Читать книгу Магическое кольцо Каина - Ольга Тарасевич - Страница 6

Перуджа 1501 – Сиенна 1504

Перед светло-серым домом с богатой лепниной, где располагалась мастерская Перуджино, Рафаэль замедлил шаг.

– Волнуешься? – сочувственно поинтересовался Пьяндимилето, вытирая выступившие на лбу капли пота рукавом белоснежной сорочки.

Облизнув пересохшие губы, Рафаэль кивнул.

– Волнуюсь. Наверное, первый раз после того, как отец вернулся от маркизы Изабеллы д’Эсте, весь измученный болотной лихорадкой. Вот тогда мне еще было больно и страшно. Потом…

Подмастерье, назначенный согласно завещанию Джованни Санти душеприказчиком, горько вздохнул.

– Я думаю, не капризная графиня-заказчица и не болотная лихорадка доконали твоего отца. А эта его молодая змея Бернардина! Ладно, что уж сейчас об этом говорить.

– Конечно. Папа умер, его не вернешь. Бернардина вечно судится с нами, пытаясь заполучить то дом, то деньги, то дом заодно с деньгами. Меня спасала мастерская, мои картины. Я просто уходил туда, в краски и образы, и мне было хорошо. Там долгое время я не чувствовал ни волнений, ни тревог. Я ведь потерял все, что мне было дорого. Чего еще бояться?

– Пойдем же, – Пьяндимилето толкнул кованую калитку и сделал несколько шагов по выложенной крупным булыжником дорожке. – Джованни мечтал, чтобы ты учился у Перуджино.

Сжимая папку, в которой были рисунки, Рафаэль последовал за верным другом, сопровождавшим его с того самого момента, как он решил уехать из Урбино и полностью посвятить себя живописи.

Войдя в дом, они сразу же наткнулись на подмастерье Перуджино, Бартоломео ди Джованни. Когда-то отец знакомил с ним Рафаэля, но поприветствовать Бартоломео молодой человек не успел.

– Мастера нет. Уехал во Флоренцию к семье, будет на следующей неделе, – выпалил подмастерье. На его щеках проступили красные пятна, и Рафаэль сразу же понял, что мужчина беззастенчиво врет.

И, правда, в то же мгновение с лестницы раздалось громогласное:

– Рафаэль, приветствую тебя, мой мальчик! Ты стал совсем большим! Твой отец много рассказывал о тебе!

Коварный Бартоломео побагровел от стыда и тут же испарился.

Перуджино спустился, отер выпачканные краской руки о фартук и выхватил папку из рук Рафаэля.

– Твои работы? Алтарный образ – недурно! Я бы даже сказал, хорошо. Но только надо добавить жесткости. Четче линии, ярче краски. Ты пишешь слишком нежно. И приодень святых, они у тебя почти полностью обнажены!

Вернув папку Рафаэлю, Перуджино потрепал его по плечу:

– Рад был повидать тебя, мой мальчик. Забегай при случае!

Он уже повернулся, чтобы уйти, когда Пьяндимилето пришел в себя:

– Эй, подождите! Разве вы не возьмете в ученики сына Джованни Санти?

Перуджино повернул голову:

– Упокой Господь душу Джованни. Талантливый был художник. А в ученики взять не могу. Слишком много заказов, постоянно в разъездах. Подмастерья давно имеются. Да и не нужен Рафаэлю учитель. Он уже знает и понял довольно для самостоятельной работы. В Перудже достаточно моих работ, пусть посмотрит. Все равно я не смогу дать больше, чем есть на тех картинах[16].

На обратном пути Пьяндимилето ворчал не умолкая:

– Это ж надо! Презреть волю покойного! А ты видел, как он смотрел твои работы? Да он просто завидует твоему дару! Вот поверь мне – он учуял соперника в тебе! Увидишь, еще и копировать твою манеру станет!

