Читать книгу Роксолана: Королева Востока - Осип Назарук - Страница 3

Настя почувствовала, как ее окатили студеной водой. Проснулась и открыла глаза.

В первые секунды она не понимала совсем, где она и что с ней происходит. Над ней склонились две фигуры с черными раскосыми глазами, мелкими усами и выступающими скулами, в острых шапках, с луками за плечами, в черных кожухах, вывернутых шерстью наружу. Какой-то удивительный, всеохватывающий страх и неприязнь разлились во всем ее теле, затуманили взгляд, сдавили горло, утяжелили дыхание.

Первой ее мыслью была мысль о том, что она – татарская пленница и что эти полудикие фигуры темными желтоватыми лицами могут с ней сделать что угодно.

Она отвела от них взгляд. Теперь увидела, что лежала на какой-то леваде, недалеко от леса. А около нее лежало или дремало в отупении множество молодых женщин и девушек. Среди них она узнала несколько знакомых мещанок. Своей подруги Ирины из Рогатина она не видела. Неподалеку лежали и сидели мужчины, связанные прочными веревками и ремнями. Сразу она увидела своего Стефана. Он всматривался в толпу пленниц. Она чувствовала, что он ищет ее взглядом.

В то же время она думала о судьбе своего отца, своей матери и своих подруг со всей свадьбой… Впечатление было такое, что она разбилась как стекло. Исчезла как сон.

Рогатина тоже не было видно. И он исчез как сон. Что будет с ней?

Эта мысль разгорелась в ее головке как пожар, что обрушивается на крыши домов с первыми лучами нового дня.

Татары ходили между пленными, хозяйничали, тут и там нанося удары батогами. Стоны и крики наполняли воздух. Настю успокаивало то, что немногие из ее друзей и подруг подверглись этому несчастью.

* * *

Вечерело. Ночь затягивалась нежной дымкой таинственной грусти. В корягах неподалеку засияли мягким сиянием свято-ивановские светлячки. Они свободно летали и светились. А где-то далеко полыхал пожар.

Татары разожгли большие костры. Видно, были они они многочисленны и чувствовали себя в безопасности. Говорили про это и многочисленные пленные, которых они собрали. Среди них были в основном свадебные пары с дружками и свидетелями. Сейчас их делили между собой. Настя не понимала правил этого раздела. Видела только, что он происходит случайно.

По небу начали пролетать падающие звезды, метеоры. Пролетали волнами, как течет дождь. Она все время просила для себя одного: жить, жить, жить! Ведь мир вокруг был красивым, красивым! А она еще была так молода!..

Три вида света, что сияли на земле и небе, придавали ее первой невольничьей ночи какую-то таинственную красоту. А грозные и дикие татарские лица с раскосыми глазами и в острых шапках вызывали грозу неведомого ей роскошного ужаса. В зарослях слышались крики женщин и девушек, над которыми глумились дикари. Только сейчас поняла Настя смысл проклятия, слышанного ей на базаре при ссоре: «Чтоб тебе на Диком поле ордынском слюбилось!..» И поняла, что есть счастье в несчастье: ведь ей не грозила эта участь, так как татары уже обратили на нее внимание и оставили как более ценную добычу в покое.

* * *

Утром с восходом солнца двинулся татарский табор вместе с пленниками на восток. Пленные мужчины шли связанными, а женщины – только под сильной стражей. Изнемогших от страха женщин, которые не могли идти, закидывали в черные обозные возы и везли. Обессилевших мужчин убивали на месте. Поэтому каждый, напрягая последние силы, старался идти пока мог.

Настя шла пешком с молодыми девушками. Шла в своем подвенечном платье. Только венок где-то потеряла. Ранняя молитва успокоила ее. Если бы не голод и грустные лица товарок, она была бы даже весела.

За спиной она слышала фырканье коней татарской стражи, которая время от времени подъезжала со стороны и приглядывалась к девушкам. При этом громко делала почти про каждую из них разные замечания, которые Настя не понимала. Особенно внимательно оглядывала стража пленных девушек, когда к ней приближался какой-нибудь турок.

У Насти среди пленниц было чуть ли не самое спокойное лицо. Видно, это вызывало к ней уважение даже со стороны дикой стражи, которая показывая на нее ременными нагайками, часто повторяя: «Хюррем!»

