Читать книгу Лёшенька. Часть вторая - Ольга Пустошинская - Страница 7

Константин привёз пугающее известие: третьего дня у его хозяина отняли кузню, или национализировали, как сказали в сельсовете. Что они собираются с ней делать – неизвестно.

– Царица Небесная, заступница! И как же теперь? – ахнула мать.

– Не знаю, сестрица Вера.

– Хоть бы оставили, не помирать же с голоду деткам…

Константин, пряча глаза, в которых поселилась тревога, раскурил самокрутку и сказал:

– Дураки будут, ежели закроют. Кузня-то денег приносит, неужто лишняя копейка мошну тянет?

Яшка так и обмер: как же его планы пойти к дяде Косте в ученики, выходит, лопнули? Он хмуро ковырял заусенцы на пальцах и морщил лоб. Вот завсегда так, только размечтаешься о чём-нибудь хорошем, так судьба тебе в лоб сковородником – терпи, Яков, да почёсывайся.

Но, к счастью, вскоре пришла утешительная новость: кузню и кузнеца оставляют, даже разрешают взять ученика. Радостный Яшка готов был ехать сию минуту, но мать удержала:

– Куда торопишься? Завтра вместе поедем.

Она пересмотрела его одежду, надставила лоскутками рукава старой рубахи: поносит и такую, чай, не жених ещё; подлатала дырочки на куртке, выстирала штаны и исподнее.

Как там Яшку встретят?.. Фенечка-то девка добрая, а вот маменька ейная… Так, поди, и ходит к дочке свои порядки наводить. Хотя говорят, потише стала, как Иван домой воротился.

На другое утро отправились в Андреевку сразу после чая, оставив Полинку домовничать.

– Чужих в дом не пускать, щи в печке стоят, ватрушка – в суднавке, – дала мамка последние указания.

– Да знаю, знаю… А Варю можно позвать?

– Варю можно.

Яшка запряг Вишенку в лёгкий тарантас, купленный совсем не дорого у Михаила Ивановича. Хороший всё-таки человек Михаил, жаль будет, если его конюшню… как там… национализируют. Пока как будто не трогают, хотя кто его знает…

Яшка, задумавшись о чём-то, всё смотрел на острые ушки и тёмную гриву лошади и вдруг сказал:

– Вот бы Вишенка жеребёночка нам родила, да мам? Здорово было бы: две коровы, две лошади в хозяйстве, как у Ульяна Петровича.

Мать рассмеялась, поправляя по привычке косынку. Она лишь недавно сняла чёрный вдовий платок, повязав белый и, заметив взгляды детей, устремлённые на ее голову, сказала с виноватыми нотками в голосе, что в тёмном очень жарко.

– Да, хорошо будет с двумя лошадушками. Может, услышит нас Господь, и принесёт Вишенка жеребчика.

Яшка как наяву увидел жеребёночка-сосунка, такого же тёмного с вишнёвым отливом, как Вишенка, с тонкими резвыми ножками, с коротенькой щёточкой гривы… И цокнул языком: эх, здорово! За этими приятными мыслями и дорога стала короче, вот и дом Константина показался.

Крупный рыжий пёс чутко дремал у калитки. Услышал шум, вскочил, хвостом завилял – узнал, рыжая морда! В окно выглянула Матрёна, увидела гостей и лицом помрачнела – мать это сразу заприметила, – но тут же улыбнулась и затянула нараспев:

– Здравствуйте, гости дорогие! Веруша, Яшенька, заходите в избу… Лёша, отгони кобеля, ступить, зараза, не даёт.

Матрёна говорила без умолку, зорко поглядывая на Яшку с узелком в руках.

Константин? Да в кузне, где ж ему быть… Феня с отцом в поле ушла, а она, Матрёна, с дитями сидит. Кто ж ещё поможет дочке единственной, как не родная мать?

Близняшки, игравшие на полу с тряпичными куклами в красных сарафанчиках, во все глаза уставились на гостей.

– Господи, выросли-то как, не узнать! – ахнула мать.

Вынула из корзины два пирожка с картошкой и протянула девочкам. Те торопливо поднялись с пола и подбежали за угощением, семеня маленькими ножками. Девочки были очень похожи друг на друга, на первый взгляд и не отличить. Сходство ещё больше подчёркивали одинаковые холстинковые рубашонки, украшенные яркой тесьмой.

– Сколько им, Матрёш?

– На Покров два будет…

Пока Матрёна возилась с самоваром, сестрёнки сложили матери в подол своих кукол с пуговичными глазами, объясняя словами и жестами, что одна кукла – это Лиза, а вторая —Таня. Лизутка бегала споро, перебирая маленькими ножками, а Танюшка сильно прихрамывала на больную ступню.

– А что это, Вера, Яшенька с узелком? Ай собрался куда? – спросила Матрёна, перетирая полотенцем блюдца и чашки.

– Да куда… к Константину в ученики приехал, – осторожно отозвалась мать, ладонью разглаживая на столе клеёнку с пышными розанами. – Школу закончил, рукомеслу надо-тка учиться.

Матрёна пошла рваными красными пятнами и принуждённо засмеялась:

– А и правда, рукомеслу обучится – не пропадёт.

