Читать книгу Бульон терзаний - Ольга Лукас - Страница 6

Когда Владимир, озираясь по сторонам, словно выпущенный из подземелья узник, вышел из такси, Стакан уже нетерпеливо приплясывал на пороге кафе, больше напоминающего конфетно-леденцовую лавку из старых советских мультфильмов. Он подпрыгивал, приседал и выписывал ногами какие-то немыслимые кренделя. Проходившие мимо люди сначала видели этот странный балет, потом узнавали киноактера, перешептывались, толкали друг друга локтями, некоторые – самые смелые – здоровались. Стакан со всеми раскланивался и продолжал свои упражнения. Увидев Владимира, подпрыгнул особенно высоко и взбрыкнул ногами. Друзья обнялись и стали хлопать друг друга по плечам. Прохожие оглядывались в поисках видеокамеры – были уверены, что тут, совсем рядом, снимают кино. Может быть, и они попадут в кадр и таким образом обретут бессмертие. Некоторые достали телефоны и стали фотографироваться на фоне знаменитости.

– Спасибо за внимание, наш концерт окончен, – повернувшись к публике, сказал Стакан. Потом открыл дверь кафе и втолкнул Владимира внутрь. Тот едва успел притормозить перед полкой с фарфоровыми медвежатами; мог бы запросто в нее врезаться и перебить эти симпатичные хрупкие безделушки.

Мишки, куколки, шкатулочки и прочие бирюльки были тут повсюду. Владимир даже пригнулся – показалось, что он попал в кукольный домик и вот-вот прошибет головой потолок. Но потолок был высоко. На нем были нарисованы звезды, полная луна, узкий серп полумесяца, солнце, радуга, тучки и молнии. На любой вкус.

– Давай садись, заказывай, чего по сторонам зеваешь, – отвлек от созерцания Стакан. – Ты же хотел кофе. А у них его тридцать восемь сортов, не считая какао. У меня здесь старшая дочка просаживает всю стипендию.

– У тебя же сын старший.

– Ты не путай. Сын – у Риты. А дочка – у Милы. Они сели за столик в углу – так, чтобы не привлекать к себе внимание. Владимир отметил, что Стакан почти не располнел с последней встречи – вовсе он не такой толстый, каким кажется на экране.

Сделали заказ, наобум ткнув пальцем в меню.

– Так ты в туалет не пойдешь? – спросил Владимир. – Когда я увидел, как ты на крыльце прыгаешь, решил, либо тебе приспичило, либо ты готовишься сдавать сценическое движение.

– Готовлюсь. Завтра мой Батяня идет с молодежью на дискотеку. И по задумке сценаристов он должен – я цитирую: «посрамить всех на танцполе». В том смысле, что он – то есть я – лихо спляшет. А ты помнишь, когда я последний раз лихо плясал, – на свадьбе у твоей Дашки, кажется. Не знаю, останусь ли жив я после завтрашних съемок.

– Отказался бы.

– Не могу. Там на этом танце вся серия держится. И вообще, я должен посрамить на танцполе наших новых сценаристов. У нас, понимаешь, на сериале поменялись сценаристы – работа нервная, то-се. И эти новые то ли не смотрели, что было до них, то ли еще не врубились толком. Короче, понаписали мне такого в шестьсот двадцать какой-то серии – я лично ходил и ругался.

Тогда режиссер наш, а он нормальный вообще парень, говорит: вы играйте, говорит, Степан Петрович, близко к тексту, но своими словами, как вам подсказывают ощущения. Ну уж я на ощущениях им сыграл. Рейтинг прямо так и подскочил! Я потом говорю – слышь, может, я себе сам буду писать роль, только вы мне за это платите дополнительно? Но, конечно, тут сценаристы взбунтовались, истерика у них. Они все Львы Толстые у нас. Их великий замысел порушил этот хрен Токарев. Крики, обмороки, труппа за меня, помреж бегает с валерьянкой и белым флагом.

– Чем кончилось?

– Кончилось чем? Сценаристов заставили сдавать экзамен на знание предыдущих серий.

– Кому?

– Нам, артистам. Которые на главных ролях. Очень мы повеселились. Ну и они потом повеселились. Всем, кто их особо валил, от души насочиняли приключений. Я, например, с балкона второго этажа в соседнее окно лез без дублера. Но у других было чего и похуже. А теперь вот плясать буду. Уж я их посрамлю! – И без какого-либо перехода: – А ты по какому поводу в завязке? По болезни или для здоровья?

