Читать книгу Зов времени - Ольга Шевчук - Страница 4

Он занедужил в день морозный

Или, напротив, в солнцепёк,

Наш первый царь – великий Грозный,

Что славу всей Руси предрёк.

Окинув мысленно владенья —

Ведь Русь расширил, сколько смог, —

Молил простить за прегрешенья,

За то, что был излишне строг.

Но как тут быть, коль змей измены

В сердца друзей коварно вполз?

Не устрашились и геенны,

И среди прочих – Курбский, пёс!

А был подпущен к сердцу близко,

Особой милостью пригрет…

И завязалась переписка,

Что стала болью многих лет.

Изменник лгал и изгалялся,

В Литве скрываясь от суда,

А кто-то царский род старался

Искоренить – да навсегда.

И длань державная слабела…

Царь остро чувствовал в бреду,

Что гниль болотная созрела

И ввергнет, ввергнет Русь в беду!

Страдал Иван, что нет опоры,

Что на кону – и жизнь, и трон,

Ведь он врагам чинил заторы,

Русь укреплял бесстрашно он.

Союз с соседями упрочил,

Бразды правленья натянул.

Хотел Сибирь, и Крым не прочь бы…

Да можно ль помышлять страну

Без моря, без путей торговых,

Без крепкой власти, сильных рук?..

Нужны стране и лес, и горы,

Надёжный меч и верный плуг.

Он рассуждал, как царь державы,

Под стать правителям другим.

И видел Русь в сиянье славы,

А град Москву – как Третий Рим.

Копнём историю поглубже:

Враги Руси – со всех сторон,

Но короли Европы хуже

Народ тиранили, чем он.

И проливали реки крови —

Куда там Грозному до них! —

Из клеветнических злословий

Убийцы образ и возник.

Враги слепили образ ложный,

А мудрый царь смотрел вперёд:

Коль для врага не будешь грозным —

Вмиг вражья стая разорвёт!

Осенний луч, осенний взгляд…

Цепь новых измерений.

Царь выстроить пытался ряд —

Открытий и сравнений.

Осенний лес, осенний свет…

А Русь – она всё та же!

Полно особых в ней примет —

Былого верной стражи!

Не те порядки на Руси…

Соседи зрят – отстала!

Менять в ней – Господи, спаси! —

Придётся, и немало!

Осенний взлёт, осенний звон…

Но нет тревоги зимней!

Вопрос о будущем решён:

Скачком – рвануть к вершине!

Как нынче осенью светло!

В ней сила роженицы.

И душу новым припекло,

Пусть новь укоренится!

И видел царь не жёлтый лист,

А зреющие вёсны!

…И превращались в корабли

Под царским взглядом сосны.

Страдающей Россия кобылицей

В изнеможенье, на излёте сил

Несётся вскачь, а царский кнут ярится,

Кровавых семь потов уже вкусил.

А сколько валунов, крутых оврагов

Препятствием взбухает на пути!

Но кнут велит не отступать ни шагу,

Хоть полумёртвой – крылья обрести.

И стать подобной тем, кто правит миром,

Взлетать к вселенской высоте вершин,

Ведомой венценосным командиром, —

Историю на новый лад вершить.

Вся в мыле, в жутких полосах багровых,

Летит Россия в золотой свой век.

А если б не было тех мер суровых,

Петра деяний грозных, тяжких, новых,

Где был сейчас бы русский человек?

А кнут Петра был тяжек для России.

Но беспощаден был Петровский гений!

Молитвы к небу люди возносили,

Чтоб был по силам груз нововведений.

Гораздо легче плыть в воде стоячей,

Чем в штормом взбаламученной пучине.

Податливою стать, как детский мячик,

Давалось кровью вздыбленной России.

Но царь как будто чувствовал, что мало

Минут записано в судьбы скрижали.

А Русь просила кораблей, металла,

Чтоб укреплять величие державы.

Пришлось вникать в ремесленное дело,

В науку войн, владения штурвалом,

Чтоб никакая сила не посмела

Поля Руси окрасить цветом алым.

Спешил монарх, препятствия сметая,

Будь это сын иль неприятель в войнах…

С Петром Россия гордость обретала,

Чтоб среди недругов ей жить спокойно.

И всем заморским странам вскоре стала

Соперницей нежданной, но достойной.

Какая мощь! Какие кони!

Их резвость трудно обуздать.

В кровь стёрты у борца ладони,

Тут под копыто б не попасть!

Но надо усмирить упрямца,

Престиж и слава на кону.

