Читать книгу Роксолана: Королева Востока - Осип Назарук - Страница 5

– «Открой глаза и смотри. Что увидел сейчас, больше никогда не увидишь!»

С этими словами из Корана обратился старый турок, купец Ибрагим, к своему армянскому товарищу в Бахчисарае, приведя к нему только что купленную невольницу.

Старый армянин посмотрел на свежий товар, и его глаза весело заблестели.

– Вай, вай, – сказал он, извиваясь. – Ты, видно, заплатил столько, что можно было бы купить дом в Кафе, у самой пристани!

– О, я заплатил много, – сказал Ибрагим, – но оно того стоит!

– Что стоит? Сколько стоит? За что? Что на ней? Едва на ногах держится! Кому ее продадим? Я думал, что ты купишь хотя бы три-четыре здоровых девки за деньги, которые ты взял!

– Слушай! – ответил спокойно старый Ибрагим и снял покрывало с молодой девушки, что сгорала со стыда, держа ее за руки. – Ты только посмотри! Она так красива, что я советую как можно скорее вывезти ее из Бахчисарая в Кафу. Там укроем ее среди других – легче будет переждать с ней до времени. А тут просто заберет ее кто-нибудь из сыновей Мехмед-Гирея, а даст как за выеденное яйцо.

– Никто за нее много не даст! Она больна!

– Не неси ерунду! Сам бы себе в гарем ее взял – была бы утеха на старости лет. Но это слишком дорогой товар! Да и не больна она вовсе – просто утомилась по дороге от татарских пыток. А ты бы не утомился, гоняй тебя столько недель на ремнях как коня?

Старый армянин все знал, но спорил по старому торговому обычаю. Вдруг он сказал:

– Может, ее спрячем, а потом продадим какому-нибудь баши?

– Нет, – ответил Ибрагим. – Я уже думал над этим. Мы ее подольше попрячем… А потом я сам ее повезу на продажу.

– Почему это ты сам?

– Потому, что я надеюсь ее пристроить в какой-нибудь гарем, возможно даже к кому-то из дефтердаров: это для нас лучше, чем баши. Кто знает, какую она нам прибыль принесет.

– Лучше без приключений! А то пока она добьется дружбы какой-то жены большого господина, нас уже в живых не будет.

– Не мы, так наши дети живы будут!

К этому старый армянин прислушался. Он немного подумал и сказал:

– Хорошо, повезем ее завтра в Кафу. Но я за то, чтобы ее поскорее продать. Нельзя такой товар долго держать!

– Посмотри, посмотрим!

– А сколько ты дал за нее?

Старый Ибрагим назвал цену – и началась свара!

Настя не понимала их, только догадывалась, что попала не в самое тяжелое положение, и что оба купца заботятся о том, чтобы ее подороже продать. Когда она смотрела на них, она была рада, что не попалась в руки полудиких татарских разбойников и торговцев живым товаром, которые разобрали ее товарок.

Армянин не переставая спорил с Ибрагимом, открыл двери и позвал невольницу. Не нужно было долго звать ее, ведь она подслушивала за дверью. Он жестом показал ей комнату с решетками на окнах, где уже сидели другие невольницы. По их лицам было видно, что их тоже недавно привели сюда.

Служанка, приведшая Настю, сказала ей лишь одно слово:

– Кафе! – И показала рукой вдаль.

Настенька осталась с подругами по несчастью. Найти с ними общий язык она не могла. Страшно утомилась под напором мыслей и с молитвой на устах. Разбудили ее только к вечеру.

Проглотила кусочек коржика, запила молоком и снова заснула.

Утром, проснувшись, увидела она во дворе запряженную татарскую телегу и обоих своих хозяев, готовых к путешествию. Ее закутали в какие-то старые лохмотья и посадили на воз.

Оливковыми рощами и дубравами ехали они к прекрасным горам, где на вершинах расположились вечнозеленые хвойные деревья и кустарники. На их склонах виднелись виноградники и сады с олеандрами, магнолиями, тюльпанами, миртами, мимозами и гранатами. На синем фоне дневного неба слегка колыхались короны кипарисов и лаврового дерева. По дороге мелькали чудесные разломы разноцветного мрамора и целые вереницы возов, везущих соль. Красота дивной крымской природы отрывала мысли молодой невольницы от печальной действительности и неясного будущего. Красота природы успокаивала ее.

Справа виднелись верховья Чатырдага, одной из красивейших гор на земле. Красота ее была такова, что Настя склонилась перед ней. И вспомнился ей могучий слог, которым открывается Святое Писание: «Сначала создал Бог небо и землю».

