Читать книгу Масик - Ольга Витальевна Манскова - Страница 1

Ранняя осень в этом году выдалась холодной: еще с сентября, с самых первых чисел, зарядили затяжные, моросящие дожди. И с тех пор, природа больше к теплу не вернулась. Заморозков, конечно, тоже ещё ни разу не было. Однако, в такую погоду хорошо сидеть дома, пить горячий чай… А не выскакивать на улицу, едва успев протереть глаза, и шлепать по грязи: под звонки редких, тоже едва-едва оклемавшихся трамваев. И не отбегать спешно в сторону, прижимаясь ближе к стене, чтобы какой-нибудь водила, жмущий на красный, не облил с ног до головы грязным содержимым дорожной ямы, намеренно проехав по луже как можно ближе к тротуару.

В такие дни с ностальгией вспоминается лето; хотя лето было невыносимым и жарким, и так уже хотелось прохладной осени, желтой листвы и чистого, синего, а не белесо-выгоревшего южного неба.

В этом году «очей очарованья» не случилось. Шмяк – и полное погружение, без всякого перехода, в безвременье промозглой сырости, которое продлится еще и октябрь, ноябрь – и затянется, бесснежное, до конца февраля… Тоска.

Впрочем, не всё было так плохо; почему обязательно тоска? День как день. Не солнечный, но и дождь не льет, хотя и вероятен сегодня. Штормового предупреждения не было; ветер не сгибал деревья и не сносил крыши. Нормальный, типичный осенний день. Утро ничем не примечательного дня. Среднего…

Средним было и настроение Георгия, поскольку он брел на занятия, ранним утром: полусонный, абсолютно не выспавшийся. До них оставалось всего минут пятнадцать, когда он выскочил из общежития. Традиционно забыл захватить зонт, необходимый «на всякий случай». Зонт, что висел на вешалке при входе в комнату. А значит, дождь сегодня случится непременно: примета была такая…

Проснуться он тоже, наверное, забыл. Что не мешало ему идти своей обычной, изо дня в день повторяющейся дорогой; совершенно на автомате. Миновать серые, унылые корпуса ближайших студенческих общаг, пройти мимо жилого пятиэтажного дома, потом – частного сектора и небольшого, заброшенного стадиона напротив, с покореженными, проржавевшими остовами-железками, на которых некогда крепились баскетбольные корзины. Дальше – мимо бывшей студенческой столовой, которая мимикрировала под ритуальное кафе, девятиэтажной общаги-свечки и маленького углового магазина, возле которого в более-менее хорошую погоду бабки продавали семечки и цветы.

Здесь Георгий слегка притормозил и всё же окончательно проснулся: поворот был опасным, а ему – на ту сторону. Да еще и трамвайные пути, о которые, не проснувшись, сломаешь ноги. На той стороне – газетный киоск. Уже открытый. Со свежими газетами, иконами, минералами и жуками, а также вездесущими гороскопами.

Он теперь смотрел вокруг более осмысленным взглядом, выделяя будничные мелочи. Район города, в котором сейчас находился Георгий, был одним из самых приятных: единственный в городе храм науки, политехнический вуз, располагался своими корпусами в дореволюционных зданиях с колоннами, а здания эти были окружены газонами и остатками дореволюционного парка, бывшего некогда очень большим и красивым. Наверное. Местами осталась даже старая чугунная решетка. Она и начиналась здесь, неподалеку: сразу за киоском с газетами и небольшой уличной забегаловкой.

А вот, однако, и кот: новый приблудился… Бедняга! Худой и грязный.

Коты тут наличествовали всегда: их привлекал мутного вида прилавок, рядом с газетным киоском. Здесь, из окошка, за деньги, всем желающим выдавалось пиво, газированные напитки и беляши. Конечно же, местных котов интересовали последние. И потому, хвостатые жильцы домов, расположенных напротив закусочной, любили посещать эту территорию: обычно, здесь бывал или рыжий, здоровенный котище, или черно-белая элегантная кошечка, или белый, пушистый, молоденький котик. Возможно, и все вместе, или врозь, или попеременно.

К котам Георгий всегда проявлял повышенный интерес. Они нравились ему своей непосредственностью, свободой и даже, порою, тонкой иронией. В библиотеке того района, где он жил в детстве, к примеру, жила большая кошка Тома, которая питалась исключительно консервами «завтрак туриста» – всю остальную еду игнорируя напрочь. Она, очень даже не худенькой комплекции, просачивалась на полки, и дрыхла сверху книг, норовя неожиданно зацепить своей когтистой лапкой зазевавшегося книголюба. Зато, в этой избе-читальне никогда не водилось мышей, несмотря на близость полей и пустыря. Одна из первых любимых им кошатин…

А, когда однажды, «ради прикола», он впервые сыграл у друга в "Мороувинд", то выбрал себе героя – хаджита. И ему понравилось. С тех пор он постоянно в свободное время «рубился» в «Мороувинд» и был и в этой игре, как и в "Обливионе" исключительно кошачьей породы и носил гордое имя Мурр. А новые игры Георгий любил не слишком… Они показались ему навороченными не по делу, и слишком тупыми.

Сейчас, новый кот у киоска с беляшами привлек его внимание, хотя был не слишком приметный, серо-полосатый. Только грудь его украшало небольшое белое пятнышко. Которое оставалось чистым, несмотря на грязные лапы. Как раз в это время, кот внимательно следил за парнем-студентом, который пил пиво. Допив содержимое пластикового стаканчика, парень стал разворачивать лежавший перед ним на столике беляш. Беляш смачно выронился на землю.

– Тьфу ты, чёрт! – выругался парень. Потому что кот, не будь дурак, проворно просочился мимо его ног и ловко ухватил беляш зубами. А после этого, конечно же, дал газу и проворно вскочил на старинную чугунную ограду за киоском. Усмехнувшись, Георгий, который как раз проходил мимо, посмотрел вверх, встретился глазами с котом – и весело подмигнул ему. А тот удрал по другую сторону забора и спокойно принялся за уворованный беляш. Подмигивание он проигнорировал.

«Настоящий хаджит!», – подумал Георгий. Его настроение улучшилось, и он бодрой походкой направился ко входу в Горный корпус. Как раз и студенты сейчас напирали на его дверь мощным валом. Общая толпа подхватила Георгия, и увлекла внутрь здания.

