Читать книгу Герой - Ольга Погодина-Кузьмина - Страница 7

«Он будет непременно», – думала Верочка, проходя через гостиные, оглядываясь и не узнавая привычные комнаты. Как ей нравится все вокруг! И убранный цветами большой зал с навощенным паркетом, и мама́, которая, вся в драгоценностях, встречает гостей у двери. С ней рядом голубчик папа́, веселый и молодой, без той морщинки на лбу, которая появляется, когда он за завтраком читает депеши из департамента. А как Верочке нравится именинница, сестрица Ирина, вся в белом, такая красавица, что невозможно сказать словами! Вот она стоит у двери на террасу в окружении молодых офицеров. И с каким достоинством принимает поздравления! Разве можно в нее не влюбиться?

Сестрице только исполнилось восемнадцать лет, а к ней уже сватались раз пять или шесть – и князь Коковцев, и молодой промышленник Сургучев, и тот важный сенатор с большими бакенбардами. Папа́ до сих пор шутит, что отдаст Ирину за того старичка, если она не будет слушаться мама́.

А как Верочке нравится свое взрослое платье от парижской портнихи с чудесными вышивками и декольте! Она всякий раз оглядывает себя, проходя мимо зеркала, и всякий раз краснеет от смущения. Взрослая барышня! Ее уже пригласили на котильон и мазурку, она записала в книжечку имена кавалеров. Но первый вальс пока никому не обещан.

Играют музыканты, лакеи разносят мороженое и шампанское. «Как умна мама́, что решила устроить этот бал», – думает Вера, глядя в доброе и милое лицо матери. Как радостно, как светло, кажется, и цветы улыбаются празднику! Ей казалось, что все люди вокруг счастливы, даже строгий камердинер папа́ бывший унтер-офицер Савелий. Верочка точно знала, что нынче все они – слуги, господа, молодые офицеры, соседка-помещица с тремя дочерьми, старичок чиновник в засаленном фраке – раз и навсегда полюбили друг друга и больше не перестанут любить. Если бы все люди на земле почувствовали то же, что она, то в одну минуту прекратились бы распри и войны, даже домашние ссоры. Ведь это так просто – любить друг друга, никому не желать и не делать зла!

Княжна Ирина тоже ощущала душевный подъем от музыки, от блеска драгоценностей, от взглядов окружавших ее молодых офицеров, в которых читался восторг и безнадежное томление. Но это было тщеславное, победительное чувство, а вовсе не любовь ко всему свету. Изображая веселую рассеянность, она вместе с тем подмечала и кислое, завистливое выражение на лицах проходящих мимо дам, и шепот двух щеголеватых чиновников во фраках, которые передавали друг другу свежие сплетни о присутствующих. Ирина видела, как с каждой минутой мрачнеет от ревности сосед помещик, рыхлый блондин, студент университета, с которым она взяла привычку гулять по саду и обсуждать прочитанные книги.

Ирине нравилось играть La Belle Dame sans Merci, безжалостную красавицу, хотя она и понимала, что победы ее по большей части детские и смешные. Человек, который по-настоящему занимал ее, известный буйным нравом и отчаянной гордыней барон фон Ливен, не подчинялся правилам ее игры. Она видела, что очень нравится барону, но никак не могла разжечь в нем ревность и добиться признаний. На ее дерзости он отвечал своими, насмешливые замечания оборачивал против нее. Но эта пикировка была куда занимательней многозначительных взглядов и вздохов соседа.

– Все говорят, Иван Карлович, что вы настоящий баловень фортуны, – Ирина прямо и смело улыбнулась барону. – А я вот не могу понять, в чем это выражается? В карточных выигрышах? Или в том, что у вас самая красивая лошадь в полку?

Тот отвечал с примерным нахальством.

– Весьма польщен, княжна, что всякий раз становлюсь мишенью для вашего остроумия. Однако моя лошадь не только красива, у нее дикий норов. Я люблю укрощать необъезженных лошадей.

Княжна Вера глядела на фон Ливена с тревогой. Она не знала, чем разрешилась ссора в парке у озера, когда поручик Долматов помешал барону выстрелить в лакея. Вероятно, на другой день все разъяснилось и кончилось примирением. Офицеры ссорятся, когда пьют шампанское, но не всегда же эти ссоры оборачиваются бедой. Нынче дуэли запрещены правительством, это пережиток прошлого – она нарочно расспросила про это папа́. Но если у барона хватит дерзости прямо здесь, на балу, потребовать от поручика сатисфакции? Вот будет ужас!

