Читать книгу Он – мой лёд - Ольга Борискова - Страница 8

Год спустя

Оля

Разливающаяся над катком нежная музыка была настолько прекрасна, что заставляла забыться и полностью окунуться в танец.

На льду нас было только двое: я и Паша. Мгновение, и я, чувствуя в себе невероятную внутреннюю силу, коснулась льда лезвием конька, выезжая с выброса. Улыбнулась немногочисленным зрителям, пришедшим посмотреть на нашу тренировку, и поймала взгляд партнёра. Тройной прыжок, вращение – в каждом движении синхронность, лёгкость, дающая мне всё большую уверенность. Заход на поддержку – глаза в глаза…

Неожиданно для самой себя я споткнулась и, успев только мысленно выругаться, полетела на лёд, увлекая за собой Пашку.

Музыка мгновенно оборвалась, пришедшая ей на смену тишина вернула нас в реальность.

– Мать твою, Журавлёва, ты поосторожнее руками! – взвыл мой партнер, лежавший сейчас на льду с прижатой к лицу ладонью. – Ты мне нос сломала!

– Ой, мальчика обидели, – подъехавшая к нам Маша по-дружески обняла меня за плечи и хмыкнула: – Меньше будешь ворон считать!

– Машка, ты такая грубая, – протянул Паша, но глаза его светились смехом. – Хоть бы пожалела!

В памяти же у меня кадр за кадром мелькали картинки из прошлого. Другой каток, другие руки, другие глаза. Холодные, синие…

Глаза человека, мужчины, превратившего мою жизнь в ад, из которого я только теперь начинала выбираться. День за днём, месяц за месяцем я воскрешала в себе ту, которой была до момента нашей встречи с Богдановым. Но воспоминания, возвращающиеся порой точно так же, как в это мгновение, не отпускали меня.

Я помнила всё: бесконечные унижения, жёсткие пальцы, вжимающиеся в моё тело, презрение, сквозящее в его взгляде. Всё. И ту последнюю встречу у лифта, его прикосновения к голому животу, забыть которые почему-то не получалось, как я не пыталась сделать это.

– Нечего тебя жалеть, да, Ольк? – заставила меня вынырнуть из воспоминаний Маша. – И вообще, хватит лежать! Сейчас Роман Юрьевич придет, а вы тут прохлаждаетесь!

– Мы не прохлаждаемся, – я все-таки решила встать на защиту партнера. Зарядила я ему действительно сильно, пусть даже для парников подобное было в порядке вещей. – Мы отрабатывали элементы для короткой программы.

– Да видела я, как вы их отрабатываете, только и слышен ваш хохот! – наигранно возмутилась Маша и тут же сама широко улыбнулась.

Поднявшийся со льда Жаров поморщился, щупая нос, состроил недовольное лицо. С носом у него было всё в полном порядке, в чём я, в общем-то, и не сомневалась.

Подхватив Пашку, Анохина крутанулась вокруг него.

– Эх, вот отчего я одиночница? Везет тебе, Оль, не так страшно на льду, если что, можно неудачный прокат списать на косяки Жарова! А мне, – она скорбно вздохнула, – если только на трещинку во льду.

– Анохина, хватит язвить, – Паша взял Машкину ладонь в свою и потянул на себя. – Ты Журавлёвой не завидуй, я бы посмотрел, с каким визгом ты падаешь с поддержки. А она ничего, держится.

– Если бы у тебя были не крюки, а руки, она бы не падала!

Паша только недовольно покривил губами.

Повернувшись к бортику, я заметила приближающегося Рудова. Перехватившая мой взгляд Маша попыталась напустить на себя серьёзный вид, хотя обе мы знали – смысла в этом нет никакого.

Роман Юрьевич человеком был строгим, но справедливым и никогда не повышал голоса без надобности. Критиковал жестко, но по делу, умел грамотно распределять нагрузку. Одним словом, работать с ним было комфортно. В особенности мне, имеющей за плечами совершенно другой опыт.

– Молодежь! – Рудов подошёл к бортику. – Быстро разбежались, не создаем затор и работаем, а не болтаем! Или у кого-то из вас много свободного времени?

Голос тренера звучал строго, даже несколько резко, но возразить никто из нас не подумал. Здесь, в Штатах, система тренировок значительно отличалась от той, что была в России. Готов работать – работай, нет – что же… Заставлять никто никого не собирался. Да это было и не нужно. Каждый из нас знал, для чего он тут. В том числе и я. Жёсткие руки, синие, с застывшими в них осколками льда глаза…

– Ты что застыла? – спросил Паша, коснувшись моей ладони.