Прыжки, наклоны, будто в танце…

Не ведать воли скакуну!

Глаза пощады не просили…

Конь норовил пуститься вскачь.

Так усмирял и Пётр Россию,

Новатор-царь и царь-палач.

И звал к высотам дерзновенным,

Что жаждал прозорливый ум.

Пусть не достигнуть их мгновенно,

Он рвался к воплощенью дум.

…Затих упрямец усмирённый,

Лоснились глянцево бока…

Сверкнул уздечкой золочёной…

И в скачке сбросил седока.

Близ Лахты крепко сел на мель корабль.

Рвал ветер парус. Царь спасал матросов.

А в вышине кричал от ран журавль

И вниз срывался – на кресты погостов.

Был это знак – недобрый, роковой,

Но царь не слышал журавлиный клёкот.

Не грянуть бы стихии штормовой!

В волнах звучал заупокойный рокот.

По пояс стоя в ледяной воде —

Другим она по горло, царь всех выше, —

Не думал он о собственной судьбе,

Что был упрямым – говорить излишне.

Спасал и судно он, и рыбаков,

Царь-мореплаватель, царь-просветитель,

Как Русь, увязшую во тьме веков:

Он царь, от бед насущных избавитель.

Но подвиг царский станет, как стрела

Для уязвимой пятки Ахиллеса.

И в январе вскричат колокола

Над Петербургом, над Невой и лесом.

Вскричат, что Богу отдал душу царь,

Боровшийся, как мог, с любой стихией.

На колокольне завопит звонарь,

И гул пойдёт по взмыленной России.

И ждал событий дрогнувший народ.

И разошлись во мнении вельможи.

Куда идти Отечеству? Вперёд?

Чтоб снова лезть, как при Петре, из кожи?

А он молчал, и боль стекла с лица.

Не завершил. Недоглядел. Не понял.

И суетился кто-то у крыльца —

Императрицу дожидались кони…

Ах, пруссачка Екатерина!

Ах, в сиянье звёзд небеса!

Горделиво выгнула спину,

Под короной блестит коса.

Обронила, шутя, перчатку —

Подними, гренадер, скорей!

Каблучками дробя брусчатку,

Хороша в огне фонарей!

Услужи, молодой, курчавый,

Коль взывает царицы взгляд.

На плечах её – мощь державы.

Ох, тяжёл монарший наряд!

Но опорой – Творца десница,

С ней Россию двинет вперёд!

И великой императрицей

Назовёт её сам народ.

Кто-то щурился злобно: немка!

Ей нерусскость ставя в вину.

Но великая иноземка

Возвеличить смогла страну.

Нелегка корона царицы:

Тут и миловать, и карать…

Но расширить смогла границы

И своей земли не отдать.

Есть версия о том, что Тараканова,

О троне возмечтавшая княжна,

Не в камере тюремной в Лету канула, —

В монастыре была погребена.

К ней, узнице суровой Петропавловки,

Где крыс полно, как хлеба в закромах,

Ещё до невских окаянных паводков

Явилась государыня сама.

Вид узницы, томимой в заточении,

Когда дитя под сердцем ножкой бьёт,

В царице вызвал жалость и смятение,

И тем судьбы смягчился поворот.

Взглянула на соперницу монархиня,

Направила копьём пытливый взор:

«Мне в государстве не нужна анархия.

Сошлю тебя на монастырский двор.

Без имени, без княжеского титула,

Без притязаний на российский трон.

Ну, а дитя – найдём, кому воспитывать».

И с губ княжны сорвался тяжкий стон.

«Коль не согласна – здесь твоё пристанище.

Решай. Иного сделать не могу».

Княжна молчала. В сердце – как пожарище.

Но зрела мысль: «Ребёнка сберегу.

Никто не вечен, Так, возможно, сложится,

Что стану я наследницей одной.

Поможет Пресвятая Богородица,

За монастырской выживу стеной».

Произнесла с поклоном и отрывисто:

«Благодарю за вашу доброту».

«Но помни: будь достойна этой милости,

Молись со всем усердием Христу».

Вздохнули с облегчением соперницы,

Был договор негласный заключён.

Своих дерзаний обе были пленницы,

Обеих влёк желанный русский трон!

Кровавая вела к престолу лестница,

Здесь бились две судьбы: триумф и крах.

Была ли узница прямой наследницей

Иль на корону не имела прав?

В порыве страсти или безрассудности

Поверила в лжеца искусный блеф?

Чутья ей не хватило? Или мудрости?

Рискнула – все опасности презрев!