– Я не в завязке. Я так просто не пью.

– Так и я не в завязке. А на фига тогда мы кофе заказали? Эй, дайте-ка нам еще раз меню.

Когда подоспела закуска, друзья уже выпили по первой и слегка размякли.

– Ну, что в театре, рассказывай уже, не томи! – потребовал Стакан. – Новости какие?

– Да никаких. В конце августа открыли сезон.

– «Зойкиной квартирой» небось, как всегда?

– Как всегда. У нас уже лет десять все – как всегда. После спектакля подходит ко мне дама. Такая зрелая. Солидная даже. И говорит: «Впервые я увидела вас на этой сцене в пятнадцать лет и сразу влюбилась в ваш голос!» Я ей в ответ: «Это какая-то ошибка. В пятнадцать лет я еще не выступал на этой сцене. И вообще этой сцены тогда не было. Вы, может быть, фильм имеете в виду, там да, там я как раз пел». «Нет, – говорит, – не фильм. И не в ваши пятнадцать лет. А в мои! Еще на той, старой сцене. И вот я специально привела дочку. Чтобы она тоже посмотрела на вас и влюбилась». И показывает на великовозрастную дылду, которая стоит в стороне с таким примерно видом: «Мамаша, завязывайте крутить шашни, пойдемте чай с баранками пить!» Понимаешь, весь ужас в чем: когда этой перезрелой мамаше было пятнадцать, мне было как минимум двадцать два.

– А мне вообще двадцать три. Слушай, слушай, а «Горе от ума» сняли наконец?

– Играем еще. Когда его величество народный артист Чацкий прилетает из Ниццы, чтоб провести очередной творческий вечер, а на сдачу из милости выйти на сцену нашего захудалого среднего и каменного.

– Ты-то, надеюсь, больше не Петрушка?

– Куда там. Мне сказали так: откажешься от Петрушки – вылетишь из «Зойкиной квартиры». А мне кажется, я только сейчас в полной мере понял Обольянинова. Видишь ли, он вовсе не слабый. Не такой слабый, каким кажется. Поэтому так важны эти фразы про дуэль, секундантов – он абсолютно серьезен в такие моменты. В нем есть…

– Нудный ты все-таки, если долго не пьешь. Ты его каждый год заново понимаешь в полной мере. Фамусов-то у вас кто?

– Ты его не знаешь, он потом уже пришел. Молодой такой мальчик, старательный. Справляется на четверку с плюсом, до тебя ему далеко. Ты бы вернулся, может, а?

– Куда? В театр? Да я ж не уходил! Я у вас по сей день числюсь в труппе! Только в неоплачиваемом отпуске.

– Так возвращайся из отпуска. Тоска в театре.

– Да не могу я вернуться, не имею права. Понимаешь, когда у меня с сериалами поперло, Капитан сразу насторожился – и на ковер отщепенца. Говорит: «Или ты по мыльным операм будешь светиться, или на сцене театра гореть!» Я отвечаю: «Могу светить и гореть всегда, светить и гореть везде, до дней последних донца! И там и сям. Без ущерба и тому и сему».

– Правильно сказал. А он?

– А он: «Тебе кажется. Выбирай что-то одно!» А что тут выбирать? У меня семья. Две. Я ему честно: «Сериалы бросить не могу. В театре играть хочу!»

– А Капитан?

– Сощурился, как монгол: «Буду иметь в виду». И снял со всех ролей.

– А почему ты не сказал никому? Мы ведь думали, ты сам ушел.

– Да смысл какой? Сам ушел, не сам ушел. Главное – ушел. Нет меня.

– Не понимаю. Почему он так с тобой, своим верным учеником? При этом других привечает! Вот Бурцев – сериальная же рожа! А ставит и ставит на главные роли.

– Бурцев-то пришел из сериалов в театр. А не наоборот, как я. Капитан его в нашу веру хочет обратить и постепенно спасти от тлетворного влияния больших бабок. Я так думаю. Да и хрен бы с ним. Лучше про наших расскажи. Колян там как?

– А, Колян… Так он ведь женился, завязал, ушел из театра. Работает в чайном клубе.

– Вот как жизнь-то поворачивается. А ведь мечтал человек о собственной пивной. Кстати, как насчет того, чтобы закончить все эти реверансы и честно вдарить по пиву? Эй, барышня! Счет нам и таксомотор, плиз.