Рафаэль, чтобы не обидеть своего верного спутника, согласно кивал, но в глубине души совершенно не обижался. Ведь вокруг столько красоты, столько жизни! Яркое солнце бросает блики на изумрудно-зеленые виноградные листья, вниз стекают тонкие полупрозрачные тени. От восторга перед бездонной синевой неба захватывает дух. А как нежны женские лица! Сколько неописуемого любопытства в глазах ребенка, еще неуверенно делающего первые шаги свои, но уже бесстрашно стремящегося познать этот мир…

Невероятно велик Господь, невероятно красивы славные творения его…

– А ты, похоже, зла на него не держишь, – буркнул Пьяндимилето, недовольный молчанием улыбающегося своим мыслям Рафаэля. – Ну что, осмотрим то, что тут натворил Перуджино, и вернемся в нашу мастерскую?

– Хорошо. Я думаю, сегодня мы посмотрим его фрески, которые выполнил он в здании биржи. – Рафаэль поправил сползшую на глаза беретку и проводил задумчивым взглядом удалявшуюся горожанку. Волосы девушки были забраны в высокую прическу, однако из нее выбивалось несколько завитков, подчеркивающих бархатистую нежность белоснежной шейки. – Ты голоден? Я бы зашел в таверну.

– Тогда надо повернуть вот сюда, – Пьяндимилето дернул Рафаэля за рукав. – Тут есть одно местечко, где всегда подают свежайший сыр, изумительные оливки и холодное молодое вино!

Возвращаться в Урбино Рафаэлю не пришлось. Он не успел еще осмотреть все работы Перуджино, а Пьяндимилето уже договорился о работе. Плата за заказ – фрески для строящейся церкви – была совершенно смешной; может, четверть того, что запросил бы за такую работу Перуджино. Но Рафаэль с радостью взялся за заказ. Только вот ляпис-лазурь пришлось заменить более дешевым лазуритом[17] – иначе заказ не только не принес бы дохода, но и совершенно расстроил бы их денежные дела.

Как-то вечером Пьяндимилето привел Рафаэля к дому на окраине города и лукаво улыбнулся.

– Там тебя ждут прекрасные девушки. Хватит тебе уже монахом жить! – И он вложил в ладонь Рафаэля несколько монет. – Пришло время становиться взрослым!

Художник улыбнулся и быстро направился к воротам…

Вернулся в нанятые в Перудже комнаты он под утро.

– Ну что, как все прошло?

Спросонья Пьяндимилето споткнулся, влетел головой в угол мольберта, и на его лбу тотчас же стала расти и наливаться синевой внушительная шишка.

– Все было чудесно, – Рафаэль старался, чтобы его голос звучал спокойно, хотя ему очень хотелось расхохотаться. – Девушки оказались милыми и нежными.

– Там есть одна такая рыжеволосая бестия… – Пьяндимилето закатил глаза и причмокнул. – Она – это что-то.

– Да-да, – художник попытался незаметно положить альбом с набросками, которые он сделал сегодня ночью. – Рыженькая – это что-то!

Рассказывать Пьяндимилето о том, что плотская любовь оказалась приятным, но, в сущности, совершенно малоинтересным делом, Рафаэлю не хотелось.

Его друг, постоянно ворчащий из-за того, что все свое время Рафаэль проводит за работой, только разразился бы новой порцией брани.

Но девушки легкого поведения, как оказалось, могут предложить кое-что поинтереснее постельных утех. Они радостно и с удовольствием позируют обнаженными. Если натурщиц всегда требуется уговаривать хотя бы расшнуровать платье, то проститутки снимают с себя все, вплоть до нательных сорочек, принимают любые позы, позволяющие изучить анатомию женского тела. Одна минувшая ночь дала в плане понимания пропорций женщин больше, чем месяцы работы с натурщицами!

Рафаэль очнулся от своих мыслей, поняв, что Пьяндимилето шелестит страницами его альбома. Отложив рисунки, он покачал головой.

– Вот это да! Ты чем всю ночь занимался? Набросками?! Ты вообще в каком мире живешь?!

– В самом прекрасном! – искренне признался Рафаэль, чувствуя себя, несмотря на бессонную ночь, полным сил и совершенно счастливым.

Он действительно видел жизнь как невероятно красивый мир – яркий, чистый, светлый. Хотя боль в него тоже порой врывалась – мучительная и непонятная…

«Ах да, помню – Пьяндимилето говорил: в городе неспокойно, – Рафаэль, направлявшийся в мастерскую Перуджино с тем, чтобы выяснить особенности техники его новой фрески, с удивлением вертел головой по сторонам. – Поэтому закрыты все лавки и таверны, и на улицах ни души. Наверное, люди просто боятся выходить из домов. Только бы Перуджино не сбежал от беспорядков во Флоренцию».

