Читать книгу Мой мир. Вторжение. Книга вторая - Ольга Лущинская - Страница 5

Утренняя побудка в академии не была мне в радость. С вечера я так и не разжег камин, и в комнате было очень холодно. Вылезать из-под одеяла сложнее, когда ты знаешь, что там температура резко изменится. Я соскочил с постели и в спешке оделся. Нет, опоздание мне не грозило, но подвигаться было необходимо. Заглянув в окно, я вдруг понял, почему в комнате витал морозный дух. Судя по обилию луж на улице, дождь нехило пробарабанил всю ночь, но на этом не остановился. Небо затянули густые почерневшие тучи. Переваливаясь друг через друга, они стремились захватить как можно больше просветов, поглотить последние остатки тепла, которые задержались с выходных. Краски вокруг поблекли, растения поникли, а верхушки гор уже не казались такими блистательно белыми.

Нахохлившись, я собрал сумку и поставил чайник на кухне. Горячая кружечка чего-нибудь (и было абсолютно неважно чего) будет как нельзя кстати. Пока это чудо техники нагревалось, я замотал шарф вокруг шеи, чтобы хоть как-то согреться. Сам не знаю почему, но этим утром я чувствовал себя неважно. Пробуждение в холоде по какому-то звону явно не мое.

Собравшись с силами, в спешке выпив кружку чая и закинув сумку через плечо, я пошел в аудиторию. На подходе к выходу из преподавательского крыла я услышал объявление по громкоговорителю: «Мистер Тернер, срочно пройдите в ректорат». Объявление повторилось еще раз, а потом замолкло. Насколько я мог судить, ничего хорошего это не сулило. Второй день и уже что-то не так.

Но только оказавшись в коридоре, я сразу понял причину такого срочного вызова. По коридорам шли довольные студенты, разодетые на разный манер. Девушки в красочных кофточках, парни в цветных рубахах и свитерах. Даже самые младшие курсы, у которых моих занятий не было, – и те отказались сегодня от академической формы. Я так и расплылся в улыбке. Заметив меня, ребята дружно здоровались, улыбались мне, и буквально каждый знал, как меня зовут. Я понимал, что вся эта веселая атмосфера сгинет в тот момент, когда я переступлю порог кабинета мисс Атторы. Миновав двери в административное крыло, я направился по безлюдному коридору к тому самому зловещему кабинету, что сейчас же устроит мне выговор и… тут я понял главное. Своим призывом нарушить один закон академии я прочертил себе дорогу навылет. Если сейчас меня уволят, то вернуться я уже не смогу, а это значит, что девочки и дальше будут глупо погибать по неизвестным никому причинам. Сказать истинную цель своего визита я не могу, поэтому единственный выход – выкрутиться. Сделать это признанием своей неправоты я не мог, ибо тогда студенты снова окажутся в своем железном ящике и, мало того, будут наказаны. Конечно, меня они после этого возненавидят. Я не могу допустить этого, именно ребята ближе всего к разгадке всех этих ужасающих событий. Все это ведет к одному выводу: пан или пропал.

Я выпрямился, глубоко вдохнул и постучал в массивную дверь мисс Атторы. Из-за двери послышалось злобное и холодное «войдите». Она ждала только меня, определенно.

Возле стола стояла она. Суровое выражение лица, сжатые скулы, и нервозное постукивание каблуком. Странно, но как только я увидел ее, то не впал в панику, напротив – я успокоился. Что-то подсказывало мне, что я справлюсь.

– Доброе утречко, мисс Аттора?

– Сильно в этом сомневаюсь, мистер Тернер. Присаживайтесь, – она указала мне на стул, а сама уселась за свой стол, – Оно было добрым, пока я не повстречала в коридоре наших учеников. Вы видели их?

– Да, – я даже немного заулыбался.

– Что в этом такого веселого? Что вы себе позволяете? Вы вообще читали устав? Никому из учащихся ни при каких обстоятельствах недозволенно появляться на занятиях в таком виде! Как они выглядят? Вы только посмотрите на них! Цветастые, неопрятные и… и…

– … Такие счастливые.

Она замолкла на несколько секунд, уставившись на мою физиономию.

– Вы считаете такой наряд уместным? Ведь это вы призвали их отказаться от формы!

– Призвал, не отрицаю.

– Но зачем? Зачем вы сеете беззаконие в академии? – она стукнула кулаком по столу.

– Вы наняли меня, чтобы научить детей мыслить творчески…

– И я же вас и уволю! – перебила она.

