Читать книгу Отец Григорий. Жизнь, посвященная Богу - Ольга Пономарева - Страница 6

Каждый человек, по мере своего восхождения ко Христу, восходит и на свою Голгофу. Годы заключения отца Григория стали одной из многих ступенек, которые вели его к духовному восхождению. От силы к силе восходил отец Григорий к Богу и вел за собой своих духовных чад. Одна из них, ныне покойная Дария, поведала чудный случай, свидетельницей которого она была.

Смолино. Свято-Духовская церковь. Служится великопостная Пассия. В центре храма – Крест Господень. Отец Григорий стоит напротив распятого Господа и сосредоточенно молится. Вдруг батюшка на какое-то мгновение замирает, а затем падает на колени перед Голгофой и начинает истово креститься… Ход службы приостанавливается, молящиеся в недоумении смотрят на батюшку, который, преклонив колени, со слезами на глазах шепчет слова молитв и невыразимой благодарности Богу. Батюшка молится не по уставу великопостной Пассии, а своими словами… Так проходит некоторое время. Затем отец Григорий медленно поднимается и, не смея поднять заплаканных благодарных глаз на Распятие, заканчивает службу.

Никто в храме так и не понял, что же произошло, и лишь раба Божия Дария видела, как во время службы засиял тысячами солнц Крест Господень, стоящий посередине храма. Голгофа Спасителя мира освятила церковь неземным, невещественным светом… Это сияние и увидел отец Григорий. Это был дар Христов – свет Божественный, изливающийся на молящихся по неизреченной любви Господа нашего Иисуса Христа ко всем людям.

Вера твоя спасла тебя…[9]

Ночь медленно и неохотно истаивала, уступая место серой, буранной утренней мгле; глаза застилало, и трудно было дышать. На расстоянии вытянутой руки уже не было видно идущего впереди. Только прожекторы со сторожевых вышек зоны на миг рассекали своим лучом разбушевавшуюся зимнюю стихию и беспомощно увязали в ней.

Группа заключенных шла след в след. Скорее – спина в спину, держась друг за друга. Ветер был такой, что оторви он человека от земли – просто понес бы, покатил по заснеженному полю. Конвоиры поневоле прижимались ближе к заключенным, чтобы не потеряться в этом снежном месиве. По существу, конвой тут был и не нужен. Бежать отсюда некуда. На сотни километров – ни жилья, ни даже охотничьих стоянок. Разве что где-то рядом зона, подобная этой, да одинокая поземка несущегося по болотам и полям снега. И почти непроходимые леса…

Молодой диакон Григорий, отбывающий уже четвертый год из десяти, был назначен бригадиром группы самых трудных, злостных рецидивистов-уголовников со сроками заключения до двадцати пяти лет. Это практиковалось местным начальством: сломать, подмять под себя молодых, превратив их в фискалов и доносчиков, чтобы легче было держать в узде других – убийц и насильников, для которых «убрать» человека было пустяком, а порой и некоторым развлечением. Даже охранники, имеющие власть и оружие, не хотели связываться с ними.

Группа двигалась в сторону лесной делянки, которую несколько дней как стали разрабатывать. Удерживать правильное направление мешали снежная буря и слепящий ветер. Контуры дороги, которая стала появляться за эти дни, опять исчезли в снежных завалах. Шли почти наугад к темнеющей вдали стене глухого таежного бора. Шли на пределе, выбиваясь из сил, но стараясь поскорее хоть как-то укрыться в лесу от сбивающего с ног ветра.

Отец Григорий шел первым – вроде бы по обязанности бригадира, а на деле он по пояс в снегу прокладывал путь другим, чтобы не спровоцировать назревающий с момента их работы на делянке конфликт, который вот-вот готов был разразиться. Он шел, не переставая творить Иисусову молитву. Голодные, озверелые арестанты который день с безумством фанатиков требовали от него еды, так как их дневные пайки – застывшие склизкие комки хлеба – не могли насытить даже ребенка. Отец Григорий спиной чувствовал, что над ним готовится расправа. Как горячо он молился в эти минуты Господу и Божией Матери! Ноги сами несли его куда-то, и, подходя к лесу, он понял, что их делянка осталась далеко в стороне. Он понимал, что не только любой час, но и миг для него может быть последним.

Добравшись до леса и убедившись, что они забрели в сторону, зеки обступили его плотным кольцом. Ничем не отличаясь от стаи волков, они выжидали, кто кинется первым, чтобы затем включиться остальным и завершить бессмысленную кровавую драму. Им это было не впервой. И даже предлог есть: куда завел? Не насытиться, так хоть выместить накопившуюся звериную злобу. Охрана в такие минуты сразу исчезала. Положение казалось безвыходным. Но как сильна была его вера в помощь Господа!

Все, что произошло дальше, он делал, видя себя как бы со стороны. Неожиданно для себя он непринужденно смахнул снег с поваленного ветром некогда отдельно от других стоявшего кедра и сел, улыбнувшись. Это просто ошеломило «стаю».

– Ну хорошо, вот вы сейчас меня убьете. И что? Хоть кто-нибудь из вас от этого насытится? Да, я – «поп», как вы меня зовете. И не скрываю, что прошу у Бога помощи. Но помощь-то нужна и всем вам. И она – у вас под ногами.