Вскоре он, наконец, выбрался из давки и пошел по лестнице, на второй этаж. А потом, звук его шагов гулко раздался по коридору.

Жорик был преподавателем культурологии…

Нагрузка по лекциям и практическим у него была по полной, и обязанностей куча. А вот стаж ему преподавательский не шел: официально он числился «инженером»: как ни странно, инженером гуманитарной кафедры, культурологии и дизайна. Он недавно закончил вуз, и писал кандидатскую диссертацию. В свободное от основной нагрузки время, само собой разумеется. А зарплата была чрезвычайно маленькой; ниже прожиточного минимума.

Студентов своих Георгий был не намного старше; вначале над ним посмеивались и называли, чуть ли не в лицо, просто Жориком. В особенности, тяжело ему было поначалу входить к горнякам, крепким, высоким парням, косая сажень в плечах – все как на подбор… И как с ними совладать? Чтоб не нарваться на игнор, и не обострить отношения? Способов у новичка, в общем-то, всего два: первый – устроить студентам жесткий прессинг, тогда и зауважают, как миленькие… Но, не таков был наш Жорик: ненавидел крысятничать, ругаться, закладывать и доносить. Дисциплина – дисциплиной, но главное – человеческие отношения.

Он брал их умом. Читал такие лекции, что к нему начинали относиться по-особенному, и даже делиться с ним проблемами. Приветствовать, заметив на улице издали. Ребята оказались способными, и в прошлом году сдали ему зачет великолепно… Тяжело было в учении – а потом пошло, как по маслу. А теперь, и вовсе рады были его видеть, и с удовольствием всё конспектировали.

Впрочем, сейчас высунулся из них кто-то из аудитории, и тут же юркнул обратно:

– Жорик идет! – послышался вопль.

Ну, не без этого. Ничего, займемся сейчас эпохой Возрождения…

Сегодня у него было целых пять пар лекций. Так в деканате нарисовали. Пят пар – это десять академических часов. «Вам бы такое расписаньице!» – мысленно, по сложившейся традиции, пожелал он своим, всегда менее обремененным преподавательской нагрузкой, коллегам, увидев сиё предписание первого сентября, на стенде. Его, как молодого да раннего, умудрились озадачить по полной.

И потому, к концу этого дня Жорик шел домой с совершенно сизым, еле ворочавшимся во рту, языком. В шесть вечера. И возвращался той же дорогой. В его желудке, уже переварившем булочку, купленную пропрыгом в буфете, наблюдалась торричеллиева пустота, а всякие желания, кроме единственного: добраться скорее до своей теплой комнаты, постели и кофе – отсутствовали вовсе.

Как раз когда он вышел на улицу и направился домой, начался довольно крупный дождь, грозящий перейти в ливень. На улицах большей частью было пусто. Газетный киоск, мимо которого он пронесся с утра, был уже закрыт, уличное кафе рядом – тоже.

«Стоп! – отдал себе мысленное приказание Жорик, заметив мимоходом, краем глаза, небольшое серое пятнышко между газетным киоском и уже закрытым лотком с беляшами. – Это же тот кот!» Он подошел поближе. Кот, щемившийся промеж двух стенок, подался к нему и слабо мяукнул. Да, несомненно, это был его утренний "хаджит"… Жорик присел на корточки и погладил кота по голове, отметив, что на ухе у животного начиналась парша.

– Да ты, братец, видать, не первый день по улице путешествуешь! – сказал тихо Жорик коту. – Заболел, бродяга! Или – хозяева из-за парши и выставили?

Кота ему было жалко. Любое животное, особенно не кормленое и не леченное, могло "сгореть" от парши буквально за месяц. И почти ничего не помогало. Но он случайно знал хорошее от этой напасти средство: надо было смазать места на ушах, покрытые паршой, маслом чайного дерева – и всё прошло бы дня через два-три. Так ему однажды пояснила его знакомая девушка-ветеринар, у которой жили два откормленных, холеных кота и которая одного из них вылечила подобным образом.

– Ну что, кот, пойдешь ко мне? Вылечу, а там – видно будет, – предложил Жорик, беря на руки бедолагу и засовывая его под куртку.

По дороге кот вел себя относительно хорошо. Сидел смирно и не вырывался, только урча басом в особо опасных местах: с большим количеством машин, – и слегка выпуская при этом коготки. Свободной рукой Жорик слегка приглаживал его по голове в такие минуты.

«Если уже привык к улице – поест, отоспится и сбежит», – подумал Георгий. Так однажды уже бывало: подобрал он кота на остановке, возле геофака, в дождь. Тоже серого. Тот мяукал, весьма жалостливо, хотя был весьма отъетым. Принес домой… Кот даже есть ничего не стал: так испугался. С испугу даже обделал одеяло, бегал и орал: замуровали, мол, демоны! Тяжко, видать, было ему в такой малюсенькой комнатке после вольной вольницы. Выходил Жорик ночью из комнаты в общий с соседями туалет – кот и сбежал. Соседи внешнюю дверь не запирали, а постоянно оставляли зачем-то открытой. Уж неизвестно, как кот на улицу вышел: вахта после двенадцати закрывалась, и никого больше не впускали и не выпускали. Это было, в основном, студенческое общежитие; лишь в этом крыле этого этажа проживало и несколько сотрудников. Переживал тогда Георгий за того полосатого кота. Пока однажды не встретил его снова: у вахтеров обретался, в горном корпусе. Вахтерша тетя Нина, выдавая Жорику ключи от кабинета, рассказала ему, что зовут кота Васькой, и что он – вполне заслуженный работник; почитай, что десять лет уже живет при институте. Выходит на остановку ближайшую, и у студентов попрошайничает. И на вахте ему тоже неплохо перепадает…

Приживется ли этот бродяга?

– Ну, вот мы и дома! – сказал он коту, открыв дверь комнаты и запуская вперед себя полосатого гостя. И тот сразу растворился где-то, предположительно под кроватью…

Вот так само собой и получилось, что Жорик обзавелся котом. И это хитрое животное совершенно ему не мешало, хотя он и был постоянно занят: то пропадал на работе, то сидел и писал диссертацию. Уши кота, помазанные маслом чайного дерева, быстро вылечились. Правда, попытка его помыть ни к чему не привела: кот боялся воды до смерти и защищал себя отважно. Весь исцарапанный до крови, Жорик решил прекратить бойню: оно того не стоило. И с этих пор больше никогда не возобновлял подобных попыток. Да и кот в последующие несколько дней сам привел себя в надлежащий вид, став чистым и холеным.

