Читать книгу Птолемей и Таис. История другой любви. Книга вторая - Ольга Эрлер - Страница 4

Таис убрала его руки со своей талии, отодвинулась, одернула платье…

– Я больше не буду с тобой спать.

– Устала?

– Ты слышал меня? – Таис повернула к нему лицо, вскинула глаза.

– Да, ты не хочешь…

– Никогда более.

Вот тут Птолемей ее услышал. И услышанное выдавило ему глаза и отняло дыхание.

– Что случилось?

Таис молчала.

– У тебя появился другой? – хрипло спросил он.

– Нет.

– Почему? Что я сделал не так?

«У этих македонцев у всех квадратные глаза», – не к месту отметила про себя Таис. А у Птолемея все лицо, казалось, превратилось в одни вопрошающие, неверящие глаза.

– Таис! Что случилось? Что ты такое говоришь? Что я сделал не так?

– Ты все делал так. Но я никогда не обещала тебе вечной любви.

– Я ничего не понимаю, – прошептал Птолемей и закрыл глаза. Ничего нет. Ничего не было. Сгинь…

– Пожалуйста, не огорчайся сильно… Подумай спокойно на досуге. Всему есть начало и конец.

Птолемей опустил голову. Таис замолчала. Все это просто ужасно. Любые слова могли быть только лицемерием. Она разбивала ему сердце, вот прямо сейчас.

– Я разве ущемляю тебя чем-то? Земля и небо, – взорвался он наконец, – что происходит!?

– Дело не в тебе. Ты ни в чем не виноват – ее голос как будто потеплел. («Показалось! Она пошутила!») – Мы должны расстаться, – теплые ноты испарились.

– Но ведь я тебя люблю! Что же мне делать?

– А мне что делать? Теперь я тебе до смерти обязана? Потому что ты меня любишь?

Он снова закрыл глаза, а Таис отвернулась – на него было больно смотреть, себя страшно слушать. Этот неискренний тон, эти жестокие слова. Но других она сказать не могла.

– Я пойду… Пожалуйста, не устраивай трагедии, – неуверенно прибавила она, и спешно покинула его комнату.

Птолемей просидел в полной отрешенности битый час, а когда попытался встать, у него ничего не вышло – не слушались ноги. Поняв это, он не испугался, а рассмеялся. Потом упал на спину и заплакал злыми слезами.

Она бросает его не потому что любит другого, а потому что не любит его! Это самое обидное. Шесть с половиной лет длилось его счастье, и каждый благословенный день этих шести с половиной лет он боялся его конца. Ждал и боялся, потому что всегда знал, что она не любит его так, как он ее. Нет, не ври, называй вещи своими именами, трус. Потому что знал, что она только позволяет любить себя. И его счастье – конечно. Не принадлежит ему. Оно лишь на время взято взаймы у судьбы…

Он пролежал так, на спине, с онемевшими ногами, всю ночь. Ближе к рассвету отчаяние и бешенство слегка улеглись, он больше не плакал, – еще чего, не ребенок, небось, – не грыз себя, не пытался ничего понять, только вспоминал. Наслаждался и любовался каждой жемчужиной-воспоминанием, всплывавшим со дна океана его памяти. Думал, думал, вспоминал все с самого начала, с того святого дня, когда щедрая судьба подарила ему это чудо, эту встречу, эту удивительную женщину.

Их встреча произошла в конце лета 338 года,1 в Афинах, после блестящей победы македонцев при Херонее. Царем еще был одноглазый хромой Филипп, отец Александра. Хитрец не поехал сам, а послал в Афины сына во главе посольства на подписание мира. А Александр прихватил с собой пару друзей – посмотреть великий город. Птолемею пришлось остановиться не в городской резиденции для высоких гостей вместе со всеми, а у одного богатого афинянина, с которым его отец Лаг был связан узами гостеприимства. Так требовал обычай. Помнится, Птолемей поначалу огорчался этому, но только до того момента, пока не увидел ее. А потом прославил предусмотрительную судьбы – ведь, кроме него, никто из компании царевича не познакомился с Таис. И ему посчастливилось скрывать Таис от всех целых четыре года!

А сколько у него к тому времени уже было женщин! Он начал рано: имел пацанячий интерес к женщинам, и они на нем висли. Дурак был. Первое время считал свои победы. Александр еще смеялся – не те победы считаешь, друг. Его самого мать, царица Олимпиада, чуть не силком заставляла с женщинами спать, подкладывала то одну, то другую, чтоб только от Гефестиона отлучить. Ну, да каждому свое. А, встретив Таис, Птолемей понял, что не было в его «бывалой» двадцатидвухлетней жизни никаких многочисленных женщин и никакой любви. Всю опытность и самомнение как ветром сдуло. Гол и бос стоял перед ней. Хотя – голой и босой как раз была она… Боги, как же он дико, сумасшедше влюбился в нее! Предположить не мог, что так бывает!

Удивительно или нет, но в эту ночь и Таис вспоминала те времена: первую встречу с Птолемеем, Динона, послехеронейские волнения… Даже не этот день, а предшествовавший ему – длинный, безмятежный, счастливый летней день, который почему-то запомнился в мельчайших деталях. И он оживал в ее воспоминаниях, наполнялся дрожащим светом, ленивыми звуками полудня, нежными ласками ветра, жаркими поцелуями солнца на коже – живо и зримо…

…Тот день выдался знойным. Птицы, разморенные солнцем, умолкли, и лишь одна неугомонная цикада изредка подавала голос. Ленивая жара усыпила даже море. А вот Таис совершенно не тянуло на сон. Она перевернулась на спину и зажмурилась. В глазах расходились красные пятна. Ее переполняла радость. «Как хорошо!» – крутилось в голове, и губы расплывались в улыбке. «Ты, море, солнце, молодость и вся жизнь впереди».

