Читать книгу Тихая Химера. Очень маленькое созвездие – 2 - Ольга Апреликова - Страница 7

Наверно, его подвергли какому-то мягкому лечебному воздействию – потому что он проснулся лишь спустя много-много часов, свеженьким и счастливым. Но от счастья он тут же избавился, едва попытался нашарить в себе выпрашиваемую вчера память. Ничего. Да и вчерашнее уже смутно расплывается, звенит высокими нотами, если напрячься. Яблоки только, краснобокие, праздничные… Но здесь пахнет не яблоками. Чем-то знакомым. Свежим и таким… Механическим. Корабельным… Окон-то нет… А где это он сейчас?

Юм сел, озираясь – все незнакомое – и тут же кто-то большой повернулся к нему. Юм от ужаса лег обратно, но тут же узнал синие глаза и волнистые, чуть с рыжинкой, золотые волосы, и вдруг вспомнил его имя.

– Привет, – совсем немножко улыбнулся Ние, но Юм понял, что нисколько, что бы там Юм вчера ни натворил плохого, Ние не сердится. Но – кто он? Что ему до Юма? Почему он – такой знакомый? Они что, встречались в том прошлом, которое Юм забыл? Как неловко.

– Здравствуйте, – вежливо поздоровался Юм. Огляделся снова и, вздрогнув, что-то корабельное опять томительно ощутил во всех этих красивых вещах, в воздухе, в светильниках, имитирующих дневной свет. – Это ведь крейсер?

Ние кивнул. В глазах его мелькнула тоска.

– Большой, – прислушавшись к ощущениям, уважительно сказал Юм. – По оси, пожалуй, не меньше девятиста метров.

– Девятьсот пять, – Ние смотрел очень внимательно. Где-то Юм уже видел, видел такой неотклонимо зоркий взгляд. Даже пристальней, чем у Деда.

– Большой… Я теперь опять буду тут жить? – пересиливая тоскливую жуть в животе, осторожно спросил Юм, не отводя глаза – лучше выяснить все плохое сразу.

– А хотел бы? – мягко спросил Ние.

– Я люблю деревья, – прямо отвечать опасно. – Траву… Воздух, ветер… Тут ничего такого нет. Ну, зато есть ротопульты…

– Ты что-то помнишь… Про ротопульты?

– Неясно, – честно сказал Юм. – А вы мне какой-то родственник?

Ние приподнял бровь:

– Ты меня тоже помнишь? Ну, хоть «неясно»?

Юм пожал плечами. Сходство между этим юношей, Дедом и им самим было так же очевидно, как и то, что они на борту огромного космического судна. Но углубляться в эту тему страшно. Ну, родственник и родственник… Навязываться Юм ему не собирался. Что-то ему мешало по всему телу, он наконец посмотрел и увидел, что весь облеплен отвратительно знакомыми медицинскими штучками. Юм отодрал от живота самую противную, мигающую зеленым огоньком присоску и брезгливо отшвырнул к ногам кровати. Присоска обиженно запищала, и Юм опасливо посмотрел на Ние. Тот лишь усмехнулся, и тогда Юм побыстрее отлепил от груди, боков и локтевых сгибов остальное мелкое дрянство и сложил к большой. И еще их всех закопал под одеяло. Ние снова усмехнулся – но нет, не рассердился. Не пугает. Не обидит. Взгляд мягкий, уже не всматривающийся. Ум в глазах и терпение. Что-то во всем его облике, несмотря на короткие волосы и обычную одежду, очень орденское. Он добрый. Что, будет теперь заботиться?

– Я ведь тебя раньше знал?

Ние кивнул. Юм сознался:

– Да, я чувствую, что знал, но не помню. Вроде бы… Вроде бы все это тоже была жизнь на корабле… Нет, неясно. Извини. Как это все… Безотрадно. И как, наверно, всем надоело, что я ничего не помню… Извини. А где Дед?

– Часа два назад ушел отдыхать. Мы думали, ты еще поспишь. Но ты, я вижу, выспался. Хочешь чего-нибудь?

– Молока. И умыться.

– Так иди умывайся. Пойдем, покажу, – Ние улыбнулся, взял за руку, привел через соседнюю совсем пустую, только гимнастический синий коврик на полу, комнату, откуда открывалась дверь в ванную. – Вот большое полотенце. А то, может быть, тебе помочь?

– Я не маленький, – возмутился Юм.

– Кто, ты? – Ние засмеялся и вышел.

Юм закрыл за ним дверь – взгляд провалился в большое зеркало и встретил недружелюбный взор растрепанного бледного ребенка в скособочившихся пижамных штанишках и круглых розовых следах от медицинских присосок. Очень противное дитя, однако. И очень маленькое – прав Ние. Кому нужен такой убогий родственник… Но, говорят, родство – это обязанность? Надо им – что Деду, что Ние – обязанность эту облегчить. Он потрогал липкую от ночного пота шею и скорей полез в душ.

К Ние он вернулся немного мокрым и заранее смирившимся с тем, как большие дальше собираются его воспитывать. Пусть велят, что им надо, он будет слушаться всегда. Деться-то некуда. Только в одном лишь полотенце он глупо себя чувствовал. Да Ние еще, подняв темные густые брови над веселящимися глазами, засмеялся:

– Мышка ты моя мокрая!

– Уж сразу мышка, – обиделся Юм. – Ну да, маленький… Но Дед говорит, я хорошо с весны подрос.

– Конечно, подрос, – Ние вдруг поднял его, поставил на кресло и принес охапку одежды. – Дай-ка я тебе помогу.

– Это не моя одежда, – только и заметил оторопевший Юм. Зачем Ние с ним, как с младенцем? Что, думает, он одеваться не умеет? Няня нужна?

– Да то твое платье ведь тяжелое, и такое… слишком праздничное. А другие твои вещи мы не взяли. Не до того.