Таксист оказался большим поклонником Батяни. Узнав, что любимый артист едет в пивную, он объявил, что не желает ничего об этом слышать и отвезет его «В такое место, такое, где тебя накормят, как дома, напоят, как в гостях, и денег возьмут, как в студенческой столовой».

Сказочное сие «место» помещалось в подвальном помещении, в жилом доме. Низкий потолок нависал над пластмассовыми столиками. На грязноватых стенах, выкрашенных синей краской, болтались приклеенные скотчем фотографии знаменитостей, когда-либо посещавших это безымянное кафе – вероятно, по милости того же ушлого таксиста. Пока артисты рассматривали меню, откуда-то из темноты возникла веселая барышня с фотоаппаратом, велела улыбнуться, щелкнула вспышкой – и словно испарилась.

– Вот и нас теперь на стенку повесят, – сказал Стакан: – Мне кажется, за это нам должны налить в счет заведения!

– За счет заведения, – барышня уже стояла за барной стойкой и разливала по бокалам пиво, – для нашего любимого Батяни и его друга.

– Друг любимого Батяни – Владимир Виленин, крутой театральный артист! – рявкнул Стакан.

– Арти-ист? – с сомнением протянула барышня. – А в кино вы почему не снимаетесь?

– Вот кстати! – повернувшись к Владимиру, строго спросил Стакан. – Почему ты, Вилен, в кино не снимаешься? Тебе же предлагали роли, я знаю!

– Не надо, не начинай, – попросил Владимир. – Девушка, не слушайте его.

Девушка и не слушала – она уже принимала заказ у следующих посетителей.

Но Стакан оседлал любимого конька:

– Ты, Вилен, хочешь, чтоб к тебе пришел самый крутой современный Феллини и сказал: «Вот вам сценарий, мистер Виленин. Прочитайте и скажите мне свое мнение про главную роль. На нее мы хотим взять вас, и никого кроме вас. И готовы выполнить любые ваши условия». Но так же не бывает. А жизнь при этом не кончается. Надо постоянно работать, что-то делать – вот как я. Тогда не скопытишься раньше времени. Поэтому я ни от каких предложений не отказываюсь. Помнят, зовут – вот и отлично.

– А я и так постоянно работаю. У меня в Среднекаменном «Чайка», «Зойкина квартира» и «Горе от ума». Я пьесу пишу.

– Я тебе о деле, а ты мне о пьесе. Ну что за человек? Вот ты почему в антрепризу эту не пошел, ну которая «Сцены из Бориса Годунова»? Они сейчас по стране разъезжают, зашибают тысячи. А ты же типичный этот, как его, летописца-то, сволочь старую, звали? Нестор… Нет, Пимен. А? Ну-ка отвечай! Почему ты не Пимен? Не отворачиваться!

– Не ори, люди смотрят.

– На то мы и артисты, чтоб на нас людям смотреть. Ну-ка отвечай перед людьми! – совсем разошелся Стакан.

– Сходил я на прослушивание, сходил. Уймись. Меня условно взяли. А потом нашелся претендент получше.

– Лучше тебя? – с сомнением переспросил Стакан.

– По их логике. Он на экране часто мелькает. А вот на сцене совсем теряется. Играет на камеру, которая, как ему воображается, стоит где-то в первом ряду. Я сидел в третьем, до меня доносились только заученные реплики. Игры там не было.

– Зато – медийная рожа! Для антрепризы это важно. Чтоб человек в провинции оторвался от телевизора и пошел в театр, в котором он тыщу лет не был, надо, чтоб ему в театр привезли людей из телевизора.

– Не надо этого снобизма. И в провинции есть нормальные, умные, чувствующие люди.

– Есть-то они есть. Но заплатить за билет штуку или поболее не каждый сможет. А на медийную рожу пойдут. Побегут даже. Это только бизнес, детка. Содвинем бокалы!

Содвинули.

– Тебе, Вилен, надо чаще мелькать на экране, – продолжал Стакан. – Ради святого искусства! Чтоб и в провинции смогли наслаждаться твоей игрой. Ну-ка вспомни, когда ты в последний раз мелькал на экране? А?

– Забыл? Сам ведь заманил. Помнишь – ссылку прислал? Я позвонил.