Путь художника лежал через главную площадь, которую он пересекал бессчетное количество раз.

Но в тот день Рафаэль не узнал ее.

Вместо торговцев, расхваливавших свои товары, на площади возвышался помост с несколькими виселицами. Ветер раскачивал висевшие в петлях трупы, толпа горожан, наблюдавших за этим зрелищем, негромко гудела.

– Согнали, как скот. Какие же они нелюди, семейство Бальони!

– Да, победили семью Одди и решили перерезать их, как куропаток!

– А у меня жена на сносях. Все равно дома остаться не позволили. Сейчас еще родит тут, не приведи Господи!

Голоса, доносившиеся до Рафаэля, были негромкими. Он понял: горожанам панически, до тошноты страшно.

Тем временем палачи убрали трупы, сунули в петли новых людей, выбили опоры из-под их ног.

Закрутивший колючие вихри ветер вдруг непостижимым образом сорвал веревку с шеи одного из несчастных. Воистину произошло чудо: приговоренный к казни хотя и болтался в петле, не успел задохнуться.

«Пощадят его. Есть же такая примета – волей Бога дарована жизнь ему», – пронеслось в голове у Рафаэля.

В тот же миг к счастливо улыбнувшемуся мужчине метнулся палач и ловко перерезал бедолаге горло.

От жестокости убийц и разгулявшейся непогоды в толпе началась паника. Люди обступили Рафаэля со всех сторон, дышать стало тяжело. Но когда ему уже начало казаться, что все кончено, его спас перстень с изумрудом, с которым художник никогда не расставался. Крупный камень зацепился за платье беременной горожанки. Ее муж, пробивавшийся вперед, сумел освободить проход, потащил за собой и жену, и теряющего сознание художника…

– Надо уезжать из этих мест, – заявил Пьяндимилето, когда Рафаэль поведал ему о своих злоключениях. – Ты паришь в облаках, думаешь об ангелах. А мир жесток, мой мальчик. В этих беспорядках тебе в два счета могут свернуть голову!

Рафаэль пожал плечами:

– Смерть меня не пугает. Там, на площади, мне и страшно-то не было. Но я весь измучился. Никак не могу понять людей. Они видят те же солнце и небо, что и я. Почему мне этого достаточно для счастья – а они убивают друг друга?

– Потому что ты немножко чокнутый, – в голосе опекуна зазвучала нежность. – На тебе знамение Божье. Жизнь твоя должна пройти во славу Божью. И я не позволю, чтобы кто-нибудь походя вышиб твои гениальные мозги!

Пьяндимилето все устроил. В Перудже как раз находился художник из Сиены Пинтуриккьо. Опекун договорился, что тот заберет с собой Рафаэля и позволит тому работать в его мастерской. А сам засобирался в Урбино – мачеха затеяла новую судебную тяжбу, и надо было срочно возвращаться домой, чтобы спасти хотя бы остатки наследства Рафаэля.

– Надеюсь, в Сиене тебе будет хорошо, – при прощании у Пьяндимилето градом лились слезы. – Я буду скучать по тебе.

– Я тоже, – соврал Рафаэль.

В сущности, грустить по людям было ему не свойственно, его волновало в жизни только одно – чтобы был угол, где можно поставить свой мольберт.

Мастерская в Сиене оказалась замечательной – светлой, просторной. Она напоминала мастерскую отца, и Рафаэль подумал, что, должно быть, рисовать тут ему будет легко и радостно.

Однако он ошибся.

Насколько приятно было работать рядом с молчаливым Пьяндимилетто – настолько невыносимым оказался новый сосед и хозяин мастерской Пинтуриккьо.

Его рот не закрывался ни на мгновение. Он постоянно жаждал обсуждать все на свете: погоду, картины, соседей, еду. Причем ему было мало самому сотрясать воздух. Он нуждался в поддержке и одобрении, то и дело засыпал Рафаэля вопросами:

– Ну, ведь я прав? Я правильно поступил?

Погруженный в свои мысли, художник то и дело отвлекался, пытаясь понять, в чем именно был прав или не прав сосед.

