Читать книгу От истока до устья. Повесть и рассказы - Ольга Трушкова - Страница 10

***

– Ну, помоги, Боже!

Перекрестившись, дед Тарас первым поднялся из-за импровизированного обеденного стола и взял в руки грабли. За ним поднялись все остальные. Ставить зарод – дело непростое, тут одной силы мало, без умения не обойтись. Но в роду Громовых сыновей этому искусству обучали едва ли не с пелёнок. Самое главное даже не сам зарод правильно поставить, а умело его завершить, чтобы он дождь не пропустил и в ураганный ветер выстоял. А иначе все труды насмарку, сгорит сено. Нет, не огнём – гнилью.

Как-то раз доверил Тарас несмышленым тогда ещё сынам своим самим остатки сена сложить, подробно объяснил, как это делается, а сам дома остался спиной маяться. Думал, что справятся. Не в зарод же складывать, а только в копну. Зароды-то уже поставлены.

Сложили ребятишки остатки сена. Пришли домой, бахвалятся, что копна получилась большая, возовая. С конский воз, то есть. Этого корове с телком на месяц хватает.

«Хорошо ль утаптывали?» – пытает их Тарас. – «Хорошо, батюшка», – отвечают. «Правильно ли вершили копну-то?» – «Да, вроде правильно». «А причесать её не забыли?» – «Причесали, как ты сказывал».

«Вот и ладненько. Слава Богу, до дождя управились».

Управиться-то управились, а вот ладненько не получилось. Прошёл дождь, а потом установилась жаркая погода. Когда Тарасу чуточку полегчало, пошёл он проверять зароды, а заодно и копну. Зароды-то холодные, а к копне даже руку прислонять не надо, не то что внутрь просовывать. Парит копна, как каменка в бане, когда на неё кипятку плеснёшь. Горит без всякого пламени. Он копну разворошил, разбросал сено по сторонам, а через два дня привёл своих ребят и начал учить их уже не на словах, а на деле.

С той поры не одна вода в Быстринке сменилась. Выросли сыны. Двоих уж и на белом свете нет, с Гражданской не воротились. Остатний сын Илья по сей поре не только отцом стал, но и дедом. Уже и внуки деда Тараса ставить зароды обучены.

Но помнит он ту копну, из которой потом только копёшка получилась, потому что много сена прелью покрылось и вон выброшено. Помнит это и каждый год едет ставить зароды… Пусть не сам он вершит, а только пристально наблюдает, не кренится ли зарод в какую-нибудь сторону и хорошо ли набивают и утаптывают его чрево, то есть середину. Пусть Тарас только словом правит, но всё спокойнее у него на душе, если он сам за этим проследит.

Сено собрали в копёшки, которые с помощью Воронка и его мамы Ланюшки волокушами стащили к месту будущего зарода. Началась самая ответственная часть работы. Братья метали сено, Глаша, Настя и Илья ровненько раскладывали его по длинному прямоугольнику и тщательно притаптывали.

– Иван, ты что, совсем свою половину не кормишь? – вонзая вилы в копёшку, засмеялся Фёдор. – Чем ей сено-то уминать? Своим бараньим весом?

– Зато ты свою Глафиру так раскормил, что Настин вес там без надобностев, – улыбнулся Иван и крикнул женщинам: – Вы, девоньки, почаще местами меняйтесь, а то зарод криво выведете.

Глаша и впрямь после вторых родов раздобрела, хотя и в девках была весьма справной. Красавицей её не назовёшь. Нескладная, сутулая, ростом чуть ли не с Фёдора, вся в веснушках от макушки до пят, будто под решетом загорала. В селе по сию пору дивуются, как это ей удалось такого парня захомутать? Фёдор-то вон какой баской! А вот, поди ж ты, взял за себя страхолюдину.

Самое интересное, что и Варвара тому не перечила, а бабка Параскева Глашу иначе, как наше Солнышко, не называет. За веснушки ли, которыми всё её лицо усыпано? За улыбку ли, от которой всё вокруг светлеет?

Многие считают, что Глашу в свою семью Громовы взяли только за то, что силы в ней не менее, чем у мужика. Для работы взяли. Кто-то бает, что без ворожеи тут не обошлось: опоили, мол, Фёдора водой наговоренной – и весь сказ! И невдомёк им, что любит Фёдор свою Глашу и не променяет её ни на какую раскрасавицу. Да и всё Громовы любят её за чистую душу, доброе сердце и покладистый характер.

Илья и Фёдор вершили зарод, дед Тарас его «причёсывал». Женщины подбирали упавшее сено, Василий с Иваном забрасывали остатки наверх.

– Всё, – крикнул Илья, – Васятка, кидай нам верёвку, мы слезаем.

– Берегись! Кидаю!

Василий раскрутил верёвку с привязанным к ней грузом и ловко забросил на зарод.

Солнце уже заходило за горизонт, когда Громовы, усталые, но довольные, возвращались домой.

Илья думал о том, что скоро надо рассчитываться по самообложению… что скоро придёт срок качать мёд, что…

Василий думал о предстоящем свидании с Тоней, и сердце его ёкало и замирало…

Дед Тарас общался с Богом.

«Спасибо тебе, Боже, за то, что даёшь мне силы и время полюбоваться на детей моих, внуков и правнуков! Спасибо тебе, Боже, за то, что все Громовы живут трудом своим и по совести! Слава тебе, Боже…»

Он никогда ничего у Него не просил. Он всегда только благодарил Его и славил.

На телеге Ивана тоже царило молчание. Конём правила Глаша, а Фёдор, привалившись к её мягкому плечу, слегка подрёмывал.

Иван искоса посматривал на непривычно молчаливую сегодня Настю и нешуточно тревожился. « Вялая, бледная, круги под глазами. Что это с ней? А как её вчера, после ужина, над ведром наизнанку выворачивало! Неужели отравилась солёными ельцами? Вообще-то, от них её никогда не рвало».

Мысль о том, что его Настя отравилась да ещё неизвестно чем, повергла Ивана в неописуемый ужас. По спине холодными каплями потёк пот.

Нет-нет! Только не это!