– Дайте мне договорить, перебивать невежливо.

Она замолкла, но на вид стала еще злее.

– Творчество подразумевает самовыражение. Путем своего внешнего вида ребята могут самовыражаться. Это простой, но действенный способ запустить их фантазию. Да, я призвал их нарушить правило, но исключительно в педагогических целях. Вы не роботов тут клепаете, мисс Аттора, вы работаете с живыми людьми. У них есть душа, есть свое мнение, есть фантазия, в конце концов! Вчера на совещании вы говорили о детях, как о моделях ваших автоматизированных разработок – «модель И-435 показала неудовлетворительные результаты, необходимо увеличить нагрузку». Да, вы говорили иначе, но слышал я вас именно так. Да вы бы сами послушали! Вот в чем разница между творческим мышлением и шаблонным. В вашей еженедельной процедуре я увидел истинное лицо вашей системы. То, чего вы так и не смогли рассмотреть. Дайте детям хоть немного свободы, они ее заслуживают. Не в заключении же они у вас. Им хочется творить, хочется самовыражаться, но как они сделают это, если вы все им запрещаете? Вы создали какую-то иллюзию того, что хотите помочь им реализовать свои идеи, но сами же пресекаете их. Разве это правильно?

Она смолкла. Лишь внимательно уставилась в журнал выговоров на своем столе. Я чувствовал, что она меня услышала. Не просто слушала, а именно услышала.

– В ваших словах есть смысл, мистер Тернер. Так и быть, в качестве эксперимента мы введем свободную форму одежды, но если из-за этого ученики начнут разводить анархию и нарушать другие правила, то отвечать за них придется вам.

Она с хлопком закрыла журнал и убрала перо в чернильницу:

– Свободны.

«Свободны»… странно, но после этого слова я ощутил себя так, словно выбрался из заключения. Наверное, стоило переговорить с ней, прежде чем побуждать ребят к такой выходке, но я заранее знал, что она откажет. Не узнаешь, пока не попробуешь, не так ли? Вот мы и попробовали. Первый шаг был сделан. Не уверен, в нужном ли направлении я шел, но одну маленькую битву я уже выиграл. Главное, не проиграть войну.

Новая форма одежды заметно подняла дух студентов. Мисс Аттора объявила по радио, что на эту неделю академическая форма отменена, и в субботу преподаватели примут решение на счет нее окончательно, если ее отмена не усугубит успеваемость в целом. Это был толчок для ребят стараться усерднее. Теперь борьба за их свободу перешла к ним в руки. В моих руках оставался лишь риск потерять место в академии, но у меня в рукавах было запрятано еще множество фокусов. Ох, чувствую, что не в последний раз я оказался у нее на ковре. Продвигаться стоит медленно, как по тонкому льду, все время так выгораживаться я не смогу. Судя по всему, у этой дамочки не только нервы железные, но и сама она кремень – уволит безо всяких сомнений, чуть что не так.

В аудитории уже собралась академическая группа Табота, но звонок еще не прозвучал. Поскольку оборудованной именно для этого предмета аудитории еще не сделали, нас поместили в единственную свободную на данный момент – музыкальную. То есть, как я читал, музыки как таковой у них не было, играли на инструментах лишь те, кто умел это делать со школы. Выступления проходили по праздникам, а репетиции устраивали по воскресеньям и иногда вечерами, когда у студентов не было такого большого загруза. Ребята с интересом общались между собой, но, как только прозвучал звонок, все стихли и уселись на свои места и в каком-то томительном ожидании уставились на меня. Не успел я что-то сказать, как меня перебила светловолосая девушка с веснушками:

– Вам сильно там досталось?

Ребята оживленно заговорили, все наперебой пытались что-то спросить меня или же высказать свою версию, но я жестом указал им притихнуть.

– Все в порядке, ребята. Вы же слышали объявление. Сейчас все в ваших руках, моя работа в том числе. Объясните мне вот что, почему младшенькие тоже без формы?

– Мы их подговорили тоже переодеться. Вы ж сами говорили про большинство, – заговорил вальяжно сидящий парень с последней парты.

Я посмеялся. Одного у них не отнять – дружные. Удивительно, как одно маленькое событие кардинально изменило обстановку. Если вчера я наблюдал в основном скучающие мины, то сейчас все светились – студенты улыбались, смеялись, выглядели бодро и воодушевленно. Я уселся на стол и осмотрел группу еще раз:

– Что же, давайте начнем.

