Читать книгу Одна судьба на двоих - Ольга Юрьевна Покровская - Страница 4

– Рада! Казанцева! – продолжала выкрикивать Валентина Викторовна.

И я сразу поняла, что случилось что-то из ряда вон выходящее и, скорее всего, плохое, иначе зачем бы моя классная руководительница потащилась искать меня в лес?

У меня немедленно похолодело где-то под левой лопаткой. Наверное, с того самого момента в жизни, когда я узнала о гибели родителей, у меня что-то надломилось внутри, и я каждый день, каждую секунду стала подсознательно ждать нового несчастья.

– Я здесь, – севшим голосом отозвалась я и принялась осторожно слезать с дерева.

Гриша, конечно же, двинулся за мной. Я спустилась вниз, в последний момент зацепившись лодыжкой о ветку и неприятно ссадив кожу, остановилась, стряхнула с джинсов налипшие кусочки коры и веток, а потом выбралась из кустов и выступила на тропинку.

Валентина Викторовна, полная, но достаточно молодая женщина, одетая в синтетическое платье кричащего ярко-синего цвета, с расплывшейся на губах красной помадой, вздрогнула, посмотрев на меня, и привычно начала было:

– Казанцева, сколько я могу повторять, что в конце года…

Но затем вдруг осеклась. Видимо, эти слова вырвались у неё при виде меня чисто рефлекторно, и лишь потом она вспомнила, что пришла за мной по другому поводу. За спиной её маячил невысокий хилый мужичонка в застиранной клетчатой рубашке с короткими рукавами.

– Казанцева, – снова начала Валентина Викторовна и добавила уже чуть мягче: – Радочка…

Я почувствовала, как вырос рядом со мной Гришка. Уловила привычное исходящее от него тепло и надежность.

– Радочка, это Владимир… – она беспомощно оглянулась на незнакомого мужичка, и тот буркнул:

– Степанович.

– Это Владимир Степанович, – продолжила Валентина Викторовна. – Он из городской социальной службы. Дело в том, что…

– Что? – одними губами выговорила я.

– Да говорите уже! – выступил вперед Гришка.

– С тобой, Михеев, вообще будет отдельный разговор, – снова сорвалась на привычные учительские интонации Валентина Викторовна, а потом опять спохватилась: – Радочка, дело в том, что с твоим дедушкой… случилось несчастье. К вам сегодня заходил электрик из ЖЭКа, никто не открывал, но калитка была не заперта. Он вошёл и увидел твоего дедушку во дворе… Вызвал «Скорую», но…

– Что с ним? – глухо спросила я.

– Обширный инфаркт. Радочка, он скончался, прими мои соболезнования.

Как ни странно, я в первые минуты почти ничего не почувствовала. Однажды в детстве я сорвалась с дерева. Не рассчитала, уцепилась за гнилой сук, и он с треском обломился. Я плашмя упала на землю, на живот. И в первые секунды не ощутила никакой боли, никакого страха. Я просто не могла вдохнуть. Хлопала расширенными глазами и с ужасом понимала, что тело отказывается мне подчиняться, грудная клетка не раскрывается, воздух не попадает в легкие.

Так было и сейчас. Я смотрела на Валентину Викторовну – от её ярко-синего платья у меня рябило в глазах. Смотрела на Владимира Степановича, косившегося на часы. На сочную весеннюю зелень леса и понимала, что не могу вдохнуть, словно поперёк грудной клетки затянули стальной обруч.

А потом моего плеча коснулась горячая Гришкина ладонь – и воздух стремительным потоком ринулся в лёгкие. Я захлебнулась им, закашлялась, чувствуя острое жжение глубоко внутри.

– Нужно было сообщить родственникам, – продолжала меж тем Валентина Викторовна. – Но, как мне известно, вы с дедушкой жили вдвоём… Радочка, прими мои искренние соболезнования.

– Да… – пробормотала я. – Да, конечно, – потом помолчала и добавила: – Спасибо.

