Читать книгу О.Л. Книппер – М.П. Чехова. Переписка. Том 2: 1928–1956 - Ольга Книппер-Чехова - Страница 25

Милая Оля, дорогусенька моя, давно я тебе не писала, хотя не переставала думать о тебе, щелкая на счетах. Я никому не пи…сала. Не дописав «не писала», пришлось от страха удирать вниз по лестнице – опять землетрясение… Довольно сильный короткий толчок, все затряслось и зазвенело. Мих. Павл. даже выбежал. С сжатым сердцем я опять поднялась к себе наверх, и вот продолжаю мое послание, стараясь успокоиться от пережитого волнения… Ведь никак не привыкнешь к этому удовольствию, шут его возьми!.. Противно! А казалось, что уж в недрах земных все спокойно и если повторится, то через много, много лет… А в природе чудесно, прозрачно, горы опять позеленели, тепло и только вдали высоко золотятся и краснеют леса. Перепадают дожди, и у нас в саду опять много цветов, желтые ромашки все еще цветут, также и лиловые петуньи… Эдем, как говорит Иван Владимирович[39].

Вчера получила твое спешное письмо, но, к сожалению, нельзя так скоро исполнить твое поручение, хотя Мих. Павл. и старается. Сегодня не застал фотографа, пойдет завтра.

Орловы устроились хорошо, вошли уже в нашу компанию и, по-видимому, чувствуют себя не чуждо. Вчера у Ванды был пир на весь мир. Во время ужина говорили речи, конечно, начал по обыкновению Кузнечик[40], сказал хорошо и Орлов. Потом музыка, пение и… декламация. Поселились Орловы в старом городе, на даче вдовы д-ра Федорова, близко к Ванде, она ухаживает за ними вовсю и кормит до отвала… Особенно наслаждается едой m-me.

Мне скучно, я часто вспоминаю лето – мои путешествия в Гурзуф, и с грустью узнала, что будущим летом театр ваш уезжает за границу и даже в Америку[41]. Увы мне! Если жива буду, тоскливо мне будет без тебя и без Гурзуфа. На торжества я не приеду. Зачем я там нужна? Если буду иметь кроме финансов еще и деньги, то в феврале приеду. Кстати, к тому времени московский репертуар выявится и я получу отображение всей московской театральной жизни… Надеюсь, что ты позволишь мне пожить у тебя и обласкаешь меня по примеру жирных лет. Собери всех еврейчиков – Книпперовичей и Чеховичей, а также и Еликончика, прочти им, если захотят, это письмо и скажи, что ввиду моих преклонных лет мне уже трудно писать каждому в отдельности. Пусть не обижаются. На Еликона же я сердита – за что она сделала меня bête noire’ом[42]? У меня глаз всегда был хороший и никому вреда не делал! Я надеюсь, что она здорова и фурункулы прошли. Это часто бывает от моря. После них человек очищается и хорошеет…

Твою керосинку я отдавала в починку, и теперь она прекрасно работает у меня в маленькой галерейке, варим на ней чай и кофе. Она блестит, как медные части немецких орудий. За прокат я плачу тебе теми деньгами, котор. я затратила на починку. Скажи Сане, что она уже не «пыхкает» и к ней можно подходить близко. Ну, кажется, довольно написала, теперь будьте все здоровы и благополучны, целую всех и тебя крепко, пиши и пишите почаще, не забывайте меня одинокую. Буду ждать описания твоей поездки в Ясную поляну и обеда у Горького. Мне теперь посвободнее, я уже послала годовой отчет, жду только ревизии. С упоением прочитала Вал. Фейдер о Чехове[43]. Точно «Войну и мир» Толстого читала. Интересное семейство там описано… Теперь читаю «Обломова», и скоро кроме газет нечего будет читать. Умоляю, пришли что-нибудь интересное. Нельзя ли дневник Толстой?[44] Передай мой привет и поцелуй Соничке. Как ее здоровье? Мне бы хотелось послать ей варенья, да не с кем. Маша

Находящаяся в гуще закулисных событий секретарь дирекции и личный секретарь Н. – Д. О.С. Бокшанская 5 июля 1929 г. по-своему объясняла находящемуся в Америке С.Л. Бертенсону подноготную происшедшего: «…вопрос о гастролях, которые предложил нам Гест. Сначала все шло как будто на то, что поездка состоится, принципиальное согласие Гесту было дано. Но потом наше Управление (пятеро молодых, которые еще при Вас были призваны к работе, кроме Завадского, который – шестой – вышел из Управления) решило, что поездка срывает московский сезон и поставила перед Владимиром Ивановичем категорическое пожелание Управления отказаться от поездки. При этом все они не скрывали, что если б они попали в поездку, то голосовали бы за поездку. А из всего Управления в поездку должен был ехать только Хмелев, который страстно этого желал, но которому и заикнуться об этом нельзя было, чтоб товарищи его тотчас на него не напали, что он говорит за поездку из личных соображений. Мое твердое убеждение, что поездка ничего не срывала и свободно могла бы состояться» (там же, с. 46).