В общем, котейка оказался покладистым, и абсолютно не мешал Жорику. Единственным неприятным фактором было лишь то, что новый пушистый друг в первый же день пометил все углы: с испуга, наверное. А так, даже в поставленный для него в углу ящичек с песком он не ходил: предпочитал прогуляться на улицу через форточку. Этаж, к кошачьему счастью, у хозяина был первый.

Он назвал кота Василием. Васька любил устраиваться у Жорика на коленях, в особенности тогда, когда хозяин играл в компьютерные игры, и громко мурчать. Но оставался кот на коленях, только когда приходил сам. Любые попытки Жорика в другое время взять его на руки он рассматривал как посягательство на своё кошачье достоинство: тут же спрыгивая, громко говорил что-то, похожее на "Бу!", и рассасывался или под кроватью, или в проеме форточки.

Так они теперь и жили…

***

Жорик в свободное от института время практически нигде не бывал; не только потому, что много времени уделял написанию диссертации. Просто, одни друзья уже женились, например, друг детства Богдан. Работал теперь мастером на заводе, дома – уже двое детей по лавкам, когда только успел. Остальные знакомые, не относящиеся к разряду коллег, почти все, приходились на этап его поэтической дикой молодости – еще в последних классах школы, он попал в организованный при городской газете поэтический клуб «Взлёт». В этом клубе, который вел строгий дядечка с усами, Александр Петрович, который написал две песни: «Мой городок, мой островок» и «Россия», и непременно исполнял их на каждом официальном мероприятии города – на которое позовут, молодежный тусняк был довольно большой: Александр Петрович прошелся по всем школам города, вещал с большим энтузиазмом, и насобирал «молодые таланты». Ну, а у молодых талантов были друзья, и – друзья друзей…

Конечно, Георгий с большинством потерял связь, когда поступил в ВУЗ и уехал учиться. Но, иногда встречал старых знакомых, просто на улицах города, и попадал то в гости, то на какое-нибудь мероприятие.

Не только к бывшим «молодым дарованиям», но и к друзьям клуба, намного старшим. Самого Александра Петровича он пока больше не встречал – доходили слухи, что тот ютился теперь при каком-то небольшом музее, то ли директором, то ли его заместителем. Но, с некоторыми представителями городской «творческой интеллигенции» судьба сводила.

В особенности, в таком месте, как центральный рынок, или, в устном упоминании, «базар».

Этот самый базар, огороженный кирпичной стеной, находился рядом с храмом. Перед рынком, где продавали и продукты, и вещи, кроме того, стояли лотки и машины. Большие грузовые машины с овощами стояли в два ряда, между ними был проход, в котором двигались люди: не только покупатели этих овощей, но и желающие попасть на рынок или в Михайловский собор. За рядом машин, близких к стене, были расположены лотки с мелким барахлом: халатами, колготками, носками, утюгами, мылом, посудой и прочим товаром.

При одном из лотков, с футболками и женскими кофточками, стояла молодая цыганка, а рядом – её мамаша, увешанная золотыми серьгами и монистами, дородная цыганка с властным, тяжелым взглядом. Первая уже обхаживала покупательницу, молодую девушку, пытаясь всучить кроме красивой футболки мутного вида олимпийку:

– Долго носиться будет, добром ещё вспомнишь!

А пожилая цыганка вцепилась в проходящего мимо Жорика:

– Позолоти ручку! Погадаю, мой яхонтовый. Денежку дай только. Не подумай, я верну, вот увидишь! Для гадания нужна, и обязательно купюрой, что у тебя самая большая есть. Не ограблю. Что я, по твоему, похожа на нищую? Да ко мне со всей страны едут: помоги, мол! Я многое могу!

Георгий не знал, как отделаться от цыганки, и уже полез в кошелек, за купюрой. Однако, в этот самый момент, сзади его окликнули:

– О, кого я вижу! – послышался веселый, громкий бас, и Жорика оторвали от цыганки, и вместе с толпой проволокли на выход из злополучного прохода между кирпичной стеной и лотками.

– Иосиф Мартович? Здравствуйте! – пролепетал Георгий.

Попасть в руки Иосифа Мартовича было почти то же самое, что попасть в цепкие лапки цыганки: это было надолго. Только, к счастью, при этом кошелек, всё же, не грозил опустеть; за деньги можно было не волноваться.

Иосиф Мартович был высоким представительным мужчиной, по всей видимости, в прошлом – жгучим брюнетом, теперь с изрядной долей седых волос в пышной шевелюре и в широких усах, с большим горбатым носом и доброй улыбкой, которая наличествовала всегда. Иосиф Мартович знал, пожалуй, добрую половину города, и, будучи пенсионером, посещал все литературные, музыкальные и прочие мероприятия, торжества и представления в городе, и обретался в той среде, которую пышно называли «творческой интеллигенцией».

Стоило встретиться на улицах города с Иосифом Мартовичем – и долгий, обстоятельный рассказ о всех событиях, касаемых этой сферы, был гарантирован.

– Здравствуй, молодой пиит! – воскликнул Иосиф Мартович, приобнимая Жорика, и увлекая прочь от рынка, по улице, ведущей к центру.

«Прощай, колбаса! Я к тебе не вернусь сегодня», – подумал Георгий, мысленно распрощавшись с идеей затариться продуктами на неделю.

То, что он уже не такой уж и молодой, а вдобавок давно и абсолютно не поэт, он вставить не смог и не успел.

– К нам на той неделе приезжал Тимур Шаов. Ты был на концерте? Почему – нет? А в музее Грекова была выставка прикладного искусства. Ну, а в выставочном зале, что недалеко от Николаевской церкви – новый формат, «другие» художники перфоманс только вчера устроили. Художка и её директор, конечно, в шоке: их работ там нет… И ещё, в институте ты давно не был?

– Я там работаю.

– О! Молодец. Через неделю там проводится встреча с творческой интеллигенцией. Директор библиотеки постаралась. Будет даже балерина, представляешь! Переехала недавно в наш город. Уже на пенсии, она у балерин – ранняя, но танцует хорошо. А ещё, на встрече будет даже чай с пирожными.

– Да не мучь ты парня – может, он спешит куда, а ты ему на уши присел – как молодежь говорит, – раздалось рядом.