– Я негу люблю, юность люблю, радость люблю и солнце, жребий мой – быть в солнечный свет и красоту влюбленной, – стала петь Таис стихи Сафо к возникшей в голове мелодии.

Она напевала вперемежку со смехом и таяла от солнца и удовольствия. Потом рассматривала песчинки, траву вокруг и удивлялась, как много оттенков зеленого в природе. Бархатные, серебристо-зеленые веточки какого-то растения пахли морковкой. Как тихо и покойно вокруг, только волны шумят убаюкивающе, медленно набегая на берег.

Таис вдруг увидела над морем стайку маленьких летучих рыбок. Сверкая на солнце, они взлетели над водой и, как чудо, исчезали. Таис со смехом побежала в море. Она доплыла до косы, где волны были ощутимей. Скользя и прыгая на них, она дивилась тому, как по-рыбьи свободно чувствует себя в воде. Ныряя, открывала глаза, но видела только размытые картины водной толщи, пронизанной солнечными бликами, и уши воспринимали совсем другие звуки – глухие и таинственные…

Утомленная движением и переполнявшей ее радостью, она выбралась на берег. Полуденное солнце заливало мир нестерпимо белым светом. «Как быстро летит время, когда ты наедине с матерью-природой… И когда ты счастлив. А ты всегда счастлив наедине с природой. Как удобно, значит, я всегда буду счастлива!» Уходить не хотелось, хотя Таис полдня провела на пустынном берегу. «Я – и вся земля, для меня одной – все…» Ах, как не хочется возвращаться в мир, в суету, к людям. Она шумно вздохнула, надела хитон, и, напевая, пошла, оставляя на твердом песке свои следы…

Девушка не знала, что в эту минуту была уже не одна, что все это время за ней наблюдали: сначала с удивлением, потом с умилением, потом с завистью, потом с радостью, потом с тоской. «…радость люблю и солнце…» Голос удаляющейся нереиды затихал, и ее танцующая фигурка таяла в дрожащем августовском воздухе…

Динон ждал в своей мастерской. Он критически рассматривал неоконченную богиню, для которой Таис стояла моделью. Работа почему-то не шла, скульптор был недоволен собой и сделанным. Предыдущая статуя получилась на славу, и он любил мраморную Таис не меньше, чем живую. А хотелось не просто повторения, но развития успеха, не только удачи, а признания, славы, зависти других скульпторов. Прибежала Таис, далекая от честолюбивых желаний Динона, облилась водой, облила проходивших мимо подмастерьев. Ее смех долетел до мастерской, и морщины между бровями Динона разгладились. Мокрая веселая Таис вскочила на постамент и замерла в позе. Капельки блестели на ее лице, как роса на лепестках розы. Динон сразу почувствовал себя уверенней и принялся за работу. Постепенно и его лицо окаменело, как у статуй, и он полностью ушел в себя. Таис закрыла глаза, и перед ее мысленным взором проплывали картины сегодняшнего дня: летающие рыбы, солнечные блики под водой, колышущийся, звенящий воздух, травка серебристого цвета…

Солнце, вместе со своим менее приятным спутником – жарой, удалилось на покой, афиняне же, наоборот, ожили, стали выбираться из домов, и городская жизнь вступила в следующую активную стадию. В гостелюбивом доме Динона собралась обычная компания – молодой поэт Менандр, афинский политик Фокион2, несколько друзей. Поужинали, обсуждая важнейшую тему – приезд в Афины для подписания мирного договора Александра, сына македонского царя Филиппа.

Два года назад, осенью 340 года, Афины объявили Македонии войну. Уже тогда она не вызвала большого энтузиазма ни у афинян, ни у Филиппа, занятого осадой Византия на Боспоре. Весной и летом 339 года он вел войну со скифами и трибаллами. Параллельно все же послал часть своих войск в Среднюю Грецию, где с осени 339 начались вялотекущие боевые действия с афинянами и их союзниками фиванцами. Оборонительные действия афинян за год не принесли никакого результата, поэтому было решено дать македонцам большое сражение у города Херонеи, которое завершилось полным разгромом афинян. Если бы афиняне послушали не Демосфена3, а Фокиона – противника войны, никакого кровопролития и позора не случилось бы. Но афиняне не вняли его разумным речам, более того, возвели Фокиона в предатели отечества. Они не прислушались даже к пророчеству Пифии: «О, если бы мог избежать я резни на брегах Термодонта.» И вот неделю назад оракул сбылся: афиняне были разбиты македонцами на берегах Термодонта, у Херонеи. «Плач и рыдания ждут побежденных…» Так и случилось – рыдания заполнили Афины. Демосфен же, спровоцировавший войну с Филиппом, бежал с поля битвы, бросив оружие и щит, на котором по иронии судьбы стоял девиз: «В добрый час».

По правде сказать, афиняне ожидали куда худших последствий – разрушения великого города и рабства для его жителей. К их великой радости и удивлению, Филипп отказался от дальнейших действий, более того, вернул две тысячи пленных без выкупа (!), тела павших для погребения и прислал послов, чтобы заключить весьма мягкий договор. Такого не ожидали от диких горцев-полуварваров, какими считали македонцев высокомерные афиняне. Фокион все же испытывал чувство запоздалого удовлетворения от того, что оказался прав. Таис смотрела на него чуть-чуть снисходительно – видимо, нет в природе совсем не тщеславных мужчин – и с ужасом вспоминала страхи и волнения последних месяцев. Слава богам, что все позади. Хоть и поражение, но оно могло быть куда ужасней!

– И каков же Александр, принц? – спросила Таис Фокиона.

– Не по годам зрел, умен, в общении приятен. По-моему, искренне восхищается красотами нашего города. Благо, есть чем восторгаться.

Таис хотела продолжить расспросы, но в разговор вступил скульптор Динон:

– Правда ли, что Демосфену поручили надгробное слово?

