Читать книгу Кровь среди лета - Оса Ларссон - Страница 3

Инспектор криминальной полиции Свен-Эрик Стольнакке вел машину из Фьелльнеса в Кируну. Под колесами автомобиля шуршала галька, сзади висело облако пыли. У поворота на трассу Никкавеген с левой стороны дороги на фоне неба обозначилась голубая вершина горы Кебнекайсе.

«Странно, но я никогда не чувствую себя уставшим», – подумал Стольнакке.

Он перешагнул пятидесятилетний рубеж, но его по-прежнему очаровывала смена времен года в природе. Он чувствовал свежий осенний воздух, спускающийся в низину с высокогорных лугов, а весной радовался возвращению солнца и слушал, как стучат по крыше первые дождевые капли. Он любил ледоход. Но с годами времени не хватало все больше. Теперь нужно было брать недельный отпуск только ради того, чтобы сидеть и наслаждаться природой.

«То же с отцом», – вспомнил он.

В последний, пятидесятый год своей жизни отец без конца повторял одну и ту же песню: «Я больше никогда не увижу лета. До следующей осени я не доживу».

Похоже, именно это пугало его в смерти больше всего: никогда больше не видеть ярких осенних красок, летнего солнца, весны; что смена времен года на земле продолжится и когда его не будет.

Свен-Эрик покосился на часы. Половина второго. До встречи с прокурором оставалось полчаса. Он еще успеет заскочить в кафе Анни и перехватить бутерброд.

Он знал, чего хочет прокурор. Вот уже три месяца, как убита Мильдред Нильссон, а они до сих пор так никуда и не продвинулись в расследовании. И это не дает прокурору покоя. А кто виноват?

Стольнакке механически нажал на педаль. Неплохо было бы посоветоваться с Анной-Марией Меллой, руководителем его группы. Она находилась в декретном отпуске, и Свен-Эрик замещал ее. Он не хотел беспокоить ее дома, это выглядело бы странно. Они тесно общались, но только по службе. Он скучал по ней, но навестил только однажды, когда уже родился мальчик. Несколько раз Анна-Мария заходила в полицейский участок, но ее тут же окружали женщины, среди которых он чувствовал себя лишним. Отпуск должен был закончиться в середине января.

Они искали свидетелей. Кто-то же должен был что-нибудь заметить! В Юккас-ярви, где женщину нашли повешенной на органных хорах, в Пойкки-ярви, где жила Мильдред. Напрасно. Потом они обошли местных жителей еще раз – и снова ничего. Странно. Ее убили возле здания краеведческого клуба, у реки, на открытом месте. Потом преступник перетащил тело в церковь. Разумеется, все случилось ночью. Но ведь было светло как днем.

О ней говорили как о конфликтном человеке. Когда Свен-Эрик спросил, имела ли она врагов, несколько наиболее активных женщин общины ответили в один голос: «Да возьмите любого мужчину в деревне!» А одна дама из епархиального управления с резкими морщинами по обе стороны сжатого в куриную гузку рта так и сказала, что убитая сама виновата. Еще при жизни она оказалась в центре внимания местной прессы. Воевала с церковным советом, когда организовывала при общине курсы самообороны для женщин. Воевала с управлением коммуны, когда созданная ею женская группа по изучению Библии «Магдалина» стала требовать, чтобы треть рабочего времени муниципального катка отдавалась женской хоккейной команде и фигуристкам. А потом начались конфликты с охотниками и оленеводами. На церковных землях объявилась волчица, и Мильдред утверждала, что община должна ее защитить. На развороте местной социал-демократической газеты красовалась фотография Нильссон и одного из ее противников, «Волкофилы и волконенавистники» – гласила подпись под снимками.

А по другую сторону реки, в поселке Пойкки-ярви, в доме священника до сих пор жил ее муж. Больной, он не имел никаких сил заниматься делами наследства. Свен-Эрик помнил, какая жалость переполняла его при встрече с этим мужчиной. «Опять вы, когда же меня наконец оставят в покое!» – будто говорил он всем своим видом. Каждая беседа бередила старые раны, заставляла заново все переживать. У мужчины были заплаканные глаза. И никаких детей, с которыми можно разделить горе.

Разумеется, у Свена-Эрика были дети, дочь в Лулео. Тем не менее он знал, что такое одиночество. Он и сам жил сейчас один в своем доме. Правда, у него имелся кот. И его жену не убивали и не подвешивали на цепях.

Любой звонок или письмо от какого-нибудь сумасшедшего, признающегося в совершении этого преступления, тщательно изучали. Но это ничего не дало. Есть люди, которые любой ценой стремятся попасть на газетные полосы.

А журналисты будто с ума посходили. Мильдред Нильссон найдена мертвой в середине лета. Еще и двух лет не прошло с убийства в Кируне другой церковной знаменитости, Виктора Страндгорда, видного деятеля общины «Источник силы». Они рассуждали о сходстве между двумя преступлениями, несмотря на то что убийцы Страндгорда не было в живых. Тем не менее связь казалась очевидной: оба религиозных деятеля жестоко умерщвлены каждый в своей церкви. Оба они высказывались в прессе. Чувствовали ли они угрозу? Может, думали бежать? Насколько вообще опасно священнику жить в Кируне? Внештатные корреспонденты из газет, нанятые на период летних отпусков, приезжали наблюдать за работой полиции. Они были молоды, любопытны и не удовлетворялись ответами типа «в интересах следствия – никаких комментариев». Оживление в прессе держалось недели две.

– Черт знает что такое! – жаловался Свен-Эрик комиссару. – Невозможно разуться, чтобы вытряхнуть из ботинок мусор: в любую минуту к тебе может вломиться журналист!

Но поскольку следствие не продвигалось, газетчики скоро оставили город. Теперь их занимали два человека, насмерть задавленные толпой на фестивале.

В течение всего лета разрабатывалась версия об убийце-подражателе. Расправа над Виктором Страндгордом могла вдохновить кого-то на преступление. Управление криминальной полиции поначалу сомневалось, стоит ли привлекать к работе психиатра, ведь предполагать, что действовал серийный убийца, не было никаких оснований, и даже версия о подражателе пока нуждалась в подтверждении. Однако бросающееся в глаза сходство между двумя случаями и шумиха в прессе заставили в конце концов сделать это: в Кируну направили психиатра, которому пришлось прервать свой отпуск.

Это была женщина лет сорока. Однажды утром в начале июля она прибыла в участок. В комнате для совещаний сидело около десятка изнывавших от жары полицейских. Они закрыли окна из опасения, что кто-то может подслушать их беседу с улицы.

Свена-Эрика поразило, с каким спокойствием, пониманием, почти с любовью приехавшая говорила о серийных убийцах, маньяках и прочих безумцах. «Этот несчастный человек», «совсем молоденький мальчик, который…» – такие выражения употребляла она, приводя примеры из своей практики. Или: «К счастью для него, он был схвачен и осужден». А один из ее подопечных, рассказывала она, после нескольких лет пребывания в закрытом лечебном учреждении освободился и зажил нормальной жизнью: устроился маляром на полставки и завел собаку.