Я как-то совсем не знала, что следует произносить в таких случаях. В голове у меня вертелось только одно – ведь я обещала ему, что сегодня вечером наконец перемою в доме окна к весне. Самому деду уже сложно было взбираться на подоконники, и мы всегда делали это вдвоём – он стоял внизу, подтаскивал мне ведро с водой, подавал тряпки, а я лихо терла ими сияющие на ярком солнце стекла. Мы собирались заняться этим сегодня после школы. А теперь… Как же я смогу помыть окна сама, кто-то ведь должен подносить воду…

– Послушай… Рада, я правильно понимаю? – вступил Владимир Степанович. – Скажите, пожалуйста, у вашего деда остались ещё какие-нибудь родственники? Я имею в виду – совершеннолетние? Кто будет заниматься организацией похорон? Или мы устроим всё через городские структуры?

Родственники… Папа и мама погибли шесть лет назад. А теперь дед… Я одна, единственная родственница. Одна? Как же так?

– Тётя Инга, – вдруг вспомнила я. – Сестра моей мамы… Она живет где-то… где-то под Хабаровском.

– А поточнее? – недовольно скривился Владимир Степанович. – Ты сможешь с ней связаться?

Я всё ещё чувствовала себя оглушённой. Смогу ли я связаться с тётей Ингой? Да, наверное… Я видела её в последний раз очень давно, ещё в детстве. Но деду на праздники она звонила. В старой желтой записной книжке в прихожей, на обложке которой нарисованы летящие в воздухе советские атлеты, должен быть её номер.

– Подождите, – вклинился в разговор Гриша. – Я сейчас съезжу на работу к матери. Она поможет. Она займется похоронами…

– Это прекрасно, – скептически отозвался Владимир Степанович. – Но кто все оплатит? Место на кладбище, гроб и прочее? Тоже ваша мать? И потом, девочка несовершеннолетняя, кто возьмёт на себя опеку? Если родственников не окажется, мы вынуждены будем до восемнадцати лет отдать Раду под попечительство госслужб…

– Погодите, – вступила в разговор Валентина Викторовна. Тёткой она была хоть и скандальной, но все же неплохой, где-то даже доброй и отзывчивой. – Я думаю, эти вопросы не обязательно решать сию минуту. Конечно, Рада постарается связаться с тётей. Правда, Радочка? Знаешь что, детка? Пойдём-ка сейчас ко мне… Я позвоню в школу, отпрошусь – мы с тобой пообедаем, всё спокойно обдумаем, а потом уже…

– Нет, извините, а кто будет заниматься телом? – не унимался Владимир Степанович. – Сейчас оно поступило в городской морг, но…

– Да заткнись ты со своим моргом, – рявкнул на него Гриша.

– Я домой пойду, – неожиданно произнесла я. – Я… позвоню тёте Инге, не волнуйтесь. Я… мне просто нужно домой.

Последующие дни я запомнила плохо. Меня всё время дёргали – куда-то подъехать, что-то подписать, кому-то позвонить. Я разговаривала по телефону с тётей Ингой: «Как умер? Ц-ц-ц, какое несчастье… И что же, ты там совсем одна? Так, не волнуйся, я скоро приеду!» Я хлебала борщ у Гришкиной мамы, быстроглазой тёти Маруси. «Так, Рада, ну-ка хвост пистолетом! Ты у меня девочка сильная, справишься! Значит, свидетельство о смерти завтра получим, насчёт места на кладбище я договорилась. Что у нас ещё? Аа, поминки!» Я почти не спала в эти дни. Гришка и его мать настаивали, чтобы я пока переехала к ним, но меня как магнитом тянуло в старый дедовский дом. А там я не могла уснуть – всё бродила по комнатам, прислушивалась к скрипу половиц под ногами.

В одну из ночей, когда за окном сияла холодная, бесцветно-серая луна и жалобно завывал ветер в ветвях молодых сосен, в дверь постучали. Я, как всегда бессонно бродившая по тёмному коридору, испуганно вздрогнула. Кто мог прийти в этот дом, где, казалось, не осталось уже никого? Разве что призрак из прошлого.