Хоть и ласково говорила, а глазами недобро зыркала, руки нервно двигались, переставляли без надобности вещицы на полочке. Яшка поднялся, потянулся за картузом:

– Я к дяде Косте…

– Иди, сынок, мы с Лёшей только вечером назад поедем.

Закипел самовар. Матрёна разлила чай, пододвинула тарелку с пряженцами. Мать посмотрела на румяные лепёшки и вспомнила:

– Не чутко, не собираются ли из развёрки (так она назвала развёрстку) за хлебом приехать?

– Не, не чутко… Да сейчас-то зачем ехать, ещё не жали, не молотили – брать нечего. Вот к Покрову, может, нагрянут… Ой, как я тогда испужалась, душа в пятки ушла! Мы с Иваном хлебушек-то в курятнике припрятали. Они туды и не сунулись, но всё равно боязно было. Четыре мешка забрали, а могли и больше… Коська в кузницу зерно увозил, там, грит, тоже не искали. А у вас-то как?

– Да тоже взяли… Своя мучица вышла вся, покупала… Умолота ждём. Ох дорого, хлебушек-то золотой нынче. – Мать отхлебнула из чашки, украдкой поглядывая на Лёшу, играющего с девочками в углу комнаты.

Он сводил и с усилием разводил светящиеся ладони, словно они были намагничены.

– О-о-о! – задохнулись от восторга близняшки, потянулись, прикоснулись пальчиками.

Лёшка приложил руки к больной ноге Танюшки. Ладони закололо, но он закусил губу, не одёрнул. Таня скривила ротик, скуксилась и захныкала.

– Больно? Перемогись, потерпи, – уговаривал мальчуган.

И она словно поняла, зажмурилась, вцепилась ручонками в свою куклу. Резво побежали по ладошкам искры, вливалась сила в искривлённую, напряжённую пружинкой Танюшкину ногу. Лёшка растирал её, надавливая на нужные точки то в одном месте, то в другом.

– Получится, беспременно получится. Вот так, ещё чуть-чуть… – шептал он. – Ещё побегаем с тобой наперегонки. Эге?

– Эге…

Стукнула калитка, послышался обрадованный возглас.

– Никак Фенька… – Матрёна отодвинула занавеску и выглянула во двор.

В избу вошла раскрасневшаяся от солнца и ветра Феня, поздоровалась со всеми, перецеловалась.

– А я вижу: Вишенка во дворе! Гости приехали, а хозяйки нет, – улыбнулась она, обмахиваясь краем платка. – Благодать какая на улице, последние тёплые денёчки стоят.

– Отец-то где? – спросила Матрёна.

– Домой пошёл.

– Ну и я пойду, – подхватилась она. – Проводи, Феньк, а то чёрт рыжий кидается, без рук и ног оставит, ирод пучеглазый…

***

Хорошо живётся Яшке. Уже месяц работает он с Константином, постигает все тонкости кузнечного мастерства. В кожаном фартуке стоит возле полыхающего горна, такого яркого, что смотреть больно; стучит молотом по наковальне, высекая огненные искры. Ему радостно и удивительно смотреть, как из бесформенного куска железа получается замечательная скоба или щеколда. Не чудо ли? Яшка чувствует себя самим Сварогом, богом-кузнецом.

Получив первые деньги, он доволен и горд собой: пусть небольшие, но свои. Не дядя Костя дал, а сам заработал, вот этими мозолистыми руками. Скоро домой поедет, поможет мамке отмолотиться. Не управиться ей одной без мужика-то…

Матрёна, приходившая нянчить внучек, бросает на него полные боли взгляды и едва заметно морщится, но молчит. К счастью, они не так часто встречаются, иначе кусок хлеба у Яшки поперёк горла встал.

Фенечка тоже замечает недовольную мамкину физиономию и успокаивает:

– Ты, братец Яков, не тушуйся, на маменьку мою не гляди, она завсегда любила личики делать.

– Да я и не…

– И правильно. Как я скажу – так и будет.

«Ого, характерная», – думает Яшка. Он смотрит на близняшек, бегающих за белым котёнком, Зайкиным сыночком, и замечает, как легче стала двигаться Танюшка. Уже не так сильно выворачивает ногу и меньше хромает. Он делится своим наблюдением с Феней, та радостно и немного испуганно соглашается:

– Я вижу… молчу – боюсь сглазить.

– Это Лёшка наверняка помог.

– Лёшенька? – округляет глаза Фенечка.

Яшка рассказывает о появившемся у брата даре. Чай, свои люди, им можно.

– В ноженьки поклонюсь, – Феня вытирает глаза передником. – Я завсегда знала: Лёша – особенный.

***

Вот и дождался Яшка молотьбы. Раньше, когда он был маленьким, жатва проходила весело, с песнями, шутками и прибаутками. Первый срезанный пучок мать обязательно обматывала вокруг пояса, чтобы не болела от работы спина, потом эту вязку по обычаю закладывала за иконы. Сжатый хлеб они убирали в снопы, а снопы – в суслоны. И когда ставили последний суслон, все громко кричали: «У нашего хозяина: стоги высоки, засеки глубоки, мякушки гладки, налитушки сладки!» И громче всех звучал голос отца… Да, весело было…