Она догадалась, что «Хюррем» значит: или спокойная, или безмятежная, или веселая. Не знала только, по-татарски ли это или по-турецки.

И это было первое слово языка разбойных торговцев живым товаром, которое она себе усвоила.

Татары весьма часто останавливались на небольшое время и слезали с коней, чтобы дать им отдохнуть и перекусить. Так же ждали стада угнанной скотины и отары овец, чтобы табор не слишком растягивался. Тогда отдыхали и пленные.

* * *

Около полудня, когда жара была уже сильной, татары устроили выпас подольше. Приготовились к обеду. Насте было очень интересно, как будет выглядеть первый татарский обед. Уже при готовке она поняла, что пленные мужчины не получат еды. Еда была только для женщин. Она хотела покормить Стефана, но не знала как.

А татары раскладывали свои казаны и разводили огонь. Доставали из возов награбленную муку и мешали ее с конской кровью, как для колбаски, и кидали их в кипящую воду. Показывали пленницам, как это делается, и какое-то их число принудили к работе. Смеясь, они выбирали невест в свадебных нарядах. Среди них оказалась и Настя, и одна полячка из шляхты, которую из-за ее красивого платья татары тоже приняли за «невесту». Она сразу уперлась. Но после трех ременных нагаек начала терпеливо замешивать муку с кровью.

Вдалеке раздался крик. Там упала какая-то лошадь и сдохла. Татары с радостным криком кинулись на нее и начали резать ножами. Всю падаль, кроме мясистого конского крупа, сразу кинули вариться в соленую воду. Снимать пену запрещали. А круп порезали на большие круги и положили под седла. Насте становилось дурно от такой готовки, но еще больше – от мысли, что с этими людьми ей придется жить, и кто знает – как и как долго! Несмотря на голод, она не могла и прикоснуться к их еде. А татары смачно поедали падаль и колбаски из конской крови и муки.

Немногие из пленниц поели. Татары смеялись над теми, что не поели, а значит, не понимали, в чем соль. Среди хохота густо раздавались удары батогов, будто «в шутку».

После отдыха табор двинулся дальше.

* * *

На следующий день Настя тоже не могла положить себе в рот татарские яства. Пила только воду. И так ослабла, что уже не могла идти. Но боялась, что подумают, будто она претворяется. Поэтому из последних сил держалась на ногах.

А под вечер упала – в степях Панталихи. Словно сговорившись, с ней падали в то же время на пути и другие пленницы. Жара в степи стояла еще не слишком сильная.

Татары остановились…

Настя в полуобмороке слышала, как ей дали несколько порядочных батогов, как ее подняли и положили в какой-то воз на твердые доски. Должно быть, сразу подумали, что притворяется. Батоги из сырой лозы били очень больно. Она выла и корчилась наносимыми ими ударами, а жесткие доски усугубляли страдания. Только под головой она почувствовала что-то мягкое, правда в рубцах. Через разодранные свадебные сапожки она дотронулась до какой-то другой твердой материи. В горячке ей казалось, что это ризы из церкви св. Духа. Что-то красное и горячее заливало ей глаза. Настя хотела от всего этого избавиться и еле открыла глаза.

И увидела такое, о чем ни в одной песне не пелось:

Она ехала в скрипучей черной повозке. Ей казалось, что это гроб. И что в этом черном гробу хоронят все ее ясное девичье прошлое.

Она упала в обморок. Но еще чувствовала боль от ударов татарских батогов по ее нежному телу. И она вспомнила, как тяжело заболела несколько лет тому назад. Как и тогда голова и все тело у нее горело, словно от ударов. И мать ее молилась на коленях перед образом распятия и обещала единственную дочь отдать в монахини, если та выздоровеет. Потом вспомнила она, как мать противилась, когда Стефан добивался ее руки, как вспоминала свою клятву.

Кровь ударила ей в голову.

Теперь она уже знала, что если бы она послушалась мать, то не пошла бы по страшному ордынскому шляху. Ведь даже дикие татары уважали монахинь и почтительно уступали им дорогу, называя их «девицами чудесного Пророка гяуров, погибшего на кресте». Монахини могли свободно ходить в расположения татар и даже брать с собой для пленных молоко татарских кобыл. Если бы она тогда послушала мать, шла бы сейчас спокойно через дикую татарскую орду с кувшином в руках. А татарские баши и аги в суеверном страхе уступали бы дорогу невесте «таинственного Бога гяуров, что погиб на кресте».