Тут, у подножья прекрасного Чатырдага, почувствовала она всем своим естеством величие Творца. И дух ее, задавленный неволей, познал величие дворца-мира, в котором Бог нагромоздил тысячи красот и чудес и дал их разным народам.

Тут она вспомнила, как через Рогатин ехал польский король, а ее отец должен был его приветствовать. Вернувшись домой, он сказал:

– И у нас бы был теперь свой государь, если бы не наши крамольники, что из гордости отравили последнего князя этой земли, у которого еще было потомство. Думали, что сами без головы править сумеют.

И замолк, складывая ризы.

Тут вспомнила Настя отцовское изречение, только еще тяжелее. Понимала она, что не досталась бы она торговцам, если бы не развалили власть на ее земле. На синем фоне Чатырдага будто увидела чашу черной отравы, которую крамольники поднесли молодому Юрию – последнему из рода Даниила.

В священническом сословии тогда еще хранились рассказы про мученическую смерть последнего потомка владимирской крови на Галицкой земле, который для укрепления Галицко-Волынского княжества окружил себя немцами и другими людьми западной культуры. Это и вызвало ненависть к нему местных завистников, и они в Высоком замке Львова подсыпали ему медленный яд перед самым отъездом на Волынь.

Старая Настина бабушка часто с грустью рассказывала, как молодой князь Юрий ехал, уже отравленный, на Волынь, какие затем боли испытывал, как, уже умирая, доехал до своего замка во Владимире и как там бился в предсмертных судорогах на полу своей палаты.

Ни бабушка, ни отец, ни мать не могли ей сказать, когда это было. Говорили лишь, что тогда стояла чудесная осень на нашей прекрасной земле, и что обильно плодоносили деревья в садах. А потом три дня шел тяжелый град по всей Галицко-Волынской земле, затихая лишь на мгновения. И с того времени эту землю побивает несчастье и по сей день. А отец как-то добавил:

– Не только наши, но и ляхи хороши! Но все же они последовали заповеди Божьей: «Не убей!». По крайней мере не убили своего государя. Вот и есть у них держава.

Какая ни на есть, а все-таки существует…

Настя тогда слушала эти рассказы как сказки. А теперь уже не только понимала, но и чувствовала всю их значимость. На себе почувствовала, что значит, когда какая-то земля станет добычей, лакомым куском для конных чужаков. Образы разрухи и несчастья всей земли были так же ясны, как белый снег на вершине Чатырдага, как темный лес у его подножия.

зазвучала песня в ее молодом сердце. Но губы не пропели ее, только глаза чище заблестели.

Настенька не могла оторвать взгляд от прекрасного Чатырдага. Он так успокоил ее красотой, что с полным спокойствием в душе она доехала до большого невольничьего рынка – пристани Кафы.

* * *

На третий день Настя со своими хозяевами въехала на улицы приморского города, где в день продавалось до 30 000 рабов и рабынь. Издалека показались старые, темные, большие дома генуэзцев с решетками на окнах. В них сидела масса невольников, приготовленных к продаже.

Между домов вдруг возник христианский храм братьев тринитариев, что выкупали невольников.

Она узнала его по разорванной цепи, что как символ была прибита над входом. Из ворот как раз выехали два монаха на ослах. Как-то видела она во Львове этих «ослиных братьев», как они собирали пожертвования около церкви. Даже сама как-то раз дала им что-то на пленных.

^{Роксолана одета в роскошное платье}

Через восточный рынок рабов ехали эти «ослиные братья», сидя задом наперед на ослах, ибо не считали себя достойными ездить так, как ездил на осле Спаситель мира, царь его. Шли они между сынов разных народов по приказу из далекого Рима, шли в смирении духа своего, смягчать страшные муки невольников. Настенька с благодарностью смотрела на них.

Ей стало легче от мысли, что и тут есть те, кто помнят именем Христа про помощь бедным невольникам. И уже с легким сердцем смотрела она на старые большие дома генуэзцев с решетками на окнах.

На двор одного из этих домов заехала телега с Настей и ее хозяевами. Они медленно спустили Настю с воза и взяли с собой внутрь. В коридорах крутилось множество людей со смуглыми лицами и южными глазами, и куча прислуги.

Ибрагим с армянином задержали одного из них и о чем-то его расспрашивали.

Настя сразу поняла, что они тут как у себя дома.