Только теперь Жорик понял, что идущий рядом, с другой стороны, человек – не посторонний прохожий, а тоже идет вместе с Иосифом Мартовичем.

– Ой! Совсем забыл вас познакомить! – спохватился Иосиф Мартович. – Георгий, это – Михаил Степанович. Раньше он тоже в институте работал, а ещё он – скрипач. Единственный у нас в городе. Чудо, как играет! Ты не уйдешь от нас так просто; ты должен его слушать, сегодня же: мы как раз к нему идем. Не отказывайся: день рождения у человека… Вот, ходили за вином и сыром – всё чин чинарем!

– Поздравляю! Только, куда же я без подарка?

У Михаила Степановича были умные, карие глаза, западающие в душу; большой лоб, волевые скулы. Пожалуй, больше ничего, кроме глаз, далее не разглядывалось; на них наблюдатель останавливался, в них проваливался и замолкал.

– Какой подарок, в наше-то время! Если требовать подарки – лишишься друзей. Потому, если никуда не торопишься – идем ко мне в гости; составишь нам компанию. Иосифа Мартовича я тоже, просто случайно, здесь встретил. Судьба: будет, с кем начать этот день, – Михаил Степанович улыбнулся так, что отказать стало невозможно.

Жил скрипач, как его отрекомендовал Иосиф Мартович, в старом доме, каких ещё много было в центре города: низ был каменный, прочный, а верх – деревянный. Туалет, само собой разумеется, в этом историческом памятнике казачьей архитектуры был на улице. И, хотя у Михаила Степановича этаж был первый, а не подвальный, пришлось спускаться вниз по деревянной лесенке, заключенной в тесном узеньком коридорчике: видимо, за годы это строение просело вниз.

Комната, хотя и единственная, оказалась довольно большой, но была перегорожена большими, тяжелыми шкафами с книгами. За шкафами, судя по потолку, что оставался доступен для обзора, оставалась примерно половина: там, вероятно, была кровать или диван.

В гостевой части комнаты стоял большой стол со стульями, шкафы вдоль стены, тоже с книгами. Напротив шкафов были кресла у стены и небольшой диванчик, пол устилал самодельный коврик. Единственное окно, что располагалось у входа, выходило во двор. По окну было видно, что стены в доме толстые, старинные. На подоконнике сидел белый кот с серыми пятнами, который спрыгнул при появлении хозяина и теперь терся о его ноги и громко мурлыкал.

– Знает своё кошачье дело! – улыбнулся Михаил Степанович и, наклоняясь, погладил кота. – Очень громкий кот. Приблудился – и живёт. А я не возражаю. Когда болел, зимою – он меня грел. И всё понимал. Перезимовали мы с ним тогда, и оба живы.

– Сыграй нам что-нибудь! – воскликнул Иосиф Мартович.

– Сейчас, покормлю моего друга. Да и стол, так сказать, накрою: одними моими мелодиями сыты не будете!

– Ну что вы! Может, не надо…, – начал Жорик.

– Надо, – отрезал Михаил Степанович. – Хоть вина да бутербродов пару. Живем один раз – встретимся ли ещё, я не знаю.

Он насыпал в кошачью миску китикета, сходил за загородку из шкафов и принес тарелку, ножик, три рюмки; надел очки и порезал хлеб и сыр. Открыл бутылку с вином.

– Мне нельзя много пить. А вы – не стесняйтесь, – Михаил Степанович посмотрел на них большими, увеличенными стеклами очков, глазами.

– Мне – не надо, или – только чуть-чуть, – попросил Жорик, и Михаил Степанович плеснул ему немножко, а Иосифу Мартовичу налил полную.

– Ну, как полагается. Выпьем за то…, – и Иосиф Мартович произнес длинный витиеватый тост.

А потом Михаил Степанович снова исчез за шкафами, и вернулся со скрипкой. Любовно протер инструмент, приладил на плече и заиграл.

Мелодия была красивой и надрывно-печальной. Следом пошел «Каприз» Паганини и «Чакона».

Закончилось всё еще небольшой рюмочкой в честь именинника, искренним «спасибо» Георгия, объятиями Иосифа Мартовича, который чуть не задушил, наверное, именинника, и прошествием гостей к порогу.

– Приходите, пожалуйста, сегодня к Борису Видко. Считайте, что я вас пригласил. Там будет много наших, меня поздравят. Играть я там не буду – даже скрипку не беру. Но, сыграют другие. Или – читать стихи будут. Один из последних вечеров в Подвальчике… Ровно в семь. Постучитесь – и вам откроют, и не спросят ничего. Просто впустят. Чужие туда не ходят. Ты ведь придешь, Георгий? Ещё раз встретимся. Развеешься, на людей посмотришь.

– Спасибо. Я постараюсь, – ответил тот.

– Ты ведь там ни разу не был?

– Нет. А где это?

– Подвальчик… Он скоро прекратит существование. Вернее, сам он останется на месте и даже будет принадлежать тому же хозяину. Но, там он сделает какие-то мастерские: нужно, чтобы дело приносило доход. А от нас, музыкантов, художников и поэтов, для которых первоначально Борис открыл свой «салон» – толку нет. Он сам – в прошлом поэт, а теперь – разбогатевший предприниматель. Из ностальгии, купил один подвал в старинном доме… Специально, для сборищ. Знаешь, в центре, неподалеку от театра, дом с совой? – спросил скрипач.

– Ага.

– Там наши и встречались. Видко отгрохал там неплохую комнатку, даже с камином. Приютил нас всех на время: мы там собирались по воскресеньям. Но, сам он уже влез в долги, и стало ему не до жира. Закрывает он теперь свою лавочку.

– А кто там собирался?

– Да все, кто хочет. Я бывал несколько раз, – пояснил Иосиф Мартович.

– И я заходил. Изредка. Сегодня там, может, кто из бардов будет, сам Видко – вероятно, артисты – студенты из театра, баптисты – они почему-то зачастили, музыкантша одна, ну и зрители, конечно. Пестрая компания. Как всегда. Одно из последних сборищ, – пояснил Михаил Степанович. – После будет негде встречаться.