Настя тихо и горько заплакала – в черных татарских возах, ехавших Диким полем неизвестно куда в неизвестное будущее… Она задремала.

* * *

Как долго она дремала – неизвестно. Только чувствовала, что несколько раз плеснули ей на лицо водой. А еще поняла, что чьи-то руки, видимо женские, умыли ее с молоком.

Когда она наконец открыла глаза, то увидела вокруг безбрежную дикую равнину, покрытую полынью, чернобыльником и ковылем, изрезанную оврагами и ярами. Поняла она, что уже покинула галицкую землю с ее ухоженными полями, рощами и лесами. Что-то ей будто шепнуло:

«Покинула навсегда».

Гнетущая боль сдавила ей грудь и сердце защемило. Куда ни глянь – видела она кругом только опаленные солнцем степные просторы, начинавшие уже желтеть от жары. Только в балках и около солончаков виднелись полоски какой-то сырой зелени.

Она больше чувствовала, чем понимала, что находится в Диком поле, на одном из ужасных татарских трактов.

Где она была точно, это ей было неизвестно.

Возможно, на Черном тракте.

Черный тракт известен также как Злой или Невидимый тракт. Черным он звался по ряду причин. Этим путем ходила черная беда – убийство, грабеж и черная смерть – чума. Веками по нему шли черные от грязи монгольские орды и почерневшие от лишений их пленники. И земля тут была черной, а татарские кони, стоптавшие траву, оставляли на ней черные следы.

Этот путь шел почти там же, где и сегодня идет торговый путь в Одессу. Туда когда-то давно шел сухопутный и военный путь староукраинских князей.

Обычно у татар было три дороги, по которым они шли, чтобы совершить набег на Украину с берегов Черного моря. Один путь шел валашским пограничьем, другой пролегал посреди Подолья, третий шел через Киевщину и Волынь. Все они сходились в Восточной Галиции. Ее сердца – Львова – пытались достичь все татарские набеги, которые словно потоки обрушивались через эти три тракта. Валашский шел до Львова через Бучач и Галич, подольский или кучманский – через Требовлю и Золочев, волынский сворачивал на севере и шел на Львов через Сокаль и Жовкву. Идя с трех сторон, они пытались достичь одной цели – сердца Восточной Галиции, и впивались в окраину Львова как три кровавых меча в человеческое тело.

Каждый из этих путей народ и сейчас называет черным, по сей день оплакивая трагедии, которые разыгрывались на них.

В том же самом положении, что и волынчанка из на родной песни, находилась галичанка Настя.

* * *

Осознание того, что она сейчас на страшном татарском тракте, была для Насти чем-то еще более страшным, чем сам этот тракт, чем осознание того, что была она в руках у торговцев живым товаром. Она закрыла глаза.

Но любопытство мучило ее и понуждало снова открыть их и оглядеть страшную дорогу, по которой везли ее в неизвестные земли, в неизвестное будущее. Открыла глаза и долго смотрела.

Это в общем не была ни дорога, ни тракт. Полоса степи, по которой продвигалась татарская конница, практически не отличалась от Дикого поля. Только иногда на той полосе встречался человеческий или конский скелет, еще реже – следы костра, а около них – раскиданные кости, глинянные черепки и человеческие черепа. Только далеко позади было видно чернеющую полосу земли, истоптанную копытами ордынских коней. Не понимала она, почему в песне пелось: «Ой битым шляхом килыимским…» Ведь он был даже не «битым»… Разве что били его своими израненными ногами несчастные пленники и татарские кони некованым копытом.

Все шли татарские невольники, окруженные татарской стражей. Изнемогли, потемнели, едва держались на ногах. Насте казалось, что они больше не выдержат этого путешествия в однообразной степи, выжженной жарким солнцем до последней капли росы, как сердце до последней надежды.

Она посмотрела на свои ножки – не поранила ли их. Ведь, может, и дальше придется идти пешком… Только сейчас она заметила, что у нее остался только один сапожок, и тот разодранный. Должно быть, разували ее, но потом оставили. А может, при обувании оставили.