– Я не совсем уверена, – говорила психиатр, – что дело полиции решать, какую версию им разрабатывать. Если убийца – подражатель, я попробую нарисовать его более-менее правдоподобный психологический портрет.

Тут она в самых общих чертах описала преступника и предложила присутствующим задавать вопросы.

– Это мужчина. Возраст от пятнадцати до пятидесяти. Все. Извините, – добавила она, увидев на лицах полицейских улыбки.

– Конечно, нас больше бы устроило другое: «Двадцать семь лет и три месяца, работает разносчиком газет, живет со своей мамой и водит красную «Вольво», – пошутил кто-то.

– Да, и носит сорок второй размер обуви, – поддержала врач. – Специфика имитаторов в том, что они начинают сразу с серьезных преступлений. В этом случае нет необходимости искать того, кто уже был осужден за менее тяжкие деяния. Последнее согласовывается с тем, что обнаруженные на теле отпечатки пальцев вам так и не удалось найти в базе.

Полицейские закивали.

– Он может быть в списке подозреваемых или осужденных за мелкие правонарушения типа хулиганства, преследования или мелкой кражи, такое случается с подобными людьми. Но если он имитатор, то на протяжении полутора лет он сидел где-нибудь в своей комнате и читал статьи об убийстве Виктора Страндгорда. Они совершаются тихими людьми, эти особые преступления. До поры до времени этого было ему достаточно, но однажды он захотел, чтобы написали и о нем.

– Но все-таки есть существенные различия: Виктора Страндгорда избили и зарезали, ему выкололи глаза и отрезали руки.

Она кивнула.

– Это можно объяснить тем, что убийца все-таки новичок. Резать, колоть, наносить увечья – все это требует более тесного, так сказать, физического контакта с жертвой, чем удар длинным предметом типа лома, с которым, по-видимому, мы имеем дело в нашем случае. Здесь надо переступить более высокий порог. Очень может быть, что в следующий раз он использует нож. Может, он не выносит физической близости.

– Но ведь он внес женщину в церковь.

– Да, но тогда она была уже мертва. Он внес всего лишь кусок мяса. Итак, он живет один или же у него есть какое-нибудь помещение, куда никто не имеет доступа, кроме него: мастерская, кабинет или еще что-нибудь. И там много газетных вырезок. Скорее всего, они лежат где-нибудь на виду. Он одинок, плохо ладит с людьми. Очень может быть, что в его облике или поведении есть нечто такое, что от него отталкивает. Например, проблемы с личной гигиеной. На это следует обратить внимание, если вы кого-то подозреваете. Друзей у него, скорее всего, нет. Однако, как я уже сказала, – продолжала психиатр, – совсем не обязательно мы имеем дело с подражателем. Кто-то мог совершить убийство, например, в приступе ярости. Если нечто подобное, не дай бог, повторится, мы вернемся к этому разговору.

Воспоминания Свена-Эрика прервал автомобилист с собакой. Через опущенное стекло тот протянул поводок, который держал в руке, заставляя таким образом пса бежать рядом с машиной. Животное, в котором было что-то от емтландской лайки, мчалось рядом, высунув язык.

– Проклятый садист! – пробурчал Свен-Эрик, наблюдая эту сцену в зеркале заднего вида.

Вероятно, какой-нибудь любитель лосиной охоты, озабоченный тем, чтобы его собака не теряла форму. Стольнакке задумался, не стоит ли ему остановиться и переговорить с хозяином животного. Таким людям нужно вообще запретить держать собак. Большую часть жизни она, вероятно, проводит где-нибудь на псарне, взаперти.

Однако Свен-Эрик не остановился. Он только что побывал у человека, который нарушил судебный запрет на посещения своей бывшей жены и не явился на допрос, хотя его вызвали повесткой. «И так весь день проходит в дрязгах, – подумал Стольнакке. – С утра и до вечера. Неудивительно, что и в выходной рычишь на людей, бросающих на улице обертки из-под мороженого».

Но образ бегущей за автомобилем собаки всю дорогу преследовал Стольнакке. Инспектор представлял себе ее до крови стертые лапы.

Через двадцать пять минут Свен-Эрик уже переступал порог кабинета главного прокурора Альфа Бьёрнфута. Мужчина шестидесяти с лишним лет сидел на своем рабочем месте с маленьким ребенком на руках. Малыш изучал подвешенную над столом люминесцентную лампу.

– Смотри-ка! – воскликнул прокурор, завидев Стольнакке. – Пришел дядя Свен-Эрик. Это Густав, – пояснил он, – мальчик Анны-Марии.

Бьёрнфут близоруко прищурился. Густав взял его очки и сейчас ударял ими по лампе так, что она раскачивалась из стороны в сторону.

Тут вошла инспектор Анна-Мария Мелла. Она подняла брови и улыбнулась, поприветствовав таким образом Свена-Эрика, как будто они только что вместе сидели на утреннем совещании. На самом деле последний раз такое было несколько месяцев назад.

Стольнакке в очередной раз удивился, какая она маленькая. Это поражало его всегда, когда они встречались после отпуска или праздников. В его воспоминаниях она казалась больше. Сразу было заметно, что она не работает. На вытянутом лице, покрытом сейчас почти незаметными веснушками, был тот стойкий загар, который не исчезает раньше середины зимы. Толстая коса на его фоне выглядела почти белой. Сзади на шее виднелись несколько расчесанных комариных укусов, покрытых коричневыми капельками засохшей крови.

Они сели. Главный прокурор устроился за своим заваленным бумагами столом, а Анна-Мария и Свен-Эрик на диване для посетителей. Бьёрнфут был краток. Расследование убийства Мильдред Нильссон зашло в тупик. Летом они задействовали почти все имеющиеся ресурсы, но дальше так продолжаться не может. Прокурор с сожалением взглянул на Свена-Эрика, что-то высматривающего в окне. Никто не позволит им заниматься этим делом за счет всего остального. Увы!

Он сделал паузу и повернулся к Густаву. Ребенок исследовал его мусорную корзину: выудил из нее пустую коробку из-под табака, кожуру банана, пачку бумаг, скрепленных степлером, и аккуратно разложил находки на полу. После чего снял ботинки и отбросил их в сторону. Прокурор улыбнулся и продолжил.

Ему удалось уговорить Анну-Марию поработать на полставки до Рождества, пока у нее не кончится отпуск и она не перейдет на полный рабочий день. Решили, что все это время Свен-Эрик будет выполнять обязанности руководителя группы.

Бьёрнфут поправил очки и внимательно оглядел стол. Наконец он нашел дело Мильдред Нильссон и протянул его Анне-Марии и Свену-Эрику.

