Читать книгу Assassin's Creed. Отверженный - Оливер Боуден - Страница 22
Часть II
1747 г
Двенадцать лет спустя
18 июня 1747 г
Оглавление1
– Речь пойдет о твоей матери, Хэйтем.
Наш разговор происходил в подвальном помещении дома на улице Целетна. Реджинальд и в Праге оставался англичанином: он встретил меня в белых, безупречно чистых чулках и черных бриджах. Разумеется, его голову украшал щедро напудренный парик. Видно, Реджинальд переусердствовал с пудрой, поскольку плечи его сюртука были густо покрыты белым налетом. Он стоял между высокими чугунными светильниками, которые выхватывали из сумрака только ближайшее пространство. На стенах – настолько темных, что они казались черными, – горели факелы. Каждый окружало пятно неяркого света. Обычно в разговоре со мной Реджинальд держался непринужденно. Он любил убирать руки за спину, опираясь при этом на трость. Однако сегодня его поза была непривычно официальной.
– О моей матери? – переспросил я.
– Да, Хэйтем.
«Она заболела!» – было первой моей мыслью. Меня обдало жгучим чувством вины. Даже голова закружилась. За несколько прошедших недель я не написал матери ни строчки. Я почти не вспоминал о ней.
– Она умерла, Хэйтем, – произнес Реджинальд, опуская глаза. – Неделю назад она упала с лестницы, серьезно повредив спину. Боюсь, она не захотела сражаться за жизнь и сдалась на волю недуга.
Я посмотрел на него. Жгучее чувство вины схлынуло столь же быстро, как накатило, сменившись странным равнодушием.
– Прими мои соболезнования, Хэйтем. – Обветренное лицо Реджинальда сделалось участливым. Такими же были его глаза. – Твоя мать была прекрасной женщиной.
– Все в порядке, – ответил я.
– Мы немедленно отправляемся в Англию. Нужно поспеть к панихиде.
– Конечно.
– Если тебе… что-то нужно, проси без колебаний.
– Спасибо.
– Отныне, Хэйтем, твоей семьей становится орден. Ты можешь обращаться к нам по любому поводу.
– Благодарю.
Чувствовалось, Реджинальду не по себе.
– Если тебе захочется… облегчить горе в словах, ты знаешь, я всегда готов тебя выслушать, – откашлявшись, сказал он.
Его предложение вызвало у меня улыбку, которую я попытался скрыть.
– Спасибо, Реджинальд, но у меня нет потребности в беседе.
– Что ж, прекрасно.
Повисла долгая пауза.
– Задание выполнено? – глядя в сторону, спросил Реджинальд.
– Хуан Ведомир мертв, если ты это имел в виду.
– Его дневник у тебя?
– Боюсь, что нет.
Его лицо вытянулось, затем посуровело. Таким я видел его несколько раз, когда он не знал, что за ним наблюдают.
– Что это значит? – сухо спросил Реджинальд.
– Я убил этого человека, поскольку он предал наше дело, не так ли?
– Конечно, – осторожно согласился Реджинальд, не догадываясь, куда я клоню.
– Тогда какая надобность в его дневнике?
– Записи, которые вел Ведомир, представляют интерес для ордена.
– Почему?
– Видишь ли, Хэйтем, у меня есть основания полагать, что предательство Хуана Ведомира распространялось дальше его отхода от нашего учения. Я склонен думать, что он работал на ассасинов. А теперь прошу тебя, скажи мне правду: ты забрал его записи?
Я вынул из сумки дневник Ведомира и молча протянул Реджинальду. Он подошел к светильнику, раскрыл дневник, торопливо пролистал и тут же захлопнул.
– Ты читал их? – спросил Реджинальд.
– Они зашифрованы, – ответил я.
– Не все, – спокойно возразил Реджинальд.
– Да, ты прав, – кивнул я. – Там были отрывки, которые я сумел прочитать. Его… мысли о жизни. Я прочел их с интересом. Они меня даже отчасти заинтриговали. Я и представить не мог, насколько философия Ведомира совпадает с тем, чему когда-то учил меня отец.
– Вполне это допускаю.
– И тем не менее ты приказал мне убить этого человека?
– Я приказывал тебе убить предателя ордена, а не просто неугодного лично мне человека. Да, Хэйтем, воззрения твоего отца во многом… я бы даже сказал, почти во всем противоречили принципам ордена. Но то, что твой отец не был тамплиером, не уменьшало моего уважения к нему.
Я посмотрел ему прямо в глаза. Может, я ошибался в своих подозрениях?
– А чем дневник Ведомира интересен ордену?