Через минуту Ибрагим куда-то исчез, а армянин завел ее в одну из комнат, где сидел у стола какой-то сухонький человечек. Он скверно говорил по-нашему и расспрашивал Настю, откуда она, сколько ей лет, кто ее родители, где живут и чем, где владеют. При этом армянин ему все что-то говорил, постоянно размахивая руками. Сухонький человечек записывал себе что-то в большую книгу. Потом армянин взял у него какой-то кожаный значок и отвел ее в другую, большую комнату, по тому же коридору. В ней стояли целые ряды шкафов с разной одеждой. Около них суетилась женская прислуга.

Армянин вручил кожаный значок старшей из прислуги, которая, видимо, распоряжалась там, и вышел.

Она взяла Настю за руку, проводила до одного из шкафов, поглядела на нее второй раз и начала выбирать из шкафа какие-то одежды, передавая их в руки Насте. Достав их, она крикнула на одну из служанок и сказала ей пару слов. Та повела Настю рядом полутемных, похожих одна на другую комнат. Настя несла вещи, догадываясь, что они предназначены для нее. По дороге попробовала ткани на ощупь. Ткань была весьма хорошей.

Наконец они остановились перед одной из комнат, из-за приоткрытой двери которой клубился пар.

«Купель», – подумала Настя и улыбнулась. Не купалась она с того времени, как попала в татарский плен.

В купальне она оживилась и пришла в себя. Вернулось ее прежнее настроение. Она долго купалась, пока какая-то старая служанка не дала ей знак, что время одеваться. Она помогла Насте расчесать золотые волосы и одеться. Окончив работу, проводила ее к какому-то сломанному зеркалу, которое стояло в углу соседней комнаты, и щелкнула языком. Настя поглядела в зеркало и нашла, что почти довольна своим платьем.

Старуха проводила ее снова по тем же комнатам, неся старые вещи Насти. В комнате, где стояла одежда, перепоручила ее своему начальству и ушла. Главная внимательно рассмотрела Настю от головы до ног и что-то поправила на ней.

Настя поняла, что теперь ее проводят к кому-то, кто будет решать ее судьбу. Она догадывалась, почему уже теперь: может быть, Ибрагим и армянин хотят сейчас же вернуться или у них есть еще дела. Она понимала, что останется тут, в этом доме, только не могла догадаться, к чему ее готовят.

Главная в гардеробе позвала одну из служанок и сказала ей что-то. Та препроводила Настеньку по длинным коридорам к комнате, перед дверями которой стояли посыльные. Сказала что-то одному из них. Он вышел на середину и через мгновение вошел армянин. Служанка показала ему Настю.

Армянин вздрогнул, не узнав ее в новом наряде. Он взял ее за руку и проводил в комнату.

Это была большая красивая зала с цветными венецианскими витражами на окнах. Ее пол был устлан матами. Перед окном стоял стол, на нем – книги в кожаном переплете и два тройных подсвечника. Перед столом сидел на подушке Ибрагим, а около него – уже старый мужчина, сухой, среднего роста брюнет, может быть, брат того, что писал в первой комнате, ибо уж очень напоминал его.

Ибрагим, увидев Настю, встал и подошел к ней с очевидным удовольствием, дивясь тому, как она похорошела в новой одежде. Взял ее за руки и проводил к хозяину комнаты, который в ней уединился.

Настя мимоходом склонила голову. Ибрагим все время говорил, армянин поддакивал ему. Настя думала, что сейчас ее снова начнут разглядывать. Хотя и сконфузилась, но все же заметила, что теперь уже не только Ибрагим, но и армянин повторяет одно и то же, а хозяин молчит.

Оба ее «опекуна» одновременно разглядывали ее. Она так застеснялась, что почувствовала, как кровь прилила к глазам. Когда взгляд прояснился, она заметила, что хозяин оглядывает ее таким же взглядом, как и тот, которым ее отец смотрел на хорошего коня.

Это воспоминание оживило ее, и она улыбнулась сама себе. Хозяин комнаты что-то сказал. Смотрины закончились. Тем лучше для нее, ведь оба ее хозяина были довольны. Хозяин комнаты подошел к одному из шкафов, достал оттуда какой-то красный шарф и сам надел его Насте на плечи.

Ибрагим и армянин попрощались с ним, взяли с собой Настю и повели к противоположному крылу дома. Прошли с ней два больших двора и огород, в котором были деревья. Потом проводили ее в новый дом и передали в руки другой, новой начальнице. Сделали пару жестов и ушли.

* * *

Настя оказалась в большой комнате, где было много молодых рабынь. Они сейчас же обступили ее и на разных языках начали расспрашивать о том кто она, откуда и как попала в плен.

Были между ними и землячки с Украины. Настя сейчас же присоединилась к ним.