– Как здесь не усмехнуться горько? От нашего народа надо ожидать чего угодно, – Фокион покачал головой. – Нельзя мириться с теперешним положением дел. Прекрасная идея демократии опошлена составом нашего демоса. Крикуны и бездельники составляют большинство. Достойных, трезвомыслящих людей – единицы. И всегда найдутся ораторы, способные своими «пламенными» речами увлечь толпу в беду.

Фокион умолк, не желая сетованиями надоедать сотрапезникам, тем более что они все придерживались его мнения. Таис решила поменять тему и попросила Менандра дописать стихи о сегодняшнем дне. «Море, небо, солнце и песок…» Менандр улыбался, слушая рассказы о чудесном дне, и чувствах, которые хотела объяснить ему Таис. Она помогала себе руками и глазами, пытаясь зримо изобразить их. Возможно, все трое – и Динон, и Менандр, и Фокион – думали в этот момент одно: «Как хорошо, что она есть».

Уже лежа в постели в своем маленьком чудесном доме в Керамике4, слушая неутомимых трещоток-цикад и вдыхая долгожданную вечернюю свежесть, она все еще видела рыбок и юрких ящериц в кустиках серебристой травы.

И кто бы мог знать, что был в Афинах еще один человек, который тоже не мог уснуть от избытка счастья по разным причинам. И одной из них была прыгающая на волнах незнакомка из какой-то другой, чужой жизни, которая поет от радости бытия и сама есть олицетворение радости бытия. «Я не узнаю ее никогда, но я бы хотел знать, как она живет».

Утром Таис проснулась с той же улыбкой, с которой уснула. Белое лохматое солнце еще только набирало высоту, и можно было пару часов наслаждаться остатками ночной прохлады. По утренней свежести и сама подобна свежему утру, появилась красавица Геро. Она с ходу высказала Таис свое мнение о событии событий – македонском посольстве. Потом подружки перешли к более личным темам: поклонникам, нарядам, пирам-симпосионам, соперницам, последним сплетням. Такие разговоры тоже необходимы двум молодым женщинам. Что касается Таис и ее лучшей подруги, они были для них скорее редкостью.

Девушки знали друг друга целую вечность, еще с гетерской школы, а именно – пять лет, были абсолютно разными, но прекрасно ладили. После обеда, когда подруги в изнеможении от жары лежали в самой темной комнате прямо на полу, пришел их приятель поэт Менандр и сообщил свежие новости с холма Пникса – места проведения народных собраний: Фокион избран стратегом, Филиппу и Александру даровано афинское гражданство, Демосфен, видимо, окончательно потеряет влияние, и власть переместится к промакедонской партии мира. Хотя большинство эклессии5 в душе настроено враждебно к македонцам, Александр произвел на них неплохое впечатление.

– А тебе он как показался? – повторила свой вчерашний вопрос Таис.

– Хорош… – буркнул Менандр.

Таис подождала подробного ответа, но он не последовал. Менандр с его талантливой душой и прозорливым умом не мог не понять, что в этом юноше скрывается нечто большее, чем безликое «хорош». Менандр был противником этой бессмысленной войны, но, как афинянин, не мог не выйти на бой за родной полис, и чувствовал к македонцам, по меньшей мере, неприязнь. Может быть, еще и прозорливое предчувствие будущих личных трудностей повлияло на его оценку македонского царевича.

– В любом случае, спасибо богам и царю Филиппу, что мы сейчас дома, в целости и сохранности. Живы, не проданы в рабство, не отданы в руки солдат-победителей. Неприятно, но факт, – есть государство, ставшее сильнее Афин, и оно теперь диктует политику в Элладе. Со стороны Афин было бы мудрей примириться с этим, а не вести солдат на смерть. Потому что любой мир всегда лучше войны. В голове не укладывается: тот, кто накликал эту напасть, будет поминать героев, не бросивших свой щит в бою. – Таис возмущенно замолчала.

– Ладно, мы же решили никогда не лезть в это зловонное болото – политику – пусть она остается уделом бедных мужчин. А война всегда была их любимым занятием: разрушать, убивать и грабить, навязывать свою волю тем, кто думает иначе. Неужели это действительно в мужской натуре? Так было еще при Гомере, ничего не изменилось и сейчас. Все против всех – греки против греков! – Геро покачала головой. – Сегодня ты друг, союзник, а завтра – враг. Только расплачиваются всегда слабейшие, в том числе женщины…

– Странно это слышать от дочери воинственной Спарты. У вас ведь даже Афродиту изображают с оружием, – заметил Менандр и тут же пожалел, что затронул больную национальную тему. Не следует ее никогда затрагивать, даже в дружеском кругу.

Афиняне до сих пор недолюбливали спартанцев за то, что почти семьдесят лет назад проиграли им тридцатилетнюю Пелопонесскую войну, а с ней и гегемонию в Элладе. Сейчас в Элладе верховодила Македония. Чтобы добиться этого, Филиппу потребовалось двадцать лет непрерывных войн.

– Я хоть и спартанка, но здравомыслящий и миролюбивый человек. Потому и не прижилась в Спарте.

– Я согласен с тобой, ты же знаешь… – попытался оправдаться Менандр. – Кстати, примерно о том же говорил и Александр на собрании. О мире в Элладе, о равноправном сотрудничестве, об объединении интересов, о прекращении беспрерывной вражды эллинов между собой, о борьбе с общим врагом – Персией, о расширении горизонтов.

– О расширении горизонтов? Это совсем в твоем духе, поэтично, – усмехнулась Геро.

– Если он действительно так думает, как говорит, то пусть ему помогают боги, – заметила Таис.

