Читать книгу Кровь среди лета - Оса Ларссон - Страница 4

Перспективы сотрудничества местных общин с юридическими и финансовыми организациями обсуждали в доме пастора Бертила Стенссона. На встрече присутствовали совладелец адвокатского бюро «Мейер и Дитцингер» Торстен Карлссон из Стокгольма и его сотрудник Ребекка Мартинссон, пасторы и председатели церковных советов из поселков Юккас-ярви, Виттагни и Каресуандо, а также ближайший помощник пастора Стефан Викстрём.

Ребекка Мартинссон была здесь единственной женщиной. Собрание началось в восемь, сейчас часы показывали без четверти десять. В десять обещали закончить и подать кофе.

Столовая пасторского дома превратилась в конференц-зал. Сентябрьское солнце светило сквозь рельефные стекла зарешеченных окон. Повсюду на стенах висели полки, заставленные книгами, при этом ни украшений, ни цветов не было видно. Вместо них на подоконниках лежали камни: круглые и мягкие на вид, как глина, складчатые и черные, красные и сияющие, похожие на гранат. Кроме них здесь стояли причудливо изогнутые ветки. Снаружи, на газонах и гравийных дорожках, лежали кучи желтой осенней листвы с нападавшими ягодами рябины.

Ребекка сидела рядом с Бертилом Стенссоном и время от времени косилась на него. Пастору едва перевалило за шестьдесят. Приятный мужчина с по-мальчишески взъерошенной седой шевелюрой. С его загорелого лица не сходила теплая улыбка.

«Профессиональная улыбка», – подумала Ребекка. Пастор и Торстен выглядели почти смешно, когда стояли рядом и так вот приветливо скалились друг на друга. Можно было принять их за братьев или старых друзей. Пожимая руку адвоката, пастор зачем-то ухватился другой ладонью за его предплечье. Лицо Торстена так и светилось от восторга. Он улыбался, приглаживая волосы.

Ребекка спрашивала себя, кто это украсил дом камнями и ветками. Сам пастор или какая-нибудь женщина из тех, что любят собирать всякую всячину на берегу моря, пока карманы не разойдутся по швам?

Торстен с умом использовал отведенные ему два часа. Он снял пиджак и держался в меру непринужденно. Без излишнего официоза, но по-деловому. Он предлагал священникам полный пакет документов, словно обед из трех блюд. Для начала адвокат польстил собравшимся, назвав их общины самыми богатыми, а храмы – самыми красивыми. Потом рассказал, какие именно разделы юриспруденции могут быть интересны церкви: гражданское, корпоративное и трудовое право, налоговое законодательство – по большому счету, все. Потом убеждал цифрами, фактами, подсчетами. Доказывал, насколько выгоден для священников договор с компанией, ссылался на высокий профессионализм сотрудников бюро. Затем честно рассказал о возможных трудностях. Пусть знают, они имеют дело не с продавцами пылесосов! Наконец привел конкретные примеры возможной помощи.

Содержание кладбища обходилось общине в неимоверную сумму. Блюсти порядок во множестве часовен и других строений, стричь газоны, убирать листву на дорожках, соскребать мох с камней – на все это нужны были деньги. Иногда временных рабочих присылало бюро по трудоустройству. Поскольку платило им государство, община не особенно за ними следила, предоставляя возможность трудиться спустя рукава. Если же потом эти люди устраивались на постоянную работу при церкви, община уже полностью оплачивала их труд.

Таких рабочих было много. Однако дело в том, что, даже перейдя на полный день, они, мягко говоря, не особенно напрягались. Нанимать больше не имело смысла: сами порядки, царившие в этой среде, не позволяли человеку закатать рукава, даже если он того хотел. В противном случае он рисковал стать изгоем в своей бригаде. Бывало даже, что некоторые из таких рабочих, имея ставку в общине, умудрялись устроиться еще куда-нибудь и тоже на полный день.

Теперь, когда церковь отделилась от государства, ей предстояло самостоятельно распутывать свои экономические проблемы. Одно из возможных решений состояло в том, чтобы передать управление работами подрядчику. Именно так, как это сделали многие коммуны[15] за последние пятнадцать лет.