Необутая нога болела. Настя всмотрелась внимательнее. На ней была черная засохшая кровь…

И еще увидела, что в черных возах были в беспорядке набросанные вещи, в основном женские, и разнообразные ткани, видно, награбленные. Она горько улыбнулась. Ей вспомнилось пророчество цыганки. Оно уже сбывалось, но совсем иначе. Ведь она и правда видела под ногами адамашки, но не было ни жемчуга, ни белого шелка. И кровь была не на руках, а на ногах…

Тревожно она искала на себе маленький серебряный крестик от матери, ибо боялась, что его забрали. Он был на месте. Она надела его набок. Как дорог он был ей теперь! Напоминание не только о матери, но и о том крае, который она покинула, – может, навсегда. Впервые в жизни она почувствовала настоящую близость того, кто умер на кресте в мучениях. Страдание приближало к нему. Кругом страдали бедные пленники, угнетенные, шедшие на свою Голгофу. Она крепко прижала крестик к себе и успокоилась. Этому кресту служил ее отец. Именем этого креста боролись в степях наши казаки с татарами. Какая-то неотчетливая надежда на помощь, на свободу начала проскальзывать в ее мыслях.

Она смотрела во все стороны, ища глазами Стефана. Но не могла его найти, хотя и охватила взглядом весь татарский обоз, который как большой черный уж тянулся по Дикому полю и блестел тут и там оружием своей стражи.

И вспомнились ей детские сказки о том, как страшные злодеи и чудовища похищают девиц и забирают с собой, а затем их освобождают отважные рыцари.

«Казаки! Казаки!» – закричало что-то в ее душе. Она всмотрелась в дикую степь всей силой своего молодого зрения. И увидела далеко, где-то очень далеко ряды фигур, пробиравшихся к табору дико, как тени. Это не были татары. Она это сердцем почуяла. Какое-то безмерное сочувствие и любовь к ним засверкали в ее душе. Увидела она и конные разъезды – казацкие, точно казацкие! Она встрепенулась на черном возу и выгнула плечи, будто молясь чудотворному образу. Но раскаленный воздух так дрожал, что все кони казацких разъездов казались безногими. Да. Они ехали на безногих конях…

Настя поняла, что был мираж в степной пустыне, которые часто видят на диких полях Украины.

Она упала на воз…

Отвернулась от материи, на которой отдыхала, и соленые слезы жемчугом покатились из ее глаз. Их исторгла ложная надежда. Она пыталась погасить в себе обиду. Но не могла.

А в это время далеко, на Галицкой земле, в Рогатине, занемогшая мать Насти, убитая горем, на секунду задремала рядом с раненым отцом. И ей приснился чудный полуденный сон.

Снилось, что ее единственная дочь Настя идет «Черным шляхом килыимским и Диким полем ордынским»… Идет в своем легком белом подвенечном платье… зеленый венок потеряла где-то в степи… Идет среди диких коней-бакематов, идет под батогами диких татар… Идет среди жары по степному бездорожью… а пот соленый заливает ей глаза, течет на лицо… И вот уже желтеет ее девичье личико и темнеют синие как воды глаза… А красная кровь течет с ее ножек на жесткие корни, на степной дурман подает каплями…

Настина мать с плачем пробудилась и поплелась со своим страшным горем в церковь св. Духа, чтобы всей душой попросить у Богоматери опеку над своей Настенькой.

А в это самое время далеко от нее «на Черном шляхе килыимском, на Диком поле ордынском» молоденькая Настя сердцем чувствовала материнскую печаль, мысленно целовала ее, давила в себе тоску. Но не могла подавить.

И плач потряс ее, как нахальный ветер яблоню в саду над Липой, около церкви св. Духа… Наплакавшись, она тяжело вздохнула и успокоилась.

* * *

На одном из постоев заметила Настя какой-то переполох среди татарской стражи. Их командиры раз за разом собирались посовещаться, спорили друг с другом, посылали гонцов. Вечером не развели костры, хотя и были уже далеко в степи. Видимо, татары почуяли опасность.

При этой мысли глаза Насти радостно заблестели, а в сердце загорелась новая надежда. Надежда на свободу.

Настала ночь, а Настя не могла заснуть. Ведь весь лагерь не спал. Что-то было в воздухе, веяло ожиданием. Задремала к полуночи, когда Коромысло (созвездие Орион) уже высоко поднялось на небо.