Ей грезилось: дорожка к трону выстлана,

И ждёт её радушие сердец,

Ведь Сам Спаситель наблюдает пристально,

Как перед ней откроется дворец.

А там – назначить дату коронации…

Готовить смену праздничных одежд….

С портретом напечатать ассигнации…

Как много было призрачных надежд!

Ей верилось в свою звезду и избранность,

Что есть поддержка – армия и флот.

Друзья, любимый… Преданность и искренность.

И вдруг – обман! Вот это поворот!

Вот это путь к петле и месту лобному!

В темницу или в прорубь, на костёр!

И кто её родству поверит кровному,

Коль о подлоге весь судачит двор?!

О пагубная вера обольстителям!

О снисхожденье, что даётся в долг!

Простила ли княжна гонца-губителя

Иль прокляла за пригвоздивший рок?

Нет в деле о княжне предельной ясности,

Как неизвестна и судьба дитя.

Одно бесспорно: что жила не в праздности,

Ни трона, ни любви не обретя,

Легко добычей став печальной участи,

Доверившись губительным ветрам,

Речей медоточивой благозвучности

И обещаний сказочным горам.

Удар табакеркой в висок —

И нет императора Павла!

И кровь возле чёрных сапог

На белой щеке – жгуче-ала.

Довольны британцы вполне,

Что в трауре орден Мальтийский:

Лишился прироста к казне…

И шепчет народ об убийстве.

В крови императорский трон —

Предвестник грядущих несчастий.

И празднует Наполеон,

Он грезит московскою властью.

А сколько ещё предстоит

России пролить царской крови!

И сколько последует битв,

Всё яростнее, всё суровей!

И будет карабкаться вновь

К потерянным в бойнях высотам,

Оплакивать русскую кровь…

Но стала мудрее хоть чём-то,

Пройдя по кровавой стезе,

Сквозь огненные лихолетья,

Царей потеряв и князей?..

И что же ей в будущем светит?

Полно и сейчас тайных лож —

Коварных врагов на поверку,

Кто прячет наточенный нож

Иль держит в руке табакерку…

В Михайловском замке тоскливо и жутко,

От страха недолго лишиться рассудка.

Здесь кто-то коварные шорохи слышит,

Как будто скребутся вампирные мыши.

А может быть, это скребётся покойник,

Забравшись затравленно на подоконник?

Шаги замирают за царственной дверью:

Там кто-то готовит опасное зелье?

А может, в Михайловском бродят фантомы?

Ночами доносятся тяжкие стоны.

И кто-то заведомо жаждет расправы,

А надо, чтоб жаждали Чести и Славы!

В Михайловском замке тревожно и страшно.

Страх бродит по залу, расселся вальяжно.

И кажется, слышен удар табакеркой —

Висок самодержца уже исковеркан.

И ноги ползут по паркету босые…

И мёртв император. И в страхе Россия!

И новость шальная столицу накроет,

Что всплыли следы государевой крови…

И как их ни трут, утомляясь изрядно,

Но вновь проступают кровавые пятна.

А в комнатах дальних, особенно летом,

Звучит поминальная песнь флажолета:

Ночами, отпущенный в замок из рая.

Дух Павла на флейте печально играет…

Храня в груди священный трепет,

Стою у Спаса на Крови.

И чудится мне гордый лебедь —

В лучах бунтующей зари

Зовёт: «Молитву сотвори».

Здесь царь злодейски был повержен,

Бессильно веки здесь он смежил,

России завещав: «Живи…»

Живёт Россия, не скупится

На возрождение церквей.

Растёт Петровская столица,

Дивит помпезностью своей,

Дворцов величьем, площадей.

Но этот храм – он словно рана,

Где кровь сочится неустанно,

Чтоб не забыл народ о ней.

Царь-реформатор, царь-спаситель

С народа снял оковы рабства,

Как мудрый, праведный правитель

Крепил опоры государства.

Триумф победный ждал Россию!

Но враг, завистник агрессивный,

Явил всю злобу и коварство,

Во вред преображенью царства.

Едва страна пойдёт к вершинам,

Преодолев сопротивленье

Глумливых, кто в строю едином

С глупцами, сбродом всех течений, —

Как ей враги дают подножки,

Столкнув с сияющей дорожки,

И обрекают на мученье…

О, тьмы безбожной наущенье!

…Стою у паперти с молитвой,

К земле направив взор свой тяжкий.

На кровь уложены здесь плиты,

И чувствую укор я царский,

Что ничему людей не учит

Трагический финал и участь,

Всё так же лихорадят встряски

Весь мир по вражеской указке.