Читать книгу Норвежская народная душа в свете германского духа (Антропософский очерк) - Ольга Рёснес - Страница 4

2. Мистерия «Пер Гюнт»

Оглавление

Ничто в такой степени не обезображивает человека, как незнание им своей собственной сущности.

Р.Штейнер

Задолго до того, как Норвегия стала страной «передовой демократии» и вожделенным местом «убежища» для тысяч мусульман, в норвежской духовной жизни произошло значительное событие, поставившее норвежца перед дилеммой: превзойти себя в духе или эгоистично упиваться собой. Именно так ставится Ибсеном вопрос в «Пер Гюнте», драме-мистерии, опубликованной в 1867 году. И хотя многие и по сей день видят в «Пер Гюнте» исключительно «патриотический» мотив, вздымающий до этого незаметный национальный норвежский характер на общеевропейскую высоту, дело обстоит иначе: с появлением «Пер Гюнта» в норвежской Народной душе сверкнула искра новых мистерий. Это совершенно новое настроение выношено индивидуальностью Ибсена на протяжение трех его, следующих одна за другой, земных жизней, на что обстоятельно указывает Р.Штейнер. Первоначальный импульс этого особого настроя исходит из духовных устремлений личности посвященного, жившего в третьем столетии христианской эры на юге Европы, из напряженной попытки понять будущие судьбы христианства. В лице одного из последних римских императоров, Юлиана Отступника, трагическая судьба христианства проступила особенно отчетливо: развитие пошло в сторону внешне-церковной формализации, минуя свою изначальную внутреннюю спиритуальность. Этот импульс надлома душевно-духовного человеческого существа, затемняющий дальнейший путь человека к Христу как могучей космической силе, и стал для прежнего христианского посвященного, воплотившегося в XIX веке как Ибсен, основным вопросом жизни: в «Пер Гюнте» речь идет по сути о симптоме Юлиана, на этот раз бессильного соединить воедино древнее, наследственное ясновидение, мистериальную мудрость, с чувственно-внешним познанием мира. Р.Штейнер указывает на то, что в индивидуальности Ибсена живет совершенно осознанная убежденность: «придет время, когда христианство останется только традицией и никто не будет знать, что в Иисусе из Назарета жил возвышенный Солнечный Дух» (Р.Штейнер. Эзотерические рассмотрения кармических связей). Феномен Пер Гюнта состоит именно в том, что еще не умершее, наследственное ясновидение тщится узреть что-то за гранью «внешнего», находя лишь отражение своей ограниченности. И эта духовная куцесть и есть надвигающееся на европейца мрачное будущее: будушее мультикультурной Европы.

При всей известности «Пер Гюнта» в мире, сегодня нет оснований говорить о понимании самого существа поэтических образов драмы. Спектакли ставят в Нью-Йорке, Дели и Москве, примешивая к внешним сценическим аксессуарам еще и «местный колорит», не говоря уже о тех гротескных «модернизациях», с которыми в последние годы выносят «Пер Гюнта» на сцену в Осло: вот Пер катит свою мать Осе на тележке из супермаркета, а вот сам он, прикованный к инвалидной коляске и насилуемый проститутками из ночного клуба (в сибирском варианте изнасилование происходит на красного цвета рояле)… Сознательное извращение смысла великой ибсеновской драмы совершенно очевидно: здесь налицо страх перед одной только возможностью оказаться наедине с истиной. Ни один театральный критик, конечно, не решится сказать, что тут нет и в помине ничего ибсеновского, зато охотно станет говорить о «новаторстве», заимствованном из дешевых шоу и комиксов. Это и есть типичное сегодня, упоение поверхностным, однодневным спектаклем абсурда.

Истинный, мистериальный «Пер Гюнт» пока еще не поставлен ни на одной сцене мира.