– Не помню. – Стакан хмыкнул и придвинул к себе тарелку с картошкой фри. – Ну-ну…

– Там было написано так: «Требуется мужчина после сорока пяти интеллигентной внешности…»

– О, это как раз про тебя!

– …на роль трупа. Два съемочных дня. Оплата – три тысячи рублей».

– И чего, снялся в роли трупа? Показали тебя?

– Показали.

– Все. Это – прайм-тайм. Теперь ты – медийное лицо. Хоть и с трупными пятнами. Жди приглашений в антрепризу.

– Труп был очень обезображенный. Даже чересчур. Гример – молодая женщина, ее муж бросил. Она как-то задумалась, увлеклась и давай меня раскрашивать. На следующий день только отмыли, уже у нее дома. У нее, по счастью, все нужные средства есть…

– Все средства дома, значит. Видишь, не зря на съемку попал.

– Она хорошая. Ее муж бросил.

– Нормально, нормально. Это нормально, особенно для тебя. Дальше-то что?

– Все. Я взял ее телефон, но как-то не знаю… Она в театре последний раз была в школе, с классом. О чем с ней говорить? О средствах для нанесения макияжа?

– Да плевал я на нее. Что с тобой было дальше? Загримировали – и?

– И все. Сняли, заплатили. Не понимаю, зачем им была нужна интеллигентная внешность? Под слоем крови и грязи ничего не различить.

– Внешность – чтоб не торговался. Если бы поторговался, дали бы пятихатку.

– Мне предложили пять тысяч. Но с условием, что откопают прямо в кадре. То есть – предварительно закопают. Я отказался и получил три.

– Ну, видишь, видишь. Значит, можешь сниматься в сериалах. А еще корчил из себя лорда Байрона. Труп – это только начало. Дебют, так сказать. Я попробую тебя к нам вытащить на постоянку…

Выпили молча, не чокаясь, – в память о трупе, обезображенном гримом.

– Значит, сегодня ты – труп. Завтра – киллер. А послезавтра – следователь, главный герой, на котором весь сериал держится. Таков закон этого бизнеса. Надо только не отказываться от шансов и пахать, как подорванный.

– Я от шансов не отказываюсь, – теряя терпение, сказал Владимир, – это они от меня, похоже, отказались. Последний фильм, в который меня звали, не вышел в прокат, потому что в середине съемок подруга продюсера сбежала с исполнителем главной роли и всей кассой.

– Вот! А если бы ты был исполнителем главной роли, сбежала бы с тобой. Или ты вразумил бы ее, и она не убежала. Я же говорю – не отказывайся от своих шансов.

– Каких шансов? Каких? Может быть, я слепой, – Владимир машинально поправил воображаемые очки. – Тогда укажи мне верный путь. Только спасибо скажу.

– Ой, старичок, ой-ой-ой! – закатил глаза Стакан. – Я же тебе самое главное-то не сказал. Ты при памяти? Ты готов воспринимать самое главное?

Владимир кивнул и попросил официанта принести кофе.

Стакан отодвинул тарелку, оперся локтями о стол и начал рассказ о Самом Главном.

– Я тебе говорил уже, как удачно сложилась моя карьера преподавателя. Говорил?

Владимир кивнул.

– Что за один частный урок сценречи мне платят как за целый съемочный день? – уточнил Стакан.

– Да, директор мебельного магазина. Я помню.

– Не магазина! Не магазина, а фирмы, которая делает мебель. Столы-стулья элитные, на заказ и небольшими партиями. И вот владелец этого всего – мой ученик.

– Зачем ему сценречь, если он – владелец фирмы?

– Для форсу. Знаешь, как этим бизнес-воротилам нравится друг другу нос утирать по всякому поводу? Вот они в бане, допустим, собираются, мечут понты на стол. А мебельщик этот такой подождет-подождет и говорит: «Как сказал мой преподаватель сценической речи, ну, пацаны, вы его видели, это Батяня…» И уже всем по фигу, что я сказал – а я ничего путного ему не говорю, потому что все равно не поймет, не под то башка заточена. Но сам факт. Батяня – мой личный преподаватель сценречи. Можно и приплатить.

– У него есть друг, которому тоже захотелось завести преподавателя, я угадал? – поинтересовался Владимир.

– Не совсем. Но мыслишь в правильном направлении. На последнем уроке я дал своему безнадежному ученику дельный совет. Вместо трех тупых корпоративных тренингов и не менее тупого корпоративного Нового года сделать какой-нибудь спектакль силами коллектива. Это экономия денег – и всем удовольствие. В театр-то поиграть всяко приятнее, чем на тренинге пыхтеть.

