Читать книгу Неожиданная классика - Ольга Васильева - Страница 6

На золото, как многие, не падок,

и не храню его, не собираю, Фабио,

и не завишу я от мненья стадного,

и вид печатных букв моих для глаз не сладок.

И женский пол не вызовет припадок,

люблю, когда люблю, и не когда так надо,

двор не пленяет блеском и усладой,

притворство, лесть – обычай этот гадок.

Зависим я от смерти только, и спасенье

ни красноречие, ни бдительность с усердьем

не принесут нам от её тиранства, не обманут.

Но жду её без страха и с терпеньем,

живу, её не призывая в тяжкое мгновенье,

и с ней, мой друг, навек свободным стану.

Фантазия порой мне предлагает

Сюжет счастливый для сонета.

И я в тревоге размышляю: писать иль нет мне?

То мужество, то трусость побеждает.

Хочу начать, но страх одолевает:

Обманет импульс смутный этот,

Боюсь я критики сурового ответа,

И вдохновенье быстро остывает.

Борьба внутри, сомненья, колебанья,

Я в лихорадке мучаюсь часами.

Чуть напишу – и снова остановка.

От искушений я изнемогаю…

Какую бы мне отыскать уловку? Знаю.

Попроще сочиню сонет я для страховки.

Горе тебе! Когда ты о любви лелеешь грёзы,

Страдаешь от разлук, надежд слишком зелёных,

Безверия, бессонницы и мук бессчётных,

Когда твой укрепляют дух лишь жизненные грозы.

Горе тебе! Когда своей достигнешь розы

И красота венок тебе отдаст почётный,

Начнёшь ты замечать с печалью безотчётной,

Что обожание твоё ей в тягость, как роса мимозе.

И если ты попал в любовное тиранство,

В конце или в начале, ты всё равно несчастлив,

А наслаждение найдёшь лишь в настоящем.

В нём пребывает благо: счастье без опаски,

Не помнишь об обидах и коварстве;

Но утешенья нет, когда ты претендент или уже в отставке.

Однажды некий тип, больной и в возрасте,

Племянницу свою решил взять в жёны,

Девицу самой пылкой молодости,

К супружескому долгу расположенную.

Сказал жених ей, поступившись гордостью,

В ночь брачную, законом ей положенную,

Что только раз в неделю может он

Ей пользу принести своей способностью.

Что нимфе делать? Ну конечно, соглашаться

И мудростью народной утешаться:

С овцы паршивой хоть бы шерсти клок.

И вот после премьеры брачной она спросила старца,

Нельзя ли получить авансом

Вместо недели будущей ей долг?

Уймитесь, дон Хуан, я рассержусь.

Какая дерзость – целовать мне руку.

Не смейте обнимать, я говорю не в шутку.

Щекотно. Ой, Хуанчик! Грех… боюсь.

Мужчины так опасны. Я их берегусь.

Остановись, Хуан, хоть на минутку.

Мне чьи-то слышатся шаги. Как жутко!

Конец? От наслаждения сейчас умру!

Иисусе! Словно разум потеряла…

С мужчиной… истинная христианка!

Но как же хорошо, душа моя, однако…

И стыдно как! Но кажется тебе, что мало?

Давай ещё раз, Хуанито… Может, завтра

Мы встретимся и всё начнём сначала?

Однажды неким днём влетел

Амур в аптеку, и прекрасная Орминта

Составила для бедного пиита

Спасительный рецепт, чтоб излечить от стрел.

Смешала молоко, нектар и хмель,

Амброзию, фиалку, чуть-чуть спирта,

Красный металл, коралл и капли мирта,

А также лилию и розу – всё в один коктейль.

И вышла смесь лекарства горячей,

Чем жар вулкановых печей.

Ошибся бог-предатель в дозе явно.

Ещё и соль переложил, злодей,

Сильнее прежнего вновь воспалилась рана,

А я надежду потерял, что хоть когда-нибудь здоровым стану.

Хотя и правда, что стихов я сочинил

Тысяч на десять всяких: лирических,

Любовных, сатирических,

Впадал и в пасторальный пыл;

Но в чём вина стихов, где проба юных сил,

Чтобы о них трубить, не оценив критически,

Под барабанный бой, в настрое идиллическом,

На улицу их гнать, на свет и пыль?

Нет, Фабио, пускай лежат в столе,

Где солнце их не видит и я тоже,

И на открытках красоваться им негоже.

Боюсь я публики, в чём признаюсь тебе,

Как кикиморы, и смущён я…

Пусть думают, что я поэт, но разума, однако, не лишённый.

В мечтах о Хуане впадаю я в дрёму,

Хуана царит в моих мыслях и ночью,

И на рассвете, если быть точным,

Она – госпожа и хозяйка, без спору.

В отчаянье и панике я от укора,

Увы, доброта её краткосрочна,

Захочет Хуана, я смешон до уморы,

Захочет Хуана, и вмиг я суровый.

Когда её нет, она рядом со мною,

Хуана – словно мой дух зарифмованный,

Что за насилие, что за тиранство!

Её не изгнать экзорцизмом церковным;

Даже сонет Хуаною полный,

Хуана моё захватила пространство.

Не написал вчера даже ни строчки,

Что для меня – верх неожиданности.

С утра я нимфу посетил (пример изысканности)

И покорил её, так, между прочим.

Потом с друзьями был обед, съел много очень.

Шёл далее концерт скрипичной знаменитости.

Потом рукоплескали моей личности

В одном салоне знатоков как рифмоплёту точному.

Развлёкся на балу. В карете возвратился.

Как миг промчался день, событий полный разных,

Веселием насыщенный.

Вот жизнь счастливая! Но к вечеру я сна лишился.

Кто виноват? В рифме один согласный!

Как жизнь поэта всё-таки мучительна!

Тот признаёт благодеянье, если лижет.

Свирепый самый пёс так ценит ласку.

Писатель я, которому в острастку

Платят плохо, хотя и хорошо он пишет.

Завидуют, клевещут, я – как мишень,

Плетут интриги и кусают понапрасну,

Впиваются зубами в язву,

Когда он в литераторы зачислен.

Физические силы тают,

Терпенья нет, и дух сникает;

Преследует бесчестье, избегает слава.

Книга живёт, а автор умирает.

И знание любить такого ради?

Уж лучше я собакой стану.