Анна-Мария пролистала бумаги, в то время как Стольнакке косился в папку через ее плечо. Ему стало не по себе. Каждый раз, когда он видел эти страницы, у него портилось настроение.

Прокурор попросил его коротко изложить суть дела.

На некоторое время Свен-Эрик задумался, поглаживая пальцами пышные усы, а потом принялся рассказывать. Священник Мильдред Нильссон убита в ночь накануне праздника летнего солнцестояния 21 июня. На службе в церкви поселка Юккас-ярви, которая закончилась без пятнадцати двенадцать, присутствовали одиннадцать прихожан. Шестеро из них были туристы и жили в гостинице. Полиция допросила их в четыре часа утра. Оставшиеся пять оказались членами организованного Мильдред женского кружка по изучению Библии «Магдалина».

– Женского? – переспросила Анна-Мария, заглядывая в дело.

– Да, она собрала такую группу и назвала ее «Магдалина». Сейчас в моде подобные организации. Женщины посещали службы Мильдред Нильссон и своей деятельностью возмутили многих. Так говорили и их противники, и они сами.

Анна-Мария кивнула и вернулась к бумагам. Она щурилась, читая протокол вскрытия тела и заключение патологоанатома Похьянена.

– Ее сильно избили, – сказала Анна-Мария. – «Переломы черепа… трещины… повреждения мозга… кровотечение между мягкой и жесткой мембранами…»

Тут она заметила недовольную гримасу на лице прокурора и Свена-Эрика и продолжила чтение про себя.

Нехарактерное, будто сдерживаемое насилие. Раны в основном не более трех сантиметров в длину, если считать с разрывами соединительной ткани. Сильные повреждения мягких тканей. Но вот другое: «На левом виске рана удлиненной формы… сине-красная… припухшая… слева в трех сантиметрах ниже слухового прохода и в двух сантиметрах выше следы ударов…»

Ударов? А что об этом сказано в докладе полиции? Она пролистывает еще несколько страниц вперед. «Следы ударов и вытянутой формы раны на левом виске, нанесенные ломом или подобным предметом».

Свен-Эрик продолжал докладывать.

После службы священник переоделась в ризнице, заперла церковь и спустилась к реке неподалеку от здания краеведческого клуба, где стояла ее лодка.

Там на нее напали. Убийца отнес тело в церковь и поднялся с ним на хоры, предварительно заперев двери. Преступник обмотал шею жертвы железной цепью и повесил ее на органе.

Мильдред Нильссон вскоре была обнаружена церковным сторожем, тоже женщиной, которая приехала в церковь на велосипеде, повинуясь внезапному желанию украсить алтарь цветами.

Краешком глаза Анна-Мария взглянула на сына. Он добрался до ящика с подлежащими уничтожению документами и принялся рвать бумагу за бумагой. Невообразимое счастье!

Анна-Мария продолжила чтение. Серьезные повреждения верхней челюсти и скулы. Один зрачок расширен: левый шесть миллиметров в диаметре, правый – четыре. Причина – повреждения мозга. «Верхняя губа сильно распухла. Правая ее сторона сине-фиолетового цвета… вскрытие показало сильное внутреннее кровотечение». О боже! Резцы на верхней челюсти выбиты. В полости рта обнаружено большое количество крови и два чулка, которые убийца засунул в горло жертвы.

– Били в основном по голове, – заметила Анна-Мария.

– Две раны на груди.

– «Нанесены похожим на лом предметом».

– Вероятно, ломом.

– «Рана на виске удлиненной формы»… Это первый удар, как вы думаете?

– Похоже. В таком случае можно предположить, что он правша.

– Или она.

– Да. Но преступник нес тело от реки до церкви, а это довольно далеко.

– Почему именно нес? Ее могли положить, скажем, в тачку.

– Ты же знаешь Похьянена. Он указал, как именно стекала с нее кровь: сначала она бежала с груди в сторону спины.

– Значит, тело лежало на спине.

– Да, криминалисты осмотрели это место. Совсем недалеко от берега, где стояла ее лодка. Иногда Нильссон использовала ее, чтобы переправиться на тот берег, в Пойкки-ярви. На берегу возле лодки обнаружены ее туфли.

– Что дальше? Я имею в виду кровотечения.

– Дальше были менее обильные кровотечения от ран на лице и голове в области темени.

– О’кей, – согласилась Анна-Мария. – Убийца нес ее, обхватив за плечи, головой вниз.

– Да, это все объясняет. Согласись, слишком большая нагрузка для утренней гимнастики сельской домохозяйки.

– Вероятно, и я смогла бы перенести ее, – заметила Анна-Мария. – Да и повесить на органе тоже. Она ведь была совсем маленькая.

«Особенно если бы я была вне себя, в ярости…» – добавила она мысленно.

– Кровотечения от последних повреждений идут в направлении ног, – продолжал Свен-Эрик.

– Это когда ее уже повесили?

Свен-Эрик кивнул.

– То есть тогда она еще не умерла?

– Не совсем. Так написано в заключении.

Анна-Мария посмотрела в документы. Небольшое кровотечение на коже пониже раны на шее открылось, когда Мильдред уже повесили. Судмедэксперт Похьянен полагал, что тогда она умирала, то есть была чуть жива, вероятно, без сознания.

– А что с этими…чулками… во рту? – спросила Анна-Мария.

– Это ее чулки, – ответил Свен-Эрик. – Ведь ее туфли нашли на берегу. Когда Нильссон повесили, у нее ничего не было на ногах.

– Такое мне приходилось видеть и раньше, – заметил прокурор. – Когда убивают таким способом, жертва дергается и хрипит. Это довольно неудобно. И чтобы заставить ее замолчать…

Бьёрнфут оборвал фразу, вспомнив один случай из своей практики. Тогда муж лишил жизни жену, предварительно избив ее. В горле женщины обнаружили полгардины.

Анна-Мария разглядывала фотографии. Разбитое лицо. Зияющий провал рта без передних зубов.

«А руки? – вспомнила она. – Если она сопротивлялась, должны остаться следы на внешних ребрах ладоней».

– И никаких следов борьбы? – спросила Анна-Мария.

Прокурор и Свен-Эрик покачали головами.

– И никаких отпечатков пальцев?

– Удалось обнаружить отпечатки на одном чулке.

В это время Густав принялся обдирать листья на фикусе, который стоял на полу в кадке. Анна-Мария попыталась оттащить мальчика, но тот ударился в крик.

– Нельзя, нет, – повторяла Анна-Мария отбивающемуся сыну, который рвался обратно к фикусу.

Прокурор хотел было что-то сказать, но тут Густав завыл, как сирена. Анна-Мария попробовала занять его своими ключами от машины и мобильным телефоном, но все это с грохотом полетело на пол. Густав решил ободрать фикус и был не намерен отступать. Анна-Мария ухватила его под мышки и потащила из комнаты.

