Читать книгу Миллион миллиардов. Сборник рассказов - Ольга Димитриевна Белоброва - Страница 15

Она лежала в темноте с открытыми глазами. В кромешной тишине, в которой даже не тикали часы, было слышно, как маленькая ножка старательно протискивается между прутьями старой кроватки.

– Я тебя люблю на шесть, – вдруг выдала она, отчётливо выговаривая каждое слово.

Сквозь тяжёлую мутную дрёму сначала пробилось, прострелило удивление – я была уверена, что она давно спит. Потом появилась дурацкая мысль, что шесть – это гораздо лучше трёх и где-то почти десять. Нет, не зря, не зря все мои старания быть образцовой мамой – уже виден результат! Я повернулась в её сторону и так, больше для порядка и поддержания разговора, спросила:

– А что это значит?

– Это означает, что ты на третьем месте, – продолжая так же чётко выговаривать все сложные для неё буковки в словах, произнёс мой ребёнок.

Здесь меня накрыло волной, аж подбросило на кровати – ничё себе! Разумные доводы не просто потерялись, они утонули в непереносимой материнской обиде на эту жестокую реальность бесчувствия. Понимаю, что нельзя раздражаться, показывать обиду – не педагогично это. Взяла себя в руки, как тогда показалось, и…

– А кто, интересно, на первом? – почему-то второе место меня не заботило и не волновало.

– Нуууу кто, – потянула она лениво, – папочка, конечно же.

Фух, мне чуть полегчало, хорошо, что не тётя Лида какая-то. «Всё-таки девочки тянутся к папам», – вспомнила я старую нафталиновую банальность.

И опять, что меня только дёрнуло на эти уточняющие вопросы – успокоилась бы уже, но нет:

– А на сколько же ты папочку любишь? – спросила я и услышала в собственном голосе непреодолимо язвительные нотки отвергнутой поклонницы.

– Папочку я люблю на миллион миллиардов! – победно припечатала моя маленькая фея.

Обыденность и безапелляционность её тона не оставляли места для продолжения этого бесполезного разговора о том, что и так известно всему миру, кроме, конечно, некоторых недотёп…

И приснился ей…

…сон. Тёмная неуютная комната с выходящим на веранду единственным окном. Эта комната никогда не видела прямых солнечных лучей. На потолке болтается тусклая одинокая лампочка, укутанная в дешёвый блеклый абажур. Пол деревянный, по старинке крашенный тёмно-красной краской, в некоторых местах затёртый, где-то с прогнувшимися досками, наверное, под ними есть полости. Стены непонятного цвета, при таком тусклом свете и не разберёшь, да и не надо это никому. Две старые деревянные кровати, кое-как застеленные, – вот, в общем-то, и вся мебель.

Она, зять и дочка ходят по комнате, слоняются, переставляют вещи, что-то двигают с места на место. И вот здесь же, где-то на переднем плане общей картины, завёрнутый в бело-серые тряпки-пелёнки, лежит мёртвый младенец. А они, включая её саму в той комнате, продолжают ходить туда-сюда; разговаривают, даже смеются, и совершенно не замечают его. Она понимает, что комната маленькая, и для неё дико и необъяснимо, как можно не заметить мёртвого ребёнка. Как это возможно?!

И тогда она начала кричать, звать, плакать, а потом и рыдать. Пыталась привлечь их внимание, мотала головой, махала руками, опять кричала и рыдала. Бесполезно. Они совершенно не реагировали на неё – друг друга слышат, разговаривают о чём-то обычном, незначительном, улыбаются, хмурятся и ходят мимо этого ребёнка.

И не было между ней, которая всё видит, и ними, находящимися в той комнате, никаких преград: ни стены́, ни стекла, ни зеркала, ни пространства, их разделяющего. Даже пыль в воздухе не стояла, как в обычный летний день. И так ей стало горько от этого, такое отчаяние её охватило, которое невозможно было выдержать обычному человеку. Поэтому она всё плакала и плакала и не могла остановиться.

Она проснулась, села на кровать и поняла, что снилась ей эта самая комната. Тогда она взволнованно огляделась и увидела, что внук её мирно спит на соседней кровати и всё вроде бы хорошо и спокойно. Через немного покосившееся окно было видно, как светящиеся лучи южного августовского солнца радостно пробиваются на веранду сквозь виноградные листья.

Ей стало легче – всё пустое и этот сон не должен значить ничего. На всякий случай она сказала все слова, которые, по её мнению, полагались после плохих снов, оделась, умылась и пошла в комнату дочери. Стала рассказывать той, что ей приснилось, как это тревожно; волноваться, говорить, что беспокоится за здоровье внука, может, сон был об этом? Дочка улыбалась, её беспокойство не поддерживала, отвечала что-то стандартное, какие-то обычные фразы для таких случаев. Потом они все вместе завтракали и пили чай во дворе под старым раскидистым кустом жасмина, и безоблачное небо, щебечущие птицы и лёгкий ветерок обещали чудесную погоду в этот день.

А потом ей позвонил кто-то, трудно вспомнить уже, кто именно. Он сказал, что её мужа нашли мёртвым в домике на пляже пансионата, в котором он отдыхал. Сказали, что, видимо, у него случился сердечный приступ, а так как жил он в этом домике один, помочь было некому. Похоже, что он пытался выйти, но не смог. Наверное, звал на помощь. А соседние домики расположены очень близко, и люди снуют постоянно на пляж и с пляжа, днём и ночью, и вообще – разгар сезона. Но никто ничего не слышал и не заметил.

Солнце стало палить неимоверно, ветер поднял серо-жёлтую песочную пыль, а чайки издавали резкие, хриплые звуки.