Верочка видела, что соседка-помещица и две ее дочери не одобряют той смелой простоты, с которой держится сестрица, при этом каждая из них мечтает оказаться на ее месте. Нет, нет, сегодня все должны быть счастливы! Вот младшую из дочерей Марьи Петровны, самую бойкую и хорошенькую, ангажировал на вальс капитан Михайленко. А старичок чиновник склонился к матери и что-то шепчет. Наверное, комплимент? Ах нет, он советует непременно попробовать чудодейственную силу пиявок. Гостья смеется, обмахиваясь веером, оглядывая зал.

«А вдруг он вовсе не придет? – вздыхает Верочка с упавшим сердцем. – Может, он и думать обо мне забыл?» И тут же возражает себе: «Двоюродный братец Алеша, он дружен с ним, он обещал. Но отчего ж они так замешкались? Пора бы, ведь скоро начнется бал».

Чинный Савелий объявляет нового гостя:

– Михаил Иванович Терещенко!

Этого господина в отлично сшитом фраке, с перстнем на пальце Верочка немного побаивается. Он еще не старый, моложе папа́, но очень солидный, как директор гимназии. Отец его был из купцов, но женился на девушке хорошего рода, получил личное дворянство. Сам Михаил Иванович учился в Лейпцигском университете, много путешествовал по миру, был даже в Южной Америке. Он тоже сосед, построил дачу на другой стороне озера – не дом, а целый дворец. Когда он приезжает к ним обедать, то вечно спорит с папа́ о народе, о реформах правительства и политических партиях, а государя императора называет просто «царь».

Терещенко быстро окинул зал своим тяжелым, пронзительным взглядом и, поздоровавшись с мама́, направился к Ирине. Коротко поздравил, склонился к руке, но не остался стоять в кружке ее кавалеров.

Мама́ говорит, за Михайло Ивановичем идет охота среди невест. Старшая дочка помещицы прямо бросила свой платок ему под ноги, но он не заметил или сделал вид. Кажется, Ирина тоже раздосадовалась, что он не остался подавать ей мороженое и осыпать комплиментами. Обернувшись к барону, она негромко произнесла:

– А я вот думаю, что настоящий баловень судьбы – это Михаил Иванович. Говорят, он сказочно разбогател на концессиях железной дороги. Деньги дают власть над миром, не правда ли, Иван Карлович?

На лице барона застыла улыбка.

– Счастье для вас измеряется в деньгах?

– Барон фон Ливен, я суетна, как всякая женщина. Я люблю наряды, безделушки. Поэтому я никогда не выберу в мужья человека недостаточно богатого, чтоб исполнять все мои прихоти…

Ревнивый сосед решил вмешаться в разговор.

– Господин Терещенко дурно воспитан, он циник и позер. Конечно, все мы любим хорошие обеды, театры, скачки, но в жизни есть не только оперетта. Основой жизни каждого человека должен быть труд. А этот господин – жертва своих денег и своего происхождения, ему недоступна подлинная культура. То, что он говорил про «Даму с камелиями», невозможно пересказать в порядочном обществе!

– Зачем же вы пересказываете? – зло усмехнулся фон Ливен.

Савелий объявил:

– Фрейлина ее величества, ее сиятельство графиня Надежда Павловна Зубцова!

Вера бросилась через зал к придворной даме, одетой богаче остальных гостей.

– Крестная!..

Графиня троекратно расцеловалась с мама́ – они институтские подруги. Подала папа́ руку, унизанную бриллиантами. Ирина, следуя этикету, подошла, присела в реверансе. Зубцова обняла ее за плечи, поцеловала, заботливым взглядом осмотрела прическу, туалет и украшения и, не найдя никаких изъянов, всплеснула руками.

– Душечка, ну до чего же хороша! Верьте слову, в будущем сезоне она затмит всех придворных красавиц!

Дошла очередь и до Верочки, она любимица Надежды Павловны. Обняв ее, крестная шепнула:

– В этом платье ты совсем взрослая барышня. Невеста!

Господин Терещенко тоже подошел приветствовать высокопоставленную гостью. Подавая руку в перчатке, фрейлина спросила:

– Михаил Иванович, а вы что скажете про это ужасное убийство эрц-герцога Фердинанда?