– Я опубликую объявление под рубрикой «Отдам даром», – выдавила она сквозь зубы. – Или нет, лучше «Меняю». «Здорового мальчика полутора лет на газонокосилку».

Свен-Эрик проводил Анну-Марию до машины. «Все тот же потрепанный «Форд Эскорт», – отметил он про себя. Густав забыл о своей обиде, лишь только его поставили на землю. Сначала его внимание привлек голубь, клевавший что-то из картонной коробки. Завидев Густава, птица устало взмахнула крыльями и улетела прочь, а мальчик принялся рассматривать коробку, из которой потекло что-то розовое, похожее на рвоту. Он не успел добежать до нее, когда Анна-Мария подхватила сына. Ребенок заревел, словно настал его последний час. Наконец мать устроила его на детском кресле в машине и захлопнула дверцу. Изнутри раздался приглушенный крик.

– Вот там я его и оставлю, а сама прогуляюсь до дома, – слабо улыбнулась она Свену-Эрику.

– Подумать только, как он протестует, когда ты мешаешь ему сделать задуманное, – Свен-Эрик кивнул на коробку.

Анна-Мария содрогнулась в притворном ужасе, подтверждая его мысль.

На несколько секунд они замолчали.

– Да, – усмехнулся Стольнакке, – мне опять предстоит работать с тобой.

– Бедняга, – улыбнулась в ответ Анна-Мария. – Да, спокойной жизни пришел конец, – добавила она серьезно. – Мильдред была не из робкого десятка, судя по тому, что писали о ней газеты. Организовала курсы самообороны и все такое. И никаких следов борьбы!

– Я заметил, – кивнул Свен-Эрик.

Кончики его усов встали торчком, а лицо приняло сосредоточенное выражение.

– Похоже, она не ожидала нападения и знала его, – проговорил Свен-Эрик, усмехнувшись. – Или ее, – уточнил он, сделав паузу.

Анна-Мария задумчиво кивнула. Стольнакке смотрел вдаль, на ветровые турбины в Пеураваара. Это была одна из их излюбленных тем для обсуждения: Свен-Эрик полагал, что они красивы; Анна-Мария находила их похожими на уродливые утюги.

– Возможно, – произнесла она в ответ на его предположение.

– Вероятно, у преступника есть собака, – продолжал Свен-Эрик. – На одежде Мильдред криминалисты нашли волоски собачьей шерсти, а она не держала животных.

– Что за собака?

– Неизвестно. После Хелен из Хёрбю мы пытались развивать технологии, но… Породу определить невозможно, однако если найдется подозреваемый с собакой, можно будет сравнить образцы шерсти.

В это время крик из салона автомобиля усилился, и Анна-Мария села за руль. Должно быть, разорвало выхлопную трубу, когда машина тронулась с места. Во всяком случае, звук был такой, будто по ней прошлись бензопилой. «Форд Эскорт» дернулся и помчался в сторону района Яльмар-Лундбумсвеген.

– Черт, ну ты и водишь! – крикнул Свен-Эрик вслед удаляющейся машине.

Сквозь облако маслянистого газа он видел, как Анна-Мария на прощание помахала рукой.

Ребекка Мартинссон вела взятый напрокат «Сааб» в сторону Юккас-ярви. Торстен Карлссон дремал на пассажирском месте, откинувшись на спинку. Он расслаблялся накануне предстоящей встречи и время от времени смотрел в окно.

– Предупреди, если будем проезжать что-нибудь достойное внимания, – попросил он Ребекку.

Та криво усмехнулась.

«Здесь все достойно внимания, – подумала она. – Вечернее солнце в просвете между соснами. Мошкара, клубящаяся над кустами иван-чая в придорожной канаве. Трещины в асфальте. И все то, что лежит на дороге, расплющенное и мертвое».

Встреча со священниками должна была состояться не раньше завтрашнего утра. Однако по телефону пастор сказал Торстену следующее:

– Если приедете вечером во вторник, дайте мне знать. Я покажу вам две красивейшие церкви Швеции, в Кируне и Юккас-ярви.

– Едем во вторник! – решительно заявил Торстен. – Хорошо бы поговорить с ним до начала совещания. Надень что-нибудь поприличнее.

– Сам надень что-нибудь поприличнее, – огрызнулась Ребекка.

В самолете они сидели рядом с женщиной, которая сразу же завязала разговор с Торстеном. Она была высокого роста, в просторной льняной куртке и с огромным медальоном на шее, изображающим что-то из «Калевалы». Когда Торстен сообщил ей, что направляется в Кируну в первый раз, она восторженно хлопнула в ладоши. А потом принялась давать советы, что ему обязательно следует посмотреть.

– Со мной мой собственный гид, – кивнул Торстен в сторону Ребекки.

Женщина повернулась к ней.

– Вы уже бывали в Кируне?

– Я родилась там.

Попутчица оглядела Ребекку с головы до ног – и в глазах ее мелькнуло недоверие.

Ребекка отвернулась к окну, предоставив Торстену одному продолжать разговор. Она знала, что в Кируне будет выглядеть чужой в этом сером костюме и туфлях от «Бруно Магли»[10], и ей это не нравилось.

«Ведь это моя родина», – с возмущением подумала она.

Тем временем самолет пошел на посадку. Внизу открылся город: скопление зданий, упорно цепляющихся за склоны гор, богатых железом. А вокруг болота, низкорослые леса да реки. Ребекка затаила дыхание.

Однако в аэропорту она все-таки чувствовала себя чужой. Направляясь к автомобилю, они с Торстеном встретили группу возвращающихся домой туристов. От них пахло потом и кремом от комаров. Их лица были обветрены и загорели на сентябрьском солнце. Выделялись только белые «гусиные лапки» у глаз, оттого что в горах туристы постоянно щурились.

Ребекка представляла, каково им сейчас. Она знала эту боль в ногах и усталость в мышцах после недельного пребывания в горах. Туристы выглядели довольными и немного сонными. На них были яркие куртки и брюки цвета хаки, в то время как Ребекка надела плащ с шарфом.

Когда машина проезжала мимо реки, Торстен оживился, разглядывая в окно рыбаков.

– Надеюсь, и нам представится возможность присоединиться к ним, – сказал он.

– Разумеется, и ты ее не упустишь. Думаю, ты хорошо впишешься в их компанию, – ответила Ребекка.

– Думаешь? Какая досада, что я никогда не приезжал сюда раньше! Я ведь не бывал севернее Евле.

– Зато сейчас ты по уши счастлив. Ты ведь давно мечтал побывать на севере: увидеть здешние горы, ущелья… Может, возьмем отпуск в следующий раз и побродим немного?

– О’кей.

– И чтоб никаких жалоб типа «какого черта мы поднялись сегодня в такую рань».

– Разумеется.

– Даже в шутку.