Я спустилась вниз и несмело потянула на себя дверь. Разглядев на пороге темную фигуру, я тут же почувствовала, как от облегчения у меня подкосились колени. Это был Гриша. Я не видела его с вечера – когда, в очередной раз отказавшись у них ночевать, опять прибрела в свой омертвевший дом.

– Не спишь? – коротко спросил он.

Я кивнула.

– Не могу. Знаешь, как-то…

– Значит, не будем спать, – решительно заявил Гриша. – Я тебе диски с фильмами принёс. Тут вот есть отличный, про ковбоев. Пошли смотреть.

Мы прошли с ним в большую комнату. Гришка уверенно направился к дивиди-проигрывателю, который когда-то привезли деду из рейса мать с отцом, повозился с ним и вставил диск с фильмом. Затем взял пульт и опустился на пол, привалившись спиной к дивану. Я села рядом с ним. Всё моё тело покалывало от недостатка сна, голова была ватной, в груди надсадно болело. Гришка, одной рукой управляясь с пультом, второй обхватил меня за шею и притянул к себе. Я и представить себе не могла, что мне станет настолько легче просто от того, что я привалюсь к его тёплому плечу.

С экрана на нас, прищурившись, посмотрел Клинт Иствуд, поправил дулом револьвера шляпу, пришпорил лошадь и поскакал навстречу закату.

– Гляди, как несётся, – заметил Гришка.

Потом начал негромко говорить что-то о лошадях, о прериях, о том, как у себя в посёлке учился ездить верхом. Слова его убаюкивали, обволакивали меня, укутывали мягким одеялом. Я сильнее прижалась к нему. Голова стала тяжёлой, съехала с его плеча ниже, куда-то на колени. Гришка обхватил меня, будто пытался взять на руки, как ребёнка. Веки отяжелели, я моргнула раз, два – и вдруг уснула. Впервые за все эти дни уснула спокойно и глубоко.

Проснулась я от того, что кто-то решительно барабанил в дверь.

– Эй, хозяева! Есть кто дома? – выкрикивал незнакомый женский голос.

Я открыла глаза и не сразу поняла, где нахожусь. Это явно была не моя комната – я привыкла, просыпаясь, в первую очередь видеть солнечный квадрат на стареньких тёмно-зеленых обоях и угол полки, на которой стояла некогда склеенная мною модель корабля. Нет, я определенно была не в своей комнате, но всё же дома – запахи и звуки вокруг были родными, привычными – кроме этого бесцеремонного стука в дверь и надсадного голоса.

Я повертела головой, поерзала и наткнулась на тёплое плечо. И только тут вспомнила, что рядом со мной спит Гришка, что мы с ним в большой комнате, на диване, одетые и накрытые пледом. Должно быть, я уснула на полу у него на коленях, и он осторожно перенёс меня сюда и лег рядом, не желая оставлять меня надолго одну. Удивительно, но вчера никто из нас не вспомнил о том странном, невысказанном, что в последние месяцы мешало нам общаться.

И лишь сейчас, при ярком свете весеннего солнца, от этого стука в дверь я почувствовала неприятную неловкость. Смутилась, будто нас с ним застигли за чем-то постыдным, нехорошим.

Злясь на себя за вспыхнувшие щёки, я села на диване и, робея, потрясла его за плечо:

– Гриша! Гриша, просыпайся! Там кто-то пришёл.

– А? Что? – молниеносно подскочил он.

Услышал, как кто-то кричит под дверью, взглянул на меня, торопливо оправлявшую рубашку, тоже вспыхнул и отвёл глаза.

Я быстро отвернулась и пошла в прихожую. Распахнула дверь – и в дом тут же ввалилась огромная неуклюжая тётка в цветастой кофте, обхватила меня руками и заголосила:

– Ох, Радочка, ох, какое несчастье! Какая же ты большая стала да красивая. Вся в мамочку, царствие ей небесное. Ох, детка!