* * *

Дом с совой в городе знали почти все. Небольшой, двухэтажный. Учитывая то, что достопримечательностей в городе было немного, простые, но оригинальные дома входили в их число. Из достопримечательностей был, конечно, Собор и Соборная площадь, театр и музей. А также, большой универмаг в центре города – в него в последнее время народ ходил просто пошляться да поглазеть, как в музей. Еще приметным был центральный парк рядом с универмагом, институт, где работал Жорик, несколько храмов – вот, пожалуй, и всё.

Маяковский, будучи здесь проездом, так описывал город:

« Туман, пятна. Темно, непонятно. С трудом себя карабкал по ночи…по горе ли… И что ни дом – коробка, черней, чем погорелец». Впрочем, в институте ему понравилось. Первая Химическая, где выступал Маяковский – вполне себе ничего. Георгий как-то вел там лекцию. Большая аудитория; парты спускались вниз, лесенкой. Старинные, добротные. И акустика хорошая.

Кроме Маяковского, в эту окраинную караганду из знаменитостей заносило еще как-то раз Пушкина. Аж три раза, но все – проездом, и то весьма сомнительно. Деревянный дом в центре, рядом со спортшколой, имел мемориальную доску о том, что именно там, в здании почтовой станции, и останавливался однажды Пушкин, но сам этот дом был построен только в сороковые годы 19 века, а во времена Пушкина на его месте был пустырь.

Но, зато местные краеведы хором захлебывались от восторга, описывая, что в наш замечательный город приезжали Пушкин и Маяковский. Про то, что здесь родился и окончил гимназию Лосев, все они скромно умалчивали: похоже, кто такой Лосев, и про то, что он здесь жил – мало кто из них знал.

Дом с совой Жорик нашел без труда, подойдя к нему около семи вечера. Нижний этаж, на самом деле, оказался не подвальным, а полуподвальным. Но окна были плотно зашторены, и было не видать, что там происходит и кто там есть. Где вход, тоже было не понять: единственная парадная дверь, пожалуй, принадлежала хозяевам второго этажа. Или первого? Это – если считать нижний этаж совершенным подвалом… Наверху, похоже, были шикарные апартаменты. И глупо было туда звонить или стучать.

Георгий решил обойти здание с другой стороны: кажется, за ним был проход во двор, не закрытый воротами. Действительно, проход там был, там оказалась и лестница, ведущая вниз. Которая вела к грубой, но добротной железной некрашеной двери. Однако, звонка рядом с дверью не было; пришлось ломиться: стучать изо всех сил. В конце концов, дверь открыл какой-то длинноволосый парень:

– Проходи! – бросил он, пропустил вперед Жорика, а сам остался закрывать. Жорик прошел по длинному коридору без окон, оклеенному обоями под кирпич и украшенному авангардистской живописью и крупными фотографиями города в деревянных рамках. За следующей дверью был небольшой зал, и там, действительно, был камин. Сейчас он не работал. Свет в зале был потушен, и только горело несколько свечей. Из стереосистемы раздавалась музыка, и несколько девушек, чьи неясные очертания метались, как тени – стихийно танцевали, как кому бог на душу положит.

– Проходите дальше, – попросила Георгия одна из них.

А дальше был свет. Ещё один зал, с зашторенными окнами, длинным столом посередине, и большими, мрачными картинами на стенах. Лишь одна была веселенькой, с девочкой, лет пяти, с ясной беззубой улыбкой и в венке из ромашек. Видна была рука абсолютно другого художника.

Иосиф Мартович сидел за столом, вокруг которого ещё оставалось много свободных стульев. Вдоль стен их тоже было ещё порядком.

Завидев Жорика, единственный знакомый здесь человек подозвал его жестом, и Жорик спешно подошел и плюхнулся на стул рядом.

Люди, которые здесь собрались, были в основном среднего и старшего возраста. Одна из женщин резала пирог и раскладывала его не тарелки, подавая всем присутствующим.

– Попробуйте! Я сама пекла. Настоящий, осенний, с яблоками, – предлагала она. – Маша, Зоя, помогите мне налить гостям чаю!

Маша и Зоя – ну, и ещё, быть может, те, кто танцевал в темноте в соседнем зале – только и были из молодежи; должно быть, или поэтессы, или чьи-нибудь дочки. Они наливали чай из электросамовара, гости передавали кружки вперед, вдоль стола.

Перепало Иосифу Мартовичу, Жорику… Последний покосился на своего соседа: не потому ли он ходит на подобные посиделки так часто? Тогда ведь, дома можно совсем не готовить и не есть… Но, он отогнал эту мысль: у Иосифа Мартовича застыло на лице столь детское выражение счастья, когда тот уставился на гитару:

– Милый Анатолий! Исполни ещё мою любимую, «В этой старенькой комнате», – попросил этот поклонник творчества восторженно. Бард, который сидел, не слишком заметный, и отличался от остальных только тем, что тихонько побренькивал на гитаре, вздохнул. Многие за столом закатили глаза: похоже, репертуар Анатолия, а в особенности, объявленная песня, всем давно надоела, проникнув до самой печенки. Даже, самому исполнителю. Но, Анатолий стеснительно и виновато улыбнулся и запел.

Жорик песню слышал впервые, и она ему даже понравилась, непритязательная и душевная.

– Хотите, я рассказ новый прочту? – предложил полноватенький человек с круглым лицом.

– Подожди, Константин, еще не все в сборе! Нет ни Елены, ни самого Бориса… Куда без них начинать? И даже, наш именинник задерживается, – сказала та женщина, которая разрезала пирог.

– Я, сколько тут ни появлялся, всегда здесь что-нибудь жрут… Мы – люди творчества, или кто? Жрать, что ли, сюда приходим? – спросил худой длинноволосый молодой человек в клетчатой рубашке. По виду – явно выраженный художник. – Вы бы ещё вместо стульев здесь всем поставили унитазы. Чтобы, значит, все удовольствия сразу…

– Лёшенька, ты опять всё утрируешь! А поэтов нужно кормить! – при этих словах, все повернулись к вновь вошедшему. В дверях теперь стоял важный человек в черном, распахнутом плаще, в белой рубашке с галстуком, с букетом цветов и коробкой конфет. Чувствовал он себя прекрасно, весело и по-хозяйски.