– Да-да…

Ребекка припарковала автомобиль возле часовни. Пастора[11] нигде не было видно, и они по гравийной дорожке направились к красному деревянному дому с белой отделкой. Неподалеку протекала река. Она обмелела, как и всегда в это время года.

Торстен отчаянно отбивался от комаров. Ребекка позвонила несколько раз, но никто не открыл. Они уже собрались уходить, как вдруг увидели, что по ту сторону штакетника к дому приближается человек.

Он окликнул гостей и помахал им рукой. Когда мужчина подошел, Торстен с Ребеккой увидели на нем рубашку с воротником священника.

– Здравствуйте, вы, должно быть, из бюро «Майер и Дитцингер». – Сначала незнакомец протянул руку Торстену Карлссону, в то время как Ребекка отступила на полшага, заняв секретарскую позицию. – Стефан Викстрём.

Ребекка тоже представилась просто по имени и фамилии.

Перед ней стоял мужчина сорока с лишним лет в джинсах, кроссовках и рубашке с белым воротником.

«Священник по жизни, – подумала Ребекка. – Даже вне своих церковных обязанностей».

– Вы договаривались о встрече с пастором Бертилом Стенссоном, – продолжал Викстрём. – К сожалению, он не смог прийти сегодня вечером и поэтому попросил меня показать вам церковь.

Ребекка с Торстеном поблагодарили Стефана Викстрёма и последовали за ним в красное деревянное здание, крытое дранкой, от которой исходил запах смолы. Ребекка шла позади мужчин. Викстрём обращался почти исключительно к Торстену, который, подыгрывая ему, казалось, тоже забыл о существовании Ребекки.

«Очень может быть, что Бертил Стенссон не встретил нас сегодня вечером, потому что не смог. Однако не исключено, что он просто не хочет сотрудничать с бюро», – подумала она.

Внутри царили полумрак и тишина. Торстен расчесывал свежие комариные укусы.

Стефан Викстрём рассказывал им о церкви, построенной еще в восемнадцатом веке. Ребекка думала о своем, поскольку все уже знала и о картинах, украшающих алтарь, и об усыпальнице под полом. Однако вскоре священник сменил тему, и она прислушалась.

– Здесь, – показал Викстрём, – на органных хорах.

Торстен поднял глаза к блестящим трубам и саамскому солярному знаку, украшавшему инструмент.

– Это был страшный шок для всех, – продолжал Викстрём.

– О чем вы? – заинтересовалась Ребекка.

Священник взглянул на нее удивленно.

– Здесь ее повесили, – пояснил он, – мою коллегу, убитую летом.

Ребекка уставилась на него, ничего не понимая.

– Убитую летом? – переспросила она.

Нависла неловкая пауза.

– Да, летом… – повторил священник, в свою очередь недоумевая.

– Оставь, – прошептал Ребекке Торстен.

Но та упрямо тряхнула головой.

– Этим летом здесь, в Кируне, была убита женщина-священник. Разве вы не знали? – спросил Викстрём.

– Нет.

Он посмотрел на нее почти с испугом.

– Должно быть, вы одна такая в Швеции… Я думал, вы знаете. Об этом писали все газеты, передавали в каждом выпуске новостей.

Их беседа чем-то напоминала игру в настольный теннис.

– Но я не читала летом газет и не смотрела телевизор, – парировала Ребекка.

Торстен закатил глаза и сложил ладони в молитвенном жесте.

– Я действительно думал… – начал он. – Ведь это так понятно, черт возьми.

Он замолчал и укоризненно посмотрел на священника. Тот улыбнулся ему в ответ, словно отпуская грехи, и Торстен продолжил:

– Ясное дело, тебе никто не сказал. Может, подождешь снаружи, пока мы тут побеседуем? Или принести стакан воды?

Ребекка растерянно улыбалась, не успев сообразить, какое выражение лица ей следует принять в этот момент.

– Все в порядке. Я подожду снаружи.

Она оставила мужчин в церкви, вышла за дверь и задержалась на ступенях.

«Разумеется, такое должно было произвести на меня впечатление, – подумала она. – Не исключено, что я упала бы в обморок».

Послеполуденное солнце нагрело стену колокольни, и Ребекка подавила в себе желание на нее опереться, боясь испачкать и помять одежду. Запах размякшего от жары асфальта мешался с запахом смолы, исходившим от крыши.

Ребекка думала о том, что сейчас, должно быть, Торстен рассказывает священнику, как она застрелила убийцу Виктора Страндгорда. Может, и привирает, ведь теперь он думает только о сделке. А история Ребекки лежит в мешке с угощениями, которыми Торстен потчует клиента, рядом с солеными анекдотами и приправленными перцем сплетнями. Во всяком случае, будь Викстрём адвокатом, Торстен непременно рассказал бы ему, как было дело. Развязал бы свой мешок и предложил ему Ребекку. Но священники, вероятно, не такие сплетники, как юристы.

Мужчины вышли через десять минут. Викстрём долго пожимал руки Ребекке и Торстену.

– Жаль, что Бертил вынужден был уехать. Случилась автомобильная катастрофа, он не мог отказать. Подождите, я попробую связаться с ним по мобильному.

Пока Стефан Викстрём звонил пастору, Ребекка и Торстен обменялись взглядами. Значит, Стенссон действительно не смог их встретить. Ребекка все спрашивала себя, зачем Стефан Викстрём хотел увидеть их за день до назначенной встречи. Он что-то собирался сказать, думала она. Но что?

Наконец Стефан Викстрём засунул телефон в задний карман джинсов.

– Увы! – произнес он, печально улыбаясь. – Только автоответчик. Но мы увидимся завтра.

Прощание было коротким, поскольку расставались ненадолго. Торстен попросил у Ребекки ручку и записал в блокнот название книги, которую священник рекомендовал ему почитать, продемонстрировав неподдельный интерес к беседе.

Потом оба юриста возвращались в город. Ребекка рассказывала Торстену, что представлял собой Юккас-ярви до того, как сюда повалили туристы. Тихий поселок на берегу реки с единственным на всю округу продовольственным магазином «Консум». Люди уезжали отсюда постоянно, словно утекал песок в песочных часах, отмеряя его время. В здании краеведческого клуба варили кофе редкие приезжие. Дома здесь никто не покупал: так они и стояли, опустевшие, с темными окнами, протекающими крышами и прячущимися в стенах мышами. Пашни зарастали травой.

А что сейчас? Люди со всего мира приезжают зимой в Юккас-ярви, чтобы поспать в ледяном отеле под оленьими шкурами, прокатиться в тридцатиградусный мороз на снегоходе или собачьей упряжке или обвенчаться в ледяной церкви. А в любое другое время года их влекут сюда бани на плотах или рафтинг.

– Притормози, – скомандовал Торстен. – Здесь мы сможем поесть.

Он показал на вывеску у самой дороги. Она представляла собой две грубо вытесанные деревянные стрелки, указывающие влево, на которых на белом фоне были намалеваны кривые зеленые буквы: «Комнаты» и «Еда до 23 часов».