– Мы, люди реальной политики, намерены требовать от царя принятия чрезвычайных мер, – ответил коммерсант, целуя ее руку. – Победоносная война – вот лучший способ поднятия патриотического духа.

Папа́ нахмурился, возражая.

– Война, господин Терещенко, нужна лишь вам, крупным промышленникам. Да нашим европейским соседям, которым процветание России – кость в горле… Бог не допустит такой беды.

– Aide toi et le ciel t’aidera[12], – усмехнулся Терещенко. – Допускает же он существование деспотической власти в стране, где лучшие умы, такие как Толстой и Чехов, проповедуют на весь мир идеалы свободы, братства и социальной справедливости.

– Уж вы-то, деловой человек, лучше других должны понимать, как опасны ваши идеи для русского мужика. В нашем народе под внешней покорностью вечно кипит дух бунтарства, разбойного удальства. Вы сами ведь жаловались, как трудно бывает найти умелого и честного работника, зато у каждого кабака встретишь перехожих, бродяг, босяков, которым не писан никакой закон. На их-то плечах вы хотите поднять социальную революцию? Вы снова, как в пятом году, разбудите в народе страсть к разрушению всех основ, а нам снова придется останавливать эту стихию потоками крови и общим страданием!

Князь поймал взгляд жены, оглянулся и замолчал, сконфуженный. Достал платок, вытер испарину со лба.

– В Вене я говорила с эрц-герцогом, он замечательно относился к сербам, – произнесла Надежда Павловна. – Говорят, за этим убийством стоят англосаксы.

– Господам офицерам, наверное, не терпится повоевать на Балканах? – блестя глазами, произнесла Ирина. – Что вы скажете, Иван Карлович?

– Я кавалерист, а не пророк, – неожиданно серьезно ответил барон. – Знаю только, что с нынешними средствами вооружений война достигнет планетарного размаха и принесет страшные разрушения.

– А вы читали Ричарда Бекка, «Космическое сознание»? – вмешался в разговор сосед помещик. – Автор предсказывает, что в ближайшем будущем человечество неизбежно ожидают три революции. Экономическая революция произойдет с развитием воздухоплавания и упразднением границ. Социальная революция уничтожит собственность и освободит землю сразу от двух громадных зол, от богатства и бедности. И, наконец, психическая революция откроет для всех людей мистериальное понимание законов вселенной. По сравнению с этим обычные исторические процессы покажутся прямо мелкими.

– Охота же повторять этакий вздор! – расхохотался в лицо помещику Михаил Иванович.

– Как ни спорь, а высшее провидение распорядится по-своему, – вздохнула фрейлина. – Правда ведь, Александр Дмитриевич?

– Я тоже не пророк, – пожал плечами хозяин дома. – Но тем, кто верит в приметы, могу сообщить, что двадцать первого августа сего года наступит большое солнечное затмение. Его полоса разделит надвое Скандинавский полуостров, пройдет через Ригу, Минск, Киев, восточную часть Крыма и далее – через Турцию и Персию. Полное затмение будет длиться больше двух минут.

– Ваше министерство теперь назначили и над звездами смотреть? – улыбнулась графиня.

– Bien sûr, madam.[13] Мы выделяем средства Пулковской обсерватории на снаряжение астрономических экспедиций в Ригу и в Феодосию.

«Верно, он уж не придет», – с грустью подумала Верочка. Старичок чиновник намеревался и к ней обратиться с рекламой целительных пиявок, но княжна укрылась за большой цветочной вазой у окна. Оттуда виден был зал и входные двери.

Тем временем поручик Андрей Петрович Долматов вместе со своим товарищем по полку молодым подпоручиком Репниным входили в дом князя Чернышева. От Алеши Долматов знал уж всю историю семьи. Князь Александр Дмитриевич в молодости также служил в конной гвардии, участвовал в скачках, кружил головы дамскому полу, но, женившись, сделался примерным мужем и отцом, обожающим свою супругу Ольгу Андреевну и двух дочерей. Теперь он занимал высокий пост в военном министерстве, имел дом в Петербурге, лесные угодья в Орловской губернии и вот это загородное имение в тридцати верстах от Царского Села. Старшая его дочь Ирина начала выезжать этой весной, но уже считалась в свете одной из первых красавиц. С младшей Верочкой Алеша был дружен с детства и считал ее ребенком.

