Читать книгу Зачем нам эта любовь? - Ольга Минская - Страница 4

В 1988-м она перешла на второй курс матмеха и немного освоилась в университете. Коридоры уже не были такими чужими и длинными, и в столовой всегда было с кем пообедать. Но чаще и чаще за этими обедами обсуждалась тема отъезда. Вроде бы еще никто не уезжал сам, но у каждого были друзья, подавшие документы на выезд. И вдруг кто-то получил разрешение. Почти физическим стало ощущение, что можно выскочить. Что не посадят на десять лет в отказ. Но надо спешить, потому что дверца захлопнется. Среди ее друзей половина с нетерпением ждала вызова, другие, уже подавшие документы, ожидали разрешения на выезд. И только некоторые искали веские причины, чтобы никуда не уезжать. Раз в неделю ходили отправлять чей-нибудь багаж и прощаться навсегда. Таня слушала ночные разговоры в общаге о готовящемся восстании казахов, о массовом возвращении немцев, о евреях, которые торопились купить билеты в Вену, чтобы потом полететь в Штаты. Все бурлило, и все спешили. Были слухи, что Штаты вот-вот закроют и можно будет только в Израиль. Стали приходить первые письма, и у Израиля появилось лицо. Потом позвонила ее подружка из Москвы – она получила разрешение. Надо было успеть повидаться, попрощаться – через три месяца Лина уезжала в Штаты.

Она купила билеты в Москву сразу после зимней сессии. Там она неделю помогала Лине раздавать вещи, что-то покупать, завершать какие-то дела. А сама не могла усмирить бушующий внутри огонь – она уже тоже была в пути. Надо было получить вызов, надо было уговорить родителей. Потом она попрощалась с Линой (может быть, даже навсегда) и вернулась в Свердловск (город еще не переименовали).

Мама категорически отказалась дать разрешение на выезд. Ни слезы, ни крики, ни угрозы не помогали. Мама стояла как триста спартанцев. По ее мнению, девочка из хорошей семьи не может ехать одна в чужую страну. Папа, уже давно живущий с новой семьей, неожиданно легко согласился, поцеловал, прижал, вздохнул и пожелал удачи. А потом добавил, что, скорее всего, они скоро встретятся там. Мама не поддавалась. И тогда на проводах очередной семьи, выпив для храбрости спирта, настоянного на анисе, она спросила малознакомого пухлого Славика, не может ли он на ней жениться. Славик был милым математическим гением на последнем курсе университета. Его ждала аспирантура. Женитьба представлялась ему прекрасным способом помочь еще одному человеку свалить из СССР. Так случилась быстрая свадьба. Мама страшно злилась, а родители Славика (несмотря на то что знали причину происходящего) вдруг прониклись к Тане большой симпатией и поднимали тосты за то, чтобы брак оказался удачным, и желали им долгих счастливых лет вместе.

Неделя в Москве – получение виз, подтверждение багажа в «Малев» (венгерская авиакомпания, рейсом которой они летели в Будапешт). Приехали ее родители – попрощаться. И там, в аэропорту, когда она смотрела на них, снова стоящих рядом, ей стало страшно. Это были последние минуты детства, когда родители еще близко и даже вместе. Когда можно коснуться их, спрятаться головой в мамином воротнике из чернобурки и поверить папе, что он никому не позволит обидеть ее. Через три часа детство кончилось. Она помахала родителям рукой. Может быть, она никогда больше их не увидит, не поцелует и не вспомнит запах папиного одеколона.

В аэропорту Будапешта большая часть летевших пересела на рейс в Вену (это была дорога в Штаты – через лагерь беженцев в Италии), а они со Славиком и еще четыре бухарские семьи получили немного денег и были увезены на турбазу под Будапештом. Там три дня ждали, когда «Сохнут»3 наберет людей на самолет в Израиль. На турбазе она впервые встретилась с бухарскими и горскими евреями – чужими, крикливыми, непохожими на тех, кого она знала в Свердловске. Там, в Венгрии, на перелете из одной жизни в другую, ей исполнилось девятнадцать лет и наступило полное одиночество. Она поняла, что в новой жизни, кроме пухлого Славика, у нее никого нет. И их фиктивный брак как-то неожиданно превратился в обычную студенческую семью, со взаимной симпатией, хотя без любви и страсти.