– Вряд ли, – засомневалась Ребекка. – Это ведь дорога на Пойкки-ярви, а там ничего такого нет.

– Ну же, Мартинссон, – принялся подбадривать ее Торстен, пристально глядя туда, куда указывали стрелки, – где твоя страсть к приключениям?

Ребекка вздохнула, словно мамаша, уступающая капризу ребенка, и повернула в сторону Пойкки-ярви.

– Там ничего нет, – повторила она, – кроме церкви, часовни и нескольких домов. Слово даю, что тот, кто сто лет назад повесил эту вывеску, через неделю после этого разорился.

– Если ты так в этом уверена, поворачивай в город, поедим там, – беспечно ответил Торстен.

Асфальтированная дорога незаметно перешла в проселочную, по левую сторону от которой протекала река и виднелись дома поселка Юккас-ярви. Гравий скрипел под автомобильными шинами. По обе стороны дороги выстроились деревянные дома, в основном крашенные в красновато-коричневый цвет. Их разделяли клумбы с увядшими цветами, устроенные в тракторных шинах или украшенные миниатюрными ветряными мельницами. Кое-где виднелись детские качели и песочницы. Собаки прыгали в своих загонах и лаяли вслед автомобилю. Ребекке казалось, что она чувствует взгляды, направленные на них из окон. Неизвестная машина. Чья она может быть? Торстен озирался по сторонам с лицом счастливого ребенка, комментировал увиденное, помахал рукой пожилому мужчине, собиравшему граблями листву во дворе. Старик прервал свою работу и проводил машину внимательным взглядом. Им встретилась группа подростков на велосипедах и парень постарше на грузовом мопеде.

– Тут, – наконец показал рукой Торстен.

Кафе располагалось в дальнем конце деревни, судя по всему – в здании бывшего гаража. Строение напоминало грязно-белую картонную коробку. Штукатурка во многих местах отваливалась. Во фронтальной стене, обращенной к дороге, зияли две огромные двери, похожие на гаражные ворота. Створки оснастили продолговатыми окнами, чтобы в помещение проникал свет. В одной из торцовых стен виднелась еще одна, обычная, дверь и зарешеченное окно. По обе стороны каждой двери стояла пара заполненных землей пластиковых бочек, в которых цвели ноготки. Коричневая краска на воротах, дверях и оконных рамах отслаивалась. У другой торцовой стены, выходящей во двор, в высокой сухой траве стояло несколько снегоочистителей некогда красного цвета.

Три курицы с кудахтаньем пронеслись по двору и скрылись за углом дома, когда автомобиль въехал во двор. Пыльная неоновая вывеска «Last Stop Diner»[12] была прислонена к обращенной в сторону реки стене. «Бар открыт» – провозглашал складной деревянный щит, установленный возле одной из дверей. Во дворе стояли еще три машины.

Увидев по другую сторону дороги пять дачных домиков, Ребекка догадалась, что именно в них располагаются обещанные комнаты.

Она выключила мотор. В этот момент во двор въехал тот самый грузовой мопед, который они встретили по дороге, и остановился возле стены. За рулем сидел рослый юноша. Несколько секунд он не вставал с места и озирался вокруг, словно решая, стоит ли ему здесь сходить. Он пялился из-под своего шлема на Ребекку, Торстена и незнакомый автомобиль, а потом принялся раскачиваться на сиденье, так что его крепкие челюсти ходили из стороны в сторону. Наконец он слез с мопеда и направился к дверям. Парень шел, согнув в локтях руки, наклонившись вперед и уставившись в землю.

– Ну вот и шеф-повар пожаловал, – пошутил Торстен.

Ребекка хмыкнула. Этот звук используется помощниками адвокатов, когда они не хотят смеяться над грубыми шутками своих начальников или клиентов, но вынуждены как-то на них реагировать, чтобы избежать неприятностей.

Молодой человек остановился перед дверью. «Он похож на бурого медведя в зеленой куртке», – заметила про себя Ребекка. Неожиданно парень повернулся и направился обратно к мопеду. Там он снял свою зеленую куртку, аккуратно сложил ее на сиденье, расстегнул шлем и осторожно, словно тот был сделан из хрупкого стекла, поставил его сверху. Затем отступил на шаг, словно чтобы полюбоваться своей работой, после чего вернулся и чуть-чуть поправил шлем. Все это время его голова по-прежнему была опущена и немного склонена набок.

Затем юноша еще раз взглянул на Ребекку с Торстеном и почесал свой массивный подбородок. «Ему лет двадцать с небольшим, – подумала Ребекка. – Но мозги как у ребенка, это видно».

– Что он делает? – шепотом спросил Торстен.

Ребекка покачала головой.

– Пойду спрошу, можно ли нам здесь пообедать.

Она вышла из машины. Из открытого окна кафе, затянутого зеленой сеткой от комаров, доносились звуки телевизионной трансляции какого-то матча, негромкая беседа и звон посуды. Мимо по реке прогрохотала лодка с подвесным мотором. Из кухни доходили запахи готовящейся пищи. Становилось прохладнее.

«Совсем как дома», – подумала Ребекка и посмотрела на лес по другую сторону дороги. Там на скудной песчаной почве высилась колоннада стройных сосен. Лучи низкого вечернего солнца окрашивали их стволы в медный цвет, золотили заросли низкого кустарника и покрытые мхом камни.

Внезапно она представила там саму себя. Маленькую девочку в вязаном свитере из синтетической пряжи, который трещал и кололся, когда его надевали через голову. Старые вельветовые джинсы были ей коротки, поэтому снизу к штанинам пришили полоски ткани. Вот она выходит из леса с чашкой черники в руках и направляется к сараю, где сидит бабушка. На цементном полу горит костер, чтобы отпугивать комаров. Дыма в самый раз. Больше нельзя: коровы начнут кашлять. Бабушка доит Мансикку[13], лбом прижимая хвост коровы к ее боку. Струйка молока бежит в ведро. Когда Мансикка наклоняется к стогу сена, слышится лязг цепи.

– Где же ты гуляла целый день? – спрашивает бабушка, в то время как ее руки продолжают дергать за коровьи соски, не сбиваясь с ритма.

– В лесу, – отвечает маленькая Ребекка.

Она засовывает несколько ягод черники бабушке в рот и только потом понимает, насколько голодна сама.

Торстен нетерпеливо постучал в окно автомобиля.

«Я хочу остаться здесь», – подумала Ребекка и сама удивилась собственной смелости.

Кочки в лесу похожи на подушки. Они покрыты блестящими темно-зелеными листьями брусники и нежной порослью черники, листья которой уже начинают краснеть.

«Приходи, ложись в мою постель, – шепчет лес. – Положи свою голову на мою подушку и слушай, как шепчется в кронах ветер».

Торстен постучал снова.