Я лишь качнула головой.

– Ничего, – ответила негромко и повторила, но уже не ему, а скорее самой себе: – Ничего.

А в мыслях снова и снова прошлое. Лёд, унижения, страх. И понимание, что совсем скоро нам предстоит встреча. Совсем скоро, потому что до чемпионата России осталось буквально несколько недель, а это значит, что волей-неволей нам придётся столкнуться. Возможно, не только на льду, но и вне его. И этого, наверное, боялась я куда сильнее.

Как правило, после тренировки мы втроём: я, Пашка и Маша заходили в одно из ближайших кафе, чтобы перекусить и обсудить последние новости.

Но сегодня настроя на дружеские посиделки ни у кого из нас не было. Уже завтра нам предстояло вылететь в Россию на чемпионат.

Переживала ли я? Да. Отрицать это было бесполезно.

– Я так давно дома не была, – призналась Маша, когда мы остались вдвоём.

Жили мы с ней в одной квартире, которую снимал нам тренер, ибо тех денег, что удавалось заработать, беря подкатки, хватало только на еду и самое необходимое. Однокомнатная, расположенная неподалёку от катка квартира была достаточно уютная, так что жаловаться не приходилось. Да и какое у меня вообще было право жаловаться?!

– Извини, – добавила Маша, не услышав от меня в ответ ни слова.

– Всё в порядке, – вздохнула я, поправив на плече лямку сумки с коньками.

Несмотря на то, что жизнь текла своим чередом, к шумной Америке до конца я так и не привыкла. На Родину меня тянуло безумно, но я знала – нельзя! Не для того я сбежала, бросила всё, что мне было дорого.

Да и куда мне было возвращаться? Своего у меня не было ничего, а квартира матери… Как я могла назвать домом место, где никогда не чувствовала себя по-настоящему свободной, не была счастлива? К тому же, о том, что мать простит меня, можно было забыть хотя бы потому, что просить прощения я не собиралась – было не за что. Кто из нас кого предал – не важно. Важным было лишь то, что даже спустя год я всё ещё оставалась чужой. И там, в России, и здесь.

Всё, что я могла, как и прежде работать, работать и ещё раз работать. Только теперь я знала, для чего именно, и сама хотела этого.

– Когда-нибудь у меня будет то место, которое я смогу назвать домом, – после затянувшегося молчания всё-таки сказала я и посмотрела на идущую рядом Машу.

Она ответила мне одним лишь взглядом, без лишних, ненужных слов. На два года младше меня, она была весёлой, жизнерадостной и в то же время не по годам мудрой. Что она могла ответить мне? Как и Паша, она читала одно из недавно вышедших интервью моей матери, где та заявила, что у неё больше нет дочери.

Совсем скоро… Совсем скоро я увижу её. И Тимура. Я очень надеялась, что мой страх перед ним ушел в небытие и никак не повлияет на выступление. Потому что он и так сломал во мне слишком многое, слишком многое отобрал. Большего позволить ему я просто не имела права.

– Ольк, – мы уже легли спать и выключили свет, когда вдруг послышался встревоженный голос Машки.

– А?

– Завтра едем в Россию и… я так переживаю! А что, если я завалю выступления и не попаду на чемпионат Европы?

– Завалишь – поедешь на следующий год, – после недолгого молчания отозвалась я, вынырнув из опять некстати нахлынувших воспоминаний.

Ещё несколько дней назад мне казалось, что я готова к этой поездке, к предстоящим встречам, а теперь вдруг поняла, что нет.

Что придёт в голову Тимуру, когда мы снова окажемся рядом? Как я могу быть готова к тому, о чём даже представления не имею?!

Вздохнув, я перевернулась на живот. И без того не идущий сон рассеялся окончательно.

– Да и вообще, Маш, что за пессимизм? Не верю, что это говорит мне Мария Анохина! – поддразнила её, пытаясь хоть как-то встряхнуть нас обеих. – Та, что всегда уверена в себе и не отступает ни при каких обстоятельствах! Куда она подевалась?

– Она уехала в отпуск, – невесело хмыкнула подруга и призналась: – Меня колотить начинает при одной мысли, что я реально могу поехать на чемпионат Европы!

– Мне бы твои переживания, – снова вздохнула и подмяла под себя подушку, в темноте пытаясь разглядеть силуэт Маши. – У меня другие страхи. Увижусь с Богдановым и… Не знаю, что будет. Как бы не накрыло меня, – теперь невесело усмехнулась уже я. – Впервые нам придется соперничать друг с другом на соревнованиях.