– Это – сам хозяин Подвальчика, Борис Видко. В прошлом – поэт, и стихи у него неплохие были. Давно не пишет, к сожалению, – наклоняясь к Жорику, тихо повествовал Иосиф Мартович. – Рассказывает, что в молодости беда у него случилась с позвоночником, и тогда поехал он к Джуне Давиташвили: обычные врачи грозились, что еще немного – и будет он прикован к постели, до конца лет своих. Денег у него тогда было не слишком много; Джуна его подняла на ноги – а расплачиваться чем? Уговор у них был заранее: расплатится он стихами. Всеми теми, что еще нигде не публиковались. Джуна издала их от своего имени. И с тех пор, он почти не писал… Такая вот есть у него байка. Врет, наверное, как дышит. Но, в молодости действительно писал немного стихи: я в старых подшивках читал, в центральной библиотеке. В разделе «Творчество наших читателей». Богат наш город на поэтов, многие в молодости хоть что-нибудь, да сочиняли. Воздух, наверное, такой здесь…

– Цветы – поставьте в вазу. А конфеты – раздайте женщинам, – распоряжался тем временем хозяин. – В том зале – кулек на стуле. У окна, там – пирожные и вино. Как только придет Степанович, открываем и чествуем!

Следом за Борисом, сюда же грациозно вплыла дама с высокой прической и накинутой на плечи шалью. Она села на противоположной от входа стороне длинного узкого стола: там был установлен музыкальный центр. Сразу же пробно нажала несколько клавиш. Послышались звуки органа.

– Переключите мне на пианино; я пока не слишком здесь освоилась, – попросила она капризно. – Кто-нибудь знает, как?

Подошел длинноволосый парень возраста Жорика – тот самый, что открыл ему дверь. И стал возиться в аппаратуре.

И в это время, сюда, наконец, вошел Михаил Степанович, а за ним ввалились танцевавшие в темноте девчонки – студентки. И все начали бурно поздравлять именинника. Борис вручил скрипачу букет цветов, но именинник почти сразу передарил его Елене:

– Это – пусть будет вам, Елена! Давно хотел подарить вам цветы. В особенности, за прекрасное сопровождение для моей скрипки, когда мы исполняли Баха. И, хотя нам трудно бывает слаженно работать вместе – темперамент у нас разный… Но, думаю, получился, всё же, неплохой дуэт, – тихо, но при полном молчании, произнес Михаил Степанович, и все вокруг зааплодировали, а Елена подскочила, и бурно его расцеловала.

– Вы мне льстите, насчет прекрасного сопровождения, но – спасибо! – раскрасневшаяся пианистка просияла.

А потом кто-то читал стихи, а писатель – наконец, хотя долго дожидался своей очереди – зачел свой новый рассказ. Что-то ностальгическое, о встрече в деревне молодого человека с любимой женщиной, что оказалась гораздо старше, чем он думал, и о чем он догадался только по её черно-белым детским фотографиям. И о том, что они поженились и были счастливы.

– Зоечка! А ты не сыграешь нам сегодня? – спросил Михаил Степанович. – Для меня?

– К сожалению, я сегодня без скрипки, и вообще здесь случайно. Маша привела. А я и не знала, что здесь собираются, – смущаясь, сказала девушка, что сидела сейчас напротив Георгия. И у того появился повод её рассмотреть. Девушка была симпатичная, но не гламурная: без боевого раскраса, пирсинга и прочей молодежной ерунды. С русыми, пышными волосами чуть ниже плеч, серыми внимательными глазами и с тонкими чертами лица.

– Возьмите мою, – предложил Михаил Степанович.

– Что вы! Я не посмею. Скрипка – это как часть музыканта; у каждого она своя, – ответила Зоя и смутилась, поскольку все теперь смотрели на неё.

Михаил Степанович не стал больше приставать. Он понял, что девушка, ко всему прочему, стесняется: у нее был опыт выступлений со сцены, но не так же – прямо среди людей. Что сидят за столом и жуют…

– Зоенька, хотите конфетку? Откройте ротик! – подлетел к скрипачке без скрипки изрядно набравшийся потихоньку в уголке красного дорогого вина, хозяин подвальчика.

– Я не ем конфет, – отрезала, смущаясь, но довольно резко, Зоя.

– Сладкое портит фигуру? Впервые вижу девушку, которая не ела бы шоколадных конфет! – воскликнул Борис.

– Дайте мне! – хихикая, попросила полная, длинноволосая блондинка, подруга Зои.

Видко протянул ей коробку, и она взяла сразу две.

– Маша! – озабоченно воскликнула женщина, что сегодня принесла пирог.

– Мама, отстань, – ответила та.

А потом, Елена играла; какие-то люди рассказывали притчи о Христе. Борис, выпендриваясь, танцевал с артистами театра. Пели хором. Под аккомпанемент то гитары, то Елены. Вечер понемногу перерождался в кошачий концерт, во многом, благодаря хозяину Подвальчика.

Зоя, Маша и её мама потихоньку собрались и направились к выходу. Несколько относительно молодых людей кинулись их провожать. Георгий приподнялся, и встретился глазами с Михаилом Степановичем: тот тоже уже собрался на выход. Именинник готовился ускользнуть с бала, как Золушка.

– А вы – куда? Веселье в самом разгаре, – широко расставив руки, преградил им путь Борис, пытаясь завернуть обратно.

– Покурить, – нашелся Жорик.

Они вышли; какая-то дама закрыла за ними дверь.

Ярко светили звезды; неожиданно, небо стало ясным. Ночь была тихой, черной и прозрачной.

– Всего хорошего вам, Георгий! – попрощался Михаил Степанович. – Пойду я домой. Мой кот уже ждет меня и волнуется. Я так думаю.

– Счастливо вам. Спасибо, еще раз. За прекрасную игру на скрипке, – и Жорик шагнул в темноту: улицы в городе, кроме самых центральных, практически не освещались.

***

Дома он снял у входа пальто, плотно закрыл дверь: и на замок, и на крючок: чтобы, если у соседей будет дебош – к нему случайно не заглянули. Сел на металлическую кровать с сеткой, застеленную старым матрасом и теплым одеялом. Погладил уснувшего на подушке кота, что свернулся клубком. Тот сразу проснулся и потребовал еды, и Жорик был вынужден снова открыть все замки, и выйти в общий коридорчик, к небольшому холодильнику. Достал из него небольшую мороженую рыбу, кинул в кошачье блюдце. Кот стал выжидать, когда растает, периодически цепляя её лапой. А Георгий пошел в ванно-туалетную комнату, общую с другими жильцами, вымыть руки от рыбы. Заодно, заранее умылся и почистил зубы. Вернулся, и так же надежно, как и раньше, закрыл дверь. Посмотрел на часы: половина одиннадцатого. Работать над диссертацией поздно, ничего не идет на ум, а спать – ещё рано, не спится совершенно.