Юм вспомнил черный велосипедик и весь грустно съежился внутри, стараясь снаружи не подавать виду: какие уж велосипеды на корабле… Невольно представил путаницу дорожек, цветники и тень под большими деревьями парка, сверкание солнышка в спицах колес, летний ветерок в лицо… Мир сказочными картинками отражается в черном лаке рамы….А книжка-то со сказками осталась недочитанной… А под подушкой – подарили в день окончания учебного года – жестянка монпансье, леденчики прозрачные разноцветные, красивые – он их даже не ел, такие красивые, только нюхал. Эх… Ние вдруг спросил:

– Жалеешь о чем-то?

– Это неважно.

– Юм. Ну, расскажи. Ты весь загрустил, я чувствую. Что там осталось?

– Там вообще много хорошего осталось. Неважно. Раз так надо.

– Не хочешь говорить… Игрушки?

– Дед дарил игрушки, да.

– Еще подарит, – улыбнулся Ние и натянул на него футболочку. – Руку сюда. Теперь штаны…

Дед-то подарит, да, если попросить. Но просить так неловко. Да и не до игрушек теперь, наверно… Они его забрали зачем-то… Себе оставят – или куда? Не надо было, наверное, начинать петь… Жил бы себе спокойно в маленькой школе. Школа, парк, облака в небе… Велосипедик, на котором можно хоть к морю, хоть в Храм, петь… А теперь… Корабль. Ужасно. Надо приспосабливаться. Юм послушно подставлял себя быстрым аккуратным рукам. Когда-то эти руки так же заботились о нем… Ние – родной, да. Он добрый или нет? Он – что будет велеть делать? Но руки… Голос… Даже для себя неожиданно он сказал:

– Я помню твои руки.

Ние бросил белый маленький носок и прижал Юма к себе. Молча и крепко. Юм высвободил голову и спросил:

– А ты помнишь меня целиком?

– Да, – Ние вдруг поцеловал его в макушку. Потом схватил полотенце и затормошил им его мокрую голову. – Я и люблю тебя целиком, от пяток до макушки…

Стало легче. Нет, Ние он бояться не будет… Не боится же он Деда. А этот Ние на Деда похож чем-то, не только синими глазами. Взглядом, руками даже. Рисунком движений… Какой-то внутренней музыкой, которая трогает Юма за живое и тянет к себе. Хочется двигаться, дышать и смотреть, как они. Хочется быть с ними всегда. Почему он в маленькой школе жил один, без них? Зачем они взяли его с собой? Куда? Что надо делать? Это надолго? Опять жить на корабле? Но это ужасно – жить на корабле… Так, не думать про парки… Стало грустно, но он знал уже, что большие все сразу объяснять не торопятся. Особенно – ему. Интересно, а раньше, до того, как он все-все забыл, они с Ние где были знакомы? Правда жили на корабле? Почему?

Наконец Ние помог надеть темно-синее мягкое платьице и заплел косичку. Недоумение и пустота в голове становились все страшнее, но пока он умудрялся все это скрывать. Грусть прошла, но как все-таки страшно… Дед. Ние. А вдруг опять оставят одного? Отвезут куда-нибудь, а сами уедут? Или одного тут оставят, на корабле? Какой Ние родной – даже сердце замирает. Как хорошо и больно. Он дышать боялся, он замирал от непонятного щекочущего ликования, то и дело, как пушистые невесомые облачка, проплывающего сквозь него; – но вдруг сердце в пустоте над жуткой бездной, над пропастью черного пространства ужаса: это все ненадолго, не насовсем! Вдруг что-нибудь, какая-нибудь беда, неловкость, несчастье стрясется снова… И он опять останется один среди чужих. Он замер окончательно, и все в нем легло на дно и затаилось – он боялся даже сделать лишнее движение, боялся даже глаза на Ние поднять. Ему стало вдруг очень холодно. Вдруг он нечаянно, из-за мозгов своих пустых, натворит глупое, ошибется, поведет себя неправильно, и Дед и этот веселый Ние подумают о нем плохо. Тогда опять один. И даже это все ласковое сегодняшнее, и вчерашнее, с рыбами как воспоминания и яблоками в храме и синим венком из молний – забудет? Ведь сколько уже всего хорошего он, наверное, забыл?

Ние взял его за плечи, встряхнул и спросил:

– Ты что опять как кукла?

– Извини.

– За что? Ты что, детеныш, боишься чего-то?

– Вдруг что-нибудь нелепое сделаю, – не выдержав, сознался Юм, труся поднять на него глаза. – Мало совсем знаю такого, что все вокруг знают. А я – нет. Ничего не помню. Если натворю что-нибудь, то это не со зла, а от глупости. Пожалуйста, не отворачивайся от меня из-за этого.

Дав договорить, Ние осторожно привлек его к себе, обнял, прижался лицом к щеке Юма, глубоко вздохнул и ответил:

– Ну что ты. Никогда, родной. Не бойся ничего. И ты выздоравливаешь, и ни в каких нелепостях вообще не замечен, – он тихонько засмеялся. – Ты умница, ты звездочка глазастая, ты – родной мой малыш. Я хочу тебе во всем помогать. Дружить с тобой хочу. Только ты не торопись. И все будет хорошо.

– Ну… Хорошо бы… Ние. Скажи мне… Только честно: это ведь я сам виноват в том, раз что-то случилось с моей головой и я ничего не помню? Это я сам себя сломал? Что я натворил?

– Все виноваты. Я тоже.

– Что я натворил? – настойчивее спросил Юм.

– …Попал в катастрофу, – подумав, ответил Ние. – Чудом спасся. Давай пока без конкретики, родной. Ни к чему тебе это сейчас. Ты только не думай, что ты – виноват. Или что мы тебя виним. Нет. Потом сам разберешься.

На столе уже стояло молоко. И еще что-то вкусное.

Только наевшись – Ние все время, ласково насмешничая, подливал ему молоко в большую чашку с разноцветными рыбками – Юм спохватился:

– А что это все-таки за корабль? Я тут опять жить останусь?

– Ты ж не хочешь.

– Ну, мало ли, чего я не хочу, – пожал плечами Юм. – Лучше скажи сразу, и, если надо тут остаться, я… Я буду себя… приспосабливать.