Ни одна из внешне описательных биографий Ибсена не затрагивает те глубинные душевные импульсы, благодаря которым писатель смог увидеть драму современного норвежца. Пока другие пророки современности, среди которых был и Б.Бьёрнсон, грезили о «великой и могучей» Норвегии, связывая это могущество в лучшем случае с мощью норвежской природы, а в остальных же случаях попросту давая себя опьянить поверхностному, чисто материалистическому патриотизму, Ибсен вслушивался в то тайное звучание норвежской души, что жило как бы «для себя» и «на будущее», нисколько не давая себя касаться ни пресловутому внешнему «национальному подъему», ни сиюминутному патриотическому ликованию. Как индивидуальность, прошедшая в одной из своих прежних жизней христианское посвящение, Ибсен смог ощутить в себе подлинные силы Одина, пребывающие в томлении небытия и предназначенные для воскресения. Это и есть тот первоначальный, природный импульс Пер Гюнта, с которым он врывается в свою полную испытаний жизнь:

Скалу опрокинуть, сосну корчевать,

Сдержать водопад – вот она, благодать!

Лишь так пробуждаются души во мраке.


В своем повседневном сознании норвежец Ибсена еще не порывает, как это произошло уже со среднеевропейцем, живую связь с природой, с ее духовной подосновой, столь красноречиво являющей себя во все времена года. Срывающиеся с неба норвежские водопады, грохот, гул и стон каменистой почвы, множество сияющих, в брызгах и пене потока, радуг, вечное, неумолкаемое пение уносимых течением камней… И даже сегодня, когда на почтительном расстоянии от отвесных скал останавливается рейсовый, из Осло в Берген, автобус, отголосок мощных вибраций ощущается под ногами на асфальте, и люди смотрят, запрокинув головы, вверх, словно там, на недоступной высоте, хранится тайна этой горной страны. И когда вдруг, как в неудачном эпизоде любительского фильма, на горном склоне замирает, словно застигнутый врасплох вор, закутанная в черное мусульманская фигура, сознание пробивает искра внезапной догадки: кто-то ведь предал эту страну.

От Пера Гюнта до сегодняшнего политизированного «мультикульти» расстояние весьма велико, и в отличие от ибсеновского персонажа, персонаж современного театра абсурда не задается вопросом о смысле происходящего. Спрашивается, почему? А потому что сам этот орган вопрошания, душа, подвергся в течение двадцатого столетия неслыханной доселе деградации. Душевность имеет сегодня только исход вовне, в физический мир вещей и связанных с ними чувственных переживаний, обрабатываемых рассудком. Для Пера Гюнта еще существует различие между ясновидческим и рассудочным мировосприятием, и по самой своей норвежской натуре он явно склонен к первому: он и шага не сделает без того, чтобы при этом не «рассказать» себе «сказку». Как личность, Пер Гюнт вырастает именно в лоне того сказочного мира, к которому с рождения приобщает его мать Осе: вместе они предпринимают «странствия», ориентирами которых оказываются древние природные духи. Примечательно, что внешним побуждением Осе к сказительству оказывается ее отвращение к невыносимости повседневных обстоятельств: к бессмысленному расхищению накопленного дедами богатства. Высокодуховная культура викингов стерта в прах суетно-мелочными устремлениями современности, расхищена и продана. Но то, что все еще связывает норвежца с его Народной душой, укоренено в мире саг и древних преданий, и Осе живет именно в том, одухотворенном мире, увлекая за собой сына Пера, который не только наследует от нее этот дар душевного видения, но также и злоупотребляет им. Так, повзрослев, он без труда обманывает мать, пересказывая ей от нее же услышанные предания и выдавая их за свои приключения. И только он сам и его мать знают, что никакая это не ложь: события на внешнем, физическом плане есть только отзвук стоящего позади них духовного мира. Поэтому, защищая сына от нападок «нормальных» соседей, Осе уверенно бросает им в лицо: не им, но Перу удалось прокатиться на мистическом олене и прыгнуть в зеркальное озеро. У Осе нет никаких сомнений по поводу того, какой опыт более ценный: повседневно-рассудочный или мистически-ясновидческий, вопрос для нее только в том, устоит ли Пер перед соблазнами рассудка. Так материнское, ясновидческое прошлое всматривается в расчетливо-рассудочное сыновье настоящее: убережет ли сын последнее, накопленное поколениями норвежцев добро?