Долматов не рассказывал товарищу о встрече в парке с молодой княжной, хотя не раз вспоминал ее милое лицо и простодушные слова. Ее вопрос о дуэли с бароном так и не был разрешен. Фон Ливена поручик не видал с того дня. Впрочем, надеялся, что, протрезвев, адъютант сожалел о происшествии на берегу озера и предпочел о нем позабыть.

Репнин, оказалось, тоже думал о том случае. Отдавая саблю и фуражку слуге, он предположил, что барон фон Ливен наверняка тоже приглашен на именины.

– Что ж из того? – спросил Андрей.

– Поручик, вы смелый человек, ей-богу, очень смелый! – покачал головой Алеша. – Все удивляются, как вы решились помешать барону? Он дрался на дуэли пять раз! Он бесстрашный, как черт. Его обожают в полку.

– Не надо бесстрашия, чтобы стрелять в безоружного лакея.

Репнин не ответил – их объявили. Вслед за Алешей Долматов вошел в сверкающую зеркалами большую гостиную. Князь, с которым Андрею приходилось встречаться в академии, крепко пожал его руку и представил жене.

– Вот, душенька, Андрей Петрович, сын моего полкового товарища и сам отличный офицер. Видел его в деле, на маневрах. Нынче молодые люди готовятся к войне планетарного размаха, а на лошади сидят как собака на заборе, – князь смеялся одними глазами. – А этот ничего, выправка и ловкость. И что еще важно – с вышестоящими сдержан, а с солдатами прост. Говорит разумно, по-русски, без крику и лишней фанаберии, и слушаются его, и дисциплина в роте образцовая.

Долматов поклонился княгине, отмечая про себя, что эта моложавая дама держится немного чопорно. Она оглядела Долматова весьма придирчиво, но, кажется, осталась довольна осмотром – улыбнулась лучистыми глазами.

– Мы очень рады. Алеша про вас рассказывал.

«Значит, княжна не рассказывала», – подумал Долматов, еще не зная, чувствует ли разочарование или, напротив, радость осознания их общей тайны. Он оглядел гостей, отыскивая глазами Веру. На него смотрела другая сестра, ничуть не похожая на младшую – высокая, статная, надменная красавица. Поручик встретился глазами с бароном.

Застывший взгляд серо-голубых, полуприкрытых веками глаз не обещал ничего хорошего. Долматов почувствовал, что барон изнутри кипит злостью, вызванной не его появлением, а другими, возможно случайными, причинами. Но тот явно ждал повода на ком-то сорвать свое раздражение. Долматову вспомнился восторженный голос Алеши: «Он дрался на дуэли пять раз!»

Играла музыка, но было слышно, как между нарядными дамами и кавалерами прошел общий возбужденный ропот. Гости, повернув головы, наблюдали, как фон Ливен, снимая с руки перчатку, направляется через зал прямо к только что вошедшему гвардейскому офицеру. Больше всего Долматов теперь опасался показаться смешным, сделать неловкость, которая может быть принята за трусость. Он прямо смотрел в глаза барона, ожидая чего угодно – издевательской шутки, прямого оскорбления или даже брошенной в лицо перчатки. Привычный к безнаказанной дерзости фон Ливен мог решиться на это и при хозяевах.

Голоса вокруг затихли, слышался только чеканный шаг офицерских сапог по паркету.

– Крестная, я все видела! Никто не виноват! – княжна Вера со всех ног бросилась к сидящей на диване даме.

Долматов успел подумать, как стройна и легка княжна в бальном платье, как было бы весело закружить ее по паркету в кадрили вместо этой тягостной необходимости отвечать на вызов барона и тут же, откланявшись, уходить.

– Барон, он пошутил, он не думал стрелять! – торопливо, звонко объясняла даме княжна. – И Андрей Петрович… Он же спас барона! Крестная, милая, скажи им, чтоб они тотчас помирились!

Гости переглядывались, по залу шел гул насмешливых голосов. Фраппированная выходкой дочери княгиня пробормотала:

– Vera, tes manières m’agacent![14] Надежда Павловна, простите великодушно…

Фрейлина возразила, повышая голос так, чтобы могли слышать и другие.

– За что же? Устами младенца глаголет истина.

