Читать книгу Тожесть. Сборник рассказов - Ольга Птицева - Страница 5

Расческа вязла зубцами в кудрях, рвала волосы, застревала намертво. Янка пыталась осторожно выпутать ее, но получалось плохо, даже рука затекла. Стоило выпустить прорезиненную рукоятку из пальцев, как щетка повисла, больно натянула волосы. Янка зажмурилась и дернула.

– Не рви так! – беззвучно попросила мама. – Дай, я сама.

Янкины волосы мама любила. Подкрадывалась среди ночи, утыкалась в макушку, вдыхала их запах, гладила осторожно, шептала что-то неразборчиво. Янка так привыкла к ее полуночным бдениям, что и не просыпалась толком. Переворачивалась на другой бок, освобождая место рядом, и возвращалась в сон. И только спиной чувствовала прикосновение теплой маминой груди, ее руки и сладковатый аромат лаванды – мама перекладывала засушенными веточками ночные рубашки, говорила, так ей слаще спится.

Когда на шестую ночь после похорон Янка сквозь сон почувствовала знакомый цветочный дух, а кровать мягко скрипнула, принимая вес маминого тела, поначалу не испугалась. Подумала только, мол, хорошая ночь сегодня, маме не больно, вот, пришла ко мне. Мысль, что мама умерла, ослепила вспышкой, примяла к матрасу взрывной волной, оглушила грохотом сердца, выпрыгивающего из грудины.

Янка вскочила с кровати, упала, на четвереньках выползла в коридор, захлопнула дверь, приперла ее спиной, задышала часто, хрипло.

Как успела схватить из-под подушки телефон, и сама не поняла, но успела. Свет дисплея разорвал темноту, страх отступил, на смену ему пришла соленая вода. Всхлипывая, Янка набрала вызубренный еще на первом курсе номер. Посмотрела на имя, представила, как его обладатель крепко спит на прохладных простынях, по правую руку край высокой кровати, по левую – любимая жена, поджарая, как породистая гончая. Стерла номер. Набрала другой.

Денис ответил на второй гудок, будто не спал, а ждал ее звонка. Или не ее.

– Да?

– Ко мне мама приходила, – не думая, выдохнула Янка, зубы застучали так, что пришлось поджать язык, чтобы не прикусить.

Денис помолчал.

– Девять дней же…

И правда, девять. Три первых исчезли в туманном мороке, Янка силилась вспомнить, но не выходило. Только лицо Глеба всплывало иногда из багровых туч, застилающих всех и каждого. Даже гроба Янка не запомнила, даже поминок. Долго потом не могла понять, почему ладонь в земле. Терла ее под водой, сгорбившись у раковины в туалете, слишком помпезном для места ритуальных обедов.

Смылась ли грязь? Кто выбирал зал, меню, вкусно ли было, говорила ли она что-то, стискивая в пальцах холодную рюмку? Ничего не запомнилось. Только серебристое такси, в которое ее усаживал Глеб, бережно положив ладонь на макушку, чтобы не ударилась. А потом наклонился и поцеловал. В губы, коротко и сухо. Она тут же ответила, мигом приходя в себя, но Глеб уже распрямился, хлопнул дверью, мол, трогай. Таксист послушно тронул. Янка вывернулась шею. Глеб уже подхватил жену за острый локоток и уводил с парковки. Он не обернулся, а вот Катя – да. Они встретились глазами. Тогда-то Янка и поняла – Катя все знает. И решила, что точно повторит.

И повторила, Боже мой, конечно, повторила. Если делаешь что-то запретное один раз, то обязательно решишься на второй. Потому что точка невозврата осталась позади, а мир не рухнул. Ничего, по сути, не изменилось. Только в памяти появилась дверца, за которой пылает, воет, лютует безумный, животный, нездешний восторг. И, если ночью станет совсем уж холодно, можно подойти, прижаться щекой к обратной стороне этой дверцы и различить за ней свое дыхание, его шепот и скрип дивана, кожа об кожу, горький шоколад и коньяк. Обогреться немного об их жар и уснуть.

Ну что поделать, если Катя встретила его первой? Еще на курсах для поступления, вцепилась сильной рукой, притянула к себе, обхватила крепкими бедрами? Что поделать, если тут же пошла с ним во все секции, записалась в бассейн, научилась говорить с легким презрением о фастфуде? А может, она всегда такой была, Яна не знала. Она появилась чуть позже, прибилась к ним. Домашняя девочка – копна кудрей, тревожная мама на телефоне. Это Глеб ее принял, благосклонно взял под свое крыло. Она им лабораторные, они ей дружбу. Веселые пьянки до рассвета, хмельные утра в квартире Глеба, по которой она ходила, как по музею, застывая на носочках, боясь вдохнуть. Потому что все там было Глебом. Все эти странные картинки на стенах, холодный паркет, горный велосипед на стене, стеллажи дисков, только хорошее кино, Янка, хорошее, понимаешь? Она не понимала, но соглашалась. А Катя наблюдала за ними с видом человека, победившего войну раньше, чем та началась.

– Ну, зачем он тебе? – спрашивала мама, пока Катя выла, закусив картонный край открытки, зовущей ее на чужую свадьбу.

Нужен.

– Ну, зачем он тебе? – спрашивал Денис, наливая ей кофе, когда она приехала к нему с искусанными губами, под утро, шальная от восторга, чующая, как пахнет от нее горьким потом, наглаженными простынями и заморскими фруктами, которые Глеб привез ей из далеких островов.

Нужен.

– Ну, зачем я тебе? – спросил Глеб, а она уже закрыла его кабинет на ключ.

В сумочке лежали документы на мамину квартиру в Питере. Полгода растянулись на чертову вечность, за нее Катя успела решить, что уедет, уедет, как только выправит все бумажки, уедет и заберет Глеба с собой.

– Нужен, – прохрипела Янка, падая на кожаный диван, пока он расстегивал пуговки на ее блузке.

Все случится сегодня, сразу после ужина. Она попросит Глеба задержаться. Повод не важен, он все поймет по глазам. Все поймут, да и к черту их. Вот ключи, вот два билета. Развод можно оформить по сети. Ничего не бойся, хороший мой. Я выживала два года, таская маму по онкологичкам. И выжила. Я теперь все смогу. И тебя из Катиных цепких ручонок, тоже. Ничего не бойся, только поехали, милый. Поехали. Мы никому не скажем. Дениске, может, только. А он умеет держать язык за зубами. Уж он-то умеет. Мы просто исчезнем. Навсегда.

Руки дрожали, пока Янка застегивала блузку, ту самую, с пуговками. Так и не досчиталась трех, когда вернулась от Глеба, пришлось все перешивать. Они посмеются над этим, когда сядут в самолет. Обязательно посмеются. Ведь посмеются же, мам?

Мама молчала. Пахло пылью и одиночеством. Янка глянула время – 19.02, можно не спешить, выключила свет и вышла из пустой квартиры. Новые жильцы должны въехать завтра. Завтра. В первый день ее новой жизни.