В первые минуты я даже не догадалась, кто это, и лишь потом поняла, что это та самая тётя Инга, с которой я недавно разговаривала по телефону. Она была несколько не такой, как я себе представляла… Я, сказать по правде, вообще не особенно думала о ней. Просто считала, что раз тётя Инга мамина сестра, значит, она будет чем-то похожа на маму. И она действительно чем-то была на неё похожа, если приглядеться, но…

Мне странно было увидеть мамины черты, расположившиеся на совершенно чужом лице. Тетя Инга оказалась ростом значительно ниже, чем была мама. Фигура у неё была не очень полная, но какая-то оплывшая. И если у мамы в каждом движении чувствовались легкость и плавность, то Инга, напротив, была тяжеловесной, неловкой и слегка косолапой. Сдавив меня в объятиях, она первым делом наступила мне на ногу, но, кажется, даже не заметила этого. От неё пахло какими-то душными сладкими духами, и кофта на ней была такая, какую моя мама никогда бы не надела. Волосы у неё были того же цвета, что и у нас с мамой – тёмные, с шоколадным отливом. Вот только у Инги они заметно поредели, были коротко острижены и как-то нелепо примяты к голове. А глаза… Мне показалось чуть ли не оскорблением, что мамины тёмные, прекрасные глаза смотрели на меня с этого чужого и непривлекательного лица.

Покончив с приветствиями, тетя Инга ухватила с пола клетчатую клеёнчатую сумку и по-хозяйски устремилась в дом, продолжая по дороге кудахтать:

– Ну как ты здесь? А я всё думаю, как же так – девочка осталась совсем одна. Подхватилась и первым же поездом приехала… Похорон-то не было ещё? Ну, конечно-конечно, я так и думала, как ты без меня всё организуешь-то…

Я хотела было спросить, почему же она не появилась на похоронах моих родителей. Почему вообще не показывала сюда носа много лет, ограничиваясь поздравительными звонками деду. Я уже собиралась сказать, что церемония будет завтра и что Гришина мама уже всё организовала. Да и городские службы подключились, даже Порт Восточный взял на себя часть расходов, потому как дед прослужил у них много лет. Но не успела, потому что тут тетя Инга увидела топтавшегося в комнате Гришу.

Она посмотрела на него, потом перевела взгляд на меня, и вся та неловкость, что повисла над нами с утра, вспыхнула с новой силой.

– Так ты тут, выходит, не одна, – вкрадчиво произнесла тётя Инга. – А я-то думаю, что это не открывает никто, а вы тут, значит, вдвоём.

Она осеклась и поджала губы. Только впоследствии я поняла, чего ей стоило не устроить сразу с порога базарные разборки с криками и обвинениями.

– Это мой друг Гриша, – начала я. – Он мне очень помог. И его мама помогла с похоронами, они будут завтра…

– Ах, значит, мама, – протянула тётя Инга, и глаза её опасно сверкнули.

Видимо, в этом моём невинном сообщении она почувствовала для себя какую-то угрозу.

– Спасибо, конечно, но теперь нам помощь не понадобится, теперь мы сами. По-родственному, по-семейному… А ты иди, мальчик!

Гришка нахмурился и вопросительно посмотрел на меня. Ему явно стало не по себе от необходимости оставить меня с этой незнакомой женщиной. Но я успокаивающе кивнула ему – как ни крути, мне надо было как-то научиться с ней ладить, найти общий язык.

Гриша ушёл, и тётя Инга тут же начала рыскать по дому, заглядывая во все углы.

– А где у вас документы хранятся? – спрашивала она меня. – Ты ведь понимаешь, перед похоронами нужно всё посмотреть.

– Да мы уже всё собрали, – растерянно отозвалась я. – Свидетельство о смерти и другое…

– Ну все равно нужно посмотреть, – настаивала она. – Так где? Вот тут, в секретере? Ага, поняла…

Она тут же углубилась в бумаги. Её тонкие брови, грубо подкрашенные тёмным карандашом, подпрыгивали на бледном лбу, сдвигались и снова расходились.

– А папина квартира, значит, так и стоит без дела? – деловито осведомилась она.