Вдобавок Пинтуриккьо оказался весьма и весьма неравнодушен к натурщицам. Он то и дело шутил с ними, пытался помочь им снять одежду, девушки визжали…

Получив деньги за первый же заказ, Рафаэль нанял собственную мастерскую – и вздохнул с облегчением.

Бродя по городу в поисках натурщицы, он как-то заметил невероятно красивую девушку с грустными глазами. Она выходила из церкви, и ее лицо показалось Рафаэлю самым чистым и прекрасным на свете.

«Вот черты моей новой мадонны», – решил он, устремляясь за тонкой фигуркой в неброском, но очень красивом светло-розовом платье.

– Вы художник? Позировать вам? Нет, нет! – Девушка замахала руками, бросила на Рафаэля испуганный взгляд и поспешила уйти.

Настойчивость была не свойственна художнику.

Но когда от тебя удаляется твоя лучшая картина и ты еще не успел впитать в себя и запомнить тонкие брови, и нежный румянец, и плавную округлость груди – то можно сделать все, что угодно.

Рафаэль обогнал незнакомку и упал перед ней на колени.

– Как вас зовут? Умоляю вас, всего пару сеансов! Я не причиню вам вреда. Если вы не согласитесь – я погибну…

К огромному его облегчению, она улыбнулась:

– Я – Джойя. Не погибайте, пожалуйста. Так и быть, приду – если это ненадолго.

– Ненадолго, ненадолго, – поспешил заверить красавицу Рафаэль, отряхивая штаны от пыли. – Позвольте проводить вас!

Джойя кивнула, и художник снова радостно улыбнулся.

Отлично! Если вдруг все-таки Джойя передумает и не дойдет до его мастерской – он подкараулит ее возле дома и уговорит, должен уговорить, обязан!

Но Джойя не подвела, пришла на сеанс, послушно села в кресло с книгой на коленях.

Немногословная, застенчивая, она казалась Рафаэлю ангелом во плоти. И художник просто разрывался между двумя противоречивыми желаниями. Вдохновение толкало его как можно скорее закончить картину. Нежность и тоска по Джойе умоляли писать как можно медленнее.

Увидев свой портрет[18], девушка разрыдалась.

– Как прекрасна Мадонна! Какой хорошенький мальчик, младенец Иисус! А у меня никогда, никогда не будет своего ребенка!

Сердце Рафаэля разорвалось от жалости. Он обнял Джойю и прошептал:

– Конечно, будет! Ты так юна и красива! Ты полюбишь хорошего человека, он возьмет тебя в жены, и у вас будет много детей!

Она чуть отстранилась, с болью посмотрела в его глаза:

– Чудак ты. Ты точно сам веришь в то, что говоришь? Веришь, вижу, веришь… Ты чистый и добрый, потому я и согласилась прийти. А в жизни все не так. Я полюбила, как мне казалось, хорошего человека. Только узнав о том, что у нас будет ребенок, он не женился. Он бросил меня. И от горя ребенка я потеряла. Столько много крови вытекло, ужас. Думала, что умру. И даже хотела, чтобы Господь забрал меня. Но не умерла почему-то…

Закончив говорить, она сама поцеловала застывшего Рафаэля прямо в губы. А потом расстегнула платье и положила руку художника на свою грудь, прямо туда, где быстро-быстро колотилось ее сердечко.

И хотя не было никаких сомнений в желаниях Джойи, Рафаэль чувствовал себя смущенным.

Ему казалось, что он своей жадной распалившейся плотью обидел прекрасного нежного ангела…

Но Джойя все приходила в его мастерскую. Говорила о любви, рассматривала картины, улыбалась. И Рафаэль стал чувствовать себя невероятно счастливым.

Он любит. Он любим. Как же это придает сил! И окрашивает жизнь еще более яркими сочными красками!

– А я тебя недооценил! Тоже мне, тихоня! Окрутил любовницу знатного банкира – и не боишься ничего!

Столкнувшись на рынке с Пинтуриккьо, Рафаэль опешил и чуть не выронил головку прекрасного свежего сыра.

– Это ты о чем, приятель?

– Да ладно тебе! Вся Сиена уже знает, что ты спишь с Джойей!