Ребекка кивнула рослому юноше в знак приветствия. Он все еще стоял на пороге кафе, когда она заходила в дверь.

Два гаража, когда-то составлявшие авторемонтную мастерскую, были, очевидно, перестроены в кафе и бар. Вдоль стен зала стояло шесть столов из сосны, покрытой темным лаком. За каждым могли уместиться семь человек, при условии что один сядет на углу. Пластиковое покрытие на полу кораллового цвета с черными прожилками под мрамор гармонировало с розовыми обоями, разрисованными узором, который не прерывался даже на открывающейся в обе стороны двери, ведущей на кухню. Вокруг выкрашенной в розовый цвет водопроводной трубы вились лианы искусственного плюща. За покрытой темным лаком барной стойкой в левом углу зала стоял мужчина в голубом переднике и вытирал стакан, который затем поставил на полку с напитками, предлагаемыми посетителям. Он приветствовал Ребекку. У мужчины была темно-коричневая бородка и кольцо в правом ухе. Из-под закатанных рукавов черной тенниски виднелись мускулистые руки. За одним из столов сидели еще трое мужчин, пощипывавшие хлеб из берестяной вазочки в ожидании своего заказа. На столе лежали приборы, завернутые в салфетки цвета красного вина. Все трое не отрываясь смотрели на экран телевизора.

На них были застиранные фланелевые рубашки поверх футболок с потертыми воротниками, а рабочие кепки они побросали на один из свободных столов. Синие брюки одного из посетителей держались на подтяжках с логотипом какого-то предприятия. Двое других расстегнули свои рабочие комбинезоны, так что их верхняя часть вместе с подтяжками болталась, свисая на пол.

Одинокая женщина средних лет окунала ломтик хлеба в тарелку с супом. Она мельком улыбнулась Ребекке и быстро запихнула кусок в рот, прежде чем он успел развалиться. У ее ног спал черный лабрадор с седыми волосками на носу. Рядом с женщиной на стуле висел невообразимо изношенный и уродливый плащ. Волосы ее были коротко стрижены, вернее сказать – обкромсаны.

– Чем могу быть полезен? – спросил Ребекку бармен с кольцом в ухе.

Не успела она ответить, как дверь на кухню распахнулась и оттуда вышла девушка лет двадцати с небольшим с тремя тарелками в руках. Ее длинные волосы были окрашены белыми, неестественно красными и черными полосами, одну бровь украшал пирсинг, в крыле носа блестели два камешка.

«Красивая девушка», – заметила про себя Ребекка.

– Слушаю вас! – нетерпеливо обратилась к ней официантка, остановившись возле ее столика, и, не дожидаясь ответа, принялась расставлять тарелки перед тремя мужчинами в рабочих комбинезонах.

Ребекка собиралась было спросить, можно ли здесь пообедать, однако теперь этот вопрос показался ей излишним.

– Там, на вывеске, написано «комнаты», – сказала Ребекка неожиданно для себя. – Сколько это стоит?

Лицо бармена приняло озабоченное выражение.

– Мимми, – обратился он к официантке. – Она спрашивает насчет комнаты.

Девушка с разноцветными волосами повернулась к Ребекке, вытерла руки о передник и откинула с лица потную прядь.

– У нас летние домики. Комната стоит двести семьдесят крон за ночь.

«Зачем мне это? – подумала Ребекка и в следующую секунду нашла ответ: – Я хочу остаться здесь. Одна».

– Хорошо, – обратилась она к девушке. – Через минуту я вернусь сюда с мужчиной, и мы пообедаем. Если он спросит насчет комнаты, скажите ему, что осталось только одно место, для меня. О’кей?

Между бровями Мимми появилась складка.

– Но зачем мне это надо? – спросила она. – Дела у нас и так идут хуже некуда.

– Выбирайте, – ответила Ребекка. – Если скажете, что место есть и для него тоже, мы оба заночуем в гостинице в городе. Или один гость, или ни одного.

– У вас проблемы с этим парнем? – усмехнулся бармен.

Ребекка пожала плечами. Пусть думают что хотят. Что она должна ответить?

Мимми развела руками.

– Ну что ж, – вздохнула она. – Но вы будете есть вместе, так? Или мне сказать, что еды осталось только на вас одну?

Пока Торстен читал меню, Ребекка разглядывала его лицо. Его щеки порозовели от счастья, а очки так вжались в переносицу, что казалось, еще чуть-чуть – и он не сможет дышать. Волосы торчали в разные стороны. Мимми стояла за его спиной и, тыча пальцем в меню, вслух читала названия блюд. Ни дать ни взять школьная учительница.

«Да, поесть он любит», – заметила про себя Ребекка.

Он появился здесь в своем сером офисном костюме и приветливо поздоровался с мужчинами в рабочих комбинезонах. Те, смутившись, что-то пробурчали в ответ. А потом вошла громкоголосая красавица Мимми с пышным бюстом, так непохожая на покладистых столичных секретарш. Воображение Торстена, должно быть, разыгралось.

Мимми показала на прибитую к стене грифельную доску с надписью «Жаркое с овощным или грибным ризотто».

– Можно достать что-нибудь из морозилки, – предложила она. – На гарнир есть картошка или макароны, если хотите.

Напротив нескольких блюд в меню стояла пометка «из морозильника»: лазанья, фрикадельки, кровяная запеканка, рагу из северного оленя, суовас[14], эскалоп.

– Попробую, пожалуй, кровяную запеканку, – решил наконец Торстен.

В этот момент дверь отворилась. В зал вошел тот самый рослый юноша с грузового мопеда и остановился у входа. Выглаженная полосатая рубашка, застегнутая на все пуговицы, казалось, была ему тесна. Он избегал смотреть в глаза другим посетителям. Голову юноша держал немного набок и выпятил огромный подбородок в сторону продолговатого окна, словно указывая им на выход.

– Боже, Винни! – воскликнула Мимми, завидев его. – Какой ты красивый!

Молодой человек мельком взглянул на нее и застенчиво улыбнулся.

– Подойди-ка ко мне, Винни, дай на тебя посмотреть! – воскликнула женщина с собакой, отодвигая тарелку супа.

Только сейчас Ребекка заметила, как похожи друг на друга Мимми и эта женщина. Словно мать и дочь.

Собака подняла голову и пару раз лениво ударила хвостом по полу, после чего снова улеглась и заснула.

Юноша направился к женщине с собакой. Та захлопала в ладоши.

– Какой ты сегодня стильный! Что за рубашка! С днем рождения, Винни!

Польщенный Винни заулыбался, задрав подбородок к потолку. В этой смешной позе он напомнил Ребекке Рудольфо Валентино.

– Новая, – с гордостью произнес он.

– Видно, что новая, – продолжала восхищаться Мимми.

– Собрался на танцы, Винни? – спросил один из мужчин. – Мимми, достань-ка пять штук готовых блюд из морозилки. Что сама выберешь.