Я пожала плечами. В родительской квартире я не была с того самого дня, как они ушли в свой последний рейс.

– Непорядок, – покачала головой тетя Инга. – Чего она простаивает? Мы же не богачи какие, квартирами разбрасываться. Нужно сдавать… Дедушка, конечно, старенький уже был, соображал плохо, да? Но мы-то с тобой люди умные… – Она как-то заговорщически на меня посмотрела и хихикнула.

Я снова пожала плечами. Мне, конечно же, хотелось наладить с ней контакт, но вот так предать деда, наверное, самого близкого мне человека, согласившись с тем, что он перед смертью выжил из ума, я не могла.

На следующий день были похороны. Как нарочно, погода ещё ночью испортилась. Похолодало, небо заволокло серыми клочковатыми тучами. То и дело начинал моросить мелкий промозглый дождь, и земля на кладбище совсем раскисла.

Эти похороны совсем не были похожи на похороны моих отца и матери. Тогда всё было официально и торжественно – трагическая гибель большого судна, множество погибших, траур городского значения. Смерть же старого боцмана оказалась событием вполне обыденным. Конечно, из порта прислали какую-то чиновницу, которая, сверяясь с бумажкой, произнесла над гробом полагающуюся речь, но в остальном всё было тихо и скромно. Пришло несколько дедовских старых друзей и коллег, парочка соседей, Гриша с матерью и младшим братом Санькой, тетя Инга и я.

Могильщики, курившие в стороне, услышали, что все замолчали, и подошли ближе.

– Ну что, зарывать, что ли? – спросил один из них и обвёл собравшихся взглядом, не зная, к кому конкретно обращаться.

– Да, пора, – отозвалась тётя Инга и вдруг как-то натурально всхлипнула, припав к дедовской груди. – Папочка, милый, как же ты так…

А я всё смотрела на неё и думала, почему же она совсем не приезжала к нему, пока он был жив. Наконец Инга отошла и звучно высморкалась в платок. Рабочие накрыли гроб крышкой и стали его заколачивать. Эти сухие удары отдавались где-то у меня в висках. Я почувствовала, как за моей спиной оказался Гриша, просунул руку мне в карман и сжал мои ледяные пальцы. Затем гроб обвили верёвками, подцепили и принялись, матерясь и покрикивая друг на друга, опускать в могилу.

На крышку с глухим стуком упали первые комья земли. Не в силах оставаться там более, я развернулась и пошла прочь, пробираясь между выкрашенных чёрной, зелёной и голубой краской оград. Гриша немедленно двинулся следом.

Оглянувшись, я увидела, как на месте разрытой могилы вырос свежий земляной холм. Работники повтыкали в землю лопаты, и один из них обратился к Инге:

– Хозяйка, так хорошо бы… это… на помин души, так сказать.

Та тут же ощерилась:

– Нечего, нечего. Вам лишь бы нажраться, алкашня! У меня лишних денег нет. И так на последнее отца хороню.

Поминки проходили в столовой завода, где работала тётя Маруся. Ей каким-то образом удалось договориться, сторговаться за полцены, выкроить последние крохи с нищенской зарплаты. На столе остывали стопки пористых золотистых блинов, все поднимали рюмки и пили не чокаясь. А во главе стола стояла все та же дедовская фотография, перед ней – рюмка водки, накрытая кусочком черного хлеба.

Я сидела за столом, словно в полусне, слушала тихое жужжание голосов. Мне всё казалось, что сейчас откуда-нибудь из коридора войдёт дед, тронет меня сухой рукой за плечо и скажет:

– Ну, пойдем домой, Радочка. Хватит уже, посидели.

Невозможно было осознать, что этого никогда больше не случится.

– Ну слава богу, слава богу, – частила тетя Инга. – Похоронили, как полагается, справились. И поминки организовали не хуже, чем у людей.

Мне хотелось заметить ей, что сама она, приехав только вчера, не потратила и копейки, а теперь сидит здесь и делает вид, будто всё это ее заслуга. Однако я промолчала.