– Мы любим друг друга, – просто сказал Рафаэль.

– Ну, любит-то она, может, и тебя, – на лице приятеля промелькнуло сочувствие. – А вот спит не только с тобой, но и с банкиром. Послушай, ты бы лучше уехал из наших мест. Не хочу тебя расстраивать, но ты не первый любовник этой девицы. Год назад банкир нанял головорезов, и тому парню, с которым Джойя наставляла рога своему покровителю, перерезали горло!

Послушав совета приятеля, Рафаэль на следующий же день покинул Сиену. Он понял, что приятель прав и Джойя многого не говорила ему.

Наличие банкира-любовника все объясняло: и их встречи только по утрам, и напряженную складку между тонких бровей девушки, когда они вдвоем шли по улице. Конечно же, она могла свидетельствовать только о том, что Джойя опасается, как бы ее не увидели в обществе художника и не доложили об этом ее покровителю.

«Я нарисовал в светлом образе падшую женщину, – думал Рафаэль, глядя на проносившиеся за окошком кареты улицы Сиены. – Наверное, это не очень правильно. Но что сейчас я могу изменить? Мир большой, я хочу доверять людям. Если они обманывают – это их дело. А я не стану жить в ожидании боли и удара…»

* * *

Возможно, со стороны мы напоминали влюбленную парочку. Прошлись по огромному тоннелю-аквариуму, разглядывая стайки ярких, как цветы, рыбок. Поглазели на поющие фонтаны, рисующие под великолепный голос Уитни Хьюстон замысловатые завитки. Потом съели мороженое, зачем-то дополнили его в другом кафе суши, после чего Джонни вдруг вспомнил, что самое вкусное в Дубае – финики в шоколаде, и сразу же потащил меня в супермаркет, купил большую коробку. Устроившись напротив вновь запевших фонтанов, мы уничтожили и финики – они, и правда, оказались очень вкусными, рука так и тянулась к лакомству.

– Слушай, не понимаю, что со мной происходит, – с набитым ртом (что, как ни странно, совершенно его не портило) пробормотал американец. – У меня никогда не было такого аппетита! Мой тренер по йоге будет недоволен. Ладно, пообещаю ему больше времени провести на беговой дорожке.

Зато я прекрасно понимала, почему Джонни так тянет ко мне и почему он с таким наслаждением набросился на еду.

Когда душа готовится к выходу из тела и чакры закрываются, получение человеком энергии ограничивается.

У Джонни очень высокий энергетический потенциал (думаю, отчасти это обусловлено врожденным «базовым пакетом», отчасти наработано – он же сам признался, что практикует йогу). У него мощное энергетическое поле – как у нескольких человек, вместе взятых. Но даже он, как и все люди, постоянно получает энергию через чакральную систему. Сейчас ее приток ограничен. Энергия, получаемая через пищу и еду, – она другая и не может заменить ту, которую организм получает через чакры. Мы долго обсуждали это все с Денисом. По его наблюдениям, закрытие чакр может начинаться за неделю-две до выхода души из физического тела. И да, вначале у готовящегося к переходу человека может наблюдаться повышение аппетита – но ненадолго, он понимает, что не энергия пищи нужна, что не заменить недостающего сытостью. Потом аппетит пропадает, появляется бессонница. Все тоньше связи души и тела. Все сильнее готовящегося к переходу человека мучают дурные предчувствия.

Конечно, рядом с Денисом, обладающим более сильной энергетикой, чем у меня, Джонни было бы еще лучше. Но за неимением настоящего мощного генератора он «вампирит» то, что находится в непосредственной близости. Мое энергетическое поле немного сильнее, чем у обычных людей. И это качественно другая энергия. Я вижу астральные тела умерших и внутренние органы живых. Это значит, что, вернувшись в физическое тело после клинической смерти, я принесла с собой и высокочастотные энергии тонкого плана. Это похоже на навык плавания: один раз научившись, рефлекс всегда будет с тобой. У всех людей, которые переживали клиническую смерть, начинается другая жизнь: с новыми знаниями, необычными способностями. Кстати говоря, еще можно поспорить, что лучше: быть посвященным в нюансы взаимоотношений человека и Высших сил или находиться в беззаботном неведении. Иногда, общаясь с мертвыми, я каждой клеточкой чувствую все их муки, предшествовавшие разделению с физическим телом. И тогда я малодушно хочу вернуться в прошлое, где все было намного понятнее. Пытаюсь пристыдить себя, напомнить, что никогда Бог не дает человеку креста, который ему не под силу. Но моменты недовольства и сомнений все равно присутствуют.