Каждый шаг Пера сопровожден насмешками и нападками: он «не такой», как остальные, хотя все и признают, что сильнее его нет никого. Люди признают, что Пер Гюнт сильнее всех, но никто ведь не задается вопросом: в чем источник его силы. Пер ищет в природе дух, как это и положено норвежцу, и как бы странно это не выглядело, Пер живет правильно, хотя и не осознавая этого. На пути Пера то и дело вырастает могучая фигура кузнеца Аслака, презирающего фантазии Пера и заявляющего в конце концов, что вместе им тут не жить. Чисто внешне Перу и Аслаку делить нечего, тем не менее, оба готовы к смертному бою: закон, на стороне которого рассудочная сила принуждения, не желает терпеть «беззаконие» стихийной, ясновидческой вольности. И как же поступает Пер Гюнт с «кузнецом закона»? Он хватает его левой рукой, а правой – дубасит. На стороне закона – достаточно уже развитая рассудительность, на стороне Пера – пока еще безрассудный порыв, и эти силы не равны. Пер не может осознать свою правоту, за него это делает природа, и чтобы научиться осознавать, надо пройти школу рассудка. Пер пока к этому не готов, и тяжба с Аслаком заканчивается для него отступлением, несмотря на то, что сам он сильнее. Ясновидческая наследственность дает Перу образ истинной понятливости, поднимающей сознание над уровнем рассудка:

К чистому свету подняться,

И окунуться в купель.


Это ни что иное, как предчувствие импульса Христа, импульса глубины и подъема. Но внешне, материалистически ориентированное, рассудочное христианство ничего не может Перу дать:

Потерял я свое Писание…


Сам же себе дать подлинную, в духе Христа, свободу Пер пока не в силах. В этом ключ к разгадке ибсеновской драмы: жить своим повседневным, земным, национальным, локальным, эгоистическим «я» или превзойти его на пути к «Я» космическому? Это вопрос к Народной душе: вопрос о ее способности родить Дух.

В каком же отношении к норвежской Народной душе стоит индивидуальность Пера Гюнта?

Имея архангелическую сущность, Народная душа ведет свое самостоятельное существование, преследуя цели своего развития, а потому становясь в совершенно различные отношения к отдельным личностям одного и того же народа. Моральные устремления личности и есть, единственно, предмет наблюдения для Народной души, предмет ее идеального чувствования, своего рода «физическая реальность». Сами же человеческие чувства Народная душа не воспринимает, как бы человек не страдал и не мучался, и эта «бесчувственность» Народного Архангела сродни математическим рассуждениям гораздо более мощного, чем человеческий, ума. В конечном счете, Народной душе безразлично, сколько людей живет в этом народе и сколько уже умерло, но важно лишь то, есть ли в народе морально устремленные к духу индивиды. Только с ними Народная душа и работает, вступает в тесную связь, одухотворяя телесность человека: появляется так называемый народный тип, Пер Гюнт. В то же время индивидуальность, Я этого народного типа не идентична Народной душе, поскольку с индивидуальностью (а не с физической телесносттью) работает Народный дух. Таким образом, попадая в поле действия народной душевности, пронизывающей материальную сторону жизни, индивид может и не соответствовать Народному духу этой земной области, а может просто «не дотягивать» до его идеальных высот. Так же как и Народная душа, Народный дух имеет своих избранников, и ими становятся посвященные.

