Читать книгу Лёшенька. Часть вторая - Ольга Пустошинская - Страница 4
4
ОглавлениеУх и уродились нынешним летом грибы! Яшка с Лёшкой чуть ни каждый день в лес ходят, приносят полные корзинки подосиновиков, опят и, конечно, белых.
Что же может быть лучше, чем проснуться утром раньше мамки, когда ещё коров в стадо не выгоняли, взять из суднавки краюшку хлеба и пару варёных картофелин со стола, разбудить засоню Лёшку и тихо выбраться из избы.
А в лесу-то какая благодать! Прохладно, свежо и тихо-тихо… Перейдя ручей и немного поплутав по лесу, они вышли к своему заветному местечку, где всегда хорошо родились белые грибы. Яшка опустился на колени и шарил руками по мху и опавшим листьям. Пальцы нащупали крепенькие шляпки грибов, он очистил их, выцарапал из земли и сложил в лукошко. Вот и славно, мамка и нажарит с картошкой, и засолит, и насушит…
Последнее своё беззаботное лето догуливает Яшка. Окончена школа-семилетка, осенью ему предстоит ехать в город и идти на завод учеником слесаря. Он упрашивает мамку, чтобы позволила пойти в кузню к Константину, но та сомневается, боится, чай, что в тягость сын будет. Зря она беспокоится: дядя Костя – свой человек, да и вообще мужик хороший. Ничего… есть ещё время.
Яшка вспомнил, как прошлым летом они пытались найти в лесу клад, и повернулся к брату:
– Ты, Лёшк, не только грибы ищи.
– А что ещё? Ягоды?
– Клад. Может, почуешь что-нибудь… Деньги у мамки почти кончились. Чего глаза вытаращил? Вишенку купили, дяде Косте на жеребчика дали, – загибает пальцы Яшка, – тарантас, одёжку и валенки всем… Муки ещё, когда своя вышла… крышу у амбара чинили… Что там осталось, кот наплакал.
– Так мама Соня сказала: здесь клада нет, – напомнил мальчуган.
– Балда! Это раньше не было, а сейчас, может, и есть. Вдруг кто-нибудь пришёл и закопал?
С такими убедительными доводами нельзя не согласиться. Лёшка обещал быть настороже. Бродя между деревьями, он смотрел под ноги, словно буравил землю взглядом… и вдруг под кустом заметил что-то блестящее.
– Нашёл!
– Что? Где? – Яшка с колотящимся от радости сердцем бросился к брату.
В руках у Лёши серебристый портсигар, залепленный опавшими листьями. Они очистили его от грязи и увидели на крышке гравировку в виде лошадиной головы и женщины с длинными распущенными волосами, в накинутом на плечи платке.
– Ух ты, небось, серебряный… тяжёлый какой. Дорогая вещица, – со знанием дела сказал Яшка.
Он поддел ногтем крышку и открыл портсигар. Внутри лежали свёрнутая купюра и плотный ряд тонких папирос.
– Почти не отсырели, крышка плотная. Подсушить только малость…
Деньги он спрятал в нагрудный карман, чтобы после отдать мамке.
– Поди, осенью гость к кому-нибудь из города приезжал, пошёл в лес грибы собирать, присел передохнуть – и потерял. А мы нашли.
Яшке уже давно хотелось научиться курить. Кирька, лавочников сын, умел, Васька умел и Колька тоже. Кирьке так вообще было легко. Стащит потихоньку у отца папироску, тот и не заметит – считать он будет, что ли?
Они отдохнули у ручья, разделив по-братски краюшку ржаного, чуть кисловатого хлеба. Яшка пригнулся и попил чистой воды, вытер рукавом рот:
– Полнёхонькие корзины, пора домой… А что, Лёшка, может в коммуну заглянем Кольку проведать?
Лёша стрельнул хитрыми глазами на брата:
– Кольку?
– Ну да, а что?
– Знаю я твоего Кольку… с вот такой косой, – хихикнул Лёшка и показал рукой чуть ниже спины.
– Сейчас в лоб получишь! – мрачно пообещал брат.
Вы только посмотрите, люди добрые, как избаловался этот мальчишка! Слова ему не скажи, пальца в рот не клади – вот до чего вредный стал, совсем добра не помнит.