– Не надо, – испугался Ние. – Приспосабливать! Нет, мой хороший, нет. Не останешься. Это только дорога. Путешествие. Не бойся.

– Дорога… Ага. Значит, я что-то такое натворил вчера, что меня в той… в той простой маленькой жизни нельзя оставлять? Да?

– Тебе нужен присмотр. Чары опасны. И, как я вижу, раз ты так восстанавливаешься, так соображаешь хорошо – тебе тем более нужен присмотр.

– …И куда вы меня?

– Пока не решили, – вздохнул Ние. – Но не на корабле же тебя снова запирать. Уж этот урок мы выучили.

– …Меня запирать не надо, – перетерпев судорогу ужаса, попросил Юм. – Я ведь… Послушный.

– Послушный, да, – вздохнул Ние так грустно, будто послушание было чем-то очень ужасным. – А еще тихий, как мышка, и молчаливый… Поэтому никто не знает, что ты думаешь… И что можешь натворить. А сейчас ты и сам этого не знаешь… Юмка. А чего бы ты хотел? Как бы ты хотел жить, где?

– Я хочу домик, – подумав, сознался Юм. – Маленький. Только не в городочке, вот как люди живут, я видел, а… Где-нибудь, где никого нету. Под большим деревом… И чтобы тихо-тихо. И ночью – светлячки. Как в сказке.

– Ты хочешь жить один-одинешенек?

– …А мне разве можно?

– Доброе утро, – сказал вошедший Дед. – Что тебе можно?

– Жить одному, – вздохнул Ние.

– Это не жизнь, – усмехнулся Дед. – Ну, не съеживайся, – он оглядел Юма и улыбнулся. – Ты просто не вполне еще здоров, потому и боишься всего. Пройдет.

Юм не выдержал, выскочил из-за стола к Деду, на мгновение прижался к нему, глубоко вздохнул под погладившей голову рукой и вернулся за стол. Снова взял чашку с молоком. Дед ведь все-все понимает. И сейчас все объяснит и расскажет: и куда, и зачем, и как надо жить дальше, и кем стать…

– Еще? – спросил Ние, когда Юм допил все молоко.

– Спасибо, – Юм помотал головой.

Ние собрал посуду и вышел, сказав:

– Я сейчас.

Юм посмотрел на Деда и улыбнулся. Хорошо, конечно, что у него вообще есть Дед. Но такой…

– Ты редкий Дед, – немножко растерянно сказал Юм, разглядывая непривычную черную, всегда исподволь тревожащую одежду Деда. И в больнице, и там в маленькой школе он чаще видел Деда в другой одежде – обычной, как у всех. А эта – такая тяжелая, черная… Как на старинной картине. В такой же он был и вчера в Храме. – И люггер у тебя такой мощный, да еще и целый крейсер есть такой здоровенный… И красивый. И сам ты весь такой… Такой, что все почему-то на пузо готовы ложиться, едва тебя видят, только стесняются. И велосипеды даришь всем детям… Но дело не в богатстве. Много силы, много власти… Я уж давно хотел спросить, кто ты, только боялся.

– Я просто твой Дед. А ты – мой внук, – он снова ласково погладил Юма по голове. – И понимаешь, мы все хотим, чтоб ты как можно больше вспоминал сам. Не надо, чтоб тебе не рассказывали другие. Даже мы. Понимаешь, ну: вот расскажем и ты воспримешь нашу оценку событий. Потом вспомнишь, как все было для тебя – и решишь, что мы тебя обманули. И, что опасно для всех, слетишь с резьбы. А тебе – нельзя. Ты – вон как, оказывается петь умеешь. С молниями.

– Я буду держать себя в руках, – пообещал Юм.

– Я верю, что ты веришь в свои руки. Но ты и сам-то себя не знаешь. Ты… Опасно. И так уже… много бед с тобой случилось. Уж лучше бы тебе их вообще никогда не вспомнить, право слово.

Юм, загрустив, кивнул. Наверно, он сам заслужил все свои беды. Не был бы виноват – не было б так страшно жить. Ведь это только в сознании нет воспоминаний, а мозг-то помнит все… Потому и истерит постоянно где-то на нижних этажах… И всего и всех боится. Плохой, значит, жизненный опыт. Очень плохой…

– Я устал, – сознался Юм. – Пожить бы по-хорошему… Но нельзя.

– Почему нельзя?

– Не знаю. Просто мне нельзя – как все, чтоб по-хорошему.

– Ну что ты несешь, глупый малыш… Давай выздоравливай, и все будет по-хорошему.

Вернулся Ние, посмотрел ласково. Зачем все так замечательно к нему относятся, так берегут? Не кончится ли это чем-нибудь ужасным? Эх, да что это ж за нервы у него такие дрожащие, дурацкие: чем жизнь лучше – тем на душе тяжелее и страшно? Почему?

– Юмушка, – невесело улыбнулся Дед. – Ты помнишь вчерашнее? Хорошо помнишь? Как ты пел?

– Пел… Не пел я, а велел, чтоб все было хорошо, – честно сознался Юм. – Сам не знаю, как это получилось. С ума сошел, наверно. Вдруг почувствовал, будто могу все и космос мне это разрешает. Вообще… Будто это я сам – космос. Ну, не весь, а так, маленький кусок. А потом плохо стало, и ты меня быстро уносил… а Ние защищал от чар этих всех синих и от Круга, – Юм опустил голову. – Я не знаю, почему так. Все будто… само собой. Извините меня. Пожалуйста.

– Ты не виноват, – Ние сел рядом и приобнял Юма. – Тебя никто и не винит. И с ума ты не сходил. Это все действительно само собой случилось. Совпадение условий. Это мы были неосторожны. Ты много можешь, но ничего не умеешь. До беды было недалеко. Поэтому я вмешался. Но ты, еще раз говорю, не виноват.