Влас поднял руку. Я жестом позволил ему высказаться.

– А что нужно было брать на практику? У нас такого предмета еще не было, нас не предупредили.

– Ну, – я хлопнул в ладоши, – а что вы взяли?

– Как обычно – тетрадь, карандаш, ручка… учебников нам не выдали.

– Можешь сесть, – сказал я, – Нам не обязательно нужно что-то особенное для того, чтобы учиться. У нас творческий предмет, так? Давайте творить!

– Ха, да с тем, что у нас есть, только рисовать и можно! А я вот, например, не умею! – выкрикнул все тот же парень на галерке.

– Дак вам и не обязательно уметь, ребята! – я встал и заходил по аудитории, – У нас тут не какой-то школьный урок рисования! Вслушайтесь в название – «творческое мышление». Мы учимся не рисовать, не лепить скульптуры, мы учимся творчески мыслить! Уж мозгами-то шевелить может каждый из вас?

– Кроме Томми, – послышался чей-то голос.

Ребята радостно загоготали, а вальяжно сидящий подросток, осажденный последним комментарием, сел ровно.

– Давайте запустим творческий процесс! Придумаем с вами что-нибудь.

Я прошелся взглядом по аудитории и застыл на гитаре в углу:

– А давайте немного пошумим, – сказал я, потянувшись за инструментом.

– А я не умею играть, – заговорила милая рыженькая девушка.

– А тебе и не надо! Мы всем найдем дело.

С этими словами я начал бренчать на гитаре, пытаясь ухватиться за какой-нибудь интересный мотивчик. Спустя минуту в начале аудитории послышались барабаны. Это был Табот. Он проникся духом музыки и заиграл вместе со мной. Ребята друг за другом начинали брать свободные инструменты – кто на чем умел играть. Гитару я передал Томми, так яро просившему инструмент. Несколько ребят сидели скромненько прижавшись на своих местах

– И чего мы сидим? Танцуем! – скомандовал я.

Студенты, которые остались без инструментов, начали подниматься и пританцовывать. По аудитории разливались счастливые смешки. Рыженькая девочка продолжала сидеть, я подошел к ней, чтобы узнать, в чем же дело.

– А я и танцевать не умею.

– Значит, будем учиться, – заулыбался я и подал ей руку.

Я осторожно вытянул ее со стула, раскрутил так, чтобы она смотрела вперед, а сам взял ее за кисти рук со спины и помогал двигаться. Девушка засмеялась и покраснела. Через несколько секунд я уже отпустил ее, и она сама поймала ритм. Ребята танцевали друг с другом, менялись инструментами и привносили какие-то новые задорные нотки в музыку. Аудитория наполнилась счастьем, в ней будто стало светлее. Им было все равно, что на улице холод и дождь, все равно, что небо целиком затянуто, что солнца совсем не видно. У них сейчас было тепло и светло.

Когда они немного подустали и уселись на место, я вновь взял гитару, заиграл спокойную мелодию и запел:

Ребята слушали очень внимательно. В их глазах зажегся тот огонь, который творит чудеса по всему свету. Тот самый, что помогает делать великие открытия, создает превосходную музыку, стихи, картины, здания, повести. Тот огонь, который дарует нам самую приятную жажду на свете – жажду творить.

После небольшого молчания Амелия произнесла:

– Теперь это мой любимый предмет.

Студенты дружно начали соглашаться с ней. Прозвенел звонок, и дети засобирались на следующее занятие. Табот подошел ко мне и прошептал:

– После смерти сестры я больше не смеялся. Сегодня ты изменил это. Спасибо тебе.

Я кивнул и улыбнулся ему, получив взаимный ответ. Хоть чью-то жизнь мне удалось улучшить. Признаться честно, я сам с радостью вспомнил то время, когда играл на гитаре по вечерам, сидя дома и глядя на закат. Ученикам действительно нужны такие занятия, чтобы разбавить наплывающую рутину. Жаль, что когда я уйду, все это пропадет. Им будут искать нового преподавателя, а все мы различны. Поэтому формат занятий, скорее всего, изменится. И не факт, что в лучшую сторону. Чем же эти дети занимаются вечерами, кроме занятий? Должно быть, у них очень скучная жизнь в этих стенах. Остается лишь надеяться, что хотя бы дома они могут позволить себе раскрыться и стать собой. Иначе все это очень прискорбно. Я полагал, что в элитной академии дети все дисциплинированные, но это не значит, что им нельзя получать удовольствие от жизни и учебы. Даже в этих высоких стенах с суровой ректоршей они могут почувствовать настоящий вкус жизни. Он не пресный и безвкусный. Да, временами горчит, но все же он невероятно сладок.