Яшка сунул брату грязный кулак под самый нос:
– Будешь ехидничать – расскажу мамке, что ты штаны порвал и в чулане спрятал.
Лёшка сердито засопел. Почти новёхонькие штаны он изорвал, когда полез на берёзу и неосторожно зацепился за сучок. Большая дыра красовалась теперь на самом видном месте. И как только Яшка узнал?
– Ладно, не буду, – буркнул он, – пойдём в усадьбу…
***
В коммуне садились обедать. Все собрались в бывшей господской столовой за длинным столом, заставленном тарелками со щами и гороховой кашей.
– Гость в дом – бог в дом, – с улыбкой сказал председатель, увидев ребят. – То есть не бог, а… ну неважно… Анна, принеси ещё две тарелки. Вишь, гости пришли!
Зардевшаяся Олька подвинулась на лавке, освобождая братьям место.
– Демьян! – повернулся Игнат к маленькому мужичонке. – Жалуются мне бабы на твою козу, несознательно ведёт себя, не по-коммунарски. – Он старался придать голосу строгость, а в глазах так и плясали смешинки.
– А что? – поднял голову Демьян.
– Сегодня утром она открыла запор на сарае и вышла во двор.
– Кто?
– Ты, Демьян, дурака не валяй. Мы про кого говорим? Про твою козу.
– Не моя она, а обчественная. Я её обчеству сдал, – нахмурился мужик. То ли он шуток не понимал, то ли настроение неважным было.
– Дак мало того, что сама вышла во двор и болталась по всей коммуне, – продолжил Игнат, – так ещё и коров за собой увела!
– Это она, Захарыч, агитацию с бурёнками провела! – развеселились коммунары.
– Думай что говоришь. – Демьян хлебной коркой подчистил остатки каши в тарелке. – Как коза может открыть запор? Рук у неё нетути.
– Эва! Рук нет, так она, шельма, рогами и языком открывает! Марья-скотница видела.
– Она у меня всю жисть такая, – вмешалась Демьянова жена. – Никакие запоры ей не помеха, очень карахтерная коза.
– А третьего дня что она сделала? – отложил ложку председатель.
– Что?
– Ушла с выгона в деревню, всех коров за собой притащила, да ещё и мирского быка в придачу. И вся эта орава возле колодца стояла.
Коммунары хохотали до слёз, держась за животы. Звонко смеялась Олька, прикрываясь ладошкой и украдкой поглядывая на Яшку.
– Саботаж устроила!
У Демьяна поползли глаза на лоб:
– А я при чём?
– Демьяныч, ты её поругай по-свойски, чай, она тебя послушает, – задыхался от смеха Грач.
– Выговор ей объяви!
– Пастух сам виноват: принял на грудь, а Милка пьяных не любит, – объяснила Демьянова жена Домна. – Коли учует запах вина – рогами под зад поддать может. Очень умная коза.
– Расскажи, Домнушка, как ты её продавала, – попросил кто-то из коммунарок.
– Отчего ж не рассказать, расскажу, – с удовольствием согласилась Домна. – Узнала Дарья Митрофанова из Митяевки, что я Милку продавать хочу, и говорит: продай мне, уж больно коза хорошая. А она и взаправду хорошая: молока много даёт, вкусное оно, сладкое… Сговорились о цене, увела Дарья Милку к себе. А на другой вечер, после дойки, смотрю: стоит коза у меня под забором, рогами калитку открывает.
– Нагостилась, домой захотела, – вставил Грач, вытирая рукавом красное от смеха лицо.
– Вернулась, родимая… Два раза я её Дарье возвращала, и два раза она назад приходила. Ну, Митяевка-то недалеко, оно и понятно… Вернула я деньги и решила, что надо в дальние деревни продать, чтобы не вернулась Милка. Нашёлся покупатель в Окунёвке…
– Из Окунёвки, поди, не добралась – тридцать вёрст ведь, – заметила повариха.
– Вернулась, – махнула рукой Домна. – Через неделю пришла, стоит под воротами, блеет… Худая, бока впали, вся в репьях… Ну что с ней делать? Мы больше не продавали, такая коза и из Питера прибежит.
– И то верно, прибежит, – закивали коммунары. – Как собака верная.
– Ты не серчай на неё, Захарыч.
– Что ты, что ты, – махнул рукой председатель, – я же шутейно. Как можно серчать на такую умную козу?