Таис отправилась на вечернее «стояние» к ваятелю Динону. Сначала она медленно шла вдоль кладбища Керамика с его надгробными стелами, зарослями мирта и атмосферой покоя и грусти, потом спешно через рынок, где ее постоянно окликали и приветствовали заигрывающие торговцы и мастеровые, затем вдоль Акрополя, в который раз восторгаясь его величественными очертаниями и грандиозной фигурой Афины в золотом шлеме. Какое странное сочетание: богиня мудрости, и одновременно богиня-воительница. В войне-то какая мудрость? «Чего-то я сильно не понимаю в жизни», – подумала Таис. – «Надо бы спросить Фокиона…»

Пока Таис позировала, в доме шли приготовления к приему гостей, в том числе македонских. У одного из друзей Фокиона жил по закону гостеприимства некто из окружения принца Александра по имени Птолемей, сын знатного македонца Лага. Но Таис пока что было не до гостей, ибо работа не шла. Динон нервничал больше обычного, и Таис вместе с ним. В конце концов, он отшвырнул свои инструменты и, опустив голову, сел. Так, надо исправлять положение. Таис, вздохнув, подошла к нему,, села на колени, приластилась.

– Не получается сегодня, получится завтра, – сказала она как можно безмятежней.

– Ты не понимаешь! Она не получается!

– Да если ее и не будет совсем, ведь есть же я – живая. Зачем тебе оживлять эту статую, ты уже сейчас счастливее Пигмалиона.

– Я хочу, чтобы ты осталась в вечности. Ты достойна того, это мой долг, понимаешь?

– Ты преувеличиваешь, Динон. Каждый человек имеет свои границы, и во мне нет ничего особенного. Я совершенно обыкновенная, – Таис положила голову на плечо скульптора.

Тон ее казался беззаботным, а лицо не очень. В этот момент она подняла взгляд и увидела Птолемея. Он стоял возле колонны и во все вытаращенные глаза рассматривал Таис. Таис рассеянно улыбнулась ему, встала с засыпанных мраморной пылью колен Динона и получше обернулась покрывалом.

Что же увидел Птолемей? Чудесное, грациозное создание с черными кудрями и очаровательным лицом, которое хотелось рассматривать до бесконечности. Трудно описать впечатление, которое вызвала ее внешность в Птолемее, но это было очень сильное впечатление. Он даже решил, что ничего необычнее и красивее он в жизни не видывал. Первое впечатление тем и важно, что его нельзя произвести еще раз: или да, или нет. Вот и у него все решилось в первые полминуты, и наружу рвалось очень громкое «да-а-а!»

Уже за столом Таис лучше пригляделась к Птолемею, первому македонцу, которого она видела живьем и вблизи. Он был, прежде всего, чужестранец и уже этим любопытен. Для Таис вопрос стоял не так: каков он, Птолемей, а каковы они – македонцы. Высокие. Это понравилось Таис как всем женщинам, независимо от их собственного роста. Он был не так черен, как афиняне. Умные карие глаза, волевой подбородок, орлиный нос – впечатляющее энергичное лицо. Как будто нормальный человек, даром что враг. Хотя, если задуматься, скольким народам афиняне были врагами и сколько бед за свою историю принесли другим. Как тут разобраться, кто прав, а кто виноват. Не зря софисты учат, что одна и та же вещь может быть и собой, и своею противоположностью. Трудно понять этот мир: он и прекрасен, и жесток.

Таис приняла на себя роль хозяйки, привычную для нее в частых застольях у Динона. Смущение, неловкость быстро пропали, и все пошло своим ходом. Болезненные вопросы недавней войны умело обходились, говорили на общие темы, шутили.

– Дайте мне рыбы, мучители, дайте мне поесть, – Таис подражала интонациям трагических актеров. – Надо мне было идти на содержание к Гипериду, пока предлагал. Так нет – отдалась искусству, а не богатству.

У Таис не было нужды идти на содержание к богачу. От родителей осталась усадьба, которую Динон – ее опекун – сдал в аренду. Кому не хватает малых денег, тому никаких не хватит, гласила народная мудрость. Таис же вполне хватало ее доходов на безбедную жизнь. Ее, как гетеру, часто нанимали для участия в пирах, где она танцевала, пела и вела умные беседы, то есть занималась тем, что ей нравилось, да еще получала за это деньги.6

Кроме того, она работала натурщицей у Динона и получала долю с проданных статуй. Таис имела счастье ложиться в постель не с тем, кто больше платил, а с тем, кто нравился. Редчайшее везение для такого зависимого существа, как женщина.

– Зато Миринда купается в роскоши, – подыграл ей Менандр-поэт.

– Не говори, прогадала я… От этого стояния скоро совсем окаменею, кормить не надо будет. Этого вы и добиваетесь!.. – и безо всякого перехода. – Так же красив ваш город, Птолемей, как Афины?

– Нет. Пелла гораздо меньше, однообразнее, лежит не на холмах, а на большой равнине, среди садов. Зато Македония очень красивая, зеленая, многоводная. Не зря боги выбрали для своего жительства Олимп,7 – гордо заметил Птолемей и прибавил: – Афины – прекрасный город, наверное, замечательно жить в окружении такой красоты.

– Да, ты прав. А что еще у вас красивее, чем здесь? Наверное, девушки?

– Есть и красивые, но тебе не чета!

Таис поперхнулась, откашлялась. Но потом все же не смогла удержать смеха.

– Как ты это мило сказал… Как по-разному можно выразить одну и ту же мысль, – Таис обернулась к Менандру, который накануне подарил ей стихотворное описание ее красоты на трех листах.

– Ты разве не рада быть красивее всех? – простодушно поинтересовался Птолемей.

– Да с чего ты взял, что я красивее всех?

– Я ведь не слепой!

– Но ты же не видел всех, не можешь сравнить!

– Я вижу тебя, и этого достаточно даже при наличии очень неразвитой фантазии, – защищал свое мнение Птолемей.

– Логично! – усмехнулся Динон.