А кто тогда виноват? Но он не стал спрашивать. Было замечательно уютно сидеть, привалившись к боку Ние. Только немножко ныла спина. Он все еще был ошеломлен щедрой лаской, над которой сам Ние не задумывался, словно Юм был ему не чужим – да и назвал же Ние его «родным»! А почему? Не меньше удивляло, что сам он почему-то жадно и весело принимал эту ласку, как должное. Боялся, но льнул к нему. Будто так раньше всегда было… Или не было? Да ни к кому, кроме Деда, Юм никогда близко не подходил, не то что давать плести косу или застегивать тугие кнопки на новых невесомых ботиночках! А тут Ние этот, большой, зоркоглазый, мощный. Такие ведь с детишками не нянчатся… Юм почти нечаянно влез к нему на колени, и сразу стало тепло. И знакомо – он так уже сидел… Когда, где? Почему к нему так тянет? Дед улыбнулся:

– Нравится тебе Ние?

Юм, жмурясь, потерся затылком о плечо Ние и кивнул:

– Я его немножечко словно бы помню, только он тогда еще не такой большой был… Да, ух ты, я помню! – Юм даже засмеялся. – Когда мне исполнилось пять лет, ты, Дед, мне такой велосипедик привез, серебряный, с колокольчиком – ты мне всегда велосипеды даришь! – А Ние, хмурый такой немножко, серьезный – я даже боялся – подарил такой вот – Юм точно показал руками – звездолет подарил. Он еще летал сам, невысоко только, и мигал огонечками, и катера выпускал. Мы на берегу его запускали, – Юм торопился за теплым, горьким от морского воздуха, посеребренным памятью потоком видений: – И уже была осень, купаться нельзя, море было такое серое, тихое, потому что в тот день не было ветра. И мы долго запускали, и ты со мной, – он пихнул Ние в бок, – играл. Но я тебя боялся и потому не разговаривал… Ушел от тебя, немножко покатался на велосипедике, – он взглянул на Деда. – Песок серый, мокрый, налип на шины… И когда звездолет в коробку убирали, я видел, что тоже песок в щелочки забился, и подумал, что завтра вытряхну… Потом жалел, что не успел… И… И все, – горько сказал он, натолкнувшись на привычную глухую стену. – Дальше и не помню… А почему не успел-то?

Ни Дед, ни Ние отвечать не стали, только переглянулись. Юм понял, что опять должен сам вспоминать, и утешающе сказал:

– Ладно, потом сам вспомню.

– Юмушка, а ты еще что-нибудь вспоминал?

– Ерунду всякую непонятную. Игрушки, таймфаг… Правда, Ние, я тебя помню еще, большого уже, будто мы где-то на корабле… Только у меня тогда глаза плохо показывали, света мало… И спать всегда хотелось. Но ты там был. На руках носил, кормил с ложки… Так было?

– Было. Ты болел тогда очень.

– Мне уж кажется, я всегда болею… Ние… А… А красные сандалики у меня тогда были?

– Да, – удивился Ние. – Точно, да, были красные… Слушай, ты, маленький кусок космоса. Мы с тобой будем дружить?

– Будем. А что? …Вы зачем меня сюда забрали?

– Тебе пора в другую школу, – сказал Дед. – Там тебе будет лучше, и Ние всегда будет рядом. И ты всегда будешь под нужным присмотром, и там тебе действительно помогут вспоминать. Ты подрос, окреп, теперь тебе туда можно.

– Хорошо, – согласился Юм. – Вам виднее. К тому же с ним. Тогда не страшно, – он посмотрел на Ние и улыбнулся. – А петь можно там будет?

– Вот это тяжелый вопрос, – Ние погладил его по голове. – Голос у тебя золотой, только мы вчера увидели, что нельзя тебе при чарах петь, пока ты себя не вспомнишь. А так – пой, сколько хочешь. Ты ведь даже просто говоришь-то – как будто поешь, такой у тебя голос глубокий и… золотой, сияющий. А уж если ты поешь, Сердечко, то… Вообще какое-то бессмертие наступает.

Юм оторопел. Посмотрел на Деда. Тот серьезно кивнул:

– Это так. Хороший голос. Единственный сейчас такой голос. Я уж и не ждал такой снова услышать… Захочешь – будешь… Голосом созвездия. Захочешь если. Когда время придет.

– Это что ли петь, как Сташ в детстве? Я с его голоса петь учусь. Смотрю всякие ролики старинные и учусь. И еще слушаю всегда, когда… Ой! Я же все там оставил, и наушники, и…

– Все снова дадим, спокойно. Да все вообще, что захочешь… Сокровище ты, – поцеловал его в макушку Ние. – Чудо. Мы тебя беречь будем. Помнишь вчерашнее? Хотя ты-то, конечно, испугаться не успел.

– Я чар вообще-то боюсь, – сознался Юм. – Но я понимаю… Понимаю что-то такое… Ну, как голос и сам храм с ними совпадают, и что можно нотами все эти синие чары вести туда, выше, где самый главный смысл, чтоб получилась… Ну, такая архитектура из энергий, и – велеть, сильно раскрутить, потом – бац и стрелами по секторам вовне, чтоб исполнилось…

– Я тебе дам «бац и стрелами», – пригрозил Дед. – Не вздумай попробовать.

– Не буду. Меня там в этой новой школе этому научат?

– Не сразу. Сначала мозги надо на место поставить. И есть риск, что, когда ты все вспомнишь, начнется …опасная свистопляска.

– А как-нибудь можно сделать… Чтоб я ничего не вспомнил?

– Только не с тобой. Уже дважды… – Ние осекся. – Ох. Слушай, кусок космоса, просто живи, расти и учись. И будь честным. Тогда все будет хорошо.

– Значит, пока я ничего не помню… То в безопасности?

– Никто не в безопасности. Никто. И не надо, Юмушка, испытывать судьбу. Давай думать о школе. Там будет все, как ты захочешь, – сказал Дед. – Только и тяжелее, конечно, чем в маленькой школе, куда я тебя запрятал, пока ты не поправишься. Гораздо тяжелее. Учиться надо по-настоящему.

– А где эта школа? – подозрительно спросил Юм. – Что-то мне кажется, что мы уже довольно давно летим в сторону Айра. Вот кажется, и все.

