошел Артем. Очень большой, в черной куртке, с тающим снегом на плечах, великан рядом с молоденькой учительницей природоведения и игрушечными зелеными партами. Дай закрыл лицо задрожавшими ладошками. Артем что-то вежливое сказал учительнице, потом велел:

– Дай, иди сюда.

Дай встал, но ноги отнялись, и он плюхнулся обратно. Навалилась звонкая злая тишина. Что-то прошипела Торпеда. И вдруг громко и тоненько сказал Сережка:

– Да ведь нельзя же так!

Артем усмехнулся и спросил:

– А как можно? И ведь ему же нужно помочь? Пойдем, Дай, не бойся.

Ага, «не бойся». От ужаса в раздевалке Дай ронял то шапку, то варежку, а тугие застежки на ботинках так и не смог застегнуть. Артем вздохнул, поставил на скамейку, в секунду щелкнул застежками ботинок, одним движением застегнул куртку, аккуратно замотал шарф. Попросил серьезно:

– Ну, не дрожи. Я виноват, правда. Очень виноват.

Дай опешил. Артем плавно поднял руку и согнутым пальцем нежно погладил ему переносицу:

– Больше ничего подобного, обещаю.

Так делал только Юм. Больше никто и никогда не гладил Даю переносицу согнутым пальцем. Попробовали бы, посмели, ага. Без пальцев бы остались… Но Артем… Не чужой?

– Я хотел узнать, что ты скрываешь, какие способности таишь, чего от тебя ждать, – объяснил Артем. – Не слишком удалось. До зеркала каменный коридор, а потом – вроде вода… Дальше не расшифровывается, а ты рассказывать не хочешь. Ну и что – онемел, захотел бы – написал на бумажке…

Он смотрел ласково, без укора, но очень внимательно. Дай поскорее опустил глаза. И услышал:

– Я не буду выспрашивать. Не бойся. Я и так вижу, что ты чудесный. Ну, прости. Зря мы тебя мучили с этой башней, – Артем зачем-то еще раз поправил ему шапку.

В знакомом люггере обнаружилось установленное на сиденье рядом с водительским детское кресло. Красивое. Белое. С золотистыми кантиками, новехонькое, и пахло чудесно: весельем и путешествиями. И почему-то – кораблем Юма… Артем поднял Дая за бока, аккуратно туда усадил и сказал, пристегивая: – Теперь так, по всем правилам. Ты – маленький еще очень. Удобно? Ты много будешь летать со мной.

Ой. Куда много летать? Зачем? Дай еще понюхал белую обшивку – точно, пахнет новизной, игрушками, космосом и Юмом. В кресле стало спокойно, как в объятиях Юма. Какое-то время Артем молчал, а Дай думал, откуда взялось желание залезть к Артему – как к Юму – на руки и затаиться. Артем сказал:

– Смотри, Лигой внизу… Лед еще не встал.

Лигой сверху оказался так красив, что Дай очень быстро пережил страшное слово «лед». Черная широкая река несла узоры танцующих тонких, прозрачных и белых льдинок, которые складывались в странные, смутно знакомые узорчатые ленты, полосы, поля. Несколько минут, пока нарочито медленно, наискосок, Артем вел люггер над рекой, Дай почти не дышал. Вот с рекой бы поиграть, а то что – ледышки в луже или снежинки…

– Молчишь… Плохо это. Да знаю, знаю, что ты не нарочно, знаю. Врачи говорят – «стресс». Говорят, перепугался. Но обещают, что, если тебя беречь и баловать, все пройдет. Я уже по твоему голосу скучаю…

Путь опять был дальний. Внизу сплошной черно-белой щеткой торчал лес. Дай вспомнил про шишку, вынул. Шишка все равно пахла счастьем.

Артем привез его к старенькому – доктору? Удивило лицо старика – большие желтые глаза, прозрачно ясные, и нос немножко крючком. Как у птицы. И столько морщин и такие затрудненные движения – ему, наверно, уже лет триста? Но не страшный. Добрый? В доме, стоящем на вершине пологой, заросшей лесом горы, интересно пахло сушеными травами, яблоками, пылью и старым музеем: так много тут было настоящих старинных вещей и книг. И сам дом был необыкновенным, тоже каким-то древним и нездешним. Пока Артем тихо разговаривал с радостно смотревшим на него стариком, Дай не удержался и на цыпочках подкрался к большой книге на черном столе. Ох какая огромная, с золочеными и черными металлическими драконами, да еще и на замочке. Это же какие секреты там заперты? Даже там, далеко, в золотых библиотеках волшебного мира таких книг не было. Этой, наверное, лет тысячу. Или даже больше. О чем там написали столько лет назад? Про черных и золотых драконов? И можно ли хоть потрогать? На обложке названия нет. Тайна.