Вечер вполне удался. Таис танцевала и пела, слушали стихи Менандра, Динон тоже развеялся и даже потанцевал с Таис, что случалось нечасто. Под конец пира Птолемей опять удивил Таис своей прямотой: он пожелал прийти к ней завтра. Таис, смеясь, ответила, что только если он приведет с собой Александра и своих друзей. На что Птолемей с досадой возразил, что Александр «не ходит по гетерам». Таис лишь развела руками и невинно улыбнулась – ну что ж… Так и распрощались.

Птолемею бросилось в глаза, с каким уважением относились к Таис, несмотря на ее молодость. И не только ее красота была тому причиной – к красивым людям ведь всегда относятся лучше. В ней была успокаивающая сердечность, веселость, какая-то легкость, но не легковесность. Глядя на нее, верилось, что жизнь прекрасна, а если и бывает тяжелой, то вполне терпимой. Таис содержала в себе больше, чем мог охватить первый взгляд: в ней угадывалось что-то глубокое, манящее…

Лежа в своей временной постели, Птолемей пытался упорядочить мысли, как он упорядочивал все – иначе он не мог. Грубо говоря, а именно так наедине с собой говорил Птолемей, Таис просто-напросто очень хотелось. Но одновременно она вызывала почти благоговейные чувства. Сочетание возвышенного и земного… Что перевесит: желание носить ее на руках или душить в объятиях? И тут его осенила догадка: что должно перевесить – зависит от нее, а не от желающего. Возможно ли ослушаться?.. Сможет ли он узнать об этом наверняка? Пока что он твердо решил всеми правдами и неправдами добиться этой женщины. И он добьется ее – ведь в противном случае он просто умрет! С этой решительной мыслью Птолемей уснул.

Таис же уснула безо всяких мыслей, едва ее кудрявая головка коснулась подушки.

Таис всегда открывала глаза с радостью и любопытством, каким будет новый день, и благодарностью, что можно прожить еще один неповторимый день. На этот раз было любопытно, придет ли Птолемей, и что выйдет из этой затеи. Но преобладающее ощущение было обычным – здравствуй, новый день, здравствуй, моя прекрасная жизнь, нам хорошо вместе. Таис потянулась, улыбнулась и взвизгнула как щенок.

В полдень, в самую жару, пришел посыльный от Птолемея, и началась беготня; Таис закрутилась, как глупый котенок в погоне за своим хвостом, но уложилась в срок. Едва она успела помыться и перевести дух, раздался стук. В коридоре она остановилась у зеркала, улыбнулась и смотрела на себя до тех пор, пока ее улыбающееся отражение не вошло в нее. Она блеснула глазами, притопнула ногой и распахнула дверь.

– О, ты заслонил мне солнце! И что, все македонцы – такие рослые ребята? – Таис вскинула глаза. – Проходи, я очень рада. – Она прижалась к стене и пропустила гостя вовнутрь. Проходя, он задел ее грудь локтем и вздрогнул. Таис заметила это и скрыла снисходительную усмешку.

– Я переоценила cвои поварские умения и оставила тебя без мяса – оно сгорело… Вы ведь предпочитаете мясо рыбе? Зато у моих собак сегодня праздник.

И все пошло-поехало. Она задействовала гостя и как настоящая актриса овладела «публикой». Молодой человек под ее мягким руководством сам себе накрыл на стол. Они поели, выпили, обсудили кулинарные пристрастия македонцев и других народов Эллады. Скоро появилась Геро и разбавила их компанию. Были выведаны впечатления от прекраснейшего из эллинских полисов, описаны ландшафты и красоты македонской земли, выяснены любимые поэты и драматурги и так далее, и так далее. Со стороны можно было подумать, что эти люди – не недавние враги, встретившиеся в первый раз, а лучшие друзья и знают друг друга вечность.

Вечер удался во всех отношениях. За разговорами и смехом время промелькнуло, как падающая звезда. Стемнело, спустилась сладостная прохлада, воздух наполнился запахом роз и уханьем сов. Было далеко за полночь, но расходиться не хотелось; все еще шутили, смеялись, умничали, что получается особенно хорошо далеко за полночь. Казалось, юность – вечна, жизнь – замечательна, и все-все еще впереди. Так казалось тогда – теплой августовской ночью, в Афинах, далеко за полночь.

– Все, пора и честь знать, – наконец выдавил из себя Птолемей. Он понял, что сегодня ему счастье больше не светит. Не зря хитрая девчонка пригласила подругу. Ее так легко не возьмешь, хотя как хотелось. Ох, как хотелось! Как никогда в жизни. Кто бы мог подумать, что так бывает.

Но откуда-то взявшаяся тоска заставила Птолемея усомниться в том, что завтра все пойдет своим чередом, и жизнь останется такой, какой была до сих пор. Да ведь и не хотелось, чтобы она осталась прежней. «Я же не хочу, чтобы она исчезла из моей жизни, так в нее и не войдя. Я умру, но добьюсь ее. Я просто уже не смогу войти в ту воду, которая вот сейчас утекла прочь. Милые, добрые боги! Помогите!»

Птолемей наклонился через стол к ней:

– Мы уезжаем завтра. Отведем армию и через пару месяцев соберем общеэллинское собрание в Коринфе. Ты ведь в курсе, что предстоит поход в Персию; если все пойдет хорошо, весной уйдут первые части. Скорей бы! Мне просто не терпится! – Он улыбнулся. – Мне бы хотелось остаться в Афинах, я хочу познакомиться с ними лучше. Ты бы мне в этом помогла?

Таис рассмеялась такому примитивному заигрыванию. Показать город! Ах, эти македонцы, видимо, действительно не очень продвинутые. Но с ними теперь придется иметь дело. Значит, стоит их поизучать и познакомиться поближе.

– Да. Конечно, я бы показала тебе город, – она не знала, что этими словами подарила ему жизнь.