Торстен указал конкретно, сколько крон и эре можно будет таким образом сэкономить за год. Присутствующие переглянулись. «В самую точку», – заметила про себя Ребекка.

– При этом, – продолжал Карлссон, – я не учитывал экономию от сокращения числа нанятых. Мало того, что денег в кассе прибавится, у вас освободится время, чтобы лучше блюсти духовную жизнь своих прихожан. Слишком много приходится пастору заниматься административной работой, для которой он зачастую совсем не создан.

Бертил Стенссон пододвинул в сторону Ребекки клочок бумаги.

«Здесь действительно есть над чем поразмыслить», – прочитала она.

«Вот как! – подумала Ребекка. – Значит, будем сидеть и обмениваться записками, как школьники на уроке».

Она улыбнулась и чуть заметно кивнула.

Торстен уже закончил свой доклад и ответил на немногочисленные вопросы.

Бертил Стенссон предложил присутствующим выпить кофе на свежем воздухе.

– Местным жителям не стоит упускать такую возможность, – заметил он. – Не так часто мы позволяем себе выносить мебель во двор, мы ее бережем.

Он сделал приглашающий жест в сторону сада и, в то время как народ стал выходить на улицу, увлек Ребекку и Торстена за собой в гостиную. Торстен принялся разглядывать на стенах картины Ларса Леви Сунны, а Ребекка заметила, как Стенссон взглядом приказал Стефану Викстрёму выйти со всеми остальными в сад.

– Думаю, вы предложили именно то, что нам надо, – сказал пастор Торстену. – Однако вы нужны мне именно сейчас и совсем по другому делу.

Торстен продолжал разглядывать картину. На ней олениха с кроткими глазами кормила своего детеныша. Через открытую дверь Ребекка увидела откуда ни возьмись появившуюся женщину с подносом, уставленным чашками и термосами с кофе.

– Мы переживаем трудные времена, – продолжал пастор, – вы, я думаю, слышали об убийстве Мильдред Нильссон.

Торстен и Ребекка кивнули.

– Теперь мне предстоит найти ей замену. А ведь не секрет, что они со Стефаном плохо ладили между собой. Стефан против рукоположения женщин. Я не разделяю его убеждений, но не могу не принимать их во внимание. Мильдред была нашей главной феминисткой, если можно так выразиться, а с такими людьми непросто иметь дело. Я знаю женщину, готовую занять ее место на церковной кафедре. Она хороший священник, и я ничего не имею против нее, тем не менее… Ради сохранения мира в общине я предпочел бы мужчину.

– Даже если он не столь хороший священник? – спросил Торстен.

– Да. Такое возможно?

Торстен погладил ладонью подбородок, не спуская глаз с полотна.

– Понимаю, – ответил он. – Но эта женщина может подать на вас в суд, и вам придется заплатить ей компенсацию за моральный ущерб.

– И принять ее на работу?

– Нет-нет. Если вы возьмете кого-то другого, вас не заставят его увольнять. Я могу узнать, к каким суммам обычно приговаривают в таких случаях. Я готов сделать это совершенно бесплатно.

– Вероятно, ваш начальник имел в виду, что вы готовы сделать это совершенно бесплатно, – со смехом обратился пастор к Ребекке.

Она вежливо улыбнулась, а Стенссон снова повернулся к Торстену.

– Буду вам очень признателен, – уже серьезно сказал он. – Ну а теперь еще один вопрос. Точнее, два.

– Давайте, – ответил Карлссон.

– Мильдред основала фонд в поддержку волчицы, которая бродит здесь, в окрестностях Кируны. Цель фонда – сохранить зверю жизнь. Платить компенсации саамам, наблюдать за ней с вертолета, сотрудничать с Обществом охраны природы…

– Интересно.

– Однако, по всей видимости, Мильдред не получила в общине той поддержки, на какую рассчитывала. Не то чтобы мы настроены против волчицы, но мы должны сохранять в этом вопросе известный нейтралитет. Церковь должна остаться домом для всех, и противников, и сторонников этого животного.

Ребекка видела в окно, с каким интересом председатель церковного совета смотрит в их сторону. Он пил кофе, поднеся к подбородку блюдечко, чтобы не накапать на скатерть. На нем была отвратительная рубашка. Должно быть, когда-то она имела бежевый цвет, пока ее не постирали вместе с синими носками. «И все-таки он удачно подобрал к ней галстук», – заметила про себя Ребекка.

