Читать книгу Навеки не твоя - Остин Сигмунд-Брока - Страница 7

Я возвращаюсь домой, а там бардак.

Репетиция закончилась, я наконец могу выбросить Джульетту из головы и сконцентрироваться на чем-то важном. Я спешу в свою комнату, где натягиваю свой самый профессионально выглядящий наряд – песочное платье, которое я обычно не ношу, и пиджак, позаимствованный из шкафа Роуз. Пытаясь успокоить нервы, я иду обратно вниз.

Мне нужно уходить через десять минут на интервью в ТИЮО. Но сначала я роюсь в куче папиных бумаг и липких игрушек Эрин. Я распечатала свое творческое резюме перед школой и точно помню, что оставила его на кухонной стойке, которая, видимо, за последние восемь часов успела стать жертвой стихийного бедствия. Я отодвигаю одну из поделок Эрин и неуклюже впечатываюсь рукой в каплю клея с блестками. Хоть это бы действительно выделило мое резюме среди прочих, я буду строга с сестрой, если она превратила мое резюме в свою художественную работу в стиле блестящего импрессионизма.

Взгляд мой падает на то, что лежит под каляками Эрин, и я замираю.

Это журнал с недвижимостью. Но не орегонский, какой я видела в домах у друзей, а нью-йоркский.

Я в удивлении беру его в руки. «С чего бы папе и Роуз держать журнал с домами в Нью-Йорке?» Но стоит мне сформулировать вопрос, как ответ уже известен, и внезапно мое беспокойство по поводу интервью кажется таким далеким.

– Если ты ищешь свое резюме, я его переложила на столик у двери. – Я едва слышу голос Роуз с дивана. Она в последнее время часто ложится подремать в середине дня.

Я даже не благодарю ее, потому что уже взбираюсь вверх по ступеням с журналом в руке. Сначала я проверяю папину спальню. Его рабочий стол пуст, если не считать стопки смет из средней школы, где он заместитель директора. Очевидный следующий пункт – соседняя комната. Открывая дверь, я слышу его приглушенный голос, читающий «Сбежавшего кролика».

– Пап! – Я пытаюсь дать ему понять, что дело срочное, но говорю шепотом, потому что заметила, как Эрин в своей кроватке клюет носом.

Папа смотрит на меня с укоризной и на цыпочках выходит из комнаты. Только закрыв тихонько дверь, он поворачивается наконец ко мне, все еще со «Сбежавшим кроликом» в руках.

– Я ее только уложил, Меган. Надеюсь, у тебя что-то важное.

– Мы переезжаем в Нью-Йорк? – Я поднимаю журнал. – И когда ты мне собирался сказать?

Промелькнувшее в его глазах чувство вины подтверждает то, что часть меня еще надеялась опровергнуть.

– Ничего пока не решено, – говорит он после паузы. Неважно, как мягок и ровен его тон, – я едва могу посмотреть ему в глаза. Он скрывал от меня важнейшее семейное решение.

Мне очень сложно сдерживаться и говорить тихо.

– Но вы выбираете дом.

– С будущим ребенком и подрастающей Эрин нам потребуется больше места, – он говорит с терпением, которое применял на моих глазах в разговорах со взвинченными семиклассниками.

– И поэтому вы ищете в Нью-Йорке?

– Роуз хочет быть поближе к родителям, пока дети маленькие. – Я слышу, как в его голос прокрадывается раздражение.

– И ты не собирался мне сказать, что мы переезжаем в Нью-Йорк через… Я даже не знаю когда! – Я вдруг понимаю, что скомкала журнал в руке. – Ты ожидаешь, что я просто соберу чемоданы и перееду на другой конец страны вообще без предупреждения?

Выражение его лица меняется. Внезапно он выглядит удивленным, даже немного виноватым.

– О нет, Меган. Ничего такого не произойдет, пока ты не окончишь школу и не обустроишься в колледже.

Вот теперь картинка сложилась. Это не мы переезжаем в Нью-Йорк. Это они переезжают в Нью-Йорк.

В некотором смысле это естественное продолжение того, что происходило последние три года. Сначала папа женился на другой, потом у него появилась Эрин и новая семья. И теперь они собираются уехать из города, где он вырастил меня, и начать все сначала в другом месте, наконец закрывая последнюю главу истории папиной бывшей семьи.

Я открываю рот, чтобы возразить, но потом понимаю, что просто хочу прекратить этот разговор.

– Мне нужно ехать на интервью, – бормочу я. – Ну, чтобы я могла поступить в колледж и мне было куда податься, когда вы все переедете, – я сую ему в руки скомканный журнал и лечу вниз по ступеням, прежде чем он может позвать меня обратно.