Таис проснулась почти в полдень с головной болью от пересыпа и мокрая от жары. Шатаясь, добрела до ванной, но вода не освежила ее. Таис поняла, что спасет ее только море. Лучше всего было бы преодолеть расстояние с помощью чуда: закрыть глаза и открыть их уже на берегу. Мысль о довольно долгом пути по жаре вызывала в ней стон, но что делать, надо седлать свою лошадку.

Таис любила верховую езду, но в этот раз она не получила от нее привычного удовольствия. И все же, слава богам, она оказалась в своей бухточке, в своем укромном уголочке, наедине с природой и своими мыслями. Она заплыла далеко-далеко, и по мере удаления от берега разбитость отпускала ее. Как легко скользить по ленивым масляным волнам, как заботливо и трогательно поддерживают они тебя, не подозревая, какую добрую услугу оказывают тебе. А, может, они все знают про тебя, и их помощь осознанная? «Природа любит и принимает меня, и я никогда не буду одинока, пока есть солнце, вода, рощи, небо».

Она повернула к берегу. Небесные силы, любившие, понимавшие и принимавшие Таис, послали ей подарок – на берегу поджидала Геро. Таис обрадовалась ей, как чуду. Жизнь вернулась на свои круги: в любимой бухточке Таис сидела ее любимая подруга, все было хорошо, как всегда, и никакие силы не нарушат гармонии ее жизни.

Таис обсудила с Геро вчерашние события. Они сошлись во мнении, что парень на удивление неглупый и не лишен такого привлекательного для женщин качества, как чувство юмора.

– Птолемей явно неравнодушен к тебе и обхаживал тебя вполне мастерски. У него интересное лицо, – заметила Геро. – Ну-ка, как нас научили читать по лицам в гетерской школе? Блестящие быстрые глаза – признак гордыни, а поволока во взгляде говорит о безмерном честолюбии.

– И насчет поволоки могут быть объяснения попроще.

– Да-да… Не уверена, что он успел добежать до дома, чтобы облегчиться.

– За калиткой приложил руку, – уверила Геро, и девушки рассмеялись.

– Влюбился, бедолага, – все же пожалела чужеземца Геро. – Жалкое, в сущности, зрелище. Поэтому я не хочу никого любить. Не верю я, что любовь приносит счастье. Даже если оба любят, один любит всегда меньше. И потом, мужчины и женщины такие разные в любви. Я не представляю, что полное взаимопонимание возможно вообще.

– Странные разговоры в двадцать лет, на вершине юности и поклонения.

– Пусть поклоняются, только бы я не шла на поклон. Пусть хранят меня боги от этого.

– Да у тебя от ухажеров отбоя нет.

– Потому и ухаживают, что не влюбляюсь и не теряю голову. Женщинам нашего образа жизни надо знать себе цену. Мужчинам только покажи слабинку: сразу и уважать перестанут, и интересоваться. Раз они любят холодных, недоступных, жестоких, значит, пусть получат то, что любят. Ну разве не странно, если задуматься? – Геро усмехнулась с презрением.

– Ну, может, не все со странностями, и есть исключения? – с надеждой возразила Таис.

– Я их видела-перевидела и в Лаконии8, и здесь.

– Может, тебе не повезло встретить достойного, равного?

– Может, – примирительно согласилась Геро. – Может, тебе повезет с македонцем.

– Ну, посмотрим, как он себя поведет. И будет ли писать, как обещал. – Таис скептически подняла брови. – Надеюсь, без ошибок.

Геро по своей сути была лучше приспособлена к бытию гетеры, чем Таис. За ее словами стояли жестокие жизненные уроки, вынудившие ее четко отделять себя от своей работы. Без этого условия любая гетера могла сломаться, опуститься, погибнуть. Пережив не раз предательство, унижения и обман, Геро стала осторожно относиться к выбору тех, с кем ей предстояло иметь дело, и поняла, насколько важно иметь порядочных и влиятельных друзей.

– Значит, ты была бы не против? – поинтересовалась Геро. – И не хватает тебе твоих троих, развратница?

– Своих считай, – отмахнулась Таис.

Солнце клонилось к закату, но уходить не хотелось, хотя оливы и остатки вчерашнего сыра, взятые на море, были давно съедены. Девушки лежали на песке, наслаждались вечерним солнцем, углубившись каждая в свои мысли. Таис размышляла над словами подруги, которой доверяла, как старшей, более опытной и умной. Да, дурацкий у нее характер. Вернее нет никакого. Не могла Таис бросать своих любовников – жалела. Вот и дожалелась, что накопилось их трое – один другого сложнее. Получился запутанный не просто треугольник, а какой-то параллелограмм или трапеция. Скульптор Динон, опекун и благодетель, давал ей работу, часто выручал ее – сироту, да что там – на руках носил! Он стал ее первым мужчиной. Вторым был его друг, политик Фокион, который сейчас пришел к власти в Афинах – умнейший и порядочнейший человек, что при его профессии вообще предположить невозможно. Третьим пришел в ее жизнь милашка Менандр, талантливый поэт и беспечный мечтатель. Все они стали заменой семьи, которой у Таис никогда не было – за отца был Динон, Фокион по возрасту скорее тянул на деда, а Менандр казался братом, которого так хотелось иметь.

Конечно, люди болтали про нее гадости. Не открыто, естественно, ибо боялись влияния Фокиона и известности двух других. Пусть говорят. На то они и люди, чтоб завидовать и злословить. Она-то знает, как ей повезло быть окруженными лучшими и добрейшими из афинян – именно этими тремя.

…Дома ее встретил сюрприз по имени Птолемей. Он сидел на выгоревшей траве, у калитки, и дожидался Таис. Завидев ее, он покраснел и неуверенно поднялся.

– Птолемей?.. – изумилась Таис, не веря своим глазам.