– Навигатор, – усмехнулся Дед. – Правильно тебе кажется.

– «Венок»? – уточнил Юм, скрывая дрожь.

– «Венок», – кивнул Дед.

Юм уставился на Деда, потом на Ние, но ни тот, ни другой не собирались ему ничего отвечать. Улыбались только. Может, все еще будет хорошо, если ничего не вспоминать? Ведь сейчас-то – хорошо? И это такое страшное и любимое, такое родное слово «навигатор»…Юм почесал бровь – Дед и Ние почему-то переглянулись – и попросил:

– Учиться… Да. Давайте уж тогда скорее. Трудно жить наугад. Я всему научусь, чтобы все понимать и вести себя правильно… Сделать что-то полезное, из-за чего вы со мной так возитесь.

– Из-за чего, чучело? – рассердился Ние. – А сам по себе ты разве ничего не значишь? И просто так тебя любить нельзя?

– И ты просто так всем подряд косички плетешь, – буркнул Юм. – И на руках таскаешь. Ага.

Дед усмехнулся.

Юм, подумав, тоже. И сказал:

– Вы всегда недоговариваете, мол, я должен сам вспоминать. Я-то вспомню… А если не успею до того, как это будет нужно? Я боюсь чего-то. Какой-нибудь ужасной внезапности. А вдруг зачем-нибудь станет нужно то, что я могу, когда я космос? Я и так уже всегда виноват и всего боюсь. И сам себя боюсь. И тем больше, чем больше вижу, что боитесь вы. Потому и не говорите мне ничего сами. В том числе даже самого простого: вот кем Ние для меня является, к примеру.

Ние за подбородок поднял лицо Юма, посмотрел в глаза:

– Сердишься на нас?

– Нет, – свел брови Юм. – Может, я виноват, что нельзя говорить.

– Нет. Не виноват. Ние! Скажи ему. Сам скажи, сейчас.

– Но разве можно…

– Да я догадался, – хмуро сказал Юм и отодвинулся от Ние. – Чего тут догадываться-то… Ты ведешь себя, как настоящий старший брат.

– А ты откуда знаешь, как старшие братья себя ведут? – немного растерялся Ние.

В Юме все напружинилось так, что нервы звенели:

– Они ведут себя, как ты… Извини… Я просто хочу, чтоб ты был мне братом.

– Юмка! – Ние опять сгреб его в охапку. – По большому счету, я не был тебе братом. Я вообще о тебе думал мало – слишком уж ты был далеко… Да я и не знал тебя до того твоего дня рождения, из которого ты помнишь звездолетик в песке. Тогда ты был такой – очень отчужденный ото всего, ото всей жизни, в броне своего всемогущества, в глаза никому не смотрел, так что и непонятно было, какой ты на самом деле.

– В чего броне?

– Не важно. А потом узнал, какое ты… Солнышко весеннее. Такая маленькая добрая звезда. В красных сандаликах. Ты – чудо, а не чудовище. …Но я правда твой брат. И теперь буду им всегда, клянусь. …Ну что ты молчишь?!

– Я же сказал, что – хочу. А когда я чего-нибудь хочу – оно сбывается…

– Ах ты кусок космоса, – грустно сказал Ние. – И характер у тебя… Ох и характер. Брат я твой, брат, это правда. На самом деле брат. Хочешь или не хочешь. Вот у Деда спроси. И хватит об этом.

– Ние.

– Что?

– Ние, не сердись.

– С чего ты взял, что я сержусь?

– Не знаю. Мне что-то страшно…

– Брось. Ты лучше просто так пожелай чего-нибудь хорошего, чтоб оно сбылось. Ты умеешь.

Путешествие, неторопливое – «умиротворяющее», как сказал Дед – Юму нравилось. Снаружи космос, а вокруг Юма – околдовывающий красотой корабль. Тишина, неяркие звездные узоры на стенах, под ногами бархатные черные ковры, экипаж – спокойные люди с негромкими голосами, но на них Юм смотреть боялся. Хорошо, что он везде ходил только с Ние, который все показывал, разговаривал обо всем, о чем Юму хотелось поговорить, давал слушать музыку и потом они вместе разбирали лучшие кусочки по нотам; рассказывал интересное. А Дед почти все время был занят, ему нельзя мешать. Если не приходил Ние, Юм сидел один и читал учебники, что принес Ние – ведь в Венке будет экзамен… Только странные учебники-то: будто все, что в них написано, давно известно. А вот сказки и мифы – тяжелую красивую книгу принес Ние – нет, это впервые… Но со сказками вообще трудно: как отличить явь от выдумки? Своя каюта красивая, только мебель большая, Юму не по росту. И одежда тоже – новая, очень красивая, но словно бы чужая – великоватая и тяжелая…

Самым интересным местом на корабле была, конечно, рубка. Юму почему-то очень тягостно было находиться не в рубке, а в каюте или еще в каком-нибудь пассажирском помещении. Когда Ние привел его в рубку в первый раз, он не стал ничего спрашивать или рассматривать, почему-то шарахнулся от ротопульта, смутился, когда с ним поздоровался бездельничающий дежурный пилот, и от смущения быстро скользнул на свое место. Он только потом понял, что никакого «своего места» у него тут не было и быть не могло; понял уже после того, как произвел несколько точных и сложных движений абсолютно автоматически, без единой замеченной мысли: садясь, левой пяткой пнул панель подстройки кресла и, пока оно поднималось, приподнимая его к пульту, уже тянулся далеко вправо к клавише включения своих штурманских экранов, левой рукой скользнул по мелким кнопочкам, активируя пунктирчик мелких экранов всех маршевых двигателей, а сам стал уже только глазами, проваливаясь в центральный экран курсового коллиматора и всем сознанием переносясь на зеленоватый крест координатного сечения курса. Кресло тем временем заняло надлежащее место, изменило спинку, и ему стало удобно. Мгновенно и точно, не глядя, он набрал левой рукой аккорд активации ротопульта, правой поднял сегменты своей клавиатуры «Navigator REX», глубоко вздохнул и очень-очень плавно и осторожно снял корабль с автопилота.