– И что, он тебя послушал?

– Очень послушал, очень! Весь загорелся. Думал, я и буду ему этот спектакль ставить, но я не могу. Я и так на сценречь время нахожу только потому, что занятия у нас почти ночью бывают, когда он все свои дневные делишки уже обтяпал. Короче, я обещал ему подогнать режиссера-постановщика. Тебе, Вилен, вот такой вот шанс выпадает. – Стакан сел ровно и развел руки в стороны, чтобы обозначить размеры шанса. Со стороны казалось, что он хвастается пойманной в Москва-реке средних размеров акулой.

– Ты мне, что ли, предлагаешь это? – сообразил Владимир. – Давай так. Я сейчас кофе выпью, и мы просто забудем, что был такой разговор.

– Но почему, Виленыч, почему? Хоть объясни, что тебе не так?

– Как говорит граф Обольянинов: «Не могу же я драться на дуэли с каждым, кто предложит мне двугривенный!»

– А своими словами – слабо сказать?

– Хорошо. Своими словами. Я не собираюсь унижаться пред нынешними хозяевами жизни, играть в театр с людьми, которые не имеют о нем ни малейшего представления, ради жалких тридцати или там сорока тысяч рублей.

– Во-первых, не жалких. Кто-то зажрался, по-моему. А во-вторых, можно и побольше выторговать, даже с твоей интеллигентной внешностью.

Тут подошел официант и принес на подносе кофе. К кофе прилагалось целое блюдо печенья, молочник со сливками, сахарница, причем щипчики лежали на отдельной, чуть надтреснутой тарелке. Посмотрев на это великолепие, Стакан объявил, что гулять так гулять, и надобно непременно заехать в «одно местечко», чтоб Владимир своими глазами увидел, чего он себя лишает, отказываясь от шанса заработать.

В «одном местечке» стены были обиты атласом, сверкали хрусталем люстры. Метрдотель, похожий на английского лорда, проводил чуть оробевших от такой роскоши артистов к столику, застеленному белой накрахмаленной скатертью. Принесли меню.

– Ой, завез я тебя, брат, разорю и по миру пущу, моя, моя вина, – полушепотом запричитал Стакан. – Здесь я был, мед-пиво пил на встрече с одним продюсером. Дельце не выгорело, так хоть закусил как следует за его денежки. Я даже в счет не посмотрел, пень корявый! Давай через кухню сбежим? Окно разобьем, а там дворами – и в дружественный Волоколамск?

Но было поздно. Официантка, строгая, как школьный завуч старой закалки, уже стояла рядом и бесстрастно ждала заказа.

– Пива. Вот этого, темного, по ноль пять, – храбро сказал Владимир.

Стакан пихнул его локтем и прошептал:

– Молоток, Володька, не теряешься в высшем обществе. Значит, не упускай свой шанс! Ставь у мебельщиков спектакль!

– Смени тему. Пожалуйста. На любую другую, желательно – интересную нам обоим, – сквозь зубы прошипел Владимир.

Стакан выпрямился, как-то весь подтянулся и протрезвел, отбросил «батяньские» замашки и тихо спросил:

– Ты, кстати, когда в последний раз с Полозовым созванивался?

– С Лехой? – переспросил Владимир и задумался. – Пожалуй, весной. Да, точно, жену его хотел поздравить. Ее дома не оказалось, а он тоже был занят.

Сказал: «Вот, приближаюсь к финалу самого интересного дела своей жизни». И без подробностей. А я тоже спрашивать не стал. Не знаешь, что за дело? Фильм какой-то новый? Может, нам там место найдется?

– Со временем там всем найдется место. Это не фильм. Это жизнь его к финалу близится. Ехал грека через реку. Рак за руку греку цап.

Погасли разом все хрустальные люстры, миг – темнота, следующий – снова свет, и словно никто этого не заметил.

– Давно? – тупо спросил Владимир.

– Давно. Но он скрывает. И ты тоже смотри не проболтайся нигде! Желтая пресса – она, знаешь, не дремлет.

– Как они до сих пор не пронюхали.

– Потому что Гадючевский шифроваться умеет. Вот ты догадывался, откуда у него старший сын?

– В каком смысле? Из тех ворот, откуда весь народ.