После пили чай и забористый квас из жбана. Братья поблагодарили за хлеб-соль, Яшка сделал знак Кольке, и они втроём вышли на широкий господский двор.
– Наелся… – Мелкий похлопал себя по животу.
– Смотри, что у меня есть! – Яшка достал из-под рубахи портсигар.
– Ух ты! – вытаращил глаза Колька. – Где стибрил?
– Почему сразу стибрил? Лёшка в лесу нашёл.
– Важнецкий портсигар, богатый, – завистливо протянул Мелкий. – А лошадь совсем как Вишенка.
– Пойдём за амбар, – кивнул Яшка и показал папиросы.
У Кольки дух захватило от восторга, на маленьком носу выступили капельки пота.
– А твой брат не проболтается? – опасливо спросил он, косясь на Лёшу.
– Да ты что, он как рыба.
Они ушли за амбар и выкурили одну на двоих папироску. У Яшки неплохо получилось пускать дым колечками.
– Меня сперва тошнило, и голова болела, – поделился Колька, – а сейчас ничего… Тебя не тошнит?
– Н-нет… Я сейчас… – Яшка ушёл за угол и через пять минут появился побледневший и взмокший.
– Ещё одну? – предложил Колька.
– Эва! На чужой каравай рот не разевай, – вяло замахнулся приятель. – Мы в деревню пойдём, дома заждались, поди.
По дороге ему полегчало, Яшка заметно повеселел и стал насвистывать услышанную где-то песенку, с удовольствием предвкушая, как ахнет и обрадуется мать, увидев полные корзинки грибов.
– Лёшка, смотри мамке не проболтайся, что мы с Колькой курили, – шкуру спущу, – пригрозил он.
– Знаю, не маленький.
Возле забора стоял привязанный Зефир, запряжённый в телегу, фыркал и встряхивал головой, прогоняя мух.
– Тятька приехал! – Лёшка ускорил шаг, взбежал на крыльцо, со стуком распахнул тяжёлую дверь.
– Здравствуй, сынок. Здорово, племяш. – Константин крепко, по-мужски, встряхнул Яшке руку. – За грибами ходили? Молодцы. А мне всё недосуг в лесок наведаться.
– Мы тебе дадим, тять, у нас много, – щедро пообещал Лёшка.
Мать в тёмном платье и наглухо повязанном платке угощала Константина чаем, подвинула поближе миску сметаны, положила в тарелку пирожки с луком и яйцами.
– Вот, сестрица Вера, возьми, – Константин полез в карман и достал несколько ассигнаций.
– Не надо, братец, есть у нас, – слабо запротестовала мать.
– Да чего там есть, бери.
– А мы деньги нашли, – спохватился Яшка, – и ещё портсигар серебряный, только папирос там не было.
Сказал и покраснел. Папиросы он уже успел спрятать в сенях. Константин рассмотрел портсигар, пощёлкал крышкой.
– Красивый… И лошадь совсем как живая.
Он вышел на крыльцо, свернул самокрутку, затянулся… Увязавшийся за ним Лёшка внимательно смотрел, как отец курит, выдыхая дым через нос, и мотнул головой:
– Ты, тять, неправильно куришь, некрасиво. А Яша – красиво, он дым колечками изо рта выпускает.
Потом он, конечно, говорил, что не видел мамку, стоящую за спиной. Честное слово, вот те крест, отсохни рука!.. Зачем тятьке сказал?.. Так ему можно, только мамке нельзя…
Яшке влетело. Мать с плачем и причитаниями достала из шкафа отцовский ремень и несколько раз ударила сына по спине и мягкому месту. Совсем не больно, Яшка и не такое вытерпел бы. Хуже всего были мамкины слёзы. Сморкаясь в передник и всхлипывая, она долго выговаривала, что маленьким курить нельзя, да и вообще никому нельзя. Вон тятька курил, так кашлем заходился, и грудь у него болела… Смотрит он сейчас с неба на сына своего непутёвого и плачет.
Мамка сняла с божницы икону Спасителя и заставила Яшку пообещать, что тот никогда не притронется к табаку.
– Обещаю, – неуверенно сказал он.
– Целуй икону, – потребовала мать.
Яшка приложился к лику Спасителя.
За всю свою жизнь он ни разу не нарушил данного матери обещания, даже после её смерти.