Читать книгу Это случилось 17 февраля - Ольга Клауд - Страница 4

Они сидели в столовой Московского энергетического института и уплетали котлеты по-киевски. Сеня снял шапку и пальто. С волосами огненно-рыжего цвета, как шкурка у лиса ранним летом, он казался ярким пятном среди заурядных блондинистых и брюнетистых шевелюр. А свитер у него был в тон Жениному шарфу, с такими же апельсиновыми полосками.

– Не наврала. И вправду котлетки – пальчики оближешь, – сказал он, отхлёбывая большими глотками компот из сухофруктов.

– А я никогда не вру! – задрав нос кверху и тщательно прожёвывая котлету, промычала Женя. – Вот сегодня только соврала. Испугалась, что тебя в тюрьму посадят.

– Пугливая какая, – цокнул языком Семён. – А зовут тебя как, спасительница?

– Женя Камова. А тебя?

– Сенькой с утра звали.

– Приятно познакомится, Сеня.

– А уж мне-то как приятно, – ухмыльнулся Семён. – Давай рассказывай свою душещипательную историю о плохой комсомолке Евгении Камовой.

– Будешь смеяться, ни слова больше не скажу! – Женя надула пухлые щёчки.

– Всё, не буду смеяться. Видишь я – сама серьёзность. Прошу вас, Евгения, начинайте. – Сеня выпрямил сутулую спину и поправил на носу несуществующие очки.

– Ты опять за своё! – Женя хотела продолжить дуться, но не выдержала и тихонько захихикала.

– Ладно тебе. Валяй. Я, правда, умею слушать. – И сейчас Женя поняла, что он не врёт.

– Началось всё с Серёжки Петрова.

– Если будешь мне любовные истории рассказывать, то пардон, я эту белиберду не хочу слушать. Думал, о серьёзных вещах поговорим.

– Никакая это не любовная история. То, что мы один раз поцеловались после кино, не в счёт. И не перебивай! – Женя смахнула со лба выбившуюся из причёски прядь и продолжила: – В Серёжку влюбилась моя подруга Нина. Да и как в него не влюбиться! Отличник, спортсмен, велоспортом занимается, высокий, красивый, голубоглазый…

– Какие вы все девки – дуры! Всегда клюёте на смазливые мордашки.

– И не дуры совсем! Я, между прочим, тоже отличница, как и Серёжа, и Нинка хорошо учится, без неудов. – Женя от волнения начала теребить и рвать на мелкие кусочки бумажную салфетку. – А сами-то хороши! Вы, мужчины, ни одной юбки не пропускаете! Отец мой такой был. Бросил нас с матерью, когда мне едва три года исполнилось, и уехал на север с новой женой. Говорят, там зарплата хорошая, а он мне до восемнадцати лет ни разу подарка не прислал, только алименты мать получала, а после восемнадцати, тютю на варкутю, и тех не стало. Ни разу не позвонил, не захотел встретиться со мной. От бабушки узнала, что у него там, на севере, сын родился. Зачем я ему теперь нужна?! Отцы сыновей любят. Бабушка сказала, хорошо, что хоть комнату он нам оставил, а то мог бы разделить. В нашей квартире ещё четыре года назад коммуналка была. В соседней комнате жил пожилой мужчина. Он тяжело болел. Рак лёгких. Старичок одинокий, ни детей, ни внуков. Вот мама и бабушка согласились за ним ухаживать. Он нам поэтому комнату в наследство оставил. Теперь все две комнаты наши. Маме некогда было за соседом ухаживать, она проводницей работает. В рейсах подолгу бывает, поэтому ходили за старичком мы с бабушкой.

– Молодцы! Квартирку отхватили. А я вот в общаге живу. В восемнадцатиметровой комнатёнке три человека. И не правда, что мужики сыновей любят. Мой батя никого не любил, только бутылку! – Сеня в сердцах махнул рукой. – Опять тебя перебил. Рассказывай дальше.

– Я нечаянно про отца начала говорить. Не хотела. – Женя немного смутилась. – О Серёже Петрове был разговор. Так вот Серёжка почему-то обратил внимание на меня, а не на Нину, хотя она как кошка вокруг него крутилась. И Нинка у нас – красавица, не то что я! Зеленоглазая, с толстыми косищами. А одевается как! Загляденье!

В этот момент Сеня обвёл взглядом слегка полноватую фигуру Жени, а она сразу заёрзала, начала поправлять шерстяную юбку, прикрывающую колени, и теребить пуговки на манжетах блузки.