Оставшиеся занятия прошли аналогично. Мы так и не назначили время встречи с Таботом и Власом, поэтому я решил еще раз глянуть на лабиринт, позже. Обед сегодня был просто великолепен. Может, всему виной холод на улице, который заставил даже студентов с аппетитом умять все горячее, но прием пищи показался как никогда вкусным. Трэвор, кажется, пристрастил меня к ореховому кофе, я взял с собой стаканчик и отправился на балкон, но в этот раз на другой. Мне хотелось рассмотреть лабиринт под другим углом и еще раз убедиться, что условное место встречи все же не видно. Этот балкон располагался на шестом этаже. Обзор получше, надо сказать.

Дождь прекратился, однако теплее не стало. Тучи словно застыли на одном месте, лишь слегка побелев. Трава тонула в лужах и сильно блестела от капель, покрывающих ее от самых кончиков. Деревья обнажали порывы ветра, листья все плотнее покрывали каменистые тропинки золотисто-багряными пятнами. В такую погоду высовываться на улицу не очень-то хотелось, но выбором я не располагал.

Я видел, как ребята то и дело ходили из корпуса в корпус, звенели звонки, дождь то шел, то утихал. Я начал замерзать, но оставался на посту, вновь и вновь делая пометки. Вечером в то же время, что и вчера, Трэвор вошел в лабиринт, побродил и оставил записку. Я видел это точно, никаких сомнений. Одного я не мог понять, с кем он общается таким способом? Когда он ушел, ко мне поднялся Табот:

– На посту?

– Угу, – качнул я головой, не оборачиваясь, – Я задержусь сегодня подольше. Можешь принести мне чего-нибудь горячего?

– Конечно, горячий шоколад сойдет?

– Вполне.

– Есть что-то интересное?

– Пока не уверен. Поэтому и хочу проверить. Пока не забыл, – я достал небольшую петличку из сумки и микронаушник, – Держи.

– Это зачем?

– На всякий. Наушник и микрофон. Сможем переговариваться, если что-то срочное. Петличку спрячь под воротник. Она хорошо принимает. Наушник снимай разве что на ночь. Будем на связи.

Он покачал головой и удалился.

Я просидел в засаде половину ночи, а потом заснул. Ночью на улицу никто не выходил. Я проснулся еще до утренней побудки, на рассвете. Потянулся, широко зевнул и уже собрался уходить, как вдруг увидел шагающую в лабиринт девушку. Вне всяких сомнений, это была одногруппница Табота и Власа.

Длинные светлые волосы, челка лесенкой, бледненькое личико. Я видел ее вот уже два занятия, запомнил, разве что имени малышки не знал. Тонкая и хрупкая, она торопливо вышагивала в сторону старого клена. Поворачивала точно и уверенно, проходила тут уже не раз. Красное пальто не особо выделялось в яркой листве, поэтому я чуть было не потерял ее. Да и потерял бы, если бы не знал точно куда она двигается. Я спрыгнул с балкона и затаился в дверях. Девушка торопливо огляделась по сторонам, достала конверт из дупла и положила свой. Это было странно. Зачем ей переписываться с преподавателем, да еще и таким способом? Подозрительно.

Я вознамерился встретиться сегодня с Трэвором и поспрашивать его об уставе. Само собой, я помнил о том, что устав запрещает дружить со студентами, максимум проводить занятия в свободное время в студенческом крыле, прямо у того, кто эти занятия попросил. Дело, кончено, не мое, но проверить не помешает.

Блондиночка ушла, а я взглянул на часы. До побудки оставалось полчаса. Я выскочил с балкона на лестницу и помчался к себе. Сегодня у меня занятий не намечалось, я мог выспаться, пока Трэвор ведет свои. Судя по расписанию в административном крыле, у него сегодня загруз меньше всего. Я написал ему записку и оставил на его столе в преподавательской.