– Этого я не ожидал, – пробормотал Ние.

– Я нечаянно, – очнулся Юм, но отвлекаться было нельзя. Он вел корабль, и на душе у него было ослепительно хорошо. Он начал разгон маршевых к порогу запуска ротопульта. – Ух, я все умею.

– Все?

– Абсолютно, – Юм на минуту всем существом ушел в маневр половинного спрямления курса. – Разреши мне, – взмолился, вернувшись. – Хотя бы немножко… Ты не волнуйся, поднялось все-все! Это ведь базовый навык! – Он не мог видеть Ние, но чуял его замешательство. – Разреши! Минут хотя бы сорок!

– Да чего ты просишь? Хочешь вести корабль – веди. Я знаю, что умеешь.

– Он в ротопульт просится, – сказал пилот с другой стороны от Юма. – Чего тут ему… Такому. Ему на марше – скука. Видите, он не просто корабль ведет, он вот-вот его свалит в таймфаг… Паттерну подстраивает… Умелец. Надо сказать Яруну и капитану.

Дед запретил. Тоном жестким, какого никогда Юм не слышал. Но на маршевых – пожалуйста. Юм вяло поиграл минуты три, потом вернул корабль на курс и включил автопилот. Почему же не пускают в таймфаг?

Наутро ему взгрустнулось. Да еще и Ние вошел как раз в тот момент, когда он строил домик из неинтересных учебников.

– Ага. Это ты так уроками занимаешься? Похвально.

– Нет. Я просто хочу домик…

– Домик?

– Ну, да… Настоящий.

Ние вроде бы растерялся, но быстро сообразил:

– Хочешь, значит, будет. А что ты думаешь про экзамен?

– Я уже все прочитал. И еще, если я знаю, как водить такие корабли, как этот, то вряд ли я знаю меньше, чем им для самого младшего класса нужно, – проворчал Юм. – Ерунду эту… Мне нужна настоящая память, – Он встал и наконец посмотрел в глаза брату: – Есть вещи поважнее квадратных уравнений. Да?

– Юмка, – Ние поднял его с пола, легко подкинул – это у них игра такая была уже несколько дней, потом на секунду прижал к себе – но почувствовал, что Юму не до игр, и поставил на ноги. – Ты думаешь, память – самое главное? Слушай сердечко. Разве оно не подсказывает, что у тебя есть тяжелое волшебное сокровище? Дар? А ведь есть же что-то еще. Я это знаю. И ты, кусок космоса, тоже это знаешь, – Он взял Юма за руки, некрепко сжал: – Ну, знаешь?

– Дар? Что-то кроме Дара? – Юм усмехнулся и отнял руки, сунул в карманы. – Да я даже не пойму, зачем мне Дар и как с ним управиться – ведь я не помню, кто я? А ты говоришь, что есть еще что-то? Связанное с сердцем? Ние, я не понимаю. Оно у меня только болит, когда страшно. Нет, не понимаю. Ты меня пугаешь. …И почему, если ты в самом деле брат, мне ничего не рассказываешь? Это разве честно?

– Я б тебе много, что мог рассказать, звездочка, только не стану. Понимаешь, эта память твоя… Сейчас это и для всех, и для тебя – счастье, это чудо, что ее нет. Это спасение. Ты как будто снова живешь. Родился заново. Конечно, ты должен вспомнить… И мы должны все сделать, чтоб ты вспомнил, и делаем. Только никто не хочет торопиться, ты еще очень уязвим. Незачем тебе…

– Значит, я в самом деле крупно напакостил, – Юм уставился на свои нарядные ботиночки. – Это когда красные сандалики? Что я сделал? Очень плохое?

– Нет, раньше, намного раньше и не плохое, а… Опрометчивое. Одинокий был и глупый. Из-за того ты и попал во все свои беды.

– Это связано с Бездной?

– НЕ ВСПОМИНАЙ!

– Это как же «не вспоминай»? Оно само лезет.

– Надо сначала подрасти, окрепнуть.

– …Я не знаю, что мне надо… И так тошно, да еще всю ночь таймфаг снился. Летать хочу.

– Налетаешься еще, – Ние осторожно притянул к себе, поднял, сел с ним на коленях и прижал к себе. – Все будет. Все, что захочешь.

– Знаю, – буркнул Юм и затих. Несколько минут пытался обо всем, что услышал, думать, но тяжелые смутные мысли никак не поддавались. И Ние мешал – гладил по спине и целовал в макушку. Еще было слышно, как глухо и взволнованно стучит его сердце. Стало немного страшно и неловко:

– Что ты меня все время жалеешь? Ну, пусти. Что вы с Дедом все время меня целуете, что я вам, пряник…

– Мы тебя любим.

– Тогда хватит меня нянчить, – он вылез из рук Ние. – Я не младенец. Я могу справиться со всем тем, чего не помню. Мне надо все знать и понимать. Знать, кто важный для меня есть еще. И я буду спрашивать. Вот буду, и все. Запретишь?

– Хуже будет, – пожал плечами Ние. – Вообразишь, чего и не было. Спрашивай уж. Хоть будет понятно, какие воспоминания ты восстановил.

– Память – это сложно. Она ведь… Избирательна. Как понять, что было на самом деле, а что увидел я? Я себе не доверяю, понимаешь? Поэтому буду спрашивать. Вот. Да, Ние, а ты кто? В смысле не кто мне, а вообще?

– Я Предстоятель Храма на Айре. Ты бы это скоро узнал.

– Такой молодой?

– Меня… Хорошо учили, – улыбнулся Ние. – Как тебя навигации, с младенчества, так и меня – всем храмовым дисциплинам. Вероятно, позже буду управлять всем Орденом.

– Круто… Ние, не сердись.

– Ну что ты. Ты прав. И я знаю, о чем ты хочешь спросить. О ком.