Что в таких случаях делает большинство людей? Конечно же, включает компьютер… Социальные сети или компьютерные игры – достойный вариант жизни между сном и явью, возможность убить время до сна…

Был обычный вечер, осенний, относительно теплый. Из форточки, открытой настежь, раздавались привычные звуки: карканье ворон, шелест листьев, отдаленный звон трамваев. В остальном было тихо. Кот наелся рыбы и теперь сидел на форточке, нюхая воздух и любуясь полной луной. Его шерстка серебрилась от падающего на неё лунного света. А Жорик рубился в любимую игру: Мороувинд…

До чертиков загоняв своего бедного героя – хаджита, Жорик встал с кресла, лениво потянулся, выключил компьютер и, в полной темноте, решил, прежде чем ложиться спать, сделать небольшую серию пассов по Кастанеде, которые не делал целую вечность, но которые практиковал, будучи студентом.

«Давно собирался возобновить пассы. С тех пор как живу в этом общежитии – ещё ни разу не делал. А надо бы поддерживать физическую форму в рабочем состоянии, – подумал он. Зажег на столе свечу в подсвечнике. – Вот и распечатка есть…», – он достал одну из папок с файлами с полки. И выложил на стол, открыл. Эту серию он в принципе знал хорошо – пробежал по последовательности просто для пущей уверенности.

С пассами его познакомил один человек, что был знаком с Гердой, девушкой из поэтического клуба. Он тогда ещё учился в школе, а этот знакомый, звали его Петей, был студентом-заочником, учился на третьем или на четвертом курсе. При институте же и работал: кажется, помощником электрика. И жил как бы не в этом самом общежитии – или в похожем на него, но неподалеку: общежитий у института была масса, целый Студенческий Городок. С Петей они толком и познакомиться-то не успели. Но вот разговор о Кастанеде с этим смутно вспоминаемым Петей глубоко запал Георгию в душу; именно тогда мир, который он знал, и который казался незыблемым – дрогнул и поплыл, меняя очертания, и всё перестало быть таким безнадежным, как казалось раньше. Именно тогда он подсел на Кастанеду, а потом дошел и до практического сталкинга, работы со сновидением и магических пассов; до Тайши Абеляр и других видящих с их тансегрити. И… почему-то вдруг именно тогда взбунтовался против «предков» и решил поступать на исторический…

Впрочем, после окончания университета и работы преподавателем он остепенился и давно забросил пассы, всё свободное время посвящая диссертации. Но сейчас вдруг припомнил почему-то…

Делая пассы, он вдруг осознал, что кто-то на него пристально смотрит. Жорик поднял голову – и встретился, глаза в глаза, с желтыми, пронзительными, светящимися в темноте глазами Василия… Кот сидел на столе, рядом с догорающей свечой. Одно его движение – и свечка гаснет… Зато глаза кота, освещаемого лишь светом луны, неизбывно светятся в темноте, и его шерсть, похоже, встает дыбом… И вдруг Жорик ощутил, что шерсть – именно шерсть! – у него самого становится дыбом, и всё его тело при этом как-то выворачивается наизнанку. Затем он почувствовал, что и вовсе, мир исказился, дрогнул и поплыл, – и вот он уже воспринимает его, будто из темноты огромного колодца, будучи одновременно здесь – и не здесь, и к тому же вверх ногами… Затем комната вновь покачнулась, заколебалась и вновь перевернулась. Постепенно, восприятие мира приобрело прежнюю резкость…

Только что-то всё равно было не так…

Например, все предметы теперь фосфоресцировали легким туманным зеленым цветом, а размеры луны увеличились раз в шесть. И звуки за окном слышались так четко, будто вороны каркали непосредственно в уши. Да и трамваи проносились с таким шумом, будто резко приблизились и теперь громыхали в трех метрах от него. К тому же комната была просто громадной. И… к Жорику приближались огромные, покрытые редкой шерстью, человеческие ноги. Они были босые, с корявыми неподстриженными ногтями.

Он прижал к голове уши, одновременно издавая нечленораздельный звук. Кто-то в этот момент дотронулся до его спины чем-то голым и склизким, и Жорик ощутил это прикосновение необыкновенно чувствительно, каждой клеткой не только своей кожи, но и своего мозга. Затем от неожиданности он бросился в сторону, снова издал утробный звук, и вдруг с ужасом осознал, что перемещается на всех четырех конечностях… Лапах? К тому же, какой-то человек определенно хотел его поймать… И тут он рванул вперед. При этом сам удивился своей ловкости. Жорик вскочил на подоконник… Чуть не врезался мордой в кактус, который почему-то ярко фосфореcцировал зеленым светом. Потом подпрыгнул, уцепился когтями за край форточки, подтянулся… И, не раздумывая, сиганул сверху в черный проем: в теплую осеннюю ночь, манящую своими дикими, первозданными, чарующими звуками.

«Нет, это – что, пассы виноваты? – вскоре в ужасе подумал бедный Жорик. – Я не хочу быть котом, я не умею быть котом! Сколько раз, когда-то в общежитии, я делал и «Вествудскую серию», и «Дыхание саблезубого тигра»… Всё было хорошо и нормально»…

Отважно выпрыгнув в форточку, только что осознав свою полную и безграничную кошачесть – зато теперь он пожинал плоды опрометчивых решений. И, прижимаясь брюхом к асфальту, почти пополз по направлению к траве газона. Мир стал таким большим, незнакомым. А он потерял ориентацию в пространстве, испугался улицы, её многообразных звуков и опасностей… Вскоре, сидел под кустом и дрожал.

Итак, он теперь… кот? И всё это случилось так неожиданно… Мысли у Жорика, несмотря на полную трансформацию тела, пока оставались человеческими.

«А кто же завтра будет вести лекцию? И вообще – что теперь делать? Может, попробовать снова запрыгнуть в окно… Вначале надо зацепиться лапами за подоконник… У Васьки ведь получалось… Но, и – что дальше? Не пойду же я к студентам… В таком виде, – мучился раздумьями Жорик. – А ещё… Странно, кто же там был, в моей комнате?» – и ему при этой мысли стало очень страшно. Он помнил отчетливо: там определенно теперь находился другой человек. И он видел его голые ноги… Но откуда он взялся?