– Тоже новые, – продолжал хвастать юноша, показывая на штаны.

Он поднял руки, предоставляя всем возможность как следует разглядеть свои серые брюки-чинос, стянутые армейским ремнем.

– Тоже новые? – в один голос переспросили обе женщины. – Замечательные брюки!

– Садись, – предложила Мимми, выдвигая перед Винни стул. – Твой папа еще не подошел, но ты можешь побыть пока с Лизой и подождать его.

– А торт? – поинтересовался Винни.

– Разумеется, ты получишь свой торт, – успокоила его Мимми. – Думаешь, я забыла? Но только после обеда.

Мимми погладила молодого человека по голове и исчезла на кухне.

Ребекка через стол наклонилась к Торстену.

– Я думаю заночевать здесь, – сказала она. – Ты ведь знаешь, я выросла на этой реке несколькими милями вверх по течению, и сейчас во мне пробудились воспоминания детства. Но я подвезу тебя до города, а завтра утром за тобой заеду.

– Нет проблем, – отвечал Торстен, охваченный духом авантюризма. – Я тоже могу остаться.

– Думаешь, у них такие широкие кровати? – попыталась пошутить Ребекка.

Тут появилась Мимми, держа пять контейнеров с готовыми блюдами, завернутых в алюминиевую фольгу.

– Мы решили остаться здесь на ночь, – обратился к ней Торстен. – У вас есть свободные комнаты?

– К сожалению, только одна, – ответила девушка, – c кроватью на одного человека.

– Я заеду за тобой, – попыталась утешить Торстена Ребекка.

За его улыбкой преуспевающего совладельца адвокатского бюро она вдруг разглядела лицо обиженного толстого мальчика, которого не берут в игру. «Он хочет мне показать, что ему все равно», – отметила Ребекка про себя.

Когда Ребекка вернулась из города, уже совсем стемнело. На фоне темно-синего неба вырисовывался черный силуэт леса. Она припарковалась возле входа и заперла дверцу машины. Из бара доносились мужские голоса, звон посуды и звуки знакомой телевизионной рекламы. Грузовой мопед Винни все еще стоял у дверей. Она понадеялась, что праздник удался.

Избушка, в которой ей предстояло заночевать, находилась по другую сторону дороги, на лесной поляне. Тусклая лампочка над дверью освещала цифру 5.

«Я свободна», – подумала Ребекка.

Она направилась было к дверям домика, но потом внезапно повернула в лес. Стройные ели безмолвно тянулись к небу, на котором уже загорались первые звезды. Ребекка опустилась на землю. Ели медленно качали своими вершинами, будто приветствуя или успокаивая ее. Ветер осторожно волновал их длинные бархатные одеяния сине-зеленого цвета.

Последние в этом году комары озлобленно зудели, отыскивая на теле Ребекки самые лакомые места.

Она не заметила, что Мимми тоже вышла вынести мусор.

– Ну, теперь держи ухо востро, – сказала официантка своему напарнику Мике, вернувшись на кухню.

Она поведала ему, что их ночная гостья легла спать не в постели в летнем домике, а в лесу, на голой земле.

– Странно, – ответил Мике.

Мимми закатила глаза.

– А скоро выяснится, что она какого-нибудь шаманского рода или ведьма, которая летает над лесом и варит зелье на костре.

Золотая Лапа

Золотой Лапе исполнилось три года, когда ее впервые заметил человек. Произошло это в Северной Карелии на реке Водла на Пасху. Сама она видела людей до этого много раз и узнавала их резкий запах. Она знала, чем сейчас они занимаются: рыбачат. Еще долговязой одногодкой, она в сумерках часто подкрадывалась к реке, чтобы утолить голод всем тем, что оставляли после себя двуногие: мелочью вроде плотвы и язя и внутренностями более крупной рыбы.

Володя с братом пробурили во льду четыре проруби, между которыми надо было поставить три сети. Володя опустился на колено, готовый принять рейку, которую пустил под лед брат. Мокрые пальцы болели на морозе. На лед Володя тоже не особенно полагался, все время держал наготове лыжи: в случае чего – можно будет лечь на них животом и добраться до берега. Но место хорошее, поэтому Александр предпочитал ставить сети здесь, где русло реки обрывается, резко уходя на глубину. Течение относило сюда много рыбы.

В то же время здесь опасно. Володя знал, что если вода поднимется, она подточит лед изнутри: сегодня он достигает трех ладоней в толщину, а назавтра может истончиться до двух пальцев.

Однако выбора у него не было. Он решил навестить брата на Пасху. Семья Александра жила в двухэтажном доме: на первом этаже ютился он сам с двумя дочерьми и женой, а второй занимала его и Володина мать. Александр отвечал за женщин. Сам Володя работал на предприятии «Транснефть» и жизнь проводил в бесконечных разъездах. Прошлой зимой он побывал в Сибири, осенью – под Выборгом, а последние несколько месяцев провел в карельских лесах. И когда брат предложил ему поставить сети, он не мог отказать. В этом случае Александр пошел бы на реку один. А завтра за обеденным столом Володя чувствовал бы себя нахлебником.

Александр – жесткий человек. Подвергнуть опасности свою жизнь и жизнь младшего брата – в этом он весь. Но сейчас он будто смягчился и почти улыбался, опустив в прорубь окоченевшие синие руки. «Может, он подобрел бы, родись у него сын», – подумал Володя.

И стоило ему только вспомнить о ребенке, которым беременна сейчас жена брата, как он увидел волчицу. Она стояла совсем недалеко, на другом берегу, на лесной поляне, и смотрела на людей. Володя разглядел ее косо поставленные глаза и длинные лапы. По-зимнему роскошный мех кое-где серебрился от снега. Их взгляды встретились. Александр ничего не видел, он стоял к ней спиной. Лапы у волчицы были неправдоподобно длинные и отливали золотом. Королева. А Володя стоял перед ней на коленях на льду, словно деревенский мальчишка, в мокрых варежках, съехавшей набок зимней шапке-ушанке и потными волосами.

«Волчица с золотыми лапами», – подумал Володя. Он ничего не сказал брату. Не хотел, чтобы тот достал из рюкзака свое ружье.

Володя оторвал от нее взгляд и вернулся к сетям. Когда он снова посмотрел на берег, там никого не было.

А Золотая Лапа, не успев углубиться в лес на три сотни метров, забыла о двух людях на льду и никогда больше о них не вспоминала. Пробежав еще километра два, она остановилась и завыла. Ей ответили. Стая находилась в какой-нибудь миле от нее, и волчица рысью побежала к своим. Она часто отрывалась от них, это было в ее характере.

Но Володя запомнил ее на всю жизнь. Каждый раз возвращаясь на это место, он внимательно смотрел в сторону леса.

Через три года он встретил женщину, которая стала его женой. И когда она в первый раз отдыхала на его плече, Володя рассказал ей о волчице с длинными золотыми лапами.