Через три дня они приземлились в Израиле, сняли квартиру в Холоне (рядом с бывшими его однокурсниками) и начали учить иврит. Сначала солнце и море сделали ее дни по-курортному сказочными. Ночами они ходили на море, появились первые знакомые – такие же молодые семьи, как и они, некоторые даже с детьми.

А через три месяца Славика приняли на докторат в Беэр-Шеву – он переехал в общежитие и вычеркнул себя из эмигрантской жизни. Она еще оставалась в их квартире в Холоне, чтобы закончить изучать иврит в ульпане и понять, что делать дальше. Устроилась работать в кондитерскую и параллельно училась в более продвинутом ульпане. Только вот радость ушла. Вокруг крутились религиозные семьи, которые приглашали ее на субботу в Кирьят-Арба4 и в Бней-Ацмон5. Все было ново, неожиданно, ей казалось, что ей рады. В Кирьят-Арба она встретила приятельницу Лининой мамы из Бостона. Она рассказала, что Лина учится в колледже на бухгалтера, ее мама работает помощником стоматолога. Что все у них налаживается, что она и представить себе не могла, как мал мир – приехать на свадьбу сына в Кирьят-Арба (нет лучшего способа досадить маме, чем стать религиозным и из Бостона переехать на территории6 в Израиль) и познакомиться с подругой своих близких друзей. Она захотела к Лине, к ее маме, к кому-нибудь близкому, кто мог бы развеять ее страх перед этой чужой страной и жизнью, к тем, чья любовь согревала ее. Чтобы ее гладили по голове и поили чаем, как в детстве. Религиозные ребята вещали о важности соблюдения субботы, кашрута7 и прочей ерунды. Ничего соблюдать она не собиралась и вообще перестала понимать, зачем она это все затеяла. Вернувшись после этой поездки, она свернулась клубочком и начала плакать. Потом уснула. Когда проснулась, продолжила плакать. Она не плакала, только когда спала. И спала три дня подряд.

На выходные приехал Славик. Вытер ей слезы и спросил, что она собирается делать. Сказал, что она должна учиться, и попросил, чтобы она сообщила ему в течение месяца, собирается ли она приехать к нему в Беэр-Шеву (он мог попросить в общежитии комнату для семьи). Или, если она захочет, они могут подать на развод. Она погладила ему вещи, приготовила с собой коробочки с едой, пообещала приехать на следующие выходные, чтобы посмотреть, как он живет. И снова осталась одна.

На следующий день в кафе к ней подошел их постоянный клиент, эффектный черноволосый мужчина лет пятидесяти, и сказал, что он хочет предложить ей интересную и более оплачиваемую работу. В восемь вечера, после закрытия кафе, он повез ее в Тель-Авив. Вечерний Тель-Авив был ярок и прекрасен, как благородный попугай. Он окутывал тайной и обещал какие-то невиданные приключения. Он стал городом ее мечты, энергия которого моментально растеклась по ее венам. В кафе на набережной черноволосый мужчина долго говорил, какая она чудесная и интеллигентная, как мило улыбается и ласково смотрит, какой замечательный у нее английский (да, спецшкола номер тринадцать, с учителями-шанхайцами8). А потом предложил сопровождать его бизнес-партнеров, которые приезжают к нему. Ну, чтобы им не было одиноко по вечерам. Она сначала не поняла, о чем идет речь. Он как-то сбивчиво стал говорить ей общие слова: у него много клиентов и партнеров, он не может каждый вечер уходить из дома, а для бизнеса важно не оставлять их одних. И только когда она спросила, правильно ли она понимает, что он предлагает ей стать шлюхой, он, покраснев, пробормотал, что это называется «бизнес-сопровождение». Она сказала – об этом не может быть и речи. И на замечательном английском (а до этого разговор шел на иврите, она всегда использовала любую возможность потренировать иврит) попросила немедленно отвезти ее домой. В дороге, неожиданно потеряв голову, он умолял ее забыть о дурацком предложении и приглашал завтра поужинать с ним. Она сообщила, что замужем, что уезжает в Беэр-Шеву заканчивать первую степень по математике, и попросила больше ее не беспокоить.

Так снова началась настоящая семейная жизнь. Беэр-Шева была ужасной. Каменные блоки в пустыне. Какие-то люди в неглаженых футболках. Жара и отсутствие зелени. Она зашла в маленький магазинчик, и его хозяин легко ущипнул ее за щеку, поцеловал свои пальцы, которые дотрагивались до нее, и сообщил всем, что она сладкая. После этого в магазин ходил только Славик.