– Ну дома-то мы, конечно, еще раз соберёмся. Девять дней, сорок дней… – продолжала она. – Уже в семейном кругу, без посторонних…

– Дома? – переспросила ее тётя Маруся.

– Ну конечно, в Хабаровске, – закивала Инга. – С Радочкой, с моими оглоедами…

– Почему в Хабаровске? – кажется, впервые за весь этот день заговорила я.

– Ну а где же? – изумилась тетя Инга. – Мы же в Хабаровске живём, а ты теперь с нами будешь.

– Так вы забираете Раду в Хабаровск? – уточнила тётя Маруся.

– Конечно, – фыркнула Инга с такой уверенностью, словно вопрос был давно решён и предположить иное развитие событий мог только человек, начисто лишённый разума. – Неужто я девочку одну оставлю? Она ведь наша, кровь – не водица, как говорится.

– А вы с ней это уже обсудили? – спросила тётя Маруся, вопросительно взглянув на меня.

Наверное, по моему ошеломлённому лицу она догадалась, что я слышу об этом впервые.

– Вы меня простите, конечно, – вскинулась та. – Но что тут обсуждать-то? Какие варианты могут быть? Племянница здесь одна, родственников, кроме нас, у неё не осталось. Вы что же, думаете, я её брошу на произвол судьбы? В детский дом отправлю?

– Ну подождите, – попыталась увещевать её тётя Маруся. – Ведь Рада уже достаточно взрослая, самостоятельная, ответственная… Она…

– Самостоятельная? Ха! – ещё пуще разошлась тетя Инга. – Так-то они все сейчас самостоятельные. Но мозгов у них в таком возрасте ещё нет. Вы меня извините, но вы знаете, что у неё в доме ночевал парень? Ваш сын, между прочим! Это вот, значит, только дед умер, так сразу мужиков водить? А если, не дай господи, ребёнок появится? И кто будет за это отвечать?

Тётя Маруся вся вспыхнула, впалые щёки ее побагровели.

– То есть вы хотите сказать, что мой Гриша воспользуется тем, что девочка беззащитна, и… Да как ваш поганый язык повернулся-то?

– А что же вы думаете? Дело молодое, всякое бывает… Без родительского-то присмотра. А кто потом приплод растить будет? Мы с вами? У вас и так на шее два рта, как я понимаю, – она кивнула в сторону сосредоточенно жевавшего Саньки. – У меня у самой трое. Мне это всё на фиг не нужно!

– Вы что-то, по-моему, больно далеко заглядываете, – не сдавалась тётя Маруся. – Речь сейчас не об этом, а о том, можно ли срывать ребёнка из дома, из родного города и везти непонятно куда, даже не спросив у неё. А эти грязные намеки на моего сына вы бросьте! Я, может, и не самая лучшая в мире мать, но…

Гриша, сидевший рядом со мной, возмущённо вскинулся, но я сжала под столом его руку. Мне не хотелось, чтобы поминки деда превращались в безобразный скандал, и поэтому я просто шепнула ему:

– Давай уйдем!

Гриша бросил яростный взгляд на тётю Ингу и молча поднялся из-за стола.

Мы вышли с ним в длинный гулкий коридор, свернули куда-то влево, затем вправо, пока не добрались до укромного закутка под лестницей. С кухни доносились манящие запахи тушёной капусты и столовских котлет, но нам было всё равно. Мы устроились на полу, прижались друг к другу и сплелись руками.

– Я не уеду! – выдохнула я в ухо Гриши.

– Не уедешь, – кивнул он, обдавая жарким дыханием мою щеку.

– Я ни за что не уеду, я просто не смогу, – горячо убеждала я – то ли его, то ли саму себя. – Нет, нет, я не уеду.

– Не уедешь, – повторял он вслед за мной. – Я тебя не отпущу.

Где-то над нами с грохотом захлопнулась железная дверь, от толчка дрогнули стёкла в окнах, и капли дождя на них расплылись мелкими лужицами. А мы всё так же сидели на полу, словно вросли друг в друга, и повторяли «не уеду», «не уедешь»…