Читать книгу Ах, Котельников рок - Ольга Карагодина - Страница 4

Мефодий ощущал себя в ином, нежели привычное Петербуржье, пространстве. «Варяга» из города на Неве поражали необозримые столичные дали, над которыми огромным шатром раскинулось радующее взор яркое небо. Град Петров совсем другой, по сравнению с Москвой – жутко ленивый мегаполис. Но в северной культурной столице всё добрее – по-семейному, что ли. При этом Питер как живое существо, поражающее необузданной стихией. Город, где много воды, а ещё там поразительны незабываемые закаты.

Он никогда до этого не покидал свой город, тем ярче сейчас в Мефодии полыхали разнообразные чувства. Здесь, в Первопрестольной, всё иное, всё не так… Широкие улицы, бесконечный поток машин, бегущие по эскалатору в метро люди. Сосредоточенные, по сути замкнутые сами в себе. Все куда-то бегут, не смотрят друг на друга, словно какие-то угрюмые, невесть чем озабоченные второстепенные действующие лица в немом кино.

Шурочка прервала его мысли, резво подхватив под руку.

– А пошли пройдёмся вдоль реки Яузы. Ты мне расскажешь о Питере? Знаю, петербуржцы недолюбливают москвичей.

Они спустились вниз. Отошли от Дома и оказались на стрелке у слияния двух рек: Москвы и Яузы.

– Не ожидал увидеть столько воды в самом центре города!

– Идём. Давай немного расскажу об этой реке. Нигде больше нет так много воды и гранита, как здесь. Не будь Яузы – и Москвы бы великой не состоялось! В устье Яузы сотни лет белели паруса кораблей, прибывавших из столиц русских княжеств, знатных городов. Речные караваны от устья Яузы шли до Мытного двора в Мытищах, где платили мыт – пошлину. Отсюда корабли волоком переправляли на Клязьму, где купцам с товарами открывался путь на Оку и Волгу, и далее – везде. Поэтому, как выразился русский археолог и специалист по истории нашей Белокаменной Иван Забелин, Москва стала «добрым местом – распутием для сообщения во все стороны и во все края старинных народных сношений». И обогатилась, возвысилась. Это теперь Яуза обмелела и не напоминает о себе разливами, ледоходом, гудками кораблей. Зажатая гладкими стенами, она несёт мутные воды в Москву-реку и кажется никому не нужной. Рыбы в ней давно нет, судоходства по её водной глади – тоже. Разве что баржи-шаланды, земснаряд, белые кораблики по ней ходят от устья в Сокольники, пытаясь очистить дно от ила, погубившего жизнь в реке. И тем не менее здесь всё дышит многовековой историей…

Мефодий слушал её мелодичный голос, и перед ним чередой поплыли картинки. Огромные раздувающиеся от ветра паруса, на которых нарисовано солнце. Почему именно солнце, он не знал. Вот рулевой вскидывает подзорную трубу и командует гребцам приостановить корабль. Они приближаются к сходням, где их ждут купцы. Народ на берегу галдит и машет руками. Над холмами блестят башни старинного, ещё деревянного Кремля. Кораблей несколько, они двигаются караваном. Девицы в разноцветных сарафанах до пят машут ситцевыми платочками, приветствуя иноземных гостей.

– А расскажи мне о Питере. Мы же по-разному разговариваем. Как говорят настоящие петербуржцы?..

Мефодий очнулся от грёз. Ему страшно захотелось взять Шурочку за руку, однако он сдержался.

– Давай по порядку. Слушай, в чём разница. Москвичи обычно быстро кричат в трубку: «Алло» или «Слушаю вас». В Питере тоже так говорят по телефону, но есть у нас свои так называемые фишки. Медленно выдохнуть и, подобно классике прославленного МХАТа, с драматизмом вместо «Алло» степенно произнести: «Внемлю».

Шурочка прыснула в кулак. Мефодий продолжил, ему нравилось её веселить.

– Или вот задают тебе нежелательный вопрос, требующий немедленного ответа. Вроде: «Тебя это трогает?!». На сей счёт у нас есть характерная и не без изыска фраза: «Вам, сударь, какая печаль?». Случается, подерутся пацаны, а у нас они – горячие. Несмотря тоже на северную кровь, москвич что скажет: «Да я тебя в асфальт закатаю!»; а петербуржец произнесёт с шекспировским трагизмом: «Голубчик! Не утруждайте себя в поисках профанаций». Или тебя обозвали вонючим уродом, а ты ему с этаким невозмутимым видом: «Я недосягаем для ваших дерзновенных аргументов и дедукций». У нас в городе всё степеннее и ругаемся мы тоже медленнее. Москвич про нашего горожанина скажет: «Тормоз ты редкостный», а петербуржец ему в ответ: «Да вы просто рутинёр, милейший». Мы часто просим друзей: «Петь, сгоняй мухой за хлебом». Это неправильно… Просить об одолжении нужно так: «Дружище, да не будет тебе в тягость принести хлеба насущного». А уж что касаемо прекрасной половины человечества и рассказа о ней: «Вот это попа, вот это грудь…», у нас такие грубые сентенции «переводятся» на питерский культурный разговорный сленг иначе, с эзоповой ноткой в голосе: «Я экзальтирован вашей инвенцией». Ну и остальное тоже отличается: не хлеб, а булка; не бордюр, а поребрик; не подъезд, а парадная. Ну это навскидку. На самом деле это всё ерунда. Просто Москва и Петербург – два разных города, и жители в них разные.

– Может, перекусим? – предложила Шурочка. – Здесь неподалёку открылся прелестный вьетнамский ресторанчик.

– И что там подают? – оживился Мефодий, поправляя копну каштановых волос. – Приезжай ко мне в гости. Я тебя отведу в замечательный ресторан под названием «Карма». В нём нет меню.

– Как это? – вытаращилась на собеседника Шурочка.

– А там приносят то, что ты заслуживаешь.

Шурочка с уважением посмотрела на Мефодия. Он ей нравился.