Через «семерку» Джонни чувствует дополнительный приход моей энергии – и поэтому ему не хочется со мной расставаться…

«Посмотри, пожалуйста. Рядом со мной человек с закрытыми чакрами. Можно ли предотвратить его смерть?» – написала я Денису, отправила смс. А потом глянула на часы и ужаснулась: почти три ночи! А если парень не один? Я бы на месте его Юльки все глаза выцарапала за ночную переписку! Или не выцарапала бы? Все-таки повод более чем серьезный…

– Что, твой муж не отвечает? – Джонни ехидно улыбнулся. – А почему он не приехал вместе с тобой? Я бы тебя никуда не отпустил!

Я не осталась в долгу:

– А где твоя жена? Кажется, Мэри – это в честь ее названа модель ноута для девушек?

– А Мэри здесь, в Дубае, на вилле. Она всегда путешествует вместе со мной. Мэри – талантливый дизайнер, она может работать в любом уголке мира.

– У вас есть дети?

Он кивнул:

– Двое своих и трое усыновленных. Дети в Америке с няней. Им надо ходить в колледж.

– Твоя Мэри не очень-то ревнива.

– Вообще мы с женой договорились не претендовать на физическую свободу друг друга. Секс – это менее важно, чем то, что есть между нами.

Я заинтересовалась:

– У вас есть любовники и вы спите друг с другом?

Он пожал плечами:

– Если нам хочется. На самом деле я не сексуальный маньяк, правда. Мэри говорит, что больше всего меня интересуют компьютеры. И она права, и…

Джонни стал сыпать какими-то техническими терминами, и я перестала его понимать.

Ответа от Дениса все еще не было.

На меня вдруг навалилась, как тяжеленная плита, усталость.

Должно быть, что-то подобное чувствуют после работы с больными экстрасенсы-целители. Как я понимаю, они лечат не своей энергией. Через них Высшие силы помогают (или не помогают) пациентам. Но, даже выступая как проводники, они теряют и собственную энергию. Я не умею работать с целительными энергиями тонкого плана. Джонни забрал часть моей собственной энергии. Мне надо побыстрее уйти от него, чтобы отдохнуть и восстановиться. И вместе с тем прощаться страшно: а вдруг мы расстанемся и он помрет? Ох, Денис… Мог бы уже и ответить, и…

Словно подслушав мои мысли, пискнул мобильник.

«Пусть снимет с пальца изумруд и выбросит в воду. Это может спасти его».

Мне сразу стало легче. По крайней мере, Денис предложил хоть какой-то вариант действий. Каждый раз, сталкиваясь с уникальными способностями Дэна, я удивляюсь, словно ребенок. Это же надо, увидеть кольцо на пальце моего спутника, находясь за тысячи километров! Как такое возможно?!

– А ты любишь своего мужа, – с ревнивыми нотками прокомментировал Джонни мое, видимо, изменившееся выражение лица.

– Конечно, люблю, – я решила не озвучивать детали своей смс-переписки и покосилась на перстень. А ведь он, как ни странно, мне сразу активно не понравился. Еще тогда, в грин-шопе, мне казалось, будет лучше, если мужчина его снимет. – А ты любишь Мэри?

– Она – мой самый близкий и родной человек. Без нее я бы никогда не смог выполнить свою миссию.

– Откуда у тебя это кольцо?

Джонни схватился за перстень, попытался снять его – но костяшка пальца помешала это сделать.

– Я нашел его, когда мне было пятнадцать. Он показался мне старомодным. Надел на палец шутки ради. Снять его не получилось.

– Я вижу. И что, ты никогда не пытался решить эту проблему?

Он пожал плечами:

– Да я и не думал, что это проблема. Работать мне кольцо не мешало, бегать и плавать тоже. Привык к нему.

Я набрала в легкие побольше воздуха, сделала глубокий выдох и серьезно сказала:

– Тебе надо избавиться от этой вещи. Прямо сейчас. Иначе ты умрешь. Просто поверь мне.