Как он догадался?? Юм молча прижал ладошки к груди, такая вдруг там распустилась страшным цветком жгучая боль. Если это и есть та суть, что кроме Дара, то… Какой же это ужас… Ние сгреб его на руки:

– Юмка! Тебе плохо? Белый ты какой стал…

– Нет… Нет. Почему… Мне нельзя знать, кто у меня есть еще?

– У тебя же есть сейчас и Дед, и я…

– Все другие меня ненавидят?

– С чего ты взял? Ты – свет с небес, – глубоко вздохнул Ние. – Верь мне. И мы все-все, вся семья, тебя любим, все – понятно?

– Как же… Любите? Вся семья? Но я же никого не знаю! Никого не видел? Или я всех-всех забыл? Почему я помню, что всегда жил один?

– Нет, не забыл… Ладно, я скажу тебе – судьба так сложилась, что отцу вообще не до нас – ни до меня, старшего, ни до тебя, самого младшего. У него много таких забот, которые куда важнее всяких там детских соплей. Ему просто некогда, понимаешь? Мы все его редко-редко видим. …А мамы давно уже с нами нет.

Стало тяжело. И холодно. И трудно дышать. Он хотел, чтоб Ние замолчал, но тот все рассказывал, простодушно и ласково:

– У тебя есть братишки – еще трое средних – они о тебе знают, конечно, но знают только, что ты есть. Раньше они тебя не видели. Они в Венке учатся, и вы сами познакомитесь…

Юм с каждым его словом каменел все больше. Как тяжело. Нельзя было в эту бездну. Рано. Глупо верить, что справишься… Не надо было ничего спрашивать… Глаза закрывались и несло в темноту. Нужна передышка. Полная. Вот чтоб не быть. Ние его осторожно покачал:

– Юмка… Юмасик… Открой глаза…

Юм не смог.

На Айре не было городов. Это была очень странная планета даже для Юма, который все мироустройство воспринимал без удивления: раз все устроено именно так, значит, это для чего-нибудь да нужно. Только чтобы было красиво – красивое его притягивало. Айр был красивым. Он видел, конечно, картинки в учебнике, знал, что Айр не похож ни на Океан, ни на все другие планеты в созвездии. Хотя трава тут тоже была зеленой, а небо – синим.

Но это была планета новенькая. Даже полвека не было всей звездной системе Айра, которая взялась ниоткуда по воле всемогущего Императора Сташа. Юму об этом рассказывали, но он запоминал это так же равнодушно, как все подряд. Но, когда смотрел из космоса на приближающуюся белую звезду с разноцветными шариками планет, одна из которых называлась Айром, как и звезда, потому что на ней одной в этой системе и можно было свободно, без систем жизнеобеспечения, жить людям, – он чувствовал что-то непонятное. Он никак не мог объяснить себе, как это вдруг ни из чего взялась огромная звезда, настоящая, живая, с планетами, и даже рассердился в конце концов на Деда:

– Да что ты мне все про Сташа-то рассказываешь? – Юм вообще терпеть не мог, когда при нем вспоминали Сташа или даже просто громко говорили: «Дракон», потому что образ чего-то огромного, черного и страшного, что подразумевало это имя, его пугал, невыносимо пугал: убежать и спрятаться. Юм, правда, всегда старался, чтоб о страхе никто не заподозрил. Потому что Сташа стыдно было бояться. – Мне все это уже в школе рассказывали. – Ты мне просто объясни – КАК? Я же чувствую, что звезда – живая! Я чувствую, что это можно сделать, даже знаю, как скатать шарик из плазмы и сколько чего в нее надо, могу посчитать всю систему и куда спутник к планете, но я не помню, как!! А это просто, это должно быть просто…

– Просто, если ты Астропайос.

– …Или хотя бы кусок космоса?

– Вот именно.

– Кусок Сети, – подумав, выразил какое-то давнее знание Юм. – Но я не помню, как теперь к ней подсоединяться… А в детстве – раз, и… И все можешь. Хоть целую планету вроде Айра. А ты можешь?

– Нет. Зато ты – можешь.

– Планету?

– Когда вспомнишь, как, сначала расскажи мне. Сам не пробуй.

– Ты – всерьез? – ошалел Юм. – Я что, забыл ТАКОЕ?

Дед, холодно сверкнув глазами, взял за плечи, сжал и слегка встряхнул:

– Юм, этим не шутят. И не играют. Вот, оцени масштаб нашего ужаса, стоит только нам представить, что ты выходишь из-под контроля. Понимаешь? Какого черта, ты думаешь, тебя так долго держали в космосе, подальше ото всего? Подальше от Сети? Думаешь, тебе одному страшно?

– Дед… Ты правду говоришь?

– Ох, малыш, да. Правду.

– Я не хочу такую правду!!

– Юми. Юмасик. Послушай меня. Ты… Ты просто старайся, что бы ни происходило, быть понятым нами… Понятым и понятным. Не скрывай ничего. Ни мыслей, ни воспоминаний, что к тебе будут приходить. Пожалуйста. Нам надо тебе доверять. Тогда, может, мы и переживем все это. Будь понятным. Пообещай мне.

Дед спускаться на планету не собирался. Ночью крейсер зашел на орбиту Айра, а утром Дед позвал Юма к себе – впервые, обычно он всегда сам приходил в каюту Юма. Юм, оказавшись в его мрачных апартаментах, слегка оторопел. И даже испугался, потому что Ние, непривычно настороженный, только привел его, а сам не вошел. Столько черного, что подкатывает жуть… Дед заметил испуг, мягко взял его за руку, усадил в большое черное кресло, сел напротив:

– Юмис.

Он никогда еще так Юма не называл! Стало совсем страшно, и, только чтоб не было так тихо, так всерьез, Юм шепотом спросил:

– Почему черное все?

– Потому что космос черный.

– Неправда, в таймфаге весь… весь переливчатый! А черный… Черный я боюсь. Я ненавижу черный…

– Я знаю. Но надо привыкать… К тому же дело не в самом черном цвете. Ты справишься. Не бойся. Знаю я, что Империя тебя пугает. Я берег тебя от этого, сколько мог. Но ты должен теперь узнать. И не от чужих… Юмушка, мальчик мой родной, в школе ты должен пользоваться собственным именем. Да, имя тяжелое. Думаю, его ты в глубине разума помнишь. Да?