Только все мои старания были тщетны. Что бы я ни делал – уснуть не смог. Вся эта история терзала меня сильнее с каждым днем. Следующую жертву могли найти в любой момент. Я все же решил заняться работой. В преподавательской сегодня значился мой день дежурства. Полить растения, навести порядок, заполнить расписание, распределить студентов на дежурство в корпусах. Мелочи, но их было достаточно. На перерывах то и дело заходили преподаватели по разным предметам. Я познакомился с несколькими (им, наконец, «представилась возможность поговорить со мной» вне конференции). Некоторые мягкосердечные, другие построже, но все обыкновенные. Такие, какими и должны быть. Да и говорят в основном о том, что преподают. Так, можно было узнать, кто и что ведет, даже не спрашивая. Все они пили кофе или чай на перерывах, общались. Те же студенты, но постарше.

Наконец, появился и сам Трэвор:

– Получил письмо. Прогуляемся?

К счастью, погода заметно наладилась. На улице во всю светило солнце и пели птицы на разный манер. Лужи не успели подсохнуть, зато листья на тропинке так приятно шуршали под ногами, словно осень шептала природе сказку на ночь. Дышалось свободно и легко. С минуту мы просто молча шли, наслаждаясь благоговением ранней осени и ароматом последних распустившихся цветов.

– Сегодня гораздо лучше, чем вчера, не правда ли? – он улыбнулся своей фирменной улыбкой, источая обаяние.

– Да. Ребят на улице больше, тепло им явно по душе.

Он засмеялся:

– Ерунда! Ты бы видел сколько их зимой на улице! Ощущение такое, что вся академия выползает на снег поглядеть! Большинство из них видят его только тут. Мало где у нас снег бывает… Да ты и сам в курсе.

Я покачал головой. Эту опасную тему стоило обойти:

– Не тяжко начинать учебный год?

– Мне? – он словно недопонимал меня, – Нет, что ты. А вот студентам да. Многое забывается за лето, да и отдыхать им нравится больше. Мало у кого из них действительно есть стремление к учебе.

Взгляд мой упал на лабиринт:

– Пройдемся? Красиво же так.

– Да, обожаю это место, – оживился Трэвор.

Прогулку там он не избегал. Это уже хорошо. Осталось лишь завести его к клену. По сути, я знал, что внутри должен лежать конверт, но между парами Трэвор так и не заглянул в преподавательскую. Он вполне мог забрать конверт еще тогда, но проверить, пойдет ли он туда, стоило.

Мы блуждали по тропинкам, но я точно запомнил где мы и куда стоит повернуть. Немного поплутав, на последнем повороте я предложил свернуть налево. Странно, но он совсем не был против.

Перед нами предстала резная скамья и высокий клен, одетый в красно-желтое платье из листьев. Сквозь пышную крону пробивались тонкие лучики охладевшего осеннего солнца. Скамья успела высохнуть, а кора взрослого дерева настолько плотно впитала в себя дождевые капли, что вовсе не хотела возвращать их на небосвод. Вокруг то и дело падали листья, кружась или плашмя летя на землю под тяжестью накопившихся на них крупных капель.

Мы присели на скамью, подставив под солнце свои затылки. Трэвор немного вздрогнул.

– Замерз?

– Нет. Просто сырость. Не люблю такую погоду. Вода вокруг, некомфортно как-то. Да и заболеть проще простого. А ты? Шерсть у тебя теплая на вид. Явно не холодаешь.

Я усмехнулся:

– Как тебе сказать… когда мех мокнет, нет разницы между тем холодом, что испытываешь ты и тем, что испытываю я. Разве что капли в шерсти лучше удерживаются. Очень холодные капли.

Трэвор заулыбался:

– Значит, осень и весна у нас проходят одинаково. Хорошо тут. В академии. Будто свой маленький мир, огражденный от всех. Там, в городах, суета. Все куда-то бегут, дела, транспорт, шум, обыденности. Тут все иначе. Из шума лишь радостный смех. Никакого транспорта, бег только оздоровительный. Дела, разве что. Рутины и тут хватает.

– Я заметил. Почему же вы не разбавляете ее?

– М? – Трэвор будто и не слушал меня.

– Ну, что вы делаете по выходным? Ты, студенты, другие преподаватели. Чем вы занимаетесь?

Трэвор задумался. Спустя минуту неподвижного молчания он заговорил:

– В жизни других я как-то не углублялся, но сейчас вот вспоминаю… Из преподавательского состава в воскресенье мало кого видно. Несколько человек забегает в столовую, только и всего. Кто-то, насколько мне известно, занят репетиторством, поэтому может мелькать в студенческом крыле. Сами же студенты… гуляют, выходят за пределы ворот, по горам ходят, по лесу. Большая часть отсиживается дома. Осенью так точно. А что касается меня… Я отдыхаю. Провожу этот день один. После недельной беготни хочется, понимаешь… тишины. Так все надоедает. Особенно студенты. Ленивые или глупые – неважно. Даже умники. Все раздражают.