Увидев своих, она повеселела и все рассказала почти что радостно. Тут она почувствовала человеческую близость с теми, кто родился на ее земле, где солнце светит так же ярко.

– Ты такая веселая! – сказала с удивлением одна из ее новых подруг по несчастью.

– А почему бы ей не веселиться? – ответила другая. – Отправят ее в школу, а тогда, глядишь, и родители узнают, где она, да и выкупят.

– В какую школу? – спросила Настя.

– А ты не знаешь? Мы тебе объясним, – посыпалось со всех сторон. А одна из невольниц, у которой на плече был такой же шарф, только уже тщательно притороченный, начала так:

– Вот эта красная лента значит, что тебя сейчас не продадут…

– Да с чего бы! – прервала другая. – Разве не продали неделю назад одну из нас, не смотря на красный значок?

– Ну-у, тут попался какой-то богатый господин и предложил денег побольше!

– Ну так и ее может кто-то оценить.

– Нет, ту он уже видел раньше и искал! А этих, что назначены в школу, показывают только очень богатым купцам, и то редко.

– Но скажи уже, наконец, в какую школу я пойду? – спросила Настя.

– В общем-то, все мы уже в школе, да еще в какой! Нужно слушаться и учиться, а то побьют. Ох и бьют же! Вот видишь – на лежанке ляшка из-под Львова. За непослушание побили так, что ни сесть, ни лечь не может.

Настя поглядела туда, где лежала несчастная. Она лежала на боку, на полу в углу, не двигаясь. Это была молодая девушка. Настя подошла к ней с сочувствием. Все вместе с ней смотрели в ту же сторону и начали обступать побитую.

Лежащая жалостно улыбнулась и сказала Насте:

– Тут бьют очень больно, но вреда не причиняют.

Бьют батогом по закрытому телу.

Потом вошла начальница, а за ней внесли обед.

Началось движение. Все сидели на своих местах. Только побитой еду поднесли. Насте же было уготовано ее место.

После обеда, который был очень сытным и вкусным, невольницы начали прощаться с Настей, говоря:

– У каждой из нас есть своя работа. Вечером все тебе расскажем. А ты пока что поговори себе с ляшкой, ведь тебя сегодня в школу пока не заберут.

Когда все покинули комнату, Настя присела к наказанной девушке и спросила ее ласково, как она попала в плен.

– Я, – ответила она, – попала в татарский плен еще год назад. Мой отец, Вележинский, имеет село и, может, выкупил бы меня, знай он, где я. Но эти генуэзцы прячут лучших из невольниц… – Почему?

– Потому, что надеются получить тем больше выкупа от родни, чем дольше она будет метаться, или большую цену от чужаков, которым раз за разом нас показывают, изучая то, им нужно.

– А что им нужно?

– Смотря от кого. Они делят нас, чтобы использовать по-разному. Одних, простых и некрасивых, отправляют на тяжелую работу. Других берут в школы.

Ляшка улыбнулась с горечью и сказала:

– Та, в которую тебя направят, стоит того, чтобы в нее стремиться.

– А куда меня направят?

– Тебя отправят изучать настоящие науки. Научат тебя читать и писать по-своему, а может, и счету своему, и попробуют продать как служанку в гарем какого-то баши или дефтердара, что в чести у хана.

– Зачем им это?

– А чтобы через тебя завязать знакомства и получить всяческую помощь.

– А что же служанка может сделать?

– Смотря какая, смотря где и смотря когда. Выведать можно многое. Эти хитрые генуэзцы уже все просчитали.

– А в какую школу отправили тебя?

– Меня – совсем в другую. Красивых девушек они отправляют в гаремы богатых господ и вельмож и кормят подобающе, и воспитывают. Видела, сколько мне еды принесли?

– Видела. Очень много.

– И я все должна была съесть. А если бы не съела, то снова бы получила батоги, хотя я уже так побита, что и сидеть не могу.

– За что?

– Говорю же, за непослушание. За это меня высекли. Приехал из Трапезунда какой-то баши, что хотел выбрать себе девушку из тех, что есть у нашего хозяина, или хозяев, потому, что у них союз. Словом, захотел себе какую-то красивую девушку в гарем. Меня красиво одели, привели, и приказали мне сделать при нем все, чему учили в моей школе.

– А чему тебя учили в твоей школе?

– Это не та школа, о которой ты думаешь. Учат там мало – в основном танцевать их танцы, а еще тому, как вести себя со стариками, а как с молодыми.

– И как же?