– Не поспоришь. Только вот не он старшенького срежиссировал. До него постарались. Наш Змейбергсон, как бы это сказать…

– Женился на чужих грехах, – подсказал Владимир.

– Красиво излагаешь. Вот именно – на чужих. Ну и заодно вошел в нужную семью и стал своим в киношных кругах.

– А ты давно об этом знаешь? – ревниво спросил Владимир. Всегда дружили втроем, а он, значит, опять не в курсе.

– Да не. Я тут у него был. Хотел ему предложить спектакль для мебельщиков сделать. Даже предлагать постеснялся. Плохой совсем наш Докудзя-сан. Желтый лицом и почти погас.

– Как ты его назвал?

– Докудзя. Это «змея» по-японски. У меня младшая дочка увлекается всякими мультиками. Все карманные деньги на наклейки спустила.

Принесли пиво. Стакан говорил что-то еще, про своих детей и их увлечения, Владимир не слышал. Как же так, Леха? Как же так? Ты куда так рано собрался?

Расплатились, куда-то пошли. Вроде бы, ловить машину. Но сбились с пути и снова оказались в баре.

– Ты не спи, Виленыч. Я заказал еще по пиву и велел вызвать такси, – словно сквозь туман, послышался голос друга. Владимир открыл глаза. Под потолком болталась отвратительная люстра: тележное колесо на ржавой толстой цепочке, по краям – оплывшие свечи. Все, конечно, стеклянное, алюминиевое, электрическое, поддельное. Стакан живчиком скакал около стола, видимо репетируя завтрашний танец. В одной руке он держал фотографию известного артиста Хабенского, в другой – авторучку.

– Ничего, что это не я на портрете? – спросил он у восторженной девушки, отиравшейся рядом со столиком.

– Ах, Константин Юрьевич, – произнесла она, – вы так много значите для меня. Напишите просто: «Для Софи, в день, когда она многое поняла об этой жизни и теперь знает, что неважно, как ты выглядишь, если в душе у тебя…»

– Действительно, проще некуда. Давай так, подруга, – я напишу «Для Софи», а ты там сама уже додумаешь.

– А на салфетках вы расписываетесь? – спросили две подгулявшие дамочки. – У нас с собой ничего бумажного нет, только паспорта и салфетки.

– Давайте ваши салфетки, – кивнул Стакан. – А в паспорте не могу. Уже расписан.

Оставив пару росчерков на салфетках, он присел за стол.

– Виленыч, очнись и поговори со мной о чем-нибудь. Рука бойца писать устала! Нет-нет, девушка, и не просите – я уже расписался за Хабенского. Безруков пусть сам за себя отдувается. Пока ты спал, меня тут со всех сторон осадили. Видят рожу из телеящика и лезут за автографом с чужими фотоснимками. Надо было оставаться в буржуйском притоне и пить их дорогущее пиво, зато без помех.

– «Айс-пик»! – встряхнув волосами и поправив воображаемые очки, провозгласил вдруг Владимир. – Пусть принесут мне мой верный «Айс-пик»!

– Успокойся, ша, охолони. Такси уже едет! – попробовал остановить его Стакан. Если Владимир требует «Айс-пик» – значит, на сегодня хватит.

Но друг уже рассматривал меню. Коктейля с названием «Айс-пик» там, ожидаемо, не обнаружилось. И тогда интеллигентный затворник, будущий автор великой пьесы о добром и вечном, Владимир Игоревич Виленин вскочил на ноги и, подобно разъяренному мифическому чудовищу, зарычал на все заведение:

– Рюмку водки, стакан холодного чая, лимон и лед! Быстро! Я научу вас, суки, делать правильный «Айс-пик»!

Стакан повис у него на плечах и кое-как усадил на место. Если Владимир начинает учить окружающих делать «правильный Айс-пик», надо срочно принимать меры.

Уже в такси, осторожно расположив обмякшего Виленина на сиденье, Стакан тихо спросил у него:

– Виленыч, можешь ты объяснить мне хоть раз, зачем тебе вечно нужен этот «пик»?

– Это хороший коктейль, – грустно ответил Владимир, – он один меня понимает. В то одуряющее лето, когда меня бросала твоя будущая жена, наша брильянтовая теща поила меня «Айс-пиком» и гладила по голове. Она говорила: «Володя, Володя, как тебе повезло. Лучше пожалей Степана, Володя. Он твой друг».