– Разумеется, не рассуждениями покойного о жизни, – улыбнулся Реджинальд, искоса посмотрев на меня. – Ты обнаружил в них сходство с рассуждениями твоего отца. Мы оба знаем, какова наша позиция в этом вопросе. Меня в первую очередь интересуют зашифрованные записи. Если я прав, в них содержатся подробности, касающиеся хранителя ключа.
– Ключа… от чего?
– Всему свое время.
Я разочарованно вздохнул.
– Вначале нужно расшифровать записи, – заметив мою разочарованность, пояснил Реджинальд. – И тогда, если мои предположения подтвердятся, мы сможем начать завершающую стадию операции.
– Какой еще операции?
Реджинальд приготовился ответить, но я его опередил:
– Опять скажешь: «Всему свое время, Хэйтем»? Опять секреты, Реджинальд?
– Секреты? – с заметным раздражением переспросил он. – Ты всерьез думаешь, будто я утаиваю что-то от тебя? Чем я заслужил твою подозрительность, Хэйтем? Может, тем, что взял тебя под свое крыло, способствовал твоему вступлению в орден и придал твоей жизни смысл? Порой ты кажешься мне неблагодарным мальчишкой, да простят мне Небеса подобные мысли.
– Однако мы так и не сумели найти Дигвида! – воскликнул я, не желая идти на попятную. – Никто не обратился к нам с требованиями выкупа за Дженни. Я привык считать, что главной целью наших странствий было напасть на след убийц моего отца и выяснить их мотивы.
– Хэйтем, мы надеялись отыскать Дигвида. Это все, что мы могли сделать. Мы надеялись заставить его заплатить за предательство. Наши надежды не оправдались, но это не говорит о тщетности наших попыток и нашей нерадивости. Более того, на меня была возложена забота о твоем воспитании, Хэйтем, и с ней я справился. Ныне ты – взрослый человек, уважаемый рыцарь нашего ордена. Полагаю, это ты как-то упустил из виду, обрушивая на меня шквал своих упреков. И потом, не забывай: я надеялся жениться на Дженни. Тобой двигало прежде всего горячее стремление отомстить за отца, и потому неудачи с поимкой Дигвида виделись тебе нашим главным и единственным провалом. Меж тем мы так и не смогли найти Дженни. Конечно, вряд ли тебя посещали мысли о трудностях, которые выпали на долю твоей сестры.
– Ты что, обвиняешь меня в черствости? В бессердечии?
Реджинальд покачал головой:
– Я просто предлагаю тебе: прежде чем вытаскивать на свет мои промахи, хорошо бы взглянуть на свои собственные.
– Но ты никогда не посвящал меня в подробности наших поисков.
– Розысками Дигвида занимался Брэддок. Он регулярно присылал мне отчеты.
– Ты мне не показал ни одного из них.
– Ты был еще слишком мал.
– Но сейчас я уже достаточно повзрослел.
Реджинальд склонил голову:
– Прошу меня извинить, Хэйтем, что не принял это во внимание. Впредь буду относиться к тебе как к равному.
– Зачем же ждать? Начни с этого дня. Расскажи мне о дневнике Ведомира, – попросил я.
Он засмеялся, словно мы играли в шахматы и неожиданный маневр обеспечил мне преимущество:
– Ты выиграл, Хэйтем. Ладно, я расскажу тебе… Дневник Ведомира – первый шаг к нахождению храма. Храма первой цивилизации. Думаю, его построили Те, Кто Пришел Раньше.
Его ответ на мгновение меня ошеломил. «Всего-то?» – подумал я, затем рассмеялся.
Реджинальда мое поведение слегка смутило. Наверное, он вспоминал день, когда впервые рассказал мне о Тех, Кто Пришел Раньше.
«Раньше кого?» – недоверчиво спросил тогда я, думая, будто он меня разыгрывает.
«Раньше нас, – сухо ответил мне тогда Берч. – Раньше человека. Предыдущая цивилизация».
Думаю, мы оба вспомнили тогдашний разговор.
– Ты по-прежнему находишь это забавным? – хмуро спросил Реджинальд.
Я покачал головой.
– Не забавным, нет, а скорее… – я силился найти подходящее слово, – трудным для понимания. Раса существ, предшествовавшая человеку? Получается, какие-то боги…
– Не боги, Хэйтем. Можешь называть их жителями первой цивилизации, которая управляла человечеством. Они, Хэйтем, оставили нам артефакты, наделенные такой огромной силой, о которой нынче мы можем только мечтать. Я уверен: заполучивший эти предметы сможет управлять судьбой человечества.
