Читать книгу Полцарства - Ольга Покровская - Страница 15

Болек летел дурацким рейсом с пересадкой в Мадриде, к тому же и задержавшимся. Голова трещала, но таблетку решил не пить. Расслабился и лёг в дрейф на поверхности прозрачного сна, подобно тому как дрейфует усталый пловец, перевернувшись на спину. Ему привиделся травяной чай, солнечно-жёлтый в белом фарфоре. Поначалу Болек с любопытством разглядывал его цвет, стараясь уловить дух луговой ромашки, а затем сновидение вышло из-под контроля. Память выплеснула панамку, за ней – детскую сандалию с жёстким, ох, слишком жёстким ремешком, и что-то ещё, мелькнувшее рябью, – след резиночки от голубых носков на младенчески пухлой щиколотке! Детство невыносимой глубины волной поднялось из чашки и накрыло его с головой. Болек почувствовал, что не может дышать, и проснулся.

Самолёт потряхивало. Щурясь, он глянул в иллюминатор и увидел над побережьем чудо природы – радугу на триста шестьдесят градусов, многоцветный мыльный пузырь. Снова закрыл глаза и откинулся в кресле. Возможно, его подспудно тяготили отменённые семинары или подействовал утомительный перелёт, – вчерашний кураж сменился плотной, без просвета, подавленностью. Она была похожа на атаку вируса гриппа, когда вдруг начинает крениться сознание. И опять он не стал прибегать к «методам». Ещё шаг по тропинке вниз – отлично!

Именно о гриппе или ином вирусе подумала и Софья, когда наконец отыскала Болека в суете аэропорта. Она привыкла опознавать кузена в толпе чутьём – по солнечному концентрату силы, скрытому за его элегантной, отчасти хрупкой внешностью. Но теперь, столкнувшись лоб в лоб, едва узнала. Зеленовато-карие, густые, как щавелевый суп, глаза Болека выключенно упёрлись в её лицо. Нет мерцающего волшебства – глухое болото. Пустым был голос, произнёсший приветствие. Даже щека, которой коснулась губами Софья, показалась ей пластиковой. Всё это значило – нет надежды. Не выручит, не сотворит чудо, не спасёт.

С упавшим сердцем Софья сама выловила на конвейере его обёрнутый плёнкой щегольской чемодан. Односложно переговариваясь, взяли такси и молча приехали в гостиницу. Вопреки вчерашней телефонной договоренности, заселять раньше двух отказались. Разрешили только оставить багаж.

Остановившись у дверей отеля, Болек оглядел улицу – какая сторона света примет его? Подумал и укрылся от ветра, подняв воротник пальто. Город, в котором вырос, затекал в сердце сырой бензинной взвесью, гулом, необъяснимым страданием. Как будто что-то бесценное, что Болек оставил здесь, украли, пока он отсутствовал.

– Пойдём погуляем! – сказала Софья, встревоженно погладив его по рукаву. – Хоть после самолёта подышишь!

Однако Болек не пожелал гулять. Пройдясь по улице метров двадцать, он потянул тугую дверь кофейни. Солнечный угол с диванчиком был свободен. Именно здесь ему захотелось убить оставшиеся до заселения часы.

Никогда ещё на Софьиной памяти её кузен не выглядел таким утомлённым, если не сказать подавленным. С тревогой она наблюдала, как он смотрит на светлеющую в прогале домов набережную, а затем грустно объясняет официантке, принёсшей минералку, что вода в пластиковой бутылке не годится – нужна в стекле.

– Но ведь чай мы всё равно завариваем из пластика! – отчаянно проговорила девушка.

Болек улыбнулся без сил:

– Да. Вы правы. Оставьте… – и, подняв бутылочку высоко над стаканом, устроил маленький водопад. Звон воды по дну и стенкам бокала и подожжённые солнцем брызги немного встряхнули его. Последние капли Болек плеснул на ладонь и промокнул лоб.

– Соня, прости меня! – сказал он. – Давай с самого начала: что у тебя стряслось?

– Нет! Это ты прости! – горячо отозвалась Софья. – Я тебя нагрузила жалобами, сбила с планов! Даже не хочу об этом говорить! Если будет необходимо – обращусь к тебе, но пока – нет. Давай лучше о делах!

Болек вздохнул:

– О делах… Нет, о делах не будем. Если не хочешь о себе, расскажи хотя бы о семье. Как там Саня? Всё в своей поликлинике?

Софья заволновалась, почувствовав, как к щекам приливает румянец. За последние два года Болек несколько раз бывал в Москве, но всегда отклонял её приглашения в гости. Много лет он не видел Асю и Саню, а Серафиму и вовсе ни разу. Да что там не видел, – даже не спрашивал! Скрепя сердце Софья признала его право не обременять себя дальними родственниками. И теперь вдруг – «расскажи о семье»! Конечно, надо было поддержать светскую беседу и наболтать чего-нибудь нейтрального – про Асину живопись и Серафимин садик, но Софья не смогла.