И, обратившись к застывшим друг напротив друга барону и поручику, потребовала властно:

– Не знаю, о чем ваш спор, господа, но обещайте мне, что немедленно примиритесь.

Неожиданно для Долматова барон протянул ему руку.

– Графиня, я и сам намеревался… Поручик Долматов предостерег меня от самого нелепого поступка в моей жизни.

Долматов смотрел в глаза фон Ливена. Он ждал, что, сжимая его ладонь, барон прошипит: «Я пришлю к вам своих секундантов». Но, кажется, Ливен искренне ждал примирения, да и спора между ними не было. Офицеры пожали руки и разошлись, по залу прошел вздох разочарования. Княжна Вера порывисто обняла графиню.

– Спасибо, крестная!

Фрейлина улыбалась.

– Ну и давайте шампанское пить.

Проходя, Долматов слышал, как в кружке офицеров обсуждают происшедшее.

– А младшая Чернышева недурна. Каков характер, выскочила мирить двух офицеров! Будет о чем посудачить нашим кумушкам…

– Мила, но совсем дикарка. Как же хороша Ирэн! Вот кто умеет себя подать.

Долматов подошел к дивану, отдал поклон старшим дамам.

– Вера Александровна, должен вас поблагодарить за ваше милое заступничество. Поверьте, я очень его ценю.

– Верочке давали слишком много свободы. Она забыла, что здесь la soсiété[15], а не классная комната с гувернанткой, – строго заметила мать.

Вера не слушала. Она смотрела на Долматова таким счастливым сияющим взглядом, что он забыл и барона, и завтрашнее выступление походным лагерем, и всеобщую тревогу о приближающейся войне с Германией. Все беспокойства обыденной жизни отступили перед чувством ясной и глубокой радости.

– Боюсь, все ваши танцы расписаны, и я опоздал…

– Мой первый вальс свободен, – пробормотала она едва слышно.

Распорядитель бала вышел на середину зала и объявил начало танцев.

– Mesdames et Messieurs, le bal est ouvert![16]

Дневник княжны Ирины

Проснулась рано, все в доме еще спят, а я уж пишу в дневник возле раскрытого окна, как девица из романов. Вчера отмечали мои именины с домашним балом. Были соседи, офицеры, штабные и N-ского полка, мои подруги по классу, А. и Д., которые терпеть меня не могут еще с гимназических лет, но зачем-то притворяются, что любят. На Д. было зеленое платье, точь-в-точь как обивка бильярдного стола. Напрасно ее отец слишком часто возил семью в Гомбург, где играют на рулетке.

Приехала крестная, фрейлина Зубцова. Как ей тяжело сейчас, когда всё общество, включая великих князей, так жестоко настроено против императрицы. Как приходится страдать бедняжке! Цесаревны – наши с Верой ровесницы, мы могли быть подругами, если бы Семья не жила так замкнуто, в вечной тревоге за наследника.

Папа́ говорит, Семья окружена льстецами и ревностными обожателями, которые все фальшивы, а за спиной царских особ плетется заговор.

Из офицеров, которые приглашены, мне нравится один капитан Михайленко. Прочие скучны и несносны. Барон фон Ливен постоянно говорит мне дерзости, словно хочет, чтобы его совсем прогнали с глаз. Был еще Алеша Репнин, наш милый кузен – он уже подпоручик, пытается растить усы, а я помню его румяным карапузом в коротких штанишках. Еще был В., который страшно ревновал к барону. Но разве между здешнею молодежью найдешь хоть одного человека, который был бы похож на Михаила Ивановича Терещенко? Я, признаться, немного боюсь его взгляда, пронзительного и полного власти. Кажется, такому человеку, если он спросит, откроешь все свои тайные мысли. Нет, я никому не открою свои!

Да, у нас новость. Верочка влюблена, и кажется, взаимно. Этот поручик Долматов недурен собой, он хорошего рода и умеет держать себя. Но сразу видно, что это очень уж правильный и безупречный молодой человек рыцарского воспитания. Невозможно как скучно! Я бы с таким кавалером не смогла говорить и полчаса. Он как Маврикий Николаевич из «Бесов» Достоевского. А я как Лиза, мне подавай Ставрогина.

В этом дневнике я стану писать не каждый день, а только когда будут из ряда вон выходящие впечатления.

Глупышка Вера уж час как спит, а я все смотрю на луну и мечтаю, сама не знаю о чем.

Июнь 1914 года