Он говорил это с настолько серьезным лицом, что мне расхотелось смеяться.
– Реджинальд, это громадное притязание.
– Конечно. А разве бы мы стали тратить силы, время и средства ради чего-то скромного и заурядного? Как, впрочем, и ассасины.
Глаза Реджинальда сверкнули, отразив пламя свечей из напольных канделябров. Как правило, глаза Реджинальда оставались бесстрастными, когда он учил меня языкам и философии, истории и премудростям ведения боя. Даже изложение принципов учения ордена не вызывало у него такого прилива энтузиазма. Только когда речь заходила о Тех, Кто Пришел Раньше.
Иногда Реджинальду нравилось высмеивать «излишества страсти», которые он считал недостатком. Но стоило ему заговорить о существах первой цивилизации, как он сам превращался в настоящего фанатика.
2
Ночевал я в пражской штаб-квартире тамплиеров. Мне отвели тесную комнатку с серыми каменными стенами, где я теперь сидел, ощущая на своих плечах весь груз тысячелетней истории ордена тамплиеров.
Я вспомнил площадь Королевы Анны, на которой уже почти полностью восстановили наш особняк. Мистер Симпкин постоянно сообщал нам о ходе работ. Реджинальд держал строительство под своим неусыпным контролем, несмотря на частые переезды из страны в страну в поисках Дигвида и Дженни. (Реджинальд был прав. Меня угнетают безуспешные поиски Дигвида, а о Дженни я почти не вспоминаю.)
Однажды Симпкин прислал письмо с известием о состоявшемся переезде из Блумсбери в обновленный дом на площади. В тот день я вспоминал обшитые деревянными панелями стены дома, в котором родился и вырос. Они ясно вставали перед моим взором, а вот образ обитателей особняка почти стерся из памяти, особенно лицо матери. Я пытался вспомнить ее такой, какой она была в моем детстве. Тогда она светилась и дарила окружащим свое тепло, совсем как солнце. Какое счастье я испытывал, когда клал голову ей на колени! Моя любовь к отцу отличалась силой и страстностью, зато любовь к матери была чище. Отцом я восхищался. Я настолько благоговел перед ним, что порой сознавал себя карликом, жалкой тенью отца. И то, что я должен был впоследствии стать таким же, как он, одновременно будоражило и пугало меня.
При общении с матерью меня буквально захлестывало ощущением уюта, любви и защищенности. Мать была красивой женщиной. Я всегда радовался, когда меня сравнивали с отцом, которого все считали яркой личностью. Но если говорили, что я похож на мать, то это подразумевало обаятельность. Про Дженни взрослые высказывались так: «Она способна разбить не одно сердце». Или: «Она заставит мужчин сражаться за нее». То есть вокруг моей сестры постоянно витал дух борьбы и соперничества. Отношение к матери было другим. Ее красота была нежной, успокаивающей, по-настоящему материнской. Если при взгляде на Дженни в мужчинах просыпался дух соперничества, на мать они смотрели с теплотой и восхищением.
Мать Дженни я никогда не видел. Знал лишь, что ее звали Кэролайн Скотт. Я отчего-то привык считать, что Дженни – точная копия своей матери. Когда-то отец прельстился броской красотой этой женщины, равно как ухажеры прельщались броской красотой Дженни.
Моя мать представляла собой совершенно иной тип женщины. Когда они с отцом встретились, она была всего-навсего заурядной Тессой Стивенсон-Оукли. Так она сама говорила о себе: «заурядная Тесса Стивенсон-Оукли». У меня бы язык не повернулся назвать мать заурядной, но моего мнения никто не спрашивал. Отец приехал в Лондон, не имея здесь ни родных, ни друзей. Своего жилья у него, естественно, тоже не было, но богатство позволило ему быстро обзавестись всем необходимым. Поначалу он нанял себе жилье у одного лондонского домовладельца, дочь которого предложила чужестранцу помочь с поисками слуг. Разумеется, эта дочь была не кто иная, как «заурядная Тесса Стивенсон-Оукли»…
Я догадывался, что Стивенсоны-Оукли не одобрили выбора матери. Ни ее родители, ни родственники никогда не бывали у нас. Мать всецело посвятила себя нам с отцом и до той страшной ночи дарила мне свое безраздельное внимание, бесконечную привязанность и безусловную любовь.
Но когда я в последний раз виделся с матерью, ее словно подменили. Я помню настороженность в родных глазах. И еще – презрение. Когда я убил того, кто едва не убил ее, я изменился. Я уже не был малышом, сидевшим у нее на коленях.
Я был убийцей.