Почти у его ног, из-под вывороченного с корнями дерева, среди хвои и переплетения сломанных ветвей виднелась шкура, вернее, часть шкуры медведя. Чувствовалось, что глубже, под снегом, лежал убитый падающим стволом зверь. Вероятно, мощное и крепкое с виду дерево было больным и ослабленным, и шквальный порыв ветра вывернул его с корнем, с огромной силой бросив на берлогу спящего медведя. Внезапность случившегося оказалась для зверя роковой. Кедр упал, ломая подлесок, но основная сила удара пришлась именно на берлогу. Катастрофа произошла менее получаса назад: тело зверя было еще теплым, а его разбитая голова кровоточила.

Восторженный вой голодной человеческой «стаи» привлек внимание конвоя. Это было удивительно! Это был пир с медвежатиной на костре. Даже самые озлобленные арестанты от предвкушения трапезы зачарованно смотрели на отца Григория: «Ну, поп, тебе и вправду Бог помогает!».

Это ли было не чудо? По воле Господа и по горячей молитве отца Григория ноги сами привели его к этому месту. Ведь это была пища на несколько дней, если не растащит лесное зверье. Отец Григорий, отойдя в сторону, упал в снег, сотрясаясь от благодарных рыданий. Он-то понимал, что такое совпадение – не простая случайность: расположение берлоги, место падения дерева и внезапность, с какой оно рухнуло, не дав опомниться спящему зверю, – это дело Божественного Промысла. Ведь и в Евангелии сказано: Просите, и дано будет вам; ибо всякий просящий получает[10].

После этого случая отношение к заключенному Григорию Пономареву в лагере резко изменилось. Эти нравственно опустошенные люди, изгои общества, в основной своей массе серые, малограмотные и суеверные мужики, стали считать его как бы своим «талисманом». Работая летом на лесоповале, они вместе жарили шишки кедра, а потом, вылущивая из них орехи, делали кедровое молоко, давя орехи камнем в миске и заливая кипятком. Получался сказочный по целебности и вкусу напиток. Сливая первый настой, орехи заливали снова и снова. Некоторые из зеков по-своему даже привязались к отцу Григорию, уважая его, несмотря на молодость, за немногословность и справедливость.

Менялись заключенные – кто-то умирал, кого-то забивали свои же, кого-то переводили в другие зоны. Менялись и начальство, и охрана. Изменилась и жизнь отца Григория – его перевели работать в шахту.

В шахте

Прошло уже несколько месяцев, как отца Григория перевели на работу в шахту. Шахтерский труд – один из тяжелейших, но с трудом шахтера-заключенного даже сравнивать что-либо трудно. До забоя ежедневно шли под конвоем. В забое каждый занимал отведенный ему участок, где только при помощи кайла[11] и лопаты надо было, вгрызаясь в землю, любой ценой выполнить свою норму. Средств защиты, страховок – никаких. Кому нужны эти заключенные? Погибнут – пришлют новых. Стране нужен уголек; на нем не видны ни пот, ни кровь, ни слезы, ни следы оставленных в шахте жизней.

Когда спускаешься в шахту, замирает сердце, словно попал в преисподнюю. Жутко! Слабый свет шахтерских лампочек едва высвечивает причудливо выбитые пласты породы. Старые, подгнившие крепления скрипят и вздрагивают при каждом ударе кайла; длинная штольня слабо освещена. Под ногами порой чавкающая вода. И воздух… В нем почти нет кислорода, он переполнен взвесью мельчайших угольных пылинок с ядовитыми примесями газов, выходящих из земли. Кто хоть раз вдыхал этот воздух, не забудет его никогда.

И опять жизнь его – как тлеющий уголек, который в любой момент может погаснуть. Погаснуть от тысячи случайностей, возникающих под землей. Одно успокаивало и радовало – его напарник. Что-то там просмотрело лагерное начальство, поставив отца Григория работать вместе с этим старым, до истощения худым человеком. У него не было ни единого зуба во рту, ни единого волоса на голове, а суставы были по-старчески раздуты и обезображены непосильным трудом. Острые лопатки и ключицы выступали из-под арестантской робы, но на изможденном и изрезанном морщинами лице, почерневшем от угольной пыли, сияли удивительной глубины и доверчивости детские глаза. Кашель, даже не легочный, а уже какой-то брюшной, утробный, постоянно сотрясал его тело.

Это был священник, протоиерей Алексий, откуда-то из Подмосковья. В их лагере он появился сравнительно недавно и был так плох здоровьем, что даже уголовники, липнущие к каждому человеку, стремясь извлечь из него хоть какую-то пользу для себя, не трогали его. Не жилец!

Однако этого полуумирающего старика исправно выгоняли каждый день на работу. Они с отцом Григорием уже несколько дней работали в одном забое, и отец Алексий с непонятно откуда берущейся в немощном теле силой вбивал свое кайло в породу, оставляя для отца Григория удобные уступы и выбоины, облегчая тем самым его труд.

Совсем недавно отец Алексий узнал, что молодой напарник – диакон, и его младенчески светлые глаза засияли особо приветливым и радостным светом. Родная душа рядом! Он по-отечески тепло относился к отцу Григорию (к «Гришеньке») и говорил, что в назначении их работать в одном месте видит Промысл Божий. Они почти не разговаривали. При таком напряженном труде это невозможно. А в бараке их нары были далеко друг от друга. Но Божия благодать, почивающая на батюшке, как облако, покрывала отца Григория и облегчала его труд.

9

Мк. 10, 52.

10

Ср.: Мф. 7, 7–8.

11

Кирки. – Изд.