– Я отпросился на пару дней…

– О! – ее лицо просияло улыбкой.

Они весело поужинали на веранде, потом пошли на холм Пникс, где в тот день проходили народные гуляния, и Таис шумно приветствовали. Птолемей сразу понял, что музыка – это ее стихия. Ее просили то спеть, то станцевать, что она с удовольствием и делала. «Я люблю вас, афиняне! Спасибо!» – крикнула она, натанцевавшись, благодаря за аплодисменты. Потом молодые люди долго сидели на траве и болтали обо всем, пока не выпала вечерняя роса. Птолемей провожал ее до дома, и Таис, споткнувшись в темноте, невольно схватилась за него. Он обнял ее быстрее, чем она успела моргнуть глазом.

– У меня мало времени, – было его объяснение.

– А я во времени не ограничена. Ты очень быстрый, я не такая быстрая!

– Если надо, я стану самым терпеливым человеком на земле. Что же странного, если меня к тебе тянет?

О, сколько раз в своей жизни будет повторять Птолемей эту фразу.

На следующее утро Птолемей с Таис отплыли на лодке из бухты Фалейрон на маленький островок.

За всю свою долгую, бурную жизнь – ни во время похода через весь свет, ни в годы царствования в Египте, ни с одной из своих трех жен и многочисленных возлюбленных, никогда, нигде Птолемей не был так счастлив, как эти пару дней на острове, отделенном от мира морем и небом, под которым он любил Таис в первый раз. Многие годы спустя, вспоминая эти бесподобные дни, он становился романтичным и слабым – влюбленным, каким был тогда. Видел вновь, как колышется трава между камнями разрушенного святилища, слышал шелест ветерка в кронах деревьев, чувствовал мягкие губы Таис на своих губах, трепет и томление во всем теле от ее близости. Какое же это было счастливое время!

Он не хотел замечать того, что для Таис поездка на остров имела другое значение. Да, в перерывах между любовью они разговаривали о Македонии. Какая разница, что ей важнее были эти разговоры, а ему – любовь. Женщины любят разговоры. Приходится разговаривать, иначе останешься ни с чем. Он рассказывал о себе, друзьях, Александре, особенно о нем, ведь Птолемей гордился их дружбой и искренне восхищался царевичем, благодаря которому жизнь их компании была такой захватывающей.

Нельзя сказать, что Таис ничего не чувствовала к Птолемею. Он ей нравился, и он был новым мужчиной, новым характером, новым телом – ее манила новизна непознанного. Таис не завлекла его в свои «сети», Птолемей сам опутывался ими – жаждая углубления их отношений. Было бы странно, если бы это было не так!

Птолемей задержался в Афинах на семь дней. Он никак не мог оставить Таис, несмотря на то, что ему грозило наказание за неявку с увольнения. В то же время его тянуло в Македонию, туда, где было его место. Он понимал, что просить Таис поехать с ним бессмысленно, так как ее место – здесь. Неизвестность того, возможно ли их совместное будущее, мучила Птолемея, он любил определенность. Порешили писать друг другу и ждать возможности новой встречи. С тяжелым сердцем Птолемей покинул свою необыкновенную возлюбленную.

Для Таис настали неприятные времена жизни во лжи. Роман с македонцем не остался незамеченным ее мужчинами. Сложные отношения жизни «с тремя» выстраивались постепенно, пока не стали относительно удобоваримыми для всех сторон. Сейчас же, когда появилась опасность извне, все трое дружно объединились перед лицом нового соперника. Пришлось опять все улаживать, так как напряженных состояний Таис не выносила. Сейчас надо было всех успокоить, а затем решить, как жить. Такая вот простая задача для семнадцатилетней девушки. Как поступить: делать вид, что все по-прежнему, то есть врать, или честно нанести удар в сердца тем трем людям, которые делали ей одно добро, и такой ценой купить чистую совесть?

Таис лежала ночью без сна, думала о Птолемее, обо всем, что он ей говорил и что делал, и как делал. Приходилось признать, что делал он это хорошо. Пожалуй, даже лучше всех мужчин, которых она знала. Хоть и говорят бывалые женщины, что молодые мужчины выносливы, но бестолковы, на Птолемея это не распространялось. Он знал толк в делах любви. А главный толк, в глазах женщины, заключается в умении доставить наслаждение ей. Так вот, у македонца это прекрасно получалось.

Потом мысли Таис почему-то перетекли на Фокиона. Вспомнилось прекрасное время в его имении, «на полях», как говорили афиняне, ее попытки доить козу, ночи на сеновале, когда она задыхалась от сладкого запаха подсыхающего сена и любовного возбуждения. Она ясно видела, как молодело лицо Фокиона, когда он смотрел на нее. Она думала, думала и не могла придумать, что же ей делать.

Прошло три месяца, наступила зима. Таис по-прежнему ходила к морю и подолгу смотрела, как набегают на берег темные волны и, разбиваясь о камни, становятся белыми. Их шум завораживал ее. Головастые чайки возились в камнях, смешно убегая от волн, и Таис смеялась безучастно.

Птолемей писал любовные письма, и она не понимала, зачем, ибо была уверена, что надолго его не хватит, и их связь не имеет будущего. Она снова стала хозяйкой своей старой жизни и даже собиралась по весне, когда начнется судоходный сезон, поехать с Фокионом по островам, может быть даже на Крит – почти на край света.

Осень прошла несколько меланхолично, но, благодаря Геро, вполне мило. Подруги путешествовали на мыс Сунион – южную оконечность Аттики, полюбоваться знаменитым белоснежным храмом Посейдона, вознесшимся над синими просторами Эгейского моря. Таис сидела на самом краю скалы, смотрела вдаль и представляла корабль афинского героя Тесея со злополучными черными парусами, которые он забыл поменять на белые, означающие победу. Царь Эгей, решив, что его возлюбленный сын Тесей съеден чудовищем Минотавром на Крите, в отчаянии бросился с мыса в пучину, а море в его честь прозвали Эгейским.