В его взгляде промелькнуло веселье. Но он не стал смеяться и улыбаться. Наверное, почувствовал, что все очень серьезно.

– Пойдем, – он протянул мне руку. – В торговом центре полно ювелирных магазинов, думаю, что-нибудь они сделают.

Через двадцать минут все было кончено. Каким-то хитрым инструментом перстень сначала сплюснули, а потом растянули.

Мы вернулись на набережную. Как следует размахнувшись, Джонни выбросил украшение в дрожащую отражением звезд воду.

– Отвези меня в отель, – попросила я со спокойным сердцем.

Чакры Джонни оставались закрытыми. Но я решила, что нормализация их работы – это просто вопрос времени.

– В отель? – изумился американец, потирая палец с белой полоской, оставленной перстнем. – Я хочу пригласить тебя в гости, познакомить с Мэри.

– Спасибо за приглашение. Но я устала и хочу отдохнуть.

– Отлично. Я точно не помню, сколько на вилле спален. Может, что-то около двадцати.

– Ты наглый.

Он рассмеялся:

– Я знаю. Но людям с миссией это простительно. Я никогда не знакомился в гриншопах с женщинами, не гулял с ними по торговым центрам, не кормил финиками и не выбрасывал в Персидский залив кольца. Я никогда не был так откровенен, никогда не обсуждал секс и свою работу. И вот сейчас мне очень интересно, почему рядом с тобой все это произошло.

– А если мне это неинтересно? Я хочу в Шарджу, в свой отель!

Он схватил меня за руку и потащил к паркингу. По дороге пробормотал:

– Извини, но желания других людей для меня всегда менее важны, чем собственные.

Скоро мы уже мчались в какой-то красной дико ревущей машине, марки которой я даже не знала…

* * *

Увидев виллу Джонни, я невольно подумала, что у дома невероятное сходство с мобильниками и ноутами, которые выпускает его корпорация. Здание являло собой какую-то космическую конструкцию из серых стальных плит и голубого стекла. То ли звездолет, то ли гигантская пирамида, сложенная великаном из множества ультрабуков.

Внутренняя отделка тоже мерцала холодным металлическим блеском, немного смягчаемым малочисленной белой мебелью.

Наверное, мы вошли в цокольный этаж. Прошли мимо большого тренажерного зала, сауны, бассейна. И оказались в овальной комнате с прозрачным потолком и белым кожаным диваном, на котором в джинсах и футболке, с гринбуком на коленях, лежала худенькая блондинка. В ее ушах были наушники, наших шагов девушка явно не слышала.

– У Мэри привычка – работать по ночам в любом часовом поясе, – сказал Джонни, и в его голосе мне послышались теплота и нежность.

Он подкрался к ней сзади, заключил в объятия и чмокнул в щечку. Мэри повернула голову и, увидев меня, вздрогнула от неожиданности.

Девочки, как бы вы отреагировали, если бы благоверный появился под утро в компании посторонней бабы?

Я бы двинула сковородкой – сначала девке, потом супругу. Ну или наоборот – как получилось бы. А потом, может быть, поинтересовалась бы, что сие пришествие значит.

Жена Джонни, видимо, прошедшая суровую школу выживания рядом с миллиардером, вышколенно улыбнулась и с деланой приветливостью защебетала:

– Привет, как поживаете? Я – Мэри, рада знакомству!

В ее глазах заплескались страх и тоска.

Интересно, через что пришлось переступить этой девочке? Через гордость, достоинство? Наверное, дома он ни в чем себе не отказывает – этот король девайсов? Притаскивает шлюх, устраивает совместные оргии? Употребляет кокаин?

Когда у человека есть такая сила, как у Джонни Грина, – в общепринятых рамках приличия оставаться сложно. Он отдает миру гениальные творения. И с той же страстью разрушает себя.

Я права. Иначе во взгляде Мэри не было бы страха…

Пожимаю протянутую мне лапку.

Отсыпаю пригоршню приветливых банальностей: тоже рада, поживаю замечательно, чудесный дом.

Все это дается мне с большими усилиями.