– В общем, Серёжа с Ниной были бы отличной парой, а он ко мне подошёл после лекции и при всей группе пригласил в кино, а я, дура, согласилась. Видела, как Нинка зыркнула на меня глазищами, но всё равно пошла с ним в «Ударник». А когда он проводил меня до дома, то перед тем, как уйти, поцеловал.

– Так. Я просил – без подробностей. Меня меньше всего интересуют ваши женские штучки, поцелуйчики, охи, вздохи.

– Да больше ничего и не было! Не о чем рассказывать! Я на следующий день с Нинкой поделилась. Не удержалась и про поцелуй брякнула, а она сразу съёжилась так и холодно начала общаться со мной, будто не подруга я ей вовсе. Я переживала очень, пыталась с ней наладить отношения и по секрету поведала одну историю, а потом меня из-за этой истории из комсомола выгнали. То есть пока не выгнали, но собираются.

– Это уже интересней. Что же ты такого натворила? На пьяницу ты не похожа, – хохотнул Сеня, – на вора, убийцу – тоже. Так что же ты наделала, спасительница моя?

– Я ребёночка крестила, – залившись краской до белёсых корней волос, шёпотом поведала Женя. – Меня соседка попросила крёстной быть. У неё год назад дочка родилась. Хорошенькая, умненькая, болтает что-то на своём малышовом языке и всем улыбается. Вот меня и попросили крёстной у Любочки быть. Как я могла отказать? Тем более крестины проходили в строжайшем секрете. Батюшка на дом приходил. Настоящий, с бородищей седой и в чёрной рясе! Он Любочку в тазик посадил, своей ручищей три раза воду зачерпнул и малышке головку помочил. А она не плакала! Представляешь?! Будто ребёнок чувствовал, что-то хорошее с ней делают. Батюшка хвалил её. Приговаривал: «Крещается раба Божия Любовь во имя Отца, аминь. И Сына, аминь. И Святаго Духа, аминь». А потом улыбнулся ласково и сказал: «Любовь – большая молодец! Ни разу не заплакала!» И мне так радостно на душе стало. Пришла домой, а бабушка спрашивает: «Что такого случилось? Ты летаешь, как ласточка, земли под ногами не чувствуешь!» Я ей ничего не рассказала. Мама с бабушкой, если узнают, что я крестила Любочку, убьют! Но Нинке не удержалась и открыла секрет. Через день меня уже к себе в кабинет вызвал декан факультета, спросил, правда ли, что я крестила ребёнка, или нет. Хотел узнать, не наврала ли Нина, а я брякнула, мол, всё правда. Да, я крестила ребёнка. Тогда он нахмурил брови и сказал, моё дело будет обсуждаться на всеобщем комсомольском собрании, а перед этим на собрании группы с куратором. И сегодня состоялось это позорное собрание. Василий Иванович, наш куратор, унижал меня, как только можно, на глазах у всех ребят. Никто не вступился за меня! Ни один человечек! Ни Серёжа, ни Нина, ни другие однокурсники. Я почувствовала себя последним человеком на земле! Да что там человеком, червяком почувствовала, которого любой может раздавить подошвой башмака! Пока шла до метро, обдумывала план. Приду домой, бабушке ничего не скажу, а перед сном проглочу целый пузырёк маминого снотворного. Мама работает проводницей в поездах дальнего следования. Она часто пьёт снотворное. Из рейса возвращается домой и спать нормально не может, поэтому таблетки всегда по рукой. Когда бабушка утром проснётся, будет уже поздно, а я останусь комсомолкой! Не успеют исключить!

– Вот дурында! Самая настоящая дурында!

Семён смотрел, прищурившись, на блондинистую девицу с кристально-чистыми голубыми глазами. Пожалуй, он никогда не видел такого цвета. Даже с небом невозможно сравнить. Глаза у девчонки похожи на полевые незабудки, которые распускаются в конце мая, но радуют красотой совсем не долго, в июле их уже не встретишь. Так и глаза у Жени затянулись пеленой, поменяли цвет, превратившись в серо-голубые, и слёзы в любую минуту были готовы вырваться наружу, намочить щёчки с детской припухлостью и синюю ситцевую блузку, облегающую сбитую фигурку своей хозяйки. Сеня вдруг подумал, если девчонка разрыдается, единственным плюсом будет то, что тушь не потечёт, как обычно случается у его сверстниц. Косметики на лице девушки не было совсем, даже светлые волоски бровей и ресниц ни капли не подкрашены. Все девчонки, с которыми Семён знакомился на улице, щедро пользовались тушью, обязательно тенями бирюзовых и синих оттенков и, конечно, коралловой помадой. Женя – одна из немногих девушек на его пути, пренебрегающая всякими женскими штучками. Почему-то Сене стало жалко эту неудачницу-комсомолку, хотя все её проблемы несравнимы с его бедами, но он захотел поддержать Женю так же, как она поддержала его там, на станции метро «Авиамоторная».

