Читать книгу Мой Дантес - Ольга Кириллова - Страница 12

Чтобы понять природу дуэли Дантеса и Пушкина, мне, прежде всего, нужно было понять их самих.

«Альбом Пушкинской выставки 1880 года» оказался довольно интересным в этом плане. Он помог разобраться в характере поэта, сопоставив воспоминания совершенно разных людей.

К примеру, говоря о появлении Пушкина в лицее, автор биографического очерка Венкстерн замечает, что первое впечатление, произведенное юным поэтом на товарищей, было отнюдь не в его пользу.

«… он поражал всех неровностями своего характера… Имея склонность к насмешке, подчас циничной и оскорбительной, он в то же время не переносил насмешки над собой. Если кому-нибудь случалось задеть его за живое шуткой, он приходил в бешенство или же совершенно терялся, конфузился и не мог подыскать ответа. Вообще природная застенчивость Пушкина доставляла ему много страданий. Часто, желая побороть в себе этот недостаток, он напускал на себя неестественную развязность, и тогда, впадая в противоположную крайность, вредил себе во мнении товарищей неуместными шутками и неловкими выходками».

По словам же друга поэта Пущина, Пушкин совершенно не обладал тактом, преувеличивал всякую мелочь, постоянно попадая в довольно щекотливое положение. И это свойство сопровождало его всю жизнь.

Так, вернувшись из ссылки в Петербург, поэт возобновил старые связи, но плохое настроение не покидало его.

«Он становится нервен, раздражителен, избегает людей, – пишет Венкстерн. – В обществе бывает редко, а если и бывает, то является или скучающим, или же резким, придирчивым, озлобленным, неприятным для собеседников. Неровность характера, которую мы имели уже случай наблюдать в юности поэта, теперь проявляется с новою силой. В нем постоянно видна какая-то занозчивость, желание «показать себя», особенно перед мало знакомыми. По словам людей, знавших поэта в этом периоде его жизни, он бывал самим собой только с близкими друзьями; но стоило войти в комнату постороннему человеку, и он мгновенно менялся: веселость его становилась нервной и натянутой, начинались шутки, переходившие всякие границы, и выходки, часто до того циничныя, что слушавший их приходил в ужас и конечно составлял себе весьма невыгодное о Пушкине мнение».

Есть в «Альбоме» и упоминание о том, как проходили лицейские годы поэта: свободно, на широкую ногу, в кутежах, пирушках, любовных шашнях да интригах. И во всем этом Пушкин не уступал никому. Мир страстей и разгула поглотил его, чем и объясняется целая серия стихов эротического и вакхического содержания.

В последний год учебы Пушкин сходится с офицерами гусарского полка, которые с удовольствием принимают в число собутыльников бойкого мальчика с игривыми стишками, застольными песнями и весьма не добрыми эпиграммами. Гусары разносили по Петербургу вирши молодого поэта, распространяя его славу, что приятно щекотало самолюбие Пушкина.

Он закончил Лицей в восемнадцать лет. «…С горячей головой, с беспорядочными обрывками идей и знаний, с ранней опытностью в деле разгула, с самолюбием, щекотливым до болезненности, и самомнением, доведенным до крайних пределов, вступал Пушкин в свет, куда давно уже стремился жадными мечтами».

Таким увидел его и новый директор Е. А. Энгельгардт, возглавивший Лицей в последний год учебы Пушкина и составивший весьма нелестный отзыв о молодом поэте: «Его сердце холодно и пусто; в нем нет ни любви, ни религии; может быть, оно так пусто, как никогда еще не бывало юношеское сердце. Нежные и юношеские чувства унижены в нем воображением, оскверненным всеми эротическими произведениями французской литературы, которые он при поступлении в Лицей знал почти наизусть, как достойное приобретение первоначального воспитания».

После посещения псковского имения своей матери Михайловского, Пушкин вновь возвращается в Петербург, где с головой уходит в так называемую «светскую жизнь». Вот что пишет на этот счет Венкстерн:

«Первый зачинщик всевозможных кутежей и безобразий, смелый и необузданный, он щеголял своим удальством и гордился славой первого шалуна в Петербурге. Задорный и дерзкий, за всякую безделицу готовый вызвать на дуэль или отплатить злой эпиграммой, он во многих возбуждал неприязнь, смешанную отчасти со страхом. Для звучного стиха, для острого слова он не щадил никого и ничего и всегда готов был издеваться над предметами и людьми, которых сам в глубине души уважал… И все это делалось напоказ с каким-то хвастовством, с претензией обратить на себя внимание»…

Не обошла его стороной и тогдашняя мода на дуэли. Злой язык Пушкина и его умение интриговать да насмехаться над людьми не раз становились поводом к вызову. Даже близкий лицейский друг Кюхельбекер, не выдержав насмешек и иронического тона в обращении с ним, потребовал от поэта удовлетворения. К счастью, дуэль закончилась примирением, как, впрочем, и все поединки Пушкина той поры.

Нашла я в «Альбоме» и высказывания самого Пушкина о браке, который за четыре года до собственной свадьбы говорил, что «законная жена есть род теплой шапки с ушами, в которую голова вся уходит».

Примерно так же он, видимо, воспринимал и свой брак, о чем мы не раз говорили с Софьей Матвеевной, перечитывая письма поэта к друзьям. Вспомните. И еще раз вдумайтесь в слова, которые прозвучали в послании одному из друзей незадолго до венчания: «Жизнь жениха тридцатилетнего хуже 30-ти лет жизни игрока. Дела будущей тещи моей расстроены: свадьба моя отлагается день ото дня далее. Между тем я хладею, думая о заботах женатого человека, о прелестях холостой жизни… Словом, если я несчастлив, то по крайней мере не счастлив»…

Есть в очерке Венкстерна и одна деталь, которая очень заинтересовала меня.

Говоря о слухах, он назвал великосветскую сплетню об ухаживаниях Дантеса за Натали последней каплей, переполнившей чашу терпения поэта. Именно «каплей», указывая тем самым на ничтожность самой сплетни: «Весь позор вынесенных унижений, вся горечь обид, вся желчь, накопившаяся за последние годы, – разом поднялись со дна души оскорбленного поэта и неудержимым потоком ненависти и жажды мести за поруганное имя, за разбитую жизнь вылились на человека, указанного говором толпы. Не одному Дантесу хотел мстить Пушкин: в лице его он вызвал на бой все высшее петербургское общество и погиб в непосильной борьбе».

Следовательно, укажи толпа на кого-то другого, и Дантес избежал бы дуэли, а «слава» убийцы народного поэта досталась бы кому-то еще? Но «говор толпы» указал именно на Дантеса, решив тем самым судьбу обоих дуэлянтов.