Я чувствую себя выжатой как лимон. Очень хочется спать. Я понимаю, что Джонни продолжает поглощать мою энергию – и он, наверное, сожрал ее уже слишком много. Инстинкт самосохранения отключился. Мне совершенно все равно, что со мной происходит. Теперь я – отмороженная красавица из старой советской сказки. «Что воля, что неволя – все одно» – помните?

– Я принесу выпить, – говорит Мэри. И мне кажется, что я слышу ее голос, находясь внутри стылого ледяного замка. – Что вы предпочитаете?

– Минеральную воду без газа.

– О, это несерьезно! В стране, где алкоголь запрещен, вы просто обязаны выпить что-нибудь покрепче, – восклицает Джонни и вдруг бледнеет.

Любящее сердце – мощный локатор. Мэри уже возле мужа, встревоженно вглядывается в его глаза.

Вместо ответа Джонни вытаскивает из кармана руку, разжимает пальцы. На его ладони изумруд. Лишенный золотой оправы, он стал еще красивее. Электрический свет разбивается в его гранях сотней зеленых бликов.

– Это из твоего кольца камень? – взволнованно интересуется Мэри. – Ты снял свое кольцо? Вот и хорошо, оно никогда мне не нравилось.

– Ничего не понимаю, – пробормотал Грин, ошеломленно глядя на камень. – Наверное, он выпал из перстня. На набережной было темно. Я особо не вглядывался, что выбрасываю. А сейчас сунул руку в карман – и там оказался изумруд.

Я смотрю на Джонни Грина, и мне становится страшно. Я вижу, как из седьмой чакры, расположенной на макушке, начинает подниматься едва различимый столбик пара.

Денис рассказывал, что происходит потом. Столб темнеет, и, как яркая точка, душа взмывает вверх.

Я не видела прежде этого со стороны – но я сама была в такой ситуации, когда переживала клиническую смерть и выходила из физического тела. Этот темный столб душа видит как тоннель, в конце которого сияет яркий свет божественной любви и спокойствия.

Совладав с собой, я схватила мобильник и набрала номер Дениса.

Он ответил через пару секунд сонным-пресонным голосом.

– Дениска, изумруд вывалился из кольца. Он сейчас с тем человеком. Что нам делать? Вызывать «Скорую»? Бежать выбрасывать камень в воду? Я могу это сделать за него? Мужчина выглядит слабеющим. Похоже, все развивается стремительно.

Денис замолчал, наверное, пытаясь сосредоточиться и настроиться на Грина.

Потом я услышала его грустный вздох.

– Наташ, прости меня. Я ошибся. Этот мужчина уйдет в любом случае, как бы ты за него не боролась. Ты оказалась не в том месте и не в то время. Ты ничего не изменишь. Прости. Я не видел, что с тобой так случится. Будущее многовариантно. И я не знаю, что тебе делать и что мне делать, как помочь. Мне повисеть на линии? Я могу говорить с тобой. Если это нужно, если это тебя успокоит.

– Сначала я вызову врача, – решила я и прервала разговор.

От волнения слово «скорая» на английском вылетело у меня из головы.

– Надо позвонить врачу. Джонни может быть плохо. Это плохой камень, – сказала я, протягивая ладонь. – Отдай мне изумруд.

Джонни передал мне камень, а Мэри пробормотала:

– На вилле есть доктор, позвать его?

– Да. Но надо позвонить и другим докторам, которые приезжают на машине. Спасать жизнь, быстро. Реанимация, понимаешь?

Мэри кивнула и быстрым шагом удалилась.

Грин, казалось, слабел прямо на глазах. Он сел на диван, откинул голову и тяжело задышал.

Я почувствовала, что надо унести этот проклятый камень как можно дальше от Джонни. Вода, не вода – неважно. Просто подальше от него.

– Я скоро буду, – прошептала я, выбегая из комнаты.

Что было потом – помню плохо.

Пол вдруг ударил меня по лицу, одновременно с этим я услышала хруст в затылке – и мир выключился.

Я пришла в себя от дикого крика Мэри.

Приподнялась на локтях и застонала.

С того места, где я лежала, был виден белоснежный диван, залитый кровью. Похоже, у Джонни было перерезано горло. Упав на колени, Мэри пыталась зажать руками заливающий все вокруг алый фонтанчик…