– Ты с ума сошла?! Ну умрёшь ты и чего добьёшься этим?! Только того, что быстрее бабушку, а заодно и мать в могилу загонишь! Думаешь, тебя подружка-стукачка пожалеет или Серёженька ненаглядный?! Да они забудут о тебе на следующий день! И декан не вспомнит завтра уже, и препод, который собрание проводил. А вспомнят о тебе только мать и бабка. Хоть понимаешь, как тебе повезло?! У тебя семья есть! Хорошая семья. Пусть без отца, но всё равно хорошая. Мать работает, деньги зарабатывает, чтобы тебя прокормить, на ноги поставить. Бабушка пылинки, небось, сдувает, кормит, поит, убирается. Ты работала хоть раз в жизни? Знаешь, как деньги достаются?! Да не черта ты не знаешь!

– Я летом работала! – заикаясь, пролепетала Женя. – Мороженое продавала.

– Мороженое она продавала! – засмеялся на всю столовую Семён, не обращая внимания на повернувшиеся в его сторону головы студентов, осуждающих поведение рыжего невоспитанного чужака. – Много заработала? Рубль или два? Не смеши меня! Хочешь, расскажу про жизнь, от которой действительно вздёрнуться хочется или из окна выпрыгнуть? Не хотел рассказывать, но как такую бестолковку образумить.

Сеня опустил глаза и замолчал на время, видимо, готовясь к неприятному разговору, потом выдохнул и начал.

– Мы жили в коммуналке в центре Москвы, в пятнадцатиметровой комнате вчетвером. Мне было тринадцать, а Юрке – десять, когда батя спьяну мать убил. Он тогда стал часто прикладываться к бутылке, говорил, что мать ревнует. Постоянно её обзывал разными грязными словечками. Не буду при тебе их произносить, а то уши в трубочку свернутся или в обморок грохнешься. Ты барышня нежная! – И видя, что Женя не стала перебивать и спорить, продолжил: – В тот вечер батя был пьянее обычного. Он пришёл с работы подшофе и хотел было продолжить дома. С собой принёс чекушку «Русской». Мать пыталась отнять, но куда ей с батей тягаться! Он распил в одно лицо чекан, а потом начал мать поносить на чём свет стоит. Мол, её с соседом кто-то видел. Говорят, что она изменяет ему направо и налево. А мать у меня больно красивая была. Это я в батю пошёл, ни кожи, ни рожи, а вот братец мой – копия матушки. У них у обоих русые волосы, только у матери вились, а у Юрки – нет, и глаза такого цвета, что не передать словами. На мёд липовый похожи. На мать, правда, все мужики всегда пялились, а она ни-ни, работа-дом, дом-работа. Отец всё равно бесился от ревности.

В тот день мать устала слушать пьяную брань в свой адрес и начала у бати отнимать бутылку. Говорила ему: «С ума сошёл совсем от водки!» А он взбесился. Подошёл к ней, ударил по лицу. У неё из носа кровь потекла, и бутылка из рук выпала. Водка, что была на донышке, вылилась на пол. Отец совсем взбеленился, замахнулся снова, но не успел стукнуть мать, я подбежал, начал его оттаскивать. Он орал: «Уйди, щенок!» Меня толкнул так, что я к окну отлетел, прямо головой об батарею. Мать хотела ко мне подбежать, а он ещё сильнее разозлился, схватил пустую бутылку с пола и со всей силы ударил ею мамку. Попал прямо в висок.

Я лежал на полу и хорошо запомнил этот момент. Сейчас рассказываю, и будто замедленные кадры кино проносятся перед глазами. Страшного кино. Ноги у матери сразу подкосились, она рухнула на бок. Я ещё несколько минут сидел на полу. Не понял, что произошло. Батя тоже стоял, не шевелясь. Протрезвел даже. Потом в комнату ворвались соседи. Дверь была не заперта. Они крики и шум услышали, но поздно. Надо было раньше в комнату врываться и батю останавливать, а они все спрятались по углам и выжидали, убьёт, не убьёт, как крысы трусливые. Хорошо, Юрка ничего не видел. Он в это время был в гостях у одноклассника. А я видел всё. И лужу крови на полу, и стеклянные глаза матери. Они были уже не медового цвета, а тёмные, почти чёрные, и мне казалось, что это не моя мамка, а какая-то чужая женщина лежит на полу в странной позе и не двигается.