– Удачи, – вяло желает Роуз, когда я выбегаю в дверь.

* * *

Пытаясь выбросить этот разговор из головы, я сажусь в машину и выкручиваю звук магнитолы на максимум, хотя я и не в том настроении, чтобы слушать диск Mumford amp; Sons, который для меня записала Маделайн из лучших побуждений.

Я выезжаю на Редвудскую трассу впервые за много месяцев. Тяжелые облака нависают в небе, и дождь настойчиво молотит по моим окнам – в это время года он идет постоянно. Я нечасто выбираюсь из Стиллмонта, потому что за городом нет ничего интересного. Клуб для всех возрастов на 46-й трассе совсем дурацкий, и я только изредка вытаскиваю Маделайн на концерты в Эшленде. Ее любимая инди-фолк музыка не особо пересекается с моими фаворитами – Ramones и Nirvana.

Единственная дополнительная причина, по которой я могу поехать по этой трассе, вдоль которой растут тридцатиметровые секвойи, – это ТИЮО. А именно – июньские и декабрьские постановки на главной сцене. Первые пару раз после маминого переезда мне было больно ехать туда одной. До развода мы ездили туда вместе, но в отсутствие мамы, которая могла убедить папу поехать, я раздумывала, хочу ли ехать в одиночку. В конце концов я решила, что возможность увидеть лучший студенческий театр в Орегоне слишком хороша, чтобы от нее отказываться. Я посетила все постановки за последние три года – от «Отелло» до «Чикаго».

Вот почему я знаю эту часовую дорогу через лес наизусть. Взору не за что зацепиться, кроме деревьев, так что мои мысли возвращаются к идеальным домикам из каталога недвижимости, и я, не раздумывая, тянусь к телефону, чтобы позвонить Маделайн и рассказать ей все по громкой связи. Она умеет выслушать – она не приукрашивает и не дает непрошеных советов, просто дает мне выговориться. Это немного помогает, как всегда.

Когда мы прощаемся, секвойи уже уступают место торговым центрам и студенческим магазинчикам Эшленда. Я паркуюсь на гостевой парковке рядом с геометрическим бетонным комплексом зданий ТИЮО и остаюсь на пару минут в машине, пытаясь развеять тяжелые мысли и о репетиции, и о ссоре с папой. Не лучший настрой перед самым важным собеседованием в моей жизни.

Я отличаюсь от большинства студентов ТИЮО, которые пошли туда, потому что любят театр. У меня наоборот – я люблю театр благодаря ТИЮО. Еще до того, как я узнала, что живу рядом с одним из лучших театральных институтов в стране, меня дважды в год притаскивали сюда на их постановки на главной сцене. Я каждый раз ворчала, но стоило мне хмуро вопросить, зачем нам ехать, мама объясняла, что театр важен для нашей семьи. Она обожала рассказывать их с папой историю: как они влюбились друг в друга, когда оба работали над организацией студенческой постановки «Моей прекрасной леди».

Меня это не волновало вплоть до восьмого класса, а потом все изменилось. Я чувствовала, как моя семья разрушается – каждое утро родители ругались шепотом, а каждый вечер папа ложился спать на диване. Я теперь знаю – когда мама объявила, что мы едем на «Сон в летнюю ночь», это была последняя попытка разжечь чувства, которые они потеряли. Очевидно, что это не сработало, но когда занавес опустился, я осознала, что целых три волшебных часа не чувствовала распад своей семьи. Папа держал маму за руку, а в антракте они даже смеялись, пытаясь объяснить сюжет тринадцатилетней мне.

Я этого не сознавала до той постановки «Сна в летнюю ночь», но для моей семьи театр никогда не был просто поводом выйти в свет. Он делал нас единым целым. Неважно, что ненадолго, неважно, насколько ужасно все было, когда мы возвращались домой. Что-то было особое в театре, безупречная ценность мгновения, когда истории воплощаются в жизнь. Можно отложить книгу или поставить кино на паузу, но пьеса дышит прямо перед тобой – она не может быть остановлена. Поэтому я пошла в театральный кружок в девятом классе, и это держало меня с тех пор.

Я открываю на телефоне карту расположения зданий и направляюсь к режиссерскому факультету. Мое собеседование в кабинете профессора Солсбери, и кажется, он прямо рядом с маленькой театральной студией, где всего несколько зрительских рядов и нет кулис. Войдя в здание, я смотрю на маленький театр, где пара студентов клеит на пол разметку для актеров.