Молодая полячка Ванда немного стушевалась. Но сказала:

– Как придет молодой, что хочет купить девушку, нужно несмело прятаться, опускать взгляд, стыдливо закрывать глаза руками и этим привлечь его.

– А со старым как?

– Совершенно иначе! Ему нужно просто смотреть в глаза горячим огненным взглядом и этим самом будто обещать ему роскошь, чтобы он тебя купил. Вот приехал как-то сюда один старый баши из Трапезунда. Множество лучших девушек выставил ему наш хозяин в ряд, и меня тоже. Нам всем строго напомнили о том, как вести себя. Баши, опираясь на палку, пролез между нами и оглядел каждую. Посмотрев на него, я чуть не упала: старый, сгорбленный, паршивый, голос звучит как сухое ломающееся дерево. А он как раз показал на меня! Вывели меня из ряда ни живую, ни мертвую и сам хозяин проводил меня в отдельную комнату вместе со старым баши, где тот при нем должен был меня внимательнее рассмотреть. Хозяин еще по дороге давал мне понять глазами, как нужно себя вести. Но я решила действовать не так, как нас учили.

– И ты добилась своего?

– Да. Старый баши подошел ко мне несколько раз, а я и глазом на него не глянула, хотя мне мой хозяин в гневе даже покашливать начал. И баши сказал ему при мне: «Что-ж! Она хороша, но без жизни. Не хочу!». И поехал, никого не купив!..

– Я бы сделала так же.

– А я уже нет, пусть уж будет, что будет. Потому, что неделю меня били три раза в день, да так, что впадала в беспамятство. Не хочу этого больше. Только бы этот баши снова не приехал.

Дрожь потрясла ее.

Настя успокаивала ее:

– Он не тебя уже не посмотрит.

– Да! Будто он помнит, что уже рассматривал меня. Оденут меня совсем по-другому, волосы спустят на грудь, не назад. Смотри, какие у меня волосы красивые! Они знают, что и как делать!

Она показала свои действительно прекрасные волосы и, передохнув, добавила:

– У меня чувство, что этот труп купит меня! – Она тяжко зарыдала.

– А что он тебе сделает, если ты не любишь его, даже если он тебя купит?

– Эх, ничего-то ты не знаешь про то, что они с непослушными вытворяют, с теми, кто не выполняет их прихоти! Поживешь, узнаешь. Тут есть те, кто побывал в гаремах в Царьграде, Смирне и Египте. Страшные вещи рассказывали.

Настя задумалась.

У нее перед глазами стояла разорванная цепь храма тринитариев, как символ всего лучшего. Только теперь поняла она, что значит быть невольницей, что значит быть свободной. Эта цепь с храма казалась ей золотым символом, самым дорогим. Теперь ей пришло в голову, что если сегодня она услышит звоны этого храма, то получит свободу.

Ей вспомнилось, что отец ее очень не любил таких суеверных зароков. Но она не могла сопротивляться тому, что родилось в ее душе, хоть и боролась с ним. «Может, сегодня воскресенье?» – подумала она. Ведь в дороге она утратила счет дням, но боялась спросить подругу по несчастью, знает ли она, что сегодня за день: хотела подольше обманываться тем, что сегодня воскресенье, тем, что сегодня сейчас зазвонят к вечерне в церкви тринитариев. Этот голос был бы для нее знаком того, что она еще вернет свободу. Дома, на воле в родном краю. Эти две мысли – родной край и свобода – были неразрывны в ее мыслях и мечтах.

«Неправ был отец, когда говорил, что здоровье – главное добро в человеке, – подумала она. – Свобода – благо еще большее».

Но не давала она распознать в себе то, что было у нее на душе. Инстинктом чувствовала, что веселье и глубокое чувство радости жизни – ее защита в одиночестве.

– Не печалься, – сказала она ляшке. – Будь что будет!

И она запела такую веселую песню, что даже Ванда повеселела. Так они проболтали до самого вечера, а звона все не было слышно… Пришли с работы их товарки. От той, у которой был красный шарф, узнала Настя, что уже завтра поведут ее в школу и что там еще есть кроме нее, еврейка с Киевщины, две гречанки, и другие из разных земель. Там есть два главных учителя: турок и итальянец…

После ужина девушки снова стали уходить.

– Куда же вы снова идете? – Спросила Настя.

– Снова в школу, но это другая – там легче, – ответила полячка.

– Там женщины учат, – добавила другая.

– Ты тоже завтра туда пойдешь, сказала третья. – Должна пойти, хотя, наверно, ты немного знаешь, как делать то, чему там учат.

Настя была очень заинтересована и хотела увидеть эту школу невольниц. Она почти не спала в ту ночь.