– …я не понимаю, – донесся голос Артема. – Очень боюсь что-то сделать не так. Он ведь уже пострадал вчера. Не могу понять, что он из себя представляет, а угадываю что-то очень… Очень важное. Очень необычное.

– А что слышно от… Младшего твоего? – непонятно спросил старик.

– Да ничего, – грустно сказал Артем. – Как всегда – только работа.

– Он не может не знать об этом ребенке. Малыш-то с высоких небес.

Дай так изумился, что перестал делать вид, что ничего не слышит и занят книгой. Обернулся ко взрослым. Старик усмехнулся и сухо велел:

– Подойди-ка сюда.

Дай подошел. Нет, наверное, он все же не доктор. А старый учитель Артема, к которому тот приехал показать его и посоветоваться. Старик погладил по голове костлявой ладонью:

– Что, радуешься немоте? Никто ничего теперь не узнает?

Дай растерялся. Потом все-таки кивнул и усмехнулся, вложив в усмешку всю, какую мог, иронию.

– Одинокий умник, – тоже усмехнулся старик. – Но твои тайны куда больше, чем ты сам, детка. Молчи – не молчи, а глазки тебя выдают. И лицо… Да, Тема? Очень похож. Только масть другая. Золотой.

– Вижу, – вздохнул Артем. – Очень похож. Так похож, что мороз по коже. Понять только не могу, как, почему…

– С какой же целью он оставил его в Венке, если… если такое сходство – тогда кто малыш, откуда? Кто родители? Ну, а если к тому же ребенок – тот, настоящий? Которого он столько ждал?

Дай попятился обратно к большой книге.

– Дайка, не бледней так, – Артем поймал, притянул к себе. – Успокойся, мы не будем расспрашивать… – Он поцеловал Дая в макушку и повернулся к старику: – Ох, Иероним, ты же знаешь Химеру. Иногда его вообще не понять. А Дайчик… Слишком сильный, да. Даже если только по вчерашнему судить. И судьба – каменным коридором. Вообще без вариантов. Но что после зеркала – не сказал, а я чувствую, что стряслось что-то страшное… – Артем опять поцеловал в макушку – сдавшись, Дай наконец сам прижался к нему, как к Юму, как хотел еще в люггере – Артем вздрогнул, тут же вздохнул и погладил по голове, вновь повернулся к старику. – Эта немота – его Круг, думаю.

– Допускаю, – кивнул старик. – Таги рано начинают. А ребенок – из таких, это ж видно. Но скрывает. Приучили все скрывать. Ладно внешность, кто твоего Младшего или Ние в детстве не видел, тот не поймет, но… Уже опасно. Смысла-то нет его в школе держать, – он мгновение зорко глядел на Дая, затем медленно спросил, как у взрослого: – Ты – свет во тьме, зачем же тебе притворяться никем?

Дай растерялся и уткнулся в Артема, спрятав лицо.

– Скрытный, да. Потому что один и всех боится, – заключил Артем.– И меня боится – что я буду выспрашивать его тайны. Вот и замолк.

Они оба посмотрели на Дая, потом переглянулись, и Иероним спросил:

– «Академия-2»?

– Нет, – покачал головой Артем. – Не может быть. Василиск? С таким лицом? Да что ж, теперь любого скрытного ребенка принимать за ехидну?

– Я имел в виду возможность только тамошнего специфического обучения. Этого бы там точно в пятки целовали… А здесь ему – буковки да циферки? – Старик усмехнулся. – Солнышко-то он солнышко, но что-то уже умеет… Это несомненно. Я посмотрел медицинские документы – таким мощным, таким развитым нейроструктурам нужна постоянная нагрузка. И они никак не выглядят бездействующими. А мальчик предоставлен самому себе – опасно. И так уже довели.

Артем кивал на каждую фразу своего учителя, потом сказал:

– Это еще не все. Кое-чего он скрыть не может. Даюшка, покажи нам свою гимнастику. Пожалуйста.

Дай немного удивился и скованно повел плечами. Но ведь – просят, а не заставляют. Кроме того, интересно, что еще может про него сказать этот похожий на филина старик, кроме непонятных слов. Он вылез из теплых рук Артема, огляделся, вытащил на середину комнаты тяжелый черный стул. Высвободил ступни из жарких тяжелых ботинок, снял школьное неудобное платье. Вспрыгнул на стул, взялся за спинку, покачал стул вместе с собой. Улыбнулся, взялся покрепче и вскинул себя вверх ногами. Сплелся в клубок черных ног и голых рук, извернулся, качнул опору и стек пониже. Только поосторожней… Еще холодно. А потом он и вовсе перестал думать. Тело притворялось змеей и в такт вечно звучащей в нем музыке играло дугами изгибов, плавными точными движениями и равновесием. Иногда эта музыка звучала в песнях Юма… Взрослые что-то говорили, но они были далеко… Нервы успокоились, мышцы разогрелись. Интересно, кто такой Младший Химера? И почему старик назвал его самого тагом? Разве он не глупее всех в классе? На миг он замер и словно увидел себя со стороны: что-то извивающееся, большеголовое, растрепанное, со впалым, мягко пульсирующим животом, в общем – жалкое. И неприятное. Сразу вспомнился вчерашний уродец в зеркале. Дай скорее начал расплетаться. А старик сказал Артему:

– Больше всего это похоже на плач. Сам эквилибр, я имею в виду.

– Да, – задумчиво согласился Артем. – А еще мне кажется, что если бы Юмиса не положили в ротопульт с младенчества, то и он бы вытворял что-то подобное. Грустно. Но вот подготовка… Растяжка-то под ротопульт. Грамотная очень растяжка.

– Кто-то учил, – кивнул Иероним. – Подготовка к такому, насколько я понимаю, требует работы суперспециалиста. В Венке есть такие?

– Цирковые – есть. Под таймфаг, вот как Дайчик все делает – нет. Наши тоже сказали, что тут, похоже, Геккон поработал. Но Дай никогда там не был. Он уже два года под Бетой, с него глаз не спускают. Все улучшения навыков отслеживают. Но так и не засекли того, кто его обучает.

– Но ты догадываешься.

– Да, я догадываюсь.

– Для мальчишки – плохо, что он должен молчать о… о своем наставнике. Тяжеловат груз-то. Ах, Темка. Слушай. Как думаешь, а если твой Младший его просто-напросто тут прячет?

– …прячет?

– Ну да. Ты знаешь более скрытное существо, чем Химера?

Оба посмотрели на Дая. Артем усмехнулся:

– Теперь знаю.

– Очень похоже, что прячет, – кивнул Иероним. – А ребенка не расспрашивай. Это вообще не его игры.

Дай сидел на стуле, тяжело дыша. Как быстро они поняли, что эквилибру обучал Юм. Да, Юм. Да. Под таймфаг, потому что он хотел уметь все, что умеет Юм и клянчил. Потому что, сколько себя помнил, всегда повторял за Юмом все те упражнения, что он делал каждую свободную минуту. Очень трудные упражнения. Его маленького Юм сажал себе на плечи и так отжимался, потом начал учить простым стойкам, кульбитам, сальто и как держать равновесие, как правильно растягивать мышцы…

А вот что такое таймфаг, он давно знал. Даже не помнил, с каких пор. Когда в путешествиях Юм залезал в ротопульт, мешать, конечно, ему было нельзя, но смотреть-то можно. Хоть и страшно… Руки-ноги мелькают… Когда наконец корабль выходил из таймфага, Юм еще долго валялся в гнезде ротопульта, приходя в себя, подправляя курс, иногда дремал – и, едва рабочие обручи ротопульта раскрывались, Дай, истосковавшись и весь изведясь от сопереживания, тут же влезал к Юму в гнездо: когда был маленьким – они просто спали там вместе, пока Юм отдыхал; когда начал соображать, Юм охотно отвечал, зачем какая кнопочка, заодно обучая азам навигации и небесной механики. Формулы сладкие, как леденцы… Года два назад завел для Дая шлем и уже всерьез объяснял и показывал, всерьез учил, сначала на маршевых, а там и по чуть-чуть давал почувствовать тягу таймфага. Дай влюбился в радужную воронку таймфага почти так же, как в музыку. Юм хвалил и объяснял все больше. А там и первый настоящий черный комбинезончик подарил, и наконец разрешил лечь в гнездо одному, правда, минут на пять, и на очень простом треке, на простых цветах воронки… Дай потом просился еще покататься, но Юм сердился и говорил, что он еще маленький, что больше пока нельзя – и так ведь все болит? Да, спина болит и руки-ноги, потому что двигаешься на пределе анатомических возможностей… И еще потому тяжело, что еще маленький. До некоторых секторов не дотянуться, хоть Юм и настраивал ротопульт на него… Расти надо. Маленький. Как и эти вот говорят. Сколько еще терпеть себя маленьким? Потная футболка липла к телу. Он озяб, подобрал с пола платье и долго возился, одеваясь. Старик говорил скрипуче и устало:

– Сколько ему лет? Семь? По глазкам-то судя – постарше, постарше… Рисунок прошлого странный, видишь? Временные петли, уходы… Кто-то его уводил.

– И не один раз. В последний, похоже, надолго, – согласился Артем. – И он куда старше, чем кажется. Нахватался навыков, опыта. Теперь насквозь нездешний.