Я встал со скамьи и потянулся, стараясь незаметно посмотреть в дупло. Трэвор даже головы в мою сторону не повернул. Конверта внутри уже не было. А чего я еще ждал? Едва ли бы он стал ждать вечера. Я был уверен лишь в том, что он оставит новый сегодня вечером. Дело его, незачем мне читать чужую переписку. И все же если все это значит то, о чем я думаю… у него большие неприятности. Но нельзя же так просто заговорить с человеком про его секреты? Сам я тоже могу вызвать подозрения тем, что каждый вечер «сижу в засаде» и что-то выискиваю в толпе народа.

Ближе к вечеру мы разошлись. Возвращаться на пост мне уже не хотелось, поэтому я пошел в библиотеку, взять книгу, чтобы почитать немного перед сном. Проведя в библиотеке пару часов, я так и не решился взять что-то с собой, в основном эта кладезь информации хранила учебники.

К удивлению, на улице столпилось множество студентов. Они все уставились на самую высокую башню академии. Кто-то сзади схватил меня за плечо.

– За мной! – скомандовал Табот и утянул меня за угол библиотеки.

– Что случилось?

– Там, на балконе… Милена. Она собирается прыгнуть.

Мы рванули к башне. На бегу я краем глаза заметил, что на верхушке башни, прямо на круговом балконе, развивались полы красного пальто. Эту девушку я видел утром. Табот остался внизу (такую высокую лестницу человек быстро не осилит, я убедился в плохой выносливости людей еще раньше), а я побежал вверх по винтовой лестнице. Я запечатлел в памяти ее имя – Милена.

Девушка стояла на самом краю балкона, за перилами, балансируя между жизнью и смертью. От последнего шага ее отделяли лишь крепко вцепившиеся в поручень хрупкие белые ручки.

– Не подходи ко мне! – истошно закричала девушка.

Она повернулась ко мне лицом. По ее нежным щекам ручьем бежали слезы. Девушка дрожала как лист на порывистом ветру и, казалось, вот-вот сорвется. Волосы слиплись, закрывая половину лица, а в глазах проступало множество красных прожилок. Веки сильно опухли и порозовели, судорожное дыхание мешало ей набрать воздуха в грудь, малышка будто задыхалась, тщетно пытаясь глотнуть воздух. Ножки с большим трудом стояли на балконе, почти соскальзывали.

– Милена, ничего не бойся. Просто осторожно перелезь обратно, – я с черепашьей скоростью ступал к ней навстречу, чтобы не спугнуть.

– Я же ясно сказала тебе, уйди!

– Но почему? Зачем тебе это? Ты еще молодая, у тебя впереди столько интересного! Не делай этого. Подумай о тех, кому ты дорога!

– УБИРАЙСЯ!

Малышка задрожала сильнее. Ее глаза наливались каким-то непонятным мне беспричинным гневом. Я был все ближе к цели.

– Тебе не понять! Не понять!

– Объясни мне. Я выслушаю тебя и вместе мы найдем решение. Пожалуйста, Милена, не нужно прыгать.

Слезы ее усиливались. Выглядела она не так, как обычно выглядят расстроенные души. Я видел что-то в ее глазах, клянусь. Будто она делала это… нехотя. Ее губами говорил кто угодно, но не она сама. Словно что-то заставляло ее прыгнуть, а она безуспешно боролась с этим ужасным позывом, то и дело оглядываясь на толпу внизу. Мне же было абсолютно все равно на зевак, собравшихся внизу. Я не слышал их криков. Сейчас для меня существовал лишь этот балкон и юное создание на его краю.

– Слишком поздно, – зашептала она, – Слишком поздно…

Девушка отпустила поручни. Тело ее полностью расслабилось, она расставила руки, и сила тяжести потянула ее вниз. Мощным рывком я допрыгнул до края и перелетел через край… Падая туда, вниз, я не подумал о своей безопасности. Догнав Милену в полете, я схватил ее за руку, подтянул к себе и перекувыркнулся в воздухе, прорезаемом нами. Мы неизбежно падали вниз. Уже не дрожа, она прижалась ко мне, всхлипывая, осознавая неизбежность. Последнее, что я помню – резкую боль в спине от удара о землю.