Как долго она дремала – не ясно. Разбудил ее топот копыт и страшный крик. Палатки татарского табора с одного его края занялись ярким огнем. В его блеске она увидела несколько небольших казацких отрядов, стремительно ворвавшихся в расположение татар. Узнала казаков по их лицам, шапкам и чубам. Тех, что в хаосе боя остались без шапок. Сердце забилось так, что грудь чуть не лопнула.

Среди пленников пошло волнение. Казаки шли как раз к той части табора, где содержались пленные. Вот уже добрались до мужчин. Вот уже часть из них присоединилась к казакам. Послышались возгласы на родном языке: «Режь, бей бусурман!»

Среди пленных она будто бы заметила и своего Стефана, который пошел против татар с оглоблей. Ее сердце билось как птица в клетке. Она уже видела, как возвращается домой, как закончится прерванная свадьба, и как сбудутся слова гадалки про две свадьбы и одного мужа.

Все пленницы с замиранием сердца смотрели за этой борьбой. Пленные девушки и женщины сидели тихо, как перепуганные птицы, над которыми бьются коршуны. Только иногда одна из них, посмелее, подавалась в степь среди замешательства и, ведомая инстинктом, бежала туда, откуда пришли казаки. Настя, сокрушаясь, смотрела на раненую ногу.

Татары отчаянно дрались. Особенно в той части табора, в которой находились пленницы.

Теперь у Насти закололо в сердце. Казаки начали отступать. Она еще не поняла, что случилось. Словно боль и досада сковали ей сердце крещами. Неужели ее не освободят? Неужели Стефан покинет ее?

Казаки и с ними часть пленных были уже вне преде лов табора. Видимо, поспешно отходили. Отчего-то татары за ними не гнались. Она не могла понять, в чем была причина.

Как только казацкие отряды начали исчезать в блеске догарающих шатров, она увидела, как издалека показалось множество татарских всадников.

Теперь и значительная часть татарской стражи кинулась в погоню за беглецами.

Как черные змеи темнели в степи татарские отряды.

Казаков уже не было видно.

«Спаси их Боже!» – подумала Настя и хотела было помолиться за них. Но ее внимание привлекли крики. Это оставшаяся на месте часть стражи добивала раненых казаков и часть пленников, выкалывая им перед смертью глаза и всячески издеваясь над ними.

Так и закончился посреди украинского Дикого поля один из тех бесчисленных и страшных эпизодов, резня, в которой никто с испокон веков не просит и не дает пощады. А кровавые степи Запорожья снова спокойно колыхались в ранней мгле, такие здоровые и свежие, что казалось, будто их только что сотворила рука Господня.

Настенька, в своей глубоко религиозной душе, все время искала ответа на вопрос, почему Бог дал ей заранее, за несколько дней, знать о казацких отрядах, перенесенных на много миль пустынным миражом, но при этом не дал ей свободу. Думала и не находила ответа.

И еще одного не могла понять – почему дети ее земли попадали в неволю, хотя они ростом и силой превосходили татар. Почему не они берут татар в плен, а татары их.

* * *

С восходом солнца табор двинулся в путь. Свист нагаек и крики пленников не умолкали. Но женщин не били. Только сейчас им дали даже сносную пищу – ячмень, просо, гречневую кашу, приправленную конским жиром.

Настя поняла, что их кормят уже как свою собствен ность, которая имеет большую цену при торге, если хорошо выглядит.

Она уже чувствовала в сердце, что не вырвется из неволи. И начала спокойно присматриваться к своим приземистым хозяевам, с толстыми животами, широкими плечами, короткими шеями и большими головами, черными узкими глазами, короткими носами, мелкими ртами и черным как смоль, грубым, словно конская грива, волосом.

Поняла она, что ей придется стать рабыней, или, может, женщиной одного из этих грязных существ, про которых еще давно ей говорила бабушка, что они родятся слепыми как собаки.

Она подавляла в себе омерзение и смотрела в неведомую даль. А ее губы шептали молитву Богоматери.

Татары все дальше уходили в безбрежные степи на юго-восток. Чем дальше продвигались, тем свободнее себя чувствовали и тем медленнее ехали. Но по мере того, как они приближались к своим аулам, они все чаще третировали своих пленниц, чтобы запугать их окончательно и лишить остатков воли.