Юм окаменел. Не дождавшись ответа, Дед спросил:

– Юм, ты так боишься Дракона. Всего созвездия, Сташа. Еще чего-то. Боишься, терпишь, скрываешь… Кому-кому, а тебе этого смешно бояться, ведь ты Юмис, ты – будущее Империи, ты – сердце ее уже сейчас…

– Я сам не понимаю, – каменная кора на Юме треснула и развалилась. Он испуганно вздохнул и вздрогнул от своего же вздоха. Как трудно быть живым. Вдруг – на пальце у Деда кольцо с черным резным камнем, и мир, сорвавшись, замельтешил вокруг кусочками мозаики и внезапно, с ударом тугого холода, сложился в понятную страшную картинку: – Что вам от меня надо… Погоди… Погоди, я понял… Ой, какой я дурак… Ты правда Дед мне, но ведь ты еще – Ярун Дракон! А мой врач, он… Он – Кааш Дракон, брат моего… А Ние… Тоже Дракон…

– Да. У нас у всех это чертово прозвище. И мы… Та еще порода. Ну и что, Юм… А ты – Юмис Дракон.

– Всего-то, – усмехнулся Юм. – Как просто и красиво звучит, правда? А на самом-то деле… На самом деле это… – он сорвался на крик: – Я не хочу!! – и сразу заткнул себе крик поглубже. Спокойно сказал: – Не хочу. …Не буду, – шепотом добавил: – А сын твой – Сташ… Он – настоящий, да? Ох, я ведь знаю, что это значит. Я все знаю. Он Дракон… Черный… И я – его крови, но это – ерунда, космос – вообще ерунда, пусть, я возьму, я даже Сеть возьму, я все смогу, но… Я не могу другое, что я – его сын, что тут, в жизни он… Он – черный… мой черный человек… потому что… Я виноват, я убил свою…

– Юм! – перебивая, закричал Дед. – Нет!

Юм бы сорвался с места, промчался сквозь темные комнаты и мелькающие страшные миражи своих воспоминаний – но мертвой тяжестью и темнотой налилось тело. Он стиснул себя, обхватив руками грудь, чтоб не так больно колотилось сердце, сильно зажмурился, чтоб в глазах не темнело – ну, и куда бежать? Разве можно спрятаться?

А вот и можно. В самого себя.

Когда Дед зачем-то подхватил его на руки и притиснул к себе, Юм негромко и совсем спокойно спросил:

– Я – теперь Дракон, как ты и Сташ?

– Да, но если б еще только Дракон, – растерянно ответил Дед. – А то ведь Дракон Астропайос… Кусок космоса, как ты говоришь. Ты – наследник, преемник Сташу настоящий.

– Я не хочу, – сообщил Юм и отвернул лицо от непереносимого взгляда Деда, скрывая неровную и тяжелую дрожь. – Это трудно. Это правда не снять с себя?

– Нет.

– Жаль. Спасибо, что дал мне побыть человеком.

– Что Драконом быть не хочешь – понимаю. Сам не хотел. С этим не то что сжиться, с этим даже примириться невозможно…

– Как тогда жить?

– Притерпишься. Да и мы поможем.

– Быть Драконом… Это… – За ребрами расползался ядовитый плющ со страшными, по-медицински металлическими колючками, поднимался к горлу, душил. И жутко заболела спина. – Я вспомнил, за что меня ненавидит Сташ. Как я родился. Я вспомнил. И ты тоже его ненавидел за такое же рождение?

Ярун ответил очень спокойно:

– Нет, я даже не знал, что он родился. Я увидел-то его уж лет десяти, когда было поздно, слишком поздно, чтоб… Но это долгая и невыносимая история, не похожая на твою. Ты прав только в том, что быть Драконом – тяжелая судьба, невыносимая. Даже тебе – уже столько бед. Но неправда, что отец тебя ненавидит! Неправда! Ты сам никогда не подпускал его к себе!

– Я не понимаю… – из последних сил сказал Юм.

Черная вина. Кровь стала холодной и черной, как эта вина. Та самая, настоящая, которую он знал за собой всегда. Кажется, по правде ее-то он никогда не забывал, она всегда была тут, рядышком. Как же удавалось не помнить? Еще пять минут назад – ведь не помнил же…

– Горе ты мое. Успокойся, – устало попросил Ярун. – Сташ тебе свое отцовство не навязывает. Сташ знает, что ты даже видеть его не готов.

– Я никогда не буду готов.

– Почему ты думаешь, что он тебя винит? Тебя? Юмушка, ты в капкане первых впечатлений жизни, только и всего. Да, твоему рождению сопутствовала смерть твоей матери – но ты-то в этом не виновен!

– Мне нельзя было вообще появляться на свет! – голову прожгло кошмарной тошнотворной болью, но Юм не шевельнулся, не вскрикнул.

– Юм, ты – надежда и спасение.

– Я не понимаю. Потому что все наоборот. Я, раз такой ужасный, хотел один быть… Но от него нельзя убежать. Без меня дальше никак, да? Столько всего надо сделать…

Его затошнило сильнее, все вокруг жгло и переставало быть, тело мертвело, вокруг, казалось, пахло кровью и лекарствами, и он скорее зажмурился, чтоб договорить все важное, все признание смертной вины своей, что чувствовал:

– Я поэтому буду слушаться. Я – Юмис. Надо, чтобы я работал, сделал, что он велит. Я все сделаю, что велит, – сердце распухло от боли и колотилось в горле, будто хотело вылезти наружу и убежать. Он затолкал его поглубже, стиснул. – Скажи ему, я не буду звезды… В смысле, ничего не стану без спроса… Нет, не то. Что я… А какая ему разница… – Юм хотел еще сказать что-то самое важное, самое больное, но лицо вдруг онемело, и он вдруг уснул.