– Мы хотим расформировать фонд, а имеющиеся средства пустить на решение более насущных проблем, – закончил пастор.

Торстен пообещал ему переадресовать этот вопрос специалистам по коммерческому праву.

– Осталась еще одна довольно деликатная проблема, – продолжал Стенссон. – Муж Мильдред Нильссон живет в доме священника в поселке Пойкки-ярви. Конечно, это ужасно, выгонять его из дома, но… это служебная жилплощадь, и ее должен занять другой священник.

– Вот здесь как раз нет никаких проблем, – ответил Торстен. – Ребекка, задержись здесь ненадолго, посмотришь договор аренды и поговоришь с этим… как зовут мужа?

– Эрик. Эрик Нильссон.

– О’кей? – Торстен вопросительно посмотрел на Ребекку. – Если нет, этим займусь я. В крайнем случае прибегнем к услугам судебного исполнителя.

Пастор поморщился.

– И если до этого дойдет, вы можете сослаться на проклятого адвоката, который вынудил вас выселить человека из дома.

– Я займусь этим, – ответила Ребекка.

– У Эрика ключи Мильдред, – добавил Стенссон.

«То есть мне предстоит вернуть им ключи», – подумала Ребекка.

– Хорошо, – сказала она пастору.

– Кроме того, у него остались ключи от ее сейфа в консистории. Вот как они выглядят…

С этими словами Бертил Стенссон достал связку ключей из кармана и один из них показал Ребекке.

– А что в сейфе? – поинтересовался Торстен.

– Деньги, заметки по поводу бесед с прихожанами – то, что желательно сохранить. Священники редко заходят в консисторию, а ведь там бывает так много народа!

– Разве эти ключи не отдали полиции? – не удержался от вопроса Торстен.

– Нет. Полицейские о них не спросили. Однако я вижу, как Бенгт Грапе берет четвертый кусок торта, – заметил священник, взглянув в окно. – Пойдемте, иначе останемся без угощения.

Ребекка везла Торстена в аэропорт. За окнами автомобиля мелькали одетые пожелтевшим березняком скалы. Бабье лето в самом разгаре.

Торстен косился на Ребекку, и ему не давала покоя мысль о том, что между нею и Веннгреном что-то происходит. Во всяком случае, сейчас она выглядела кислой: поджала губы и вся съежилась.

– Сколько ты здесь пробудешь? – спросил Торстен.

– Пока не знаю, – ответила она, – вероятно, останусь на выходные.

– Однако я должен буду объяснить Монсу, где оставил его сотрудницу.

– Вряд ли он спросит.

Они замолчали.

– Полиция, вероятно, и не подозревает, что этот чертов сейф существует, – не выдержала наконец Ребекка.

– Это их проблемы. – Голос Торстена звучал спокойно. – У них своя работа, а у нас своя.

– Но убита женщина, – почти прошептала Ребекка.

– Наша задача – помогать клиентам, если только они не делают ничего противозаконного. В том, чтобы вернуть ключи, принадлежащие церкви, нет никакого криминала.

– Конечно нет, – согласилась Ребекка. – Заодно просветим их насчет того, сколько стоит нынче дискриминация по половому признаку, чтобы они организовали у себя в общине мужской клуб.

Торстен отвернулся к окну.

– А я, – продолжала Ребекка, – должна вышвырнуть на улицу ее мужа.

– Я сказал, что могу сделать это сам.

«Ах, оставь, пожалуйста… – мысленно обратилась к Торстену Ребекка. – Ты так сказал. Но ты заявишься к нему с судебным исполнителем, так что у меня выбора нет».

Она прибавила скорость.

«Деньги прежде всего, – подумала она. – Самое главное для нас – получить прибыль».

– Иногда меня тошнит от моей работы, – сказала она.

– Это издержки профессии, – ответил Торстен. – Вытри обувь и двигайся дальше.

Инспектор криминальной полиции Анна-Мария Мелла подъезжала к дому председателя женской группы «Магдалина» Лизы Стёкель. Он стоял в поселке Пойкки-ярви на отшибе, на вершине холма за часовней. Сразу за домом находился гравийный карьер, а по другую сторону протекала река.