Девушки, как праздные овцы, бродили по холмам, собирали полезные травы и корешки, пестрые осенние листья, каштаны, орехи, переговаривались об обыденных вещах. Переходили из деревни в деревню, ночевали в простых крестьянских домах, порой на сеновале, вместе со скотиной – мекающими козами и барашками. Иногда оставались на одном месте на пару дней, наблюдая, как в театре, незнакомую, заполненную трудами жизнь селян.

Интересной была поездка в Элевсин, на Великие мистерии в храм Деметры. Приехали заранее, чтобы не потеряться в толпе паломников. Смотрели мистерии, в которых разыгрывался миф о богине плодородия Деметре и ее дочери Персефоне. Осенью Персефона покидала мать, живой мир и спускалась к своему страшному мужу богу Аиду в потустороннее печальное «царство теней». Там она томилась в заточении до весны, а потом возвращалась на землю, принося с собой долгожданное пробуждение жизни и природы.

Таис плакала каждый раз. Почему ее так трогала именно эта история? Потому, что у нее самой не было матери, которая бы любила и ждала ее? Или потому, что ее пугала тема смерти и угнетала мысль, что вернуться «оттуда» дано лишь одной-единственной богине и больше – никому? Кроме того, у Таис было особое отношение к Деметре. Бабушка рассказывала ей, что во время праздника Тесмофорий, посвященных Деметре как матери прекрасных детей, малышка Таис вместе с другими детьми была представлена на суд комиссии, выбиравшей самого красивого ребенка года. И им оказалась Таис. Бабушка очень гордилась этим, и Таис, в душе, тоже. Милая бабушка… Уже давно не было никого, ни бабушки, ни мамы, которую Таис совершенно не помнила. А папа вообще погиб еще до рождения Таис.

Потом Геро уехала по делам в Спарту, и Таис загрустила. Дни стали короткими, прохладными, и Таис порой целыми днями не выходила из дому – читала, думала, плакала, спала, снова читала. Иногда возилась в своем маленьком саду или просто сидела, закутавшись в шерстяную накидку, под лучами осеннего солнца, которые уже не грели, но, спасибо, что хоть светили. Как-то Менандр застал Таис за рукоделием – это был признак того, что дела ее плохи, ибо рукоделие она презирала.

– Ты или больна, или влюблена, хотя это одно и то же.

– Я – Персефона…

Однажды Таис забрела в Киносарг – знаменитый афинский гимнасий9, в портиках которого собирались философы и риторы – она любила слушать их дискуссии. Взгляд ее скользил по лицам беседующих, затем она стала смотреть сквозь колоннаду портика туда, где тренировались молодые атлеты. Там она увидела двух парней, натиравших друг друга маслом. Один из них, вернее, его светлые кудри, привлек ее внимание. Она задумчиво рассматривала его локоны, его красивое обнаженное тело. Это был Мидас, боец-панкратист10, подающий большие надежды. Таис встречала его пару раз на симпосионах, но никогда не замечала его светлых кудрей. Что ей дались эти кудри?..

Оставив риторов их умным речам, девушка пересела на скамью поближе и стала изучать несчастного Мидаса. Остальные атлеты, вдохновленные вниманием известной гетеры, такой же красивой, как и недоступной, превзошли себя в своем усердии. Но она холодно и оценивающе смотрела только на Мидаса. Потом подозвала его жестом.

– Знаешь, кто я?

– Да, конечно, – ответил заинтригованный Мидас. От волнения в его голосе звучал вызов.

– Знаешь, где я живу?

– Да, у Керамика, новый дом с садом.

– Вот в новом доме с садом я жду тебя через час.

Мидас смотрел на нее, онемев, ища подвоха, но не заметил в ее спокойном лице ни тени насмешки. Она поднялась и ушла, оставив за собой облако розового аромата и неуловимый дух женской загадки. Мидас постоял немного, не веря своему счастью, потом быстро пошел к бане, разматывая ремни на руках…

Когда Менандр узнал о Мидасе, он понял, что Таис не влюблена в Птолемея. Но что тогда с ней? Скульптор Динон тоже был обеспокоен: ее привычная веселость исчезла, душа ни к чему не лежала. Однажды за ужином Таис села к нему на колени, лицом к лицу, и неуверенно спросила: «Вы ведь моя семья, ты – отец, Менандр – брат?»

– А Фокион – дядя, – не удержался и съязвил Менандр.

– Детка моя, я не могу тебе помочь, если ты не скажешь, что с тобой, – заметил Динон обеспокоенно.

– Если бы ты меня любил, ты бы все чувствовал без слов. (Заблуждение многих женщин.)

– Конечно, я люблю тебя, – Динон взглянул на Менандра и добавил. – Мы все любим тебя.

Таис же подумала про себя, как ошибается светлокудрый Мидас, думая, что она сделала его счастливым. Он еще не осознал, что все как раз наоборот. Любовь не приносит счастья, Геро права.

– Разве возможно такое: любить и быть счастливым? – спросила Таис.

– Детка, пока я не знал тебя, я не знал красоты, не видел мира. Это я могу тебе сказать, – ответил Динон.

– Но ведь это ужасно и бесчестно – взваливать на меня такую тяжесть!

– Избави Зевс! Никогда и ни за что я не стану перекладывать ответственность за мою жизнь.

«Именно это и происходит. Все всё взвалили на меня. Навалились. Любят. Ни один по своей воле не отстанет. Чего вы все от меня хотите? И никому не интересно, чего хочу я.» Но Таис тут же устыдилась своей вспышки раздражения. Надо быть благодарной. Что она без них?

– Не знаю, может быть, я – Персефона?

Но когда же появится Геро!