Как только кто-то из обессиливших на возах приходил в себя, ее сразу ссаживали, привязывали за шею веревкой и заставляли так идти около воза. С более выносливыми, что могли проявить и больше силы воли, обходились еще более дико: их гнали привязанными на ремнях за шею и подмышки к коням.

Но не сказали мы про следующий сон матери про судьбу ее дочки!.. Когда и она пришла немного в себя, то тоже должна была идти два дня привязанной на веревке к черному возу, а иногда ее тянули и привязанной к коню. Под свист батогов и хохот ордынцев.

Так их и мучали по очереди, всех – не различая ни рода, ни веры, ни языка, всех, кого родила наша прекрасная земля, жители которой не могли обороняться из-за ссор и междоусобиц.

В одних эти издевательства разжигали искру ненависти, и они дурнели в душе и в лице. Настя была не из их числа. На татарских ремнях она вспоминала, что не только мать, но и сама она, болея, обещала посвятить себя Богу. А потом, когда прошла болезнь, забыла свою клятву и нашла себе земного суженого. Так что свои страдания она считала карой за нарушение обета. Не жалуясь, бежала она за ордынскими конями. А страдания, которым она подверглась и которые спокойно переносила, придавали ее лицу, и без того красивому, еще большее вдохновение. Лицо ее приобрело одновременно нежное и отважное выражение, а взгляд от боли стал глубже. Ее дух рос и крепчал в успокоении, как это и бывает у всякого, кто несет свой крест с мыслью про Бога и очищение.

Татары знали на деле, сколько может выдержать каждый сорт живого товара. Для этого, конечно, не следовало перегибать палку, ведь «товар» сулил им богатство.

Но все оставшиеся в живых жертвы, пока не дошли до Крыма, несколько раз впадали в жар. К их числу принадлежала и Настя.

Она молитвой усмиряла свою боль. В своем воображении она видела, будто утром, церковь св. Духа в Рогатине, или кафедры св. Юра во Львове, впервые увидела своего Стефана.

Но со временем жар из-за степного зноя и пыток доводил ее до бреда и она ложилась прямо на твердую землю, чтобы отдохнуть. Тогда ее начинал неотступно преследовать призрак Черного шляха, хотя она и закрывала глаза. В ее воображении по этому тракту шла черная смерть, чума. Она была высокой, до туч, вся черная, как бархат, с черной косой на белом костяном черенке в руке. Шла степями Запорожья и смеялась, шла с восхода солнца…

Настя уже свыклась с мыслью про все – даже про черную смерть на Черном шляхе.

В это время ее Стефану удалось в суматохе присоединиться к одному казацкому отряду. Вскоре он добрался до Каменец-Подольского, где у его отца были товарищи.

Вскоре с одним из них он пошел в монастырь тринитариев, которые занимались выкупом из плена. Там какой-то польский монах с набожным видом заявил ему, что если он примет польскую веру, то получит помощь при выкупе своей суженой. Но как-только услышал от спутника Стефана, что его отца зовут Дропан, сразу смягчился и стал рассчитывать деньги для выкупа. Дропан был известен богатством.

Молодой Стефан любил Настю. Но он любил и свою церковь, хоть она и находилась в приниженном положении. Может, оттого он и чувствовал так резко ее слабость при сравнении с костелом. Он не понимал ни причин ее слабости, ни причин силы католиков, хотя и видел мощь организации латинских священников, их вездесущесть и цепкую связь их взаимной поддержки.

Как каждая сильная и благородная натура, Стефан не поддался бы ни на какие обещания, знай даже, что они точно исполнятся, если ценой их было забвение своей веры. На предложение чужого монаха не ответил ни слова, хотя и сожалел, что родная церковь не имела ордена наподобие тринитариев. Товарищ отца отвечал за него:

– Это сын Дропана, львовского купца. Ни он, ни его отец не хотят даром получать ваш труд.

Теперь и чужой монах не ответил ничего, только дальше продолжил высчитывать приблизительную сумму выкупа.

Выйдя из монастыря тринитариев, Стефан пошел отблагодарить Бога – в свою церковь около рынка в Каменце. Долго он молился, стоя на коленях на ее каменных плитах.

А когда вышел, увидел подругу Насти – Ирину, которой тоже удалось сбежать во время боя. Хоть и с другим отрядом казаков. Она была очень утомленной и отощавшей. Вместе они поехали домой.