Сеня сглотнул, горло пересохло. Никому ещё он так подробно, в деталях, не рассказывал печальную историю своей семьи. Посмотрел на Женю и увидел, что по её щеке катится маленькая слезинка. Вдруг она встрепенулась и с невероятным порывом схватила его ладонь и сжала в своей. Семён на мгновенье опешил от проявления нежности и сочувствия от незнакомой девушки, но быстро пришёл в себя, вырвал руку и продолжил:

– Отцу дали всего восемь лет. Восемь лет за убийство жены и матери двух несовершеннолетних детей. Через три года выйдет на свободу. Будет жить и ни в чём себе не отказывать. Так же жрать, пить, возможно, ещё кого-нибудь убьёт. Если я раньше не доберусь до него. А я очень хочу добраться! Поговорить с ним с глазу на глаз. И пусть потом меня посадят. Мне всё равно! Только, чтобы отца больше не было на этой земле! Чтобы не было человека, который жизнь детей испоганил и жену на тот свет отправил. Я с этими мыслями засыпаю и просыпаюсь с ними!

– Сеня, разве так можно говорить?! Так даже думать нельзя! – У Жени от волнения задрожали губы. – Желать смерти отцу – это большой грех!

– Ты и впрямь святая! Её из комсомола собираются выгонять за веру в Бога, а она всё долдонит: «Грех, грех!» Где был Бог, когда батя мамку убивал?! Почему не остановил его?!

– Я всё равно верю в Бога! И он не виноват, что многие люди выбрали путь воровства, убийств, насилия. Он всех людей любит, даже заблудшие души.

– А я – не Бог. И всех людей не люблю, а многих ненавижу. И не только отца. Например, воспитатель детдома, куда мы попали с Юркой после смерти матери, Лев Константинович – такая мразь, каких на свете мало. Он меня мутузил почём зря. Один раз застал в туалете с сигаретой. Лёвушка начал орать: «Откуда сигареты взял?!» А дальше матом. Непереводимый русский фольклор. Тебе ни к чему знать, как в детдоме разговаривают. В общем, Лев Константинович понял, что я сигареты у него украл.

Да, я уже в детдоме научился воровать сигареты, но деньги – ни-ни. У нас нельзя было не воровать. Старшие ребята заставляли. Ко мне особо не приставали, считали больным на голову, потому что я один раз замахнулся на самого борзого осколком от бутылки, не знаю, чем всё бы закончилось, но кто-то настучал о предстоящей драке Лёвушке. Он прибежал в туалет, где обычно все разборки проходили. Мы огребли оба, и я, и тот пацан. После случая с осколком меня почти оставили в покое. Иногда только заставляли тырить сиги у кого-нибудь из преподов. А один раз клей своровал в мастерской. Я сам клей ни разу не нюхал, а старшие любили это дело. Заставляли младших клей воровать, а потом наливали в пакет и надевали на голову, так кайфовали. А я каждый раз надеялся, что эти уроды не успеют с головы пакет снять и сдохнут. Но увы, никто не умер, продолжали нюхать, курить, воровать.

И когда Лёвушка застал меня в туалете с его пачкой сигарет, то рассвирепел не на шутку. Он бил меня головой об стену. У меня из уха кровь пошла. Потом медсестре сказал, что сам упал на кафельный пол. Говорить правду ни про беспредел старших, ни про тварей-воспитателей было нельзя. Скажешь, значит, стукач, а со стукачами разговор короткий.

У Сени перехватило дыхание от долгого рассказа, и он замолчал на минуту, потом, крепко сжав стакан с компотом, так, что казалось, сейчас его раздавит, продолжил:

– А что они с девчонками делали? Рассказать? – Женя вдруг кивнула головой и с округлившимися глазами на побледневшем лице продолжала жадно слушать страшную в своей откровенности историю Сениного детства. – Наши девочки сами хороши, конечно. Некоторые из них выходили по вечерам на улицу и садились в машины к разным дядькам. За это получали кто деньги, кто подарки, кто еду. Я всё время думал, что этих мужиков дома жёны ждут и, возможно, дочери такого же возраста, как наши девочки. А им хоть бы хны. Как таких извращенцев земля держит?! Не все выходили на улицу. Были и те, кто к старшим ребятам в койку прыгали. Единицы, кто оставались до выхода из детдома непорочными. – Сеня опустил глаза и сжал зубы, потом с трудом выдавил из себя: – Была у нас одна девчонка – Галя…

Но не успел он окончить предложение, как его прервал мелодичный бархатный баритон.