Читать книгу Жизнь как полная луна. Маленькие истории о современном Китае - Ольга Виноградова - Страница 4

Почти не рассвело, и во дворе нашего иностранного общежития в такую рань я никого не встретила. И висел над городом то ли дождь, то ли смог. И села я у ворот не на тот автобус. То есть это тоже был третий автобус, тройка, но не для преподавателей, а, видимо, для персонала – попроще и погрязнее. Он всегда уходил чуть раньше нашего – и вот наконец-то я перепутала. Внутри было полутемно и некоторые сразу заснули. Другие же, чтобы, наоборот, получше проснуться, принялись в полумраке шутить. И так, в каком-то ощущении другой реальности – всего два месяца я тут, даже меньше – я и приехала в Цзыдинган.

В университете тоже было пустынно. Без двух минут пришёл мальчик с глупым лицом и на ужасном английском стал умолять меня, чтобы я разрешила ему заниматься с нами. К счастью, оказалось, что заниматься он хочет английским языком, а не русской литературой. А я поняла, что сижу не в той аудитории и перешла в свою.

Здесь тоже народу было негусто. Пришла только девочка с биофака, вольнослушательница. Мы почитали с ней Евгения Онегина, и я удивилась, как он мало трогает меня. Пребывание за границей – это хорошо известно всем, кто эмигрировал или долго живет вне родины – обостряет наши подсознательные связи с какими-то основными, коренными вещами. Но в этот раз Пушкин не сработал.

Туман усилился и стал холоднее. Река, хорошо видимая из нашего коридора – просто посмотреть за перила галереи – обычно гладкая, как стекло, и ярко-зеленая, стала походить на дорожку из глубокого лесного мха.

На второй паре я уже вполне обжила новую реальность. Пришла только одна девочка – мы называем их русскими именами, – одна только Света пришла, сказала, что остальные пошли регистрироваться на экзамен в магистратуру.

Мы начали заниматься, и в какой-то момент захотелось поделать с ней что-то новое, не по плану. Я вспомнила, что у меня в сумке лежит языковое домино: собери пословицу.

Мы начали вместе вспоминать пословицы по их первым или вторым половинам. Я с удовольствием разъясняла студентке разные лексические и ментальные нюансы, а дойдя до на вкус и цвет товарищей нет я вдруг вспомнила своего дедушку, Зиновия Исааковича, который любил это говорить. Мне представились и «товарищи», которые расходились в разные стороны по дорожкам разного цвета с различными продуктами в руках, как я представляла в детстве.

Дальше – больше. Терпенье и труд – все перетрут. И эту пословицу тоже использовал дедушка, поощряя нас, когда мы с двоюродным братом учились писать. Мне она тогда казалась, правда, немного неуклюжей, жесткой, возможно, из-за фонетики. А теперь она стала тёплая и домашняя, из-за дедушки.

Дед мой вырос в Белой Церкви, городке недалеко от Киева. Его родным языком был идиш. Иврит он тоже изучал, когда ходил в хедер, с пяти лет. Русский язык дедушка начал учить, когда ему исполнилось пятнадцать. Тогда же он закончил экстерном среднюю школу. Он был всю жизнь благодарен советской власти, давшей ему возможность получить хорошее образование. Затем он учился в военной академии на инженера химической защиты. Выйдя на пенсию, дед, видимо, выбрал дело по душе – он работал в издательстве, выпускающем энциклопедии. Мы никогда не замечали, чтобы дедушка ошибался в русском языке, речь его была безупречна, хотя и имела некоторые милые фонетические особенности. Более того, когда его умирающий брат, выписывавший газеты на идише, попросил почитать ему газету, дед не смог: он забыл родной язык.

Господи, сделай так, чтобы людям не приходилось забывать свой язык!

…Мне вспомнилось, как дедушка, придя с работы, ест селедку с натертой черной редькой и не дает мне болтать за столом: когда я ем, я глух и нем.

А потом, вслед за этим: уговор дороже денег. Будучи маленькой, я вообще не понимала смысла этих слов, они мне казались шуткой. Помню только, как дед грозил пальцем, повторяя эти слова, когда мы что-то ему обещали.

Без труда не выловишь и рыбку из пруда. Ещё одна корявая дедушкина пословица всплыла – и слёзы подступили к горлу. Я почти ничего не знаю про своего деда, почти ничего, хотя он прожил в ясном уме до восьмидесяти шести лет, до самой смерти.

Незадолго до того, как он ушёл, я записывала его воспоминания – на маленьких листочках. Они потерялись, убить меня мало. Однако я отчетливо помню, что дедушка рассказывал скупо, только факты, как в отделе кадров. Перевести его в регистр общения, заставить раскрыть душу у меня не получилось. Вернее не так. Душа его всегда была раскрыта. Но он вымел из неё комки боли, и его детство свернулось до двух тетрадных листочков – которые тоже, тоже улетели вслед за ним. Он упомянул о погромах, голоде и скитаниях, о том, как брат вынимал из петли отца, повешенного при погроме – но так, лишь для информации. Возможно, если бы я повзрослела раньше и поработала бы с дедушкой, как я работаю в этнографических экспедициях, он в какой-то момент и захотел бы говорить. Кто его знает. Горечь и печаль душили меня…

Дедушка ушёл из жизни один, без нас, в госпитале… Он бежал из еврейской культуры, а мы, русские, не очень-то занимаемся своими стариками. Бабушка иногда мстила деду за свои какие-то женские обиды. Нам он никогда ни на что не жаловался, только спрашивал, как у нас дела. Называл меня «доченькой».

Деда нет. Но я тебе передаю, китайская девочка Света, настоящее имя твоё надо бы наконец запомнить, – эти перлы, украденные шустрым еврейским юношей, думаю, больше из книг, чем из жизни, эти любимые им слова чужого языка, русского языка – из рук в руки. Из уст в уста. На, возьми. Они волшебные.

Мы и не заметили с девочкой, как закончилась пара. Везде было полно народу.

Октябрь 2014 Ханчжоу,