Я слышу, как они обмениваются замечаниями по поводу сценической интерпретации, используя театральный сленг, и на мгновение ощущаю себя как дома. Неважно, где живут мои родители. Вот все, что мне нужно. Это и будет моим домом.

Чувствуя прилив уверенности, я стучу в дверь профессора Солсбери и вхожу, когда он говорит: «Открыто!»

Он сидит за столом, погруженный в пьесу. Его серая оксфордская рубашка помята, будто он в ней спал, и он выглядит не сильно старше студентов.

– Привет, Меган, рад познакомиться! – говорит он с обезоруживающим энтузиазмом.

– Э-э, ага, ну, спасибо, что пригласили. – Я занимаю место напротив его стола. – Я принесла резюме, если вы хотите взглянуть…

– Подготовились! – Он тянется к листу бумаги в моей руке, глаза его загораются. – Это мне нравится. – Он изучает его секунду, и я чувствую, как расслабляюсь при виде одобрения на его лице. – Вы режиссировали впечатляюще разнообразный набор материала. Особенно с учетом вашего возраста, – продолжает он. – Я вижу, вы справлялись с требованиями к освещению и декорациям – это превосходный опыт.

– Так и есть, – вставляю я. – Это мне очень помогло решить, как режиссировать «Двенадцатую ночь».

Он кивает, кратко взглянув на меня. Его глаза возвращаются к странице.

– Вы ставили мюзикл – «Вестсайдскую историю», мой любимый, – и пару экспериментальных пьес, но похоже, что большая часть вашей работы посвящена Шекспиру.

– Он лучше всех, – говорю я. – Оригинальное мнение, понимаю.

Он смеется и кладет резюме на стол. Затем смотрит мне прямо в глаза.

– Так почему вы выбрали режиссуру, Меган?

Я готова к этому вопросу:

– Потому что в театре я как дома. Это единственное место, где я становлюсь частью того, что объединяет людей или переносит их куда-то, – решительно чеканю я.

– Видно, что вы любите театр. – Он изучает меня, его голос становится серьезнее. – Но я хочу знать, почему вы – режиссер.

– По правде говоря, я от природы не актриса, – говорю я. – Я не чувствую себя расслабленной, искренней или созидательной, когда передо мной зрители.

Солсбери мягко улыбается мне.

– Ну, в какой-то мере вам придется к этому привыкнуть. У нас есть требование иметь актерский опыт, которое, насколько я вижу, вы еще не выполнили.

– Не беспокойтесь, – легко отвечаю я. – Я его выдержу.

– Выдержать его – это одно дело. – Его улыбка пропадает. – Требование установлено не просто так. Хоть и сложно выступать перед зрительным залом, но научиться входить в роль означает глубже понимать эмоции, которые должна выражать каждая сцена. Это сделает вас лучше как режиссера. Даже Шекспир, полагаю, научился чему-то, когда играл в своих собственных пьесах.

Внутри у меня все обрывается. Не просто потому, что в глазах у Солсбери теперь появилась неуверенность, а потому, что я знаю, что он прав. Казалось просто отмахиваться от критики Джоди на репетициях и говорить себе, что мне это безразлично. Но если я хочу стать настоящим режиссером, то не могу махнуть рукой на выступления на сцене просто потому, что мне они некомфортны.

– Вы случайно не задействованы в стиллмонтской постановке «Ромео и Джульетты»? – Его вопрос застает меня врасплох. Здешние профессора не могут же всерьез следить за каждой местной школьной постановкой?

Ладони мои начинают потеть, и я складываю их на коленях.

– Я, э-э… – Нет смысла это скрывать. – Я – Джульетта.

Глаза Солсбери снова загораются.

– Что ж, жду с нетерпением, когда увижу вашу актерскую игру.

– Вы… что? – запинаюсь я.

– В декабре, – отвечает он. – Ну, школьная программа на Орегонском Шекспировском фестивале. Я туда езжу с факультетской группой каждый год.

«Ну конечно. Конечно же».

Стоило мне только подумать, что проблема с Джульеттой не может больше усугубиться. Хватало неприятностей от выступления в главной роли перед Джоди, всей школой, а также ярыми любителями Шекспира, которые приедут на фестиваль. Теперь мне еще нужно будет выйти на сцену, зная, что меня оценивает факультет университета моей мечты. Я вспоминаю, как Энтони говорил, что представители Джульярда будут там, оценивать его, но актерская игра – это то, в чем Энтони хорош. Он потратил бессчетные часы на отшлифовку этого навыка. А я буду выглядеть посмешищем, и все представители ТИЮО это будут наблюдать.

Я выдавливаю улыбку.

– Я… с нетерпением жду встречи там, – только и могу я выговорить.