Нереальность происходящего нахлынула на него, и Жорик, неожиданно для себя, протяжно, уныло завыл.

В это время по улице, вдоль стены общежития, шли пьяные студенты. И уже приближались к кусту, под которым сидел кот. Парней было четверо.

– Стась, будешь еще пива? – спросил один из них. – Тебе оставить?

– А как же! – ответил другой.

– Держи, – и первый протянул ему жестяную банку.

– Смотри, братва! Кот! Пушистый! – заметил самый плотный парень.

– Как фраер: грудка беленькая, сам – черненький… Давай его пивом напоим! Поймаем – и в глотку зальем! – заржал длинный и худой.

– Ой! А это, кажется, Жорика кот. Препода нашего по культурологии. Кот из его окна спрыгнул, я видел. Он на него и похож, на препода. Вылитый Жорик. Впрочем, он – неплохой, в общем-то, препод. Может, не тронем кота? – засомневался Стась.

– Нет, ты еще тут не жил, не в курсе, а до Жорика ещё, тут девчата жили, которые в этом году выпустились. Это их кот; кормили его всей общагой, заметил важно тот, кто угощал Стася пивом.

– Ну, Колян, теперь-то он всё равно Жорика, раз девчонки уехали? Пришел, наверное, на старую хату, а Жорик не прогоняет, – возразил плотный.

– Может быть. Он добрый. И неплохой, в общем-то, препод, – согласился Стась.

– Да ну их всех, преподов! Давай кота поймаем. Они такие смешные, когда их за шкварник держишь – и пива в глотку льешь, – не унимался длинный, как жердь.

Кот, не будь дурак, не стал дожидаться, какое решение примут парни. Он вчистил. Жорик так никогда еще не бегал; теперь не зная, где он, кто он: ощутил один сплошной страх и ужас. Но это не мешало ему очень быстро перебирать лапками. Конфуз-то какой… Встретить студентов в таком неподобающем виде! Неприлично… Только бы смыться! После того, как он порядком пробежал по темной улице, теперешний кот остановился и прижал уши, сделался маленьким-маленьким. Чтобы никто не увидел. «Где это я? Кажется, снова на газоне. И куда теперь?» – подумал он. Вдруг, откуда ни возьмись, вывалились бездомные собаки. Большие, злые. Одна – серая, другая – черная. Слюна с пасти капает. Кот снова опрометью ринулся прочь. И – на дерево, вцепился в него всеми когтями – и стал карабкаться вверх. Потом на ветке устроился, и сидит. Ветка широкая попалась – к его кошачьей радости. И – высоко, не достанут. Пусть внизу прыгают, лаем заливаются… Наконец, их отозвал кто-то. Но Жорик так и не слез, когда они убрались: так и просидел на том дереве до самого утра. Только когда стало совсем светло, спустился осторожно, вцепившись в дерево когтями и спускаясь задом. В метре от земли, аккуратно спрыгнул на все лапы сразу. Огляделся: собак давно уже не было; и кот побежал, семеня лапками, куда глаза глядят. Стараясь держаться тех мест, где людей побольше. «Надо искать свою общагу… Наверное», – подумал он. Прохожие не обращали на кота никакого внимания, спеша по своим делам.

И вдруг: « Кис-кис-кис…» Жорик смотрит, а навстречу две девушки идут. Красивые, наверное. Лица снизу не слишком видать. Одна из них кота увидала – и зовет.

Жорик подошел, потерся спинкой о ноги той девушки, что его позвала. И сел около неё. Посмотрел жалостно. Может – покормит?

– Маша, это же мой Масик! Смотри! – обрадовалась вдруг незнакомка.

– А ты уверена? – спросила её подруга. – А может, это кот какой бомжацкий, уличный. Может, у него глисты, блохи…

– Нет, это мой кот! Это Масик. И я его уже неделю, как ищу! Говорят – отвадил кто-то из соседей. Кто котов не любит. А он, наверное, подался в старые места – где жил у моих знакомых девчонок, из общежития. Они мне его подарили, когда уезжали домой. Ты их знаешь: сестра моя двоюродная, и Надя.

– А, помню. Со стройфака.

– Ага! Кис-кис-кис… Потерялся, мой бедненький. Иди ко мне на ручки, котик! – она погладила Жорика по спинке.

И он замурлыкал.

– Ну ладно, Зойка, мне на пару пора! Завтра встретимся. А у тебя сотовый звонит! – сказала ей подружка.

«Боже мой! Это – что, та самая Зоя?» – подумал бедный преподаватель.

Пригляделся. Действительно, это была та самая девушка, которую он видел вчера в Подвальчике и напротив которой сидел, рядом с Иосифом Мартовичем.

– Пока! – тем временем, Зоя попрощалась с подругой, и достала из кармана сумочки телефон:

– Алё! Мама, уже иду! Мы с Машкой сопромат сделали, нам помогли. И чертежи всю ночь чертили в общаге. Домой сейчас приеду. Мне сегодня на занятия во вторую. Да. Целую. Жди.

Зоя с трудом запихала кота в сумку, так, что снаружи остался торчать только кончик хвоста, и, пройдя мимо трамвайной остановки, двинулась вдоль по улице. Жорик смотрел теперь в щелочку – через стык между кожей сумочки и началом «молнии», и ему казалось, что она идет целую вечность в плотной толпе студентов, где его окружали резкие запахи: то курева, то духов. Уши резали громкие звуки, часто слышалась нецензурная брань.

Дойдя до Главного корпуса, девушка свернула на аллею и пошла мимо желтых кленов и лавочек. Под ногами шуршала свежая листва. Коту в сумке стало вольготнее, он с удовольствием втянул в легкие свежий, пахнущий осенью, воздух. Потом Зоя, миновав шумный центр, вышла на ещё более тихие улочки, и довольно долго шла пешком. И, наконец, дошла; поднялась на второй этаж старого дома, позвонила в дверь.

– Зоя, ты? – раздался голос.

– Я.

С двери изнутри сняли цепочку, провернули замок. И Зоя шагнула к себе домой.

– Мама, а я Масика нашла. Вот он! – сразу же, с порога объявила она, поставила на пол и открыла сумку.

И кот – сокровище-то какое! – вывалился наружу.