Пер Гюнт склонен к тому, чтобы стать «королем», как он сам об этом постоянно говорит: он предчувствует в себе для этого внутренние основания. Даже сегодня, в эпоху растления национальных ценностей, за Пером Гюнтом признают статус народного типа, но никто не задается вопросом о масштабе самой его личности. Питаемая мощными импульсами Одина, личность Пера все же оказывается добычей Великой Кривой, добычей лжи: воспринятые бессознательно, силы Одина схватывают в Пере лишь «природу», вырваться из которой можно только сознательными усилиями Я. Проверкой на прочность становится для Пера сватовство к Ингрид, чужой невесте: он впервые вступает в изначально чуждую ему область расчета, в область ненависти к ближнему, и эта игра полностью увлекает его: сначала он желает насолить недалекому жениху, потом с тем же безразличием бросает Ингрид. Здесь Ибсен вбивает свой первый «гвоздь» в судьбу Пера Гюнта: отсутствие в его моральных устремленностях любви. При всем своем крайнем самолюбии, нисколько не преодоленном даже и на склоне лет, после всех пройденных испытаний, Пер Гюнт даже и не подозревает о возможности самоотверженной любви, пока не возвращается в свою лесную избушку, где его ждет Сольвейг. Можно было бы сказать и так: где его ждет солнечный (sol) путь (veg), путь к Солнцу, к Христу. Пер скитался по всему миру, но солнечный путь для него возможен только в области Одина, в лесной избушке, когда-то построенной им самим. Что приобрел Пер в своих скитаниях? Рассудок. Но в отличие от кузнеца Аслака, для которого рассудочные истины являются единственными и окончательными, Пер не верит своему рассудку, что, собственно, и заставило его вернуться домой, в лес. И он возвращается не с пустыми руками, хотя и бедняком, теперь у него есть самосознание, выносящее ему самому приговор словами встретившегося на дороге пуговичника: «На переплавку!» На переплавку наследственного, стихийного, бессознательного отношения к Народной душе.

Пока мир меняется на глазах Пера Гюнта к худшему, а смысл жизни стремительно утекает в прошлое, солнечный путь скрывается где-то «в лесу», где никто не хочет жить, куда никто не стремится, чему никто не завидует. Сольвейг ждет, потеряв в своем ожидании внешнее зрение и обретя зрение внутреннее, позволяющее ей продолжать жить вместе с Пером, хотя тот и далеко. Тайна верности Сольвейг – в ее слиянии с Народной душой, пусть даже вдали от мира. Единственный контакт Сольвейг с людьми – в ее посещении по праздникам деревенской церкви: из своей лесной избушки она приносит туда свежесть вопрошания к Одину, к неизбывной переменчивости настроений – гнева, скорби и радости – Народного Архангела. В индивидуальности Сольвейг, неимущей, отвергнутой обществом женщины, Народная норвежская душа обретает не только свой дом, но свою неприступную крепость. Именно женщина, с ее мужским эфирным телом, внутренне расположена к стойкости и мужеству, питающими самоотверженную любовь. Для Сольвейг ничего не значат внешние обстоятельства, и никакое рассудочное «счастье» не стоит ее просветленного внутреннего покоя. Именно сила любви делает Сольвейг избранной среди своего народа: сила Христа.

Еще будучи дома, Пер Гюнт «украл» для себя Сольвейг, спрятал ее в лесу, словно зная наперед, что ждет его в будущем. Он не может вступить с Сольвейг в брак: она слишком чиста, а сам он полон сомнений. Пер сказочно богат, получив от своей матери Осе наследственный ясновидческий дар, но силу любви каждый развивает в себе сам как силу познания, в том числе и путем заблуждений и ошибок. В сказке о самом себе Пер Гюнт летит на олене над озером и падает прямо в свое отражение, чего бы не произошло, окажись его Я достаточно сильным, чтобы перенести всадника вместе с оленем на другой берег. Но ведь Пер Гюнт и не погнался бы за оленем, если бы не предчувствовал в себе эту будущую силу Я, силу такого Народного духа, который «сам уже содержит звучание духа, возвещает о духе» (Р.Штейнер), и это – дух германизма.

Германский дух (или немецкий, поскольку он с наибольшей силой выражен у немцев) всегда, как подчеркивает Р.Штейнер, способен подняться в духовный мир. Это дух превосходства над материализмом, способ видения внутреннего одновременно с внешним, гармония рассудка и созерцания. Германский дух проявляется во взгляде на мир из глубин Я, но достичь этих глубин можно лишь, покончив с повседневно-эгоистическим, поверхносно-рассудочным, бытовым «я»: принести это эгоистическое «я» в жертву Христу. Норвежская индивидуальность, при всей своей наследственной ясновидческой оснащенности и при всей своей рассудительности, еще не готова в лице Пера Гюнта к такой внутренней жертве: Пер поступает «по-домашнему», столковавшись в конце концев с троллями.


Конец ознакомительного фрагмента. Купить книгу
Норвежская народная душа в свете германского духа (Антропософский очерк)

Подняться наверх