– Болек, зачем тебе? – спросила она. – Разве тебе интересно?

– Зачем мне… – повторил Болек, словно и сам был удивлён. – Мне кажется, Соня, я взобрался на ледяную вершину. Здесь никого нет, и я уже очень хочу обратно. Снимите меня! – Он слегка улыбнулся и взглянул на ошеломлённую сестру. – Понимаешь, я видел джампера… девушку, ей было плохо, и мне показалось… Ладно, – вдруг оборвал он. – Лучше скажи, как там Ася? Я её помню, когда ей было лет шесть.

– Ася рисует, довольно миленько. Вышла замуж, уже и сама не понимает зачем, – сказала Софья. – Саня тоже хорош – женился на ревнивой курице. Она ему теперь мешает спасать мир. Всё не так, как было при бабушке, ты будешь разочарован. Единственное, что сохранилось, – это то, что мы втроём очень дружно… Понимаешь, мы как бы одно существо. Может, поэтому ни у кого по отдельности и не складывается.

Через полчаса увлечённые беседой Болек и Софья спонтанно перешли от напитков к ланчу. К этому времени они успели поговорить о Серафиме, об огородных успехах родителей и, наконец, об аварии, по трагическим итогам которой Софье предстояло платить. А затем неожиданно, во всяком случае для Болека, разговор перепрыгнул на Софьиного приятеля Женю Никольского.

– Ты понимаешь, добрый парень, но какой-то покалеченный, совсем без воли, – объясняла она. – Писал музыку, Саня говорит, самобытную, – не нашлось применения. Начал шляться, что-то там теперь записывает на диктофон – типа голос времени. Работает плохо, халтурит. Попивает винишко. Хотя симпатичный в целом человек. А тут на днях возникла проблема, я не знаю точно какая, он не сказал… – и, представляешь, наелся таблеток. Какое-то странное количество, маловато для серьёзных последствий. Болек, может, пообщаешься с ним? Я знаю, ты не занимаешься такими случаями. Но, может, в виде исключения? Надо просто его пнуть – чтобы зажил. Дать импульс!

– Я действительно не занимаюсь такими случаями, – твёрдо сказал Болек. – Найди ему экзистенциального психолога, тут налицо утрата смысла. Пусть разбираются.

– Я предлагала – отказался наотрез, – качнула головой Софья. – Болек, но ведь речь не о занятиях! Тебе бы с ним просто поговорить, как опытному человеку. Ты же много всего такого видел!

– Соня, это совершенно исключено! – сдерживая досаду, повторил Болек.

– На тебе не будет никакой профессиональной ответственности! Просто скажи два слова! – не уступала Софья. – Может, он после этих слов жить захочет. Ну а нет – так нет!

Болек вздохнул:

– Соня, какие ещё два слова? Ты ведь понимаешь, что это несерьёзно? Такими вещами не шутят.

– Очень тебя прошу! Помоги ему для меня! – взмолилась Софья и осеклась, почувствовав, что перешла черту.

– Помочь ему для тебя… – след в след повторил Болек и подвесил реплику в воздухе.

Ещё долго потом Софье было стыдно вспомнить, как этим ненароком сорвавшимся «помоги для меня» она высказала Болеку претензии на особое отношение. Наивная – повелась на сентиментальное настроение утомлённого перелётом босса. Знай своё место! Ты просто наёмный работник.

Но тогда она всё-таки не сдалась и пошла на хитрость.

– Им ведь и Саня занимался, но без толку, – сказала она, припоминая подростковое соперничество братьев.

– Что значит «занимался»? – уточнил Болек и с любопытством выслушал подробности про насморк и попытки терапевта Спасёнова дотянуть безвольного разгильдяя до высоты собственной души.

Троюродный брат Саня был важен Болеку как часть тех лет, когда в их детской вселенной ещё не существовало ни Европы, ни коучинга, а была только Волга в июльский день. По утрам туманы пахнут сосновой смолой. Днём от катеров – весёлые волны, их полагается встретить грудью. К вечеру – простокваша на корках бородинского хлеба, а поутру – вчерашние блины. В том раю прирождённый альтруист Саня и столь же подлинный эгоцентрик Болек схлёстывались по самым разнообразным поводам. При всём при том именно Саня, единственный из всех Спасёновых, удручённо принявших новость об отъезде Болека в Европу, страстно восстал против его эмиграции. Уговаривал, пугал, обзывал предателем, плакал.

– Соня, – подперев голову кулаком, сказал Болек. – Давай поступим так. Я поговорю с вашим молодым человеком. А ты за это пригласишь меня в гости – на чай в семейном кругу. И чтобы все были!

Софья, оторопев на миг, пропустила сквозь гребень пальцев чёрные струи волос.

– Или это неудобно? – уточнил заморский родственник.

– Господи! Почему же неудобно? Удобно! Великолепно! – вскричала она и, порывисто пересев к Болеку на диванчик, обняла его. – Я так рада тебе! И все будут рады! Все! Даже не сомневайся!