Анохина молчала. Привыкнув к темноте, я начала различать контуры мебели, неясные детали комнаты. С улицы раздался резкий звук автомобильного гудка, затем вновь повисла тишина. Поняв, что не усну, я присела и, подобрав ноги, обвила их руками.

– Знаешь, – заговорила снова, – весь этот год я пыталась понять его. Пыталась понять, что двигало им эти годы. Два года, Маш. Два года мы катались вместе. Это ведь не две недели и не два месяца…

Неожиданно для самой себя я поняла, что впервые говорю о наших с Тимуром отношениях настолько откровенно. Только откровенность эта не осталась бесследной для меня же самой – горло сдавило, к глазам подступили незаметные в темноте, но хорошо слышащиеся в голосе слёзы. А я-то думала, что больше не плачу… Даже находясь за тысячи километров от меня, проклятый Богданов делал меня слабой.

– Почему он так относился ко мне? – тихо спросила я. Не подругу, может быть, саму себя, а может быть, пустоту.

Машка заёрзала, и я поняла, что она тоже присела в постели. Судя по всему, сон сегодня не грозил ни одной из нас.

– Тут все просто! Он завидовал тебе, – вдруг выдала она.

Мышление у неё вообще было странное. Порой казалось, что она смотрит на некоторые вещи с тех сторон, с которых другому человеку бы в жизни на них взглянуть не подумалось.

– Мне? – не скрывая скептицизма, переспросила я.

– Да, – немного подумав, подтвердила Маша. – Когда вы встали с ним в пару, у тебя, фактически, не было никакого прошлого. Над тобой ничего не довлело, Оль. Как бы странно это ни звучало, ты была свободна. Да и возраст… Сколько ему сейчас?

– Двадцать пять.

– А тебе только двадцать недавно исполнилось! – в тишине послышался её выдох. – С одной стороны – не так много для парника, а с другой…

– Ерунда это всё, – отмахнулась я и, откинув одеяло, поднялась. Подошла к окну и повторила по слогам: – Е-рун-да.

Небо было чистым, висевшие в вышине светлячки звёзд напоминали рассыпанные по чёрному бархату бриллианты.

Распахнув окно, я впустила в нашу квартирку свежий ночной воздух. Услышала шаги позади.

– Не ерунда, – возразила Маша. – Ты сама знаешь, что такое в фигурном катании пять лет.

– Ему же не тридцать, – губы мои невольно тронула грустная улыбка.

Встав рядом, Машка опёрлась локтями о подоконник.

– Тем более, с его данными. Каким бы он не был мерзавцем, таланта у него не отнять. Да и чисто внешне…

На этот раз подруга просто презрительно фыркнула.

– На себя посмотри, – она как будто даже немного разозлилась. – Сама красавица ещё какая. И таланта у тебя ничуть не меньше, чем у него, Оль! У тебя все впереди, а насчёт него… тут я бы поспорила. Амбиций много, но что от них толку? Он же понимал, что в то время, когда ты только раскрываешься, его звёздочка катится к закату…

– Не сочиняй, – устав слушать её бредни, только и сказала я. Отошла от подоконника и, включив свет, позвала: – Пойдём чаю выпьем, раз уж всё равно не спим.

– Я не сочиняю, – никак не успокаивалась Машка.

Как были босые, в тонких пижамных майках и белье, мы вышли на кухню. Тряхнув головой, Маша провела по тёмным волосам. Включила чайник и уверенно посмотрела на меня:

– Тимур просто-напросто начал тебя под себя подминать. Хотел, чтобы без него ты себя чувствовала никем и, надо сказать, у него это получилось. Сама подумай: что было бы, если б ты поняла, что с кем-то другим шансов у тебя больше? Что бы он стал делать?

– Хватит! – оборвала её я уже раздражённо. – Когда мы встали в пару, ему было двадцать два, Маша. Двадцать два. Поэтому то, что ты говоришь… – я приподняла руку, не желая ни продолжать, ни слушать и повторила. – Хватит.

Должно быть, она и сама поняла, что в словах её нет никакой логики, потому что продолжать не стала. Взяла чашки и, поставив на стол, опустилась на деревянную табуретку. Волосы её рассыпались по плечам, в глазах отразилась задумчивость.

– Тогда не знаю, – наконец выговорила она, и смысла в этом было куда больше, чем во всём, что она сказала раньше.

– Вот и я не знаю, – слушая, как шумит вода в чайнике, отозвалась я.

Зависти со стороны Тимура не было никогда. Всё, что было – ненависть. Обычная, неконтролируемая ненависть, выросшая из ниоткуда и не имеющая под собой ничего рационального. Чёрная, жгучая ненависть, вот и всё.