Когда-то в этом здании постройки шестидесятых годов располагался спортзал. Потом оно было перестроено, а крыльцо и наличники украшены витиеватыми резными узорами. И если раньше оно походило на коробку из-под обуви коричневого цвета, то теперь скорее напоминало пряничный домик. К зданию примыкал длинный крашеный деревянный сарай, вот-вот готовый развалиться, с плоской крышей и одним-единственным зарешеченным окном. «Должно быть, дровяной сарай или кладовка», – догадалась Анна-Мария. Она подумала, что раньше здесь наверняка стоял такой же жилой деревянный дом. Но потом его снесли и построили спортзал, а от старого дома остался только сарай.

Она осторожно повернула во двор. Навстречу автомобилю выскочили три собаки и с громким лаем забегали вокруг. Испуганные куры укрылись в кустах смородины. У ворот в охотничьей позе замер кот, подстерегающий полевку. Только нервное подрагивание хвоста выдавало, что он заметил въехавший во двор «Форд Эскорт».

Анна-Мария припарковалась возле дома. Сквозь боковые окна она видела собак, прыгающих на машину. Хвосты решительно мотались из стороны в сторону. Одна из них, черная, была невероятно велика. Анна-Мария выключила мотор.

Из дома вышла женщина и остановилась на крыльце. На ней был сильно поношенный и уродливый плащ. Она позвала собак:

– На место!

В ту же секунду животные оставили машину и понеслись к дому. Женщина успокоила псов и двинулась навстречу гостье. Анна-Мария вышла из автомобиля и представилась.

На вид Лизе Стёкель перевалило за пятьдесят. На ее загорелом лице не было косметики. У глаз выделялись белые морщинки, какие бывают от привычки щуриться на солнце. Волосы стрижены настолько коротко, что еще чуть-чуть – и они стояли бы ежиком.

«Она красива, – подумала Анна-Мария. – Настоящая подруга ковбоя. Если только девушку с Дикого Запада можно представить себе в таком отвратительном розовом плаще».

Плащ и в самом деле выглядел ужасно. Помимо всего прочего, он был покрыт собачьей шерстью, а из многочисленных дыр и порезов торчали белые клочья синтетической подкладки.

«Девушка», – заметила про себя Анна-Мария. Она знала пятидесятилетних дам, которые ходили на девичники и собирались оставаться молодыми до самой смерти. Лиза была не из таких. Что-то подсказывало Анне-Марии, что она никогда не была такой, но во всем ее облике чувствовалось что-то по-настоящему девичье.

Почти незаметная морщинка пересекала ее лицо от переносицы к щеке. Под глазами лежали тени.

«Боль, – подумала Анна-Мария. – Физическая или душевная».

Они поднялись на крыльцо. У дверей скулили собаки, которым не терпелось вскочить и поприветствовать гостью.

– Лежать! – крикнула им Лиза.

Анна-Мария вздрогнула, как будто команда относилась и к ней.

– Боитесь собак? – спросила ее хозяйка.

– Нет, если знаю, что они такие послушные, – ответила Анна-Мария и посмотрела на розовый язык, вывалившийся из пасти черного пса.

Собака лежала, вытянув мощные, как у льва, лапы.

– Хорошо. На кухне спит еще одна, но она смирная, как ягненок. Эти тоже безобидны, хотя их манеры оставляют желать лучшего. Входите.

Она открыла дверь, и Анна-Мария проскользнула в прихожую.

– Чертовы бандиты, – обратилась Лиза к собакам. – Марш на улицу!

Собаки вскочили, устремились вниз по лестнице, царапая когтями деревянные ступеньки, и радостно выбежали во двор.

Анна-Мария, озираясь, остановилась в прихожей, половину которой занимали две лежанки для собак. Здесь же стояла большая миска из нержавейки с водой, резиновые сапоги, ботинки, кроссовки и спортивная обувь из гортекса. Стены были увешаны полками и крючками для одежды, на которых громоздились кучи резиновых перчаток, теплых шапок и варежек, собачьих поводков и рабочих комбинезонов. Анна-Мария напрасно искала, куда бы повесить свою куртку: ни на полках, ни на вешалках места для нее не находилось.

– Куртку лучше повесить на кухне на стул. Здесь везде полно собачьей шерсти, – сказала Лиза Стёкель. – И не разувайтесь, ради всего святого!

Из прихожей двери вели одна на кухню, а другая в гостиную. В гостиной на полу штабелями лежали книги, часть их была сложена в картонные коробки. В углу стоял пустой и пыльный книжный шкаф с дверцами из цветного стекла.

– Вы переезжаете? – спросила Анна-Мария.

– Нет, я… знаете, сколько барахла накапливается в доме… А книги только собирают пыль.

Кухня была обставлена массивной сосновой мебелью, покрытой желтым лаком. На деревенском диванчике лежал черный лабрадор. По-видимому, он только что проснулся и теперь, завидев двух женщин, радостно бил хвостом. Потом он снова положил голову на лапы и заснул.

Лиза сказала, что собаку зовут Майкен.

– Расскажите о Мильдред Нильссон, – попросила хозяйку Анна-Мария, присаживаясь за стол. – Вы ведь работали вместе с ней в группе «Магдалина».

– Но я уже рассказывала о ней тому крупному мужчине с усами…

Лиза провела пальцами над верхней губой, показывая, какие у полицейского были усы. Анна-Мария улыбнулась.

– Свену-Эрику Стольнакке?

– Да.

– Вы можете это повторить?

– С чего мне начать?

– Начните с того, как вы познакомились.

Анна-Мария наблюдала за Лизой Стёкель. Когда человек пытается вспомнить какое-нибудь событие, он часто становится рассеянным, иногда даже совершенно забывает о сидящем напротив него собеседнике, разумеется, при условии, что намерен рассказать правду. На лице Лизы мелькнула улыбка, и ее взгляд на мгновение потеплел. Она любила Мильдред.

– Это произошло шесть лет назад, когда она только что сюда переехала. Осенью в Юккас-ярви начиналась подготовка подростков к конфирмации, и Мильдред бегала как загнанная лошадь. Она разыскивала родителей, которые не записали своих детей на занятия в церкви, и беседовала с ними, расспрашивала, почему они пренебрегают столь важными уроками.

– Важными? – переспросила Анна-Мария.

Сама она давным-давно прошла через это и до сих пор сомневалась, так ли уж нужны ей были эти уроки.

– Мильдред видела в церкви центр общественной жизни. Ее мало беспокоило, верит человек или нет, она считала отношения с Богом личным делом каждого. Но люди должны креститься, проходить конфирмацию, венчаться, чтобы церковь стала для них домом и было куда прийти в трудную минуту. И когда ей говорили о ком-нибудь, что он не верит, а хочет пройти конфирмацию, только чтобы получить подарок, она отвечала, что подарки получать приятно всем, а подростки всегда отлынивают от уроков, будь то в школе или в церкви, но каждый культурный человек должен понимать, почему мы празднуем Рождество, Троицу или Вознесение, и знать апостолов по именам.

– И у вас у самой были дети, которые…

– Нет-нет. У меня есть дочь, но она к тому времени давным-давно прошла конфирмацию. Сейчас она работает в кафе в поселке. Тогда речь шла о Винни, сыне моего кузена Ларса-Гуннара. Мальчик умственно отсталый, и его отец считал, что ему это не нужно. И вот Мильдред пришла поговорить с Ларсом-Гуннаром. Хотите кофе?

Анна-Мария согласилась.

– Похоже, Мильдред раздражала многих.

Лиза Стёкель пожала плечами.

– Такая уж она была… Лезла на рожон и все говорила в глаза.

– Что вы имеете в виду? – спросила Анна-Мария.

– Никогда не виляла хвостом. Дипломатия, компромиссы – это было не для нее. Когда что-то шло не так и она это видела, то без колебаний приступала к делу.

«Совсем как в тот раз, когда она настроила против себя кладбищенских рабочих», – добавила Лиза про себя.

Она на мгновение прикрыла глаза, напрасно пытаясь отогнать воспоминания. Сначала ей представилась пара бабочек-лимонниц, кружащих над песчаной тропинкой. Потом она увидела, как ветер колышет склоненную над водой березку. И вот появилась спина Мильдред, решительно шагающей по гравию между надгробий.

Лиза вприпрыжку бежит за ней по дорожке кладбища в Пойкки-ярви. Где-то впереди отдыхает бригада могильщиков. Как правило, их обеденный перерыв затягивается надолго, они работают, только когда приезжает пастор. Но ссориться с ними опасно. Попробуй хоть слово сказать – и придется дирижировать похоронами, перекрикивая звук работающей газонокосилки, или читать проповедь в нетопленой церкви зимой. И никакие пасторские увещевания здесь не помогают, эти ребята знают себе цену.

– Только не ругайся с ними, – пытается образумить Мильдред Лиза.

– Я и не собираюсь, – отвечает та.

И это действительно так.

Манкан Кюро, неформальный лидер бригады, поднимает взгляд. Здесь все решает он. Это с ним Мильдред не должна ругаться.

Она сразу переходит к делу. Остальная бригада слушает с большим интересом.

– Вы уже вырыли могилу тому ребенку?

– Какому ребенку? – лениво переспрашивает Манкан.

– Я только что говорила с его родителями. Они выбрали место с видом на реку в северной части кладбища, но вы отговорили их хоронить там.

Манкан Кюро молчит. Он громко сплевывает в траву и лезет в карман брюк за нюхательным табаком.

– Вы сказали им, что корни березы прорастут сквозь тело мальчика.

– А что, разве не так?

– Такое произойдет и в любом другом месте, вы знаете это. Вы просто не хотели копать возле березы, потому что там земля каменистая и слишком много корней. Вам было лень – только и всего. Поэтому вы и нарисовали им всю эту картину.

За все время разговора Мильдред ни разу не повысила голоса. Рабочие уставились в землю, им стыдно. Теперь они возненавидят женщину, которая пробудила в них совесть.

– Хорошо, что я должен сейчас делать? – спрашивает Манкан Кюро. – Мы уже вырыли могилу, и даже в лучшем месте, скажу я вам. Но получается, что мы принуждаем людей хоронить ребенка не там, где им хочется.

– Теперь поздно, – отвечает Мильдред. – Вы уже напугали их. Но я хочу предупредить насчет следующего раза…

На лице Манкана мелькнула усмешка. Она угрожает ему?

– …не испытывайте мое терпение.

И вот Лиза бежит за Мильдред дальше. Достаточно быстро, чтобы не слышать, что они кричат ей в спину. Но она может представить себе, о чем сейчас говорят рабочие. «Если бы ее парень дал в постели то, что ей нужно, она бы успокоилась».

– Ну и чем же Мильдред так всех раздражала? – повторила вопрос Анна-Мария.

Лиза пожала плечами и включила кофеварку.

– Не знаю, с чего и начать. Директор школы в Юккас-ярви был недоволен тем, что она заставляла его усмирять хулиганов, которые издеваются над слабыми школьниками. Женщины из социальной службы жаловались, что она вмешивается в их работу.

– Каким образом?

– Ну… в ее доме всегда было полно женщин с детьми, которые оставили своих мужей.

– Она основала какой-то фонд в защиту волчицы, – напомнила Анна-Мария. – Об этом много говорили…

– Мм… У меня нет ни молока, ни хлеба. Вам придется пить черный.

С этими словами Лиза Стёкель поставила перед гостьей надбитую чашку с каким-то рекламным рисунком.

– Пастор и другие священники не особенно ладили с ней, – продолжала Лиза.

– Почему?

– Из-за нас, группы «Магдалина», помимо всего прочего. У нас две сотни женщин. И многие из тех, кто не состоял в «Магдалине», уважали Мильдред. В том числе и мужчины, что бы там ни говорили. Мы изучали Библию, ходили на ее проповеди и помогали людям.

– Чем?

– Да мало ли чем! Готовили еду, например. Мы обсуждали, чем можем помочь матерям-одиночкам. У них ведь всегда много работы и все время уходит на стирку, готовку, уборку и добывание денег. Вечером сил остается разве только на то, чтобы посмотреть телевизор. Мы устраивали совместные обеды, с понедельника по среду в приходском доме, а в четверг и пятницу в доме Мильдред, чтобы матери могли отдохнуть от готовки. Иногда брали деньги, по двадцать крон со взрослого и пятнадцать с ребенка. Кроме того, женщины помогали друг другу присматривать за детьми. Таким образом у них освобождалось время, чтобы выехать в город, сходить в спортзал или просто прогуляться. Мильдред старалась помочь каждой.

Лиза засмеялась, словно вспомнив о чем-то, и продолжила:

– Следовало хорошенько подумать, прежде чем жаловаться ей на что-то. Она сразу загоралась: «Что мы можем сделать?» И не успеешь глазом моргнуть – давала тебе работу. Мы были один за всех и все за одного. Какой священник не мечтает о таких сплоченных прихожанах!

– То есть другие священники ей завидовали?

Лиза снова пожала плечами.

– Вы сказали «мы были». Разве «Магдалины» больше нет?

Лиза опустила глаза в стол.

– По-видимому, так.

Анна-Мария ждала, не скажет ли она еще что-нибудь, но Лиза молчала.

– Кто сейчас этим занимается?

– Думаю, мы, руководство группы.

– И ее муж?

Гостья заметила, как веки Лизы Стёкель на мгновение дрогнули, а в глазах мелькнуло тревожное выражение. «Ты что-то недоговариваешь», – подумала Анна-Мария.

– Да, конечно, – ответила женщина.

– Мильдред угрожали? Она боялась кого-нибудь?

– Иногда мне кажется, что участок мозга, отвечающий за страх, был у нее заблокирован. Она не знала этого чувства. Да, ей угрожали. И в последнее время не больше, чем обычно. Всегда находились люди, готовые перебить стекла в ее доме или проколоть шины на ее автомобиле.

Тут Лиза Стёкель сердито посмотрела на гостью.

– Она давно уже прекратила обращаться в полицию. Слишком много хлопот без всякой пользы. Ведь ничего невозможно доказать, даже если наверняка знаешь, кто это сделал.

– И вы можете кого-нибудь назвать?

Через пятнадцать минут Анна-Мария Мелла снова сидела за рулем своего «Форда Эскорт». «Почему бы Лизе все-таки не разобраться со всеми этими книгами?» – думала она.

А Лиза Стёкель стояла на кухне у окна и смотрела, как автомобиль Анны-Марии исчезает за склоном холма в облаке маслянистого газа. Потом она присела на диванчик рядом со спящим лабрадором и стала гладить его по груди и загривку, совсем как сука, вылизывающая своего щенка. Собака проснулась и приветливо забила хвостом.

– Что с тобой, Майкен? – спросила ее Лиза. – Ты даже не поднялась, чтобы поздороваться с гостьей.

В горле стоял сухой комок. Под веками потеплело. Это были слезы, которые просились наружу, и она сдержала их.

«Мильдред перенесла адскую боль, – подумала Лиза, вскакивая с дивана. – Боже, Мильдред! Прости меня. Прости, милая… Я хотела как лучше, но я испугалась».

Внезапно голова закружилась, стало трудно дышать. Лиза выскочила на крыльцо, и ее стошнило.

Собаки были тут как тут. Кому, как не им, позаботиться о хозяйке! Она легонько оттолкнула их ногой.

Чертовы полицейские! Влезут в душу и разглядывают ее, словно книжку с картинками. А там Мильдред на каждой странице. Лиза не может больше видеть эти картинки. Начиная от самой первой, шестилетней давности.

Она помнит, как стояла возле крольчатни. Пришло время кормить животных. Белые, серые, черные и пятнистые кролики поднимались на задние лапки и прижимали носы к решетке. Она раскладывала по терракотовым блюдцам гранулированный корм и морковку со свеклой. Ей было немного грустно оттого, что скоро ее питомцев подадут посетителям кафе в горшочках.

И вдруг она почувствовала, что за спиной кто-то стоит. Это оказалась женщина-священник, которая только что переехала к ним в поселок. Они никогда не встречались раньше. Мильдред была одних с ней лет, маленькая и бледная, с длинными темными волосами. Люди говорили, что она невзрачная, но Лиза не могла с этим согласиться.

Что-то с ней произошло, когда она пожала протянутую узенькую ладонь. Лиза буквально заставила себя отпустить руку Мильдред. Священник заговорила. Рот у нее тоже был маленький, словно ягода брусники, а губы узкие. И глаза ее тоже говорили, только о чем-то другом. Лиза помнит, что в первый раз больше всего на свете боялась выдать себя. Она жалела, что рядом нет зеркала, чтобы она могла проконтролировать выражение своего лица. И это Лиза, которая лучше всех умела хранить тайны, которая знала правду о самых красивых девушках поселка! Она многое могла бы рассказать о них, о том, что видела, свернувшись где-нибудь в углу калачиком.

Но были у нее и другие тайны.

Лиза помнила, как однажды ее, тринадцатилетнюю, схватил за косу дядя Бенгт, отцовский кузен. Он намотал ее волосы себе на руку, казалось, вот-вот – и выдернет все с корнем. «Держи рот на замке», – шепнул он ей в ухо. А потом затолкал ее в туалет и с силой ударил лбом о кафель, чтобы она поняла, насколько все серьезно. Другой рукой он принялся расстегивать ей джинсы. Семья в это время сидела за столом в гостиной.

И она держала рот на замке. Никому ничего не сказала, только коротко остригла волосы.

Лиза могла рассказать и о том, как в последний раз в своей жизни пила спиртное. Это было в шестьдесят пятом году на празднике летнего солнцестояния. Она напилась почти до бесчувствия, а в компании были три мальчика из города. Двое жили в Кируне, и с одним из них она столкнулась совсем недавно в продуктовом магазине «Иса». А третьего звали Томми, и с ним она потом прожила несколько лет.

Много тайн хранится в ее памяти. Они лежат там, словно камни на дне колодца. Теперь вся эта история кажется похожей на сон. Лиза помнит, как однажды в сентябре Томми выпивал со своими кузенами из Ланнаваары. Мимми тогда было года три-четыре. Река еще не покрылась льдом, и гости вручили Томми старую острогу. Они не отдавали себе отчета в том, что делают, а он никогда не понимал их шуток. Под утро Томми позвонил Лизе и попросил заехать за ним. Она, посадив его в машину, уговаривала бросить острогу, но Томми не слушал. Так и сидел в салоне с острогой. Она торчала из открытого окна, а Томми смеялся, тыча ею в темноту.

А потом, когда до рассвета оставалось часа два, ему захотелось порыбачить.

– Ты пойдешь со мной, – сказал Томми Лизе. – Будешь грести и светить мне фонариком.

– Девочка спит, – возразила она.

– Пусть спит, – успокоил ее Томми. – Она будет спать еще часа два.

Лиза пыталась надеть на него спасательный жилет, потому что вода была ледяной. Но Томми отказался.

– Какая ты стала красивая, черт возьми! – говорил ей Томми. – Ты молодчина, Анника.

Эту шутку с Анникой он находил очень забавной. Когда они выплыли на середину реки, он несколько раз повторил «ты молодчина, Анника», «греби ближе к берегу, Анника».

А потом он упал в воду. И уже через несколько секунд цеплялся за все, что только можно. Ночь была темная, вода ледяная. Он как будто не кричал, только фыркал и тяжело дышал от напряжения. На несколько секунд Лиза всерьез задумалась, что ей сейчас следует делать. Стоило только чуть-чуть отгрести в сторону, чтобы он не смог дотянуться до лодки, и… Сколько это займет времени, с учетом того, что он пьян? Минут пять, не больше.

Она втащила его на борт. Это оказалось нелегко, Лиза сама чуть не упала в воду. Острогу так и не нашли, вероятно, она потонула или уплыла по течению. Томми очень расстроился из-за этого. Он ругал Лизу, благодаря которой остался жив. Она чувствовала, как хотелось ему ее ударить.

Лиза никому не рассказывала потом о своем внезапном желании увидеть его мертвым. Утопить, как котенка.

И вот она стоит рядом с новым священником, и ей кажется, будто глаза этой женщины смотрят ей прямо в душу. Странное чувство.

И еще одна тайна хранится в колодце ее памяти. Она лежит там и сверкает, словно бриллиант среди мусорной кучи.

Скоро три месяца, как его жену нашли убитой. Эрик Нильссон вышел из своей «Шкоды» возле дома священника. Стояла теплая погода, хотя сентябрь давно уже вступил в свои права. На ярко-синем небе ни облачка